"Балерины" - читать интересную книгу автора (Носова Валерия)

XIV. Сенсация всего цивилизованного мира

Павлова отсутствовала в Европе пять долгих лет. Возвращение после войны из Америки в Айви-Хауз было радостным для труппы — наконец-то они дома.

Кончилась империалистическая война, но мир не наступил. Это видели даже не читавшие газет. В Лондоне и Париже было очень много военных. В печатных изданиях самых разных направлений публиковались заметки и статьи со всевозможными измышлениями о новой России, ее рабоче-крестьянском правительстве. Плодороднейшие украинские земли, несметные богатства бакинских нефтяных промыслов толкали европейских политиков на новые авантюры против Советской России. Анна Павлова с тревогой думала о том, что России еще предстоят трудные времена.

В Лондоне жизнь входила в свою прежнюю колею. Магазины уже торговали без перебоев. В театрах давались представления. Встречались на званых обедах знакомые. Анна Павлова волновалась, не имея давно вестей из Петрограда от матери. Дандре торопил с концертами. Уже через неделю после приезда появились афиши, извещавшие о ее выступлениях в «Королевском зале». В кассах, как в былые времена, с вечера занимали очередь, чтобы купить билет «на Павлову». Отдыхать было некогда, балерина одновременно готовилась к очередным гастролям, репетируя новые танцевальные миниатюры, заменяя одних артистов другими, приглашая новых сотрудников.

Как работала Павлова? Дандре пишет в своей книге: «Я никогда не видел Анну Павловну, работающей перед зеркалом. Танец у нее слагался, я сказал бы, в душе, и когда она его чувствовала, она, прослушав несколько раз музыку, как бы постепенно сливая ее с возникшим у нее образом, начинала выражать его сначала движениями рук, которые у нее были необыкновенно выразительны, а затем постепенно воплощала его в танец, словно прислушиваясь к тому, что у нее пело в душе».

Хрупкая маленькая женщина имела, казалось, неисчерпаемый запас сил. Даже больной выходила на сцену и танцевала так, что публика не догадывалась о недомогании артистки. Правда, это давалось непросто, перед спектаклем она занималась экзерсисом до испарины. И тогда говорила себе: «Теперь я могу танцевать». Случалось ей выступать в балетах комедийных, где ее героиня должна быть веселой, игривой, легкой. И Анна Павловна тратила громадное душевное усилие, чтобы побороть вялость, слабость. Она считала недопустимым обмануть публику — раз зритель шел в театр с мыслью увидеть те образы, которые ему обещала театральная афиша, он должен увидеть именно это. Ему нет дела до состояния артиста. Павлова умела настраивать себя так, что и слезы, и боль, и температура на два-три часа отступали, и балерина появлялась на сцене радостная и веселая и проводила весь спектакль идеально.

В высшей степени деловой и предусмотрительный человек Виктор Эммануилович Дандре на маленьких программах «Королевского зала» поместил две едва заметные строчки с адресом импресарио для писем и предложений Анне Павловой.

Одна из таких программок попала в руки восемнадцатилетнего юноши, ученика балетной школы Гаркура Эссекса. Вернувшись домой ночью после концерта, он написал Павловой письмо, исполненное восхищения. Однажды, еще мальчиком, видел он балерину в частном концерте и с тех пор мечтает о вступлении в ее труппу.

Он просил об аудиенции.

Не скоро, но все-таки юноша получил от любимой артистки телеграмму с приглашением приехать в Айви-Хауз, захватив с собой балетный костюм.

В назначенный день и час молодой англичанин нажал кнопку звонка в доме Павловой. Его провели через холл, заставленный готовыми к отправке чемоданами и сундуками, в маленькую комнату, где он переоделся в черное трико и белую рубашку, и прошел в студию с окнами в сад на одной стороне и с палкой для балетных упражнений у противоположной.

Наконец появилась Павлова. Балерина была в бледно-розовом хитоне, трико и балетных туфлях. Черные волосы ее были расчесаны на прямой пробор и закручены сзади на шее в большой узел. Сверкающими темно-карими глазами Павлова оглядела танцовщика и с улыбкой предложила показать любой танец.

Исполняя свой хорошо отработанный помер, молодой человек чувствовал, что его богиня неотрывно следит за каждым движением. Когда он кончил, она спросила:

— Вы умеете танцевать чардаш?

