"Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»" - читать интересную книгу автора (Устинов Сергей)

15 Калькуляция

Проснулся я с той же, как показалось в первый момент, мыслью, только вывернутой шиворот-навыворот. Вскочил с дивана и бросился на кухню. Стрихнин пробудился мгновенно, как только я схватил его за плечо, широко раскрыл глаза и прошептал:

— Что, шмон?

— Шмон, шмон, — ответил я. — Скажи-ка мне быстро, что ты будешь делать, если твой клиент откажется платить?

Мысль, разбудившая меня, состояла в следующем. Навязался мне в жильцы домушник и катала — это еще Бог с ним. Но убийца... Хорош я буду выглядеть у него фактически в укрывателях!

— Мать твою, перепугал до смерти, — Стрихнин откинулся обратно на подушку. — Не откажется он. Я ж с ним стары гонял не один день, мне ли не знать! Знаешь, что такое блеф?

— Блеф? А на кой тогда доллары копишь?

— Как «на кой»? А если пугнуть понадобится? Взорвут ему его «мерседес» поганый или дачку спалят!

— Не-ет, — сказал я, схватил его за плечо и крепко тряхнул, так, что у него зубы клацнули. — Ты мне вчера не то болтал. Ты болтал, что копишь хрусты, потому что сам не хочешь идти на мокруху. Еще раз спрашиваю: что будешь делать, если он не заплатит?

Стрихнин вырвался из моих рук, отодвинулся подальше в угол кушетки и мрачно проговорил:

— Что ты заладил одно и то же: «будешь» — «не будешь»! Может, эти бабки мне для куражу нужны! — неожиданно заорал он. — Чтоб он, падла, уверенность мою чувствовал!

Через полчаса, когда мы оба мытые, бритые и надутые сидели за столом и пили кофе, он проворчал с обидой в голосе:

— Ты слыхал когда-нибудь, чтоб профессиональное заказное убийство раскрывалось? Я — нет. И бабки, и заказ идут аж через третьи руки, пока доберутся до главного диспетчера. А уж тот находит исполнителя.

Я промолчал. Что я мог ему объяснить? Рассказать, как утром меня с некоторым запозданием осенило, что моей конформности как раз хватает для того, чтобы жить под одной крышей с вором, но маловато, чтоб с убийцей?

Он, видимо, по-своему истолковал мое молчание, потому что вдруг наклонился ко мне и, понизив голос, доверительно сообщил:

— Ладно, скажу тебе, зачем мне эти баксы. Чтоб этот крысятник не сделал мне оборотку раньше, чем я ему. Я его предупредил, что уже оплатил вперед. И если в течение трех дней не приду забрать бабки назад, заказ начнут выполнять. Чтоб он не вздумал мне какую-нибудь поганку завернуть.

— Но ты ж еще не оплатил, опять блефуешь, — сказал я, кивнув на доллары, которые все так же сиротливо валялись в углу кухонного стола.

Стрихнин сгреб их в одну кучу, сложил пачкой и ловко стасовал, как карточную колоду. Потом с мрачным видом решительно заявил:

— Завтра оплачу.

Перед тем как заняться работой, я заехал в «Склиф». Тут меня ждала наконец приятная новость — Артема из реанимации перевели в обычную палату. Больничная обстановка, этот запах лекарств, хлорки и дешевых котлет, всегда наводит на меня необъяснимую тоску. Но сегодня я шел по коридору травматологического отделения в приподнятом настроении. В холле рядом с телевизором три пожилых мужика, составив костыли, как винтовки, в пирамиду, звонко шлепали костяшками домино. Женщину со сломанной ногой увезли на каталке в перевязочную, растерянный муж остался стоять с туфлей в руках, словно принц, потерявший Золушку. Все говорило о том, что здесь страдают, болеют, но самое страшное, непоправимое осталось где-то там, за мутно-белыми стеклами реанимации.

Артем встретил меня улыбкой, которую в равной мере можно было принять за гримасу боли. Голова у него была забинтована от подбородка до макушки, лицо без единой кровинки казалось одного цвета с бинтами. Когда я осторожно сел на стул в изголовье кровати, он дотянулся своими пальцами до моих, сжал их легонько, сколько хватило сил, и с трудом проговорил:

— Везунчик. Ты тогда сказал: везунчик... А я с тех пор, как очнулся, все боюсь — не сдохнуть бы...

— Не боись, паря, раньше смерти не помрешь! — прогудело у меня за спиной, как из водосточной трубы.

На соседней койке сидел патлатый и бородатый, похожий на лешака мужик в больничных кальсонах и рубахе. В густой шерсти на груди запутался маленький алюминиевый нательный крестик. Сломанную правую руку с помощью специальной шины он держал на отлете, будто демонстрируя постоянную готовность хлопнуть стопку на гусарский манер. Я обернулся к нему, увидел, что один глаз у него залеплен марлевой повязкой, а другой смотрит на меня совершенно безумным образом, и мне вдруг стало не по себе. Неожиданно весело подмигнув нам этим самым глазом, он тяжело поднялся со своего места и, шаркая разбитыми шлепанцами, поплелся к выходу. На пороге оглянулся и пробасил наставительно:

— Люди мрут, нам дорогу трут, передний заднему — мост на погост. А кто все время смерти боится, тот сам покойник среди живых.

— Не обращай внимания, — слегка похлопал ладонью по моей руке Артем, когда за одноглазым ведьмаком притворилась дверь. — Это кровельщик, хороший дядька, только маленько с приветом. Он с колокольни упал, но каким-то чудом жив остался, с тех пор все время про смерть говорит. Его сегодня в неврологию переводят.

Но меня напоследок еще раз зябко передернуло.

Я не стал грузить бедного Артема описанием всех своих приключений. Только коротко рассказал, как обстоят дела с личным поручением Таракана: про мой визит в «Интертур», про наглого Квача, преуспевающего Аркатова, несчастного Шиманского и про то, что я думаю о Митеньке Дранове с его кассетой. Во время моего рассказа у него устало опустились веки, я подумал было, что он отключился, и замолчал. Но Артем пробормотал:

— Извини, свет глаза режет. Я вот думаю... Не хочешь попробовать узнать у Ангелины, кто именно звонил тогда в суд, просил за Аркатова? По крайней мере, будешь знать, с кем он связан, кто за ним стоит. Люди-то все по большей части те же, только в другие кресла пересели...

Мысль показалась мне разумной, захотелось ее немедленно обсудить, но тут в палату одновременно вошли невыспавшаяся Лилька с черными кругами вокруг глаз, медсестра со штативом для капельницы наперевес, молодой усатый доктор и давешний утомленный смертью кровельщик. Стало тесно, меня энергично принялись выставлять вон, я послал Артему воздушный поцелуй и поехал работать.

Посещение места последнего успокоения инвестиционного фонда «Надежда» следовало считать скорее ритуальным, я даже не вылез из машины. Дверь была заколочена, вывеска сорвана, нетронутой осталась только видная издалека неоновая реклама на крыше принадлежавшего компании трехэтажного особняка: слово «НАДЕЖДА» огромными двухметровыми буквами, а ниже надпись помельче — «Мы ведем честную игру». Я подумал, что небось, пока шли баснословные дивиденды, вкладчикам фонда почему-то не приходила на ум двусмысленность этой прокламации: ведь игра, даже честная, подразумевает, что в конце будут и проигравшие...

А вот книготорговая фирма «Полисигма», наоборот, в вывеске, похоже, не нуждалась. Я с трудом нашел ее офис, довольно долго покружив в переулках между Сретенкой и Цветным бульваром. Зато внутри здесь жизнь бурлила. Народ беспрерывно сновал туда и сюда. У подъезда стояли сразу две фуры с длинными брезентовыми кузовами: с одной сгружали пачки книг, в другую загружали. Я прошел мимо сидящих за конторкой на проходной двух юношей в штатском, не привлекши к себе их сонного внимания, и оказался в холле, где половину стен занимали стеллажи с образцами новой продукции. В глазах зарябило от обилия пышных красочных обложек, на которых преобладали золотое тиснение, пучеглазые чудовища и обнаженные женские тела. Я поймал за рукав углубленную в растрепанную кипу накладных пожилую женщину и спросил, где найти коммерческого директора. Она махнула рукой в сторону лестницы, ведущей куда-то вниз, и, спустившись по ней, я действительно вскоре отыскал нужную мне комнату.

Коммерческий директор относился к тому типу современного менеджера, который пока чаще можно увидеть в телевизоре, нежели в жизни. Молодой красавчик с парикмахерским лицом и улыбкой, почти неотличимой от настоящей. Когда я вошел, он говорил по телефону и радостно, как будто узнал во мне старого знакомого, указал на вертящийся стул напротив себя. Договорив, положил трубку, поправил съехавшие слегка на нос очки в тонкой оправе и осведомился любезно, но с достоинством:

— Чем могу быть полезен?