— Немного, мадам!

— Сделайте несколько па!

Волнуясь, юноша выполнил ее просьбу.

— Все! — сказала она. — Вы мне понравились. До скорого свидания.

Дандре провел юношу в свой кабинет, пригласил сесть в кресло и начал деловой разговор.

— Мадам Павлова может предложить вам контракт на исполнение характерных танцев, — сказал он, — если вы сойдетесь с нашей труппой. Мы готовы платить вам десять фунтов в неделю в Англии и пятьдесят долларов в Америке. Вас это устроит?

Молодой англичанин ликовал, был согласен на любые условия. Вскоре его представили труппе под именем Алджеранова. Забегая вперед, скажем, что Алджеранов прошел у Павловой хорошую школу. Когда не стало Анны Павловой, его охотно пригласили в труппу Марковой — Долина, пользовавшуюся успехом. Позже работал он и с Фокиным.

…Начались репетиции спектаклей, дивертисментов, входивших в репертуар для нового турне по Америке. Рабочий день длился с десяти утра до одиннадцати ночи: в час назначался обед, а затем продолжалась отработка номеров с двухчасовым перерывом для отдыха. Высокая оплата в труппе Павловой не приносила молодым артистам особого удовольствия, так как времени, чтобы расходовать деньги, почти не оставалось.

Отплыли из Англии на старомодном французском пароходе. На следующее утро, когда шли вдоль берегов Ирландии, Алджи, как называли в труппе нового сотрудника, завтракал в полном одиночестве: остальные не могли покинуть своих кают из-за плохого самочувствия. Даже Павлова, обычно хорошо переносившая море, не выходила к обеду, не прогуливалась на палубе.

Первые спектакли дали в Канаде, в городах Квебеке и Монреале. А затем гастроли продолжались в Соединенных Штатах Америки.

В Нью-Йорке на сцене «Манхеттен опера Хауз» Павлова показала новый репертуар.

Основным в репертуаре считался одноактный балет Шеншина «Дионис», поставленный Хлюстиным, все годы первой мировой войны проведшим в труппе Павловой. Почитатель классического балета на этот раз уступил новым веяниям и пригласил оформить спектакль художников братьев Липских. Их стиль оформления многих удивил. Например, расписывая декорации, они держали перед глазами то красный, то синий светофильтры, так как предполагалось менять освещение для каждой новой сцены. Писали декорации на подрамниках, растягивая их над сценой, и очень мешали репетициям.

Художники не забыли и артистов: и девушкам и юношам предстояло наносить грим по-новому. Так, губы, к примеру, красили черной краской, чтобы при красном свете они были видны зрителям.

…Молодая жрица после празднества, посвященного Дионису, остается охранять статую бога и засыпает у его ног. Ей снится, будто храм — священная роща, в которой Дионис и она исполняют древнегреческие религиозные танцы. Наступает рассвет, приходят старшие жрицы и служители. Они видят девушку, прильнувшую к статуе. Она в одном хитоне и сандалиях, а покрывала лежат возле, на земле… Танцев в балете было мало, на сцене в основном шла «игра» световыми эффектами.

В карусели танцевальных сцен порой случались и происшествия. Шел старинный одноактный балет Россини «Волшебная лавка» под названием «Волшебная кукла». Он требовал множества быстрых переодеваний. Расторопный опытный Кузьма Савельев раздевал и одевал артистов с невероятной ловкостью и быстротой. На одном из представлений «Волшебной куклы» он упал в люк, никем и ничем не огражденный. С двумя сломанными ребрами его отправили в больницу, и какое-то время Павлова боялась совсем лишиться преданного работника. Но все обошлось.

Павлова ценила в людях высокий ум, энергичность и талант, способствующие пользе человечества, и тянулась к таким людям. Во время гастролей в Нью-Йорке американские друзья спросили Анну Павловну, не хочет ли она познакомиться с Эдисоном. Не раздумывая она согласилась и с нетерпением ожидала этой встречи.

Эдисон, которым гордилась вся Америка, жил в городке Вест-Оранж. Анна Павловна посетила дом известного изобретателя, его лабораторию и рабочий кабинет.

Помощники ученого рассказали ей, как трудолюбив он, как, решая поставленную задачу, проделывает десятки, иногда сотни опытов. Порой дни и ночи проводит в своем кабинете.

Павлова удивлялась настойчивости Эдисона.

— О, вот вы какой! — говорила она, обращаясь к изобретателю. — Завидую вашей воле! Чтобы достигнуть цели, вы жертвуете всеми привычными удобствами жизни.

Эдисон, восхищенно глядя на русскую балерину, ответил просто:

— А разве вы для ваших достижений не делаете того же самого?! Ведь вы, как мне известно, почти всегда в пути. И все для того, чтобы как можно больше людей приобщить к красоте, которую выражаете своими танцами. Я преклоняюсь перед вашей энергией и талантом.

По плану Дандре предполагалось посетить семьдесят городов за четыре месяца! Сейчас ни одна балерина не согласилась бы работать в таком бешеном темпе.

Разъезжая с труппой по Европе и Америке, Анна Павлова слышала советы антрепренеров распустить труппу и давать свои вечера только с несколькими партнерами. Они утверждали, что так не будет риска «прогореть». Дело в том, что двадцатые, послевоенные, годы ознаменовались сильнейшим экономическим кризисом. Люди не интересовались более классическим балетом. Особенно ярко это проявилось в Америке. Мода на «тап-дансинг» (выколачивание такта пятками) завладела американцами. И если бы не громкое имя Павловой, представления ее труппы собирали бы мало публики.

Зная все это, Павлова не могла оставить своих сотрудников без работы, так как устроиться в другую труппу они почти не имели шансов. К тому же без своих девушек Павлова не могла бы показывать особо любимые ею балеты — «Жизель», «Шопениану», «Осенние листья».

После спектаклей в очередном городе начиналась спешка с переездом. В антрактах освободившиеся костюмы упаковывали сами артисты. Одновременно гримеры и парикмахеры укладывали парики и реквизит. Программа вечера всегда закапчивалась дивертисментом. Зрители не успевали еще покинуть театр, а артисты уже направлялись в отель, быстро ужинали и торопились на поезд. Несмотря на то, что Дандре аккуратно вел дела труппы, Павлова считала необходимым следить за порядком при переездах. Ее стройная фигурка в меховом манто исчезала из театра и отеля последней.

Выбирали для переездов ночные поезда, чтобы не терять времени и не оплачивать лишние часы гостинице. Поезда находились в пути не меньше восьми часов — этого хватало, чтобы выспаться. Дандре скупым нельзя было назвать, но, если можно было сэкономить на чем-то, он делал это неукоснительно.

В турне жизнь складывалась трудно, но Павлова тренировалась ежедневно. К своему всеславному положению в мире балетного искусства она относилась ревниво. И не столько из славолюбия, как из желания поддержать высокий авторитет русского балета.

Как-то после утомительных переездов труппа прибыла на три дня в Вашингтон. Балетмейстер не успел объявить на следующее утро часы экзерсиса и репетиции. Артисты из кордебалета обрадовались свободному времени и явились в театр только к началу спектакля, едва успев переодеться и загримироваться. В этот момент они услышали приказ подняться на сцену. Здесь уже все было приготовлено к открытию занавеса. Артистов ожидали расстроенный балетмейстер и возмущенная Павлова. С грозным спокойствием она стала спрашивать девушек:

— Вы занимались сегодня?

— А вы?..

Все до единой, естественно, отвечали отрицательно.

Наступило тягостное молчание. Наконец Павлова, стоя на середине сцены, воскликнула:

— Я — Анна Павлова! Вы — кордебалет! Я тренируюсь каждый день, вы — ничего не делаете! Мы будем заниматься сейчас же! Здесь!

Балетмейстер, дирижер и даже Дандре пытались напомнить ей, что до поднятия занавеса осталось десять минут. Ничего не помогло. Урок шел своим чередом и запомнился навсегда. Зрители хлопали, топали ногами, требуя начала представления. Но Павлова закончила занятия только тогда, когда сочла, что девушки наказаны достаточно.

— Теперь вы можете танцевать спектакль.

Никто из артистов не обиделся на Павлову. Она сама была лучшим примером для всех. Как умели, балерины оберегали ее — в поезде, на улице, на прогулках. В спешке переездов не обходилось без курьезов, иной раз попадали не туда, где предполагалось выступать. В мелькании городов — Рочестер, Детройт, Толедо, Ньюкасл, Питтсбург, Спрингфилд, Цинциннати, Индианополис — артисты путались, в каком из них находятся именно сейчас. По мере приближения к северу возрастал темп их жизни — к вечерним спектаклям прибавились еще и утренники.

Но среди работы, забот и неприятностей выпадали и обычные человеческие радости. Весело встретили, например, снег в городе Рипоне, а в городке со странным названием Ошкош, в штате Висконсин, играли в снежки на озере Виннебего, покрытом прочным толстым льдом. Вероятно, это был единственный случай, когда жители маленького Ошкоша видели в местном театре балетную труппу. Их удивляло, что руководила труппой русская балерина из далекой страны.

В январе 1921 года начался новый тур сумасшедших передвижений по побережью, теперь — с севера на юг, в Колорадо, Калифорнию, Сан-Франциско. Прохожие на улицах смеялись над зимними одеждами артистов. А они не верили, что на деревьях уже созрели лимоны и апельсины, им надо было все это потрогать своими руками.

Дорогой в поезде по рекомендации Павловой балерины должны были читать хорошие журналы и книги. Она хотела видеть «своих детей» образованными людьми. В число достойных изданий попал солидный «Сатердей ивнииг пост» — журнал большого формата, в объемистую пазуху которого легко вкладывалась незаметно и любая «плохая» книга. Юные танцовщицы Анны Павловны это проделывали без смущения. И доверчивая учительница радовалась, находя их за чтением рекомендованного ею журнала, порою не догадываясь, что они читали пустые романы. Но юность жаждет приключений, сильных ощущений. Павлова понимала это и не сердилась, когда открывала милые хитрости «своих детей».

Высокие и гениальные идеи чаще встречают жестокое сопротивление окружающей человека среды, нежели признание их. Павлова не была исключением. Ее самоотверженное служение искусству, грандиозный труд, который стал целью жизни русской балерины, не всеми понимались и ценились. Кое-кто считал это личным делом артистки, а то и просто капризом.

Но теперь, через полвека, когда русский классический балет занял свое царственное место в ряду современного искусства, мы не можем не видеть в миссии Павловой человеческого подвига.

Да, подвиг. Ведь труппе приходилось работать в труднейших условиях. Самыми неудобными «сценическими площадками» считались школы. А их как раз и предлагали Павловой в тех городах, где театров вообще не существовало. Классные комнаты превращались в уборные артистов, гримироваться садились за ученические парты при скудном освещении, переодевались, невольно мешая друг другу. К тому же классы находились так далеко от «сцены», что артисты не могли следить за происходящим на ней, случалось, и опаздывали с выходами или появлялись раньше времени.

В Новой Каролине труппе предоставили нечто похожее на театральное помещение. Но уборные там без дверей, краны водопровода испорчены, грязь невероятная повсюду. На первый раз примирились со всеми неудобствами. Но, попав в этот городок три года спустя и застав все в прежнем виде, несмотря на обещание при заключении договора, что все будет в порядке, Павлова заявила, что танцевать здесь своей труппе не позволит. Зрителям пришлось ждать очень долго, пока шли переговоры Павловой с устроителями спектаклей. Она наконец согласилась дать концерт, но изменила программу.

В воспоминаниях Алджеранова «Годы, проведенные с Павловой» автор приводит множество ярких эпизодов, воссоздающих картину жизни павловской труппы в самых разных уголках мира. Он пишет и о том внимании, с которым нередко городские власти относились к выступлениям труппы русской танцовщицы. Афиши представляли Павлову как «сенсацию всего цивилизованного мира».

Объехав со своей труппой полмира, Павлова готовилась к турне по восточным странам: начать предполагала в 1921 году с Японии и Китая и кончить в Индии и Египте.

…В Японии стояла ужасная жара. Даже сидя на полу, ожидая своего выступления, артисты обливались потом, хотя рабочий день наступал рано утром.

Занятия и репетиции проходили на сцене императорского театра. Репетировались два балета: «Пробуждение Флоры» и «Зачарованное озеро». В час дня раздавались звуки барабана, и сцену заполняли