— У меня вопрос относительно книги «Лучшие сказки всех времен и народов», — сказал я.

— Отличный выбор! — Он классическим жестом ткнул пальцем в направлении моей груди: видать, нагляделся голливудских фильмов. — У вас отменное профессиональное чутье, книга идет прекрасно! Сколько экземпляров хотите взять?

— Почем она?

— Зависит от количества. В пределах двенадцати-четырнадцати долларов в рублях по текущему курсу.

— А почем вы сами ее брали?

— Простите? — очки снова съехали, но на этот раз он забыл их поправить.

— Чего тут непонятного? — спросил я резко. — Мне интересно, почем вы сами покупали эту книгу у ее издателя.

Я не рассчитывал получить хоть сколько-нибудь удовлетворительный ответ, мне была интересна реакция. Я ее получил.

— Это коммерческая тайна... — игриво начал он, все еще улыбаясь по инерции. Но тут до него доехало, и тон сделался совершенно иным: — Вас, собственно, почему это интересует?

Ответ я попытался сформулировать так, чтобы не сказать правды и одновременно не соврать:

— Меня, если хотите, занимают вопросы, связанные с наследством Сергея Сергеевича Цыпляева.

В следующее мгновение мы трое стали бесконечно чужими друг другу — я, коммерческий директор и его улыбка. Видимо, ему не по силам было вот так просто взять и отлепить ее, но, лишившись своего прямого назначения, она смотрелась теперь как оскал. За неполных две минуты он сообщил мне всю диспозицию: это не в его компетенции, генеральный директор в отпуске, заместитель в командировке, главный бухгалтер болен. Сегодня контактировать не с кем. Короче, хочешь вчерашние щи — приходи завтра.

Парикмахерский красавчик перепугался не на шутку — он даже не сообразил, что хорошо бы спросить, кто же я такой: адвокат, следователь или, например, налоговый инспектор. Это было серьезным подтверждением рассказа Дюймовочки. А большего мне пока и не требовалось. Я встал, поклонился и сказал, стараясь быть не менее любезным, чем он в начале беседы:

— Благодарю вас, вы мне очень помогли. Все-таки он был из новой породы, сориентировался быстро. Когда я находился уже у самого выхода, сонные юноши в штатском, получив по телефону соответствующие указания, очнулись от своей летаргии. Они выскочили мне наперерез, но за руки хватать не стали, лишь загородили дорогу, и один из них поинтересовался, где мой пропуск. Я с сожалением должен был констатировать, что пропуска у меня нет. На вопрос, как, в таком случае, я сюда попал, пришлось дать не лишенный, сознаюсь, язвительности ответ, что просто прошел прямо мимо их носа. Здесь материальные ценности, у нас пропускная система, доверительно сообщили мне, поэтому придется предъявить документы. Вздохнув, я вытащил из бумажника паспорт. Неожиданно пробужденные к активности юноши растерянно переглянулись.

— Это все, что у вас есть? — уныло спросил один из них.

— А чего вам еще надо, членскую карточку Пен-клуба? — задал я встречный вопрос.

Тогда они сделали то немногое, что было в их силах, — тщательно переписали мои паспортные данные в свой журнал, и я наконец с облегчением покинул это культурно-просветительное заведение.

В разгар рабочего дня в тесном дворике Фонда имущества было не повернуться. Автомобили сгрудились вокруг небольшого старинного особнячка, как поросята под свиноматкой. Рябь дрожала в воздухе над их раскаленными спинами, и мне на миг почудилось, что они даже отталкивают друг друга своими рыльцами, стремясь пробиться поближе к вымени. Сосцы полны, они источают сладчайшее молочко под названием «собственность».

Внутри особняка все было как будто нарочно перепутано, чтобы враги не смогли разобраться в местной топографии. Лестницы уводили в никуда, коридоры неожиданно заканчивались тупиками. Было совершенно невозможно с ходу определить, где какой отдел и чем он ведает. Побродив по этим лабиринтам, я методом тыка в конце концов обнаружил комнату, где сидели люди, работавшие под началом покойного Александра Зиновьевича Карымова.

В тесном полуподвальном помещении узкие зарешеченные окна были распахнуты настежь, и казалось, что испарения раскаленного города, оседая, сливались сюда потоками, как сточные воды. Неработающий вентилятор с бессильно опавшими лопастями свисал с потолка умирающим лебедем. Под его сенью томилась в собственном соку пара тусклых служащих — молодящаяся дама лет пятидесяти с горчичными, крашенными хной волосами и пенсионного возраста мужчина, обладатель давным-давно вышедших из моды кустистых бровей.

Первым делом я представился, вторым — выразил негодование по поводу жары и духоты («Что ж вам кондиционер не поставят?» — «Все кондиционеры наверху, у начальства», — едко сообщила крашеная), третьим — с застенчивой улыбкой сообщил о цели своего визита: готовлю материал о реконструкции старого Центра, мечтаю получить информацию из первых, так сказать, рук.

Посочувствуйте, польстите, улыбнитесь — и вам вернется сторицей. Через полминуты, слегка поднаправив беседу в нужное мне русло, я уже получал эту самую информацию в полном объеме.

— Всего в Центре к реконструкции с выселением пока намечено две тысячи домов, — говорила хнойная женщина, азартно стуча по клавишам калькулятора. — Поправьте, Павел Егорыч, если я ошибусь в цифрах.

Но кустистые брови только согласно кивали. В чем, в чем, а в цифрах здесь, похоже, толк знали.

— Средний дом... возьмем пятиэтажный, двухподъездный... примерно три тысячи квадратных метров полезной площади. Положим, половину надо потом отдать мэрии, городу. Остается полторы тысячи. Реконструкция стоит... миллиона полтора-два. Долларов, разумеется. Берем по максимуму — два. Но зато в таком доме квартирки после реконструкции сейчас идут на рынке примерно по три тысячи за метр. Долларов, — снова подчеркнула она.

Я еле успевал записывать.

— Теперь перемножаем эти три тысячи на полторы тысячи метров, получаем... получаем четыре с половиной миллиона долларов. Минус затраты на ремонт — остается два с половиной миллиона чистой прибыли. Это в среднем.

У меня уже голова шла кругом от этих миллионов. А она еще не закончила.

— Осталось последнее: умножить эту прибыль на две тысячи предназначенных к реконструкции домов. Это будет... это будет... — дама никак не могла сосчитать нули на экранчике, — пять миллиардов долларов!

Кажется, ее саму поразили результаты калькуляции, она уставилась на счетную машинку как завороженная. Мы с кустистым господином точно так же уставились на нее.

— Да-а, — протянул я. — Впечатляет. А как распределяются эти подряды?

— На конкурсной основе, разумеется. Есть специальная комиссия, в нее входят, во-первых, наши представители, затем из строительного департамента, из архитектурно-планировочного... Она определяет победителя.

— Определяет — по каким критериям? — спросил я, выжидательно занося авторучку над блокнотом.

Горчичная дама изломала губы в тонкой улыбке.

— Ну, это, видите ли, вопрос деликатный. Здесь важно...

Но дослушать, что важно в этом деликатном вопросе, мне было не суждено. Дверь отворилась, и на пороге явился мужичок-колобок.

Может, жара была виновата, но казалось, что с его булочными щеками произошла какая-то неприятность. Сегодня они были серые, будто их сляпали из третьесортной муки грубого помола, и давешние ямочки-бугорки теперь белели на этом фоне, как головки нарывов. Не щеки, а какие-то вчерашние марципаны.

— Пал Егорыч, Марина, какого черта... — начал он резко, но тут заметил меня, запнулся и дальше продолжал иным тоном, даже попытавшись выдавить сквозь зачерствевшую корку лица добродушную ухмылку: — А, господин репортер! Что же вы не сразу ко мне? Пойдемте, пойдемте!

И я пошел за ним, подчиняясь его дружелюбным, но требовательным жестам. Валерий Фаддеевич стремительно семенил, почти бежал передо мной по лестницам и коридорам, через плечо бросая какие-то обрывки фраз:

— Всегда с руководства... самая полная информация... к вашим услугам...

Неожиданно колобок остановился, и я понял, что мы стоим у выхода на улицу, а Раскутан трясет мою руку.

— Не надо будоражить людей, не надо, — повторял он. — У нас с вами еще нет полной картины, нет картины, да. Жду в любое время, готов к сотрудничеству. А сейчас извините, мне в поликлинику, что-то сердце прихватило, жара, духота, знаете ли... Вас подвезти?

Меня элементарно выставили из этого богоугодного учреждения и теперь намекали, чтобы я не пытался в него сейчас же вернуться. Колобок стоял в дверях на вершине лестницы до тех пор, пока не убедился, что я сел в свою машину и отчалил со двора. Только ручкой мне вслед не помахал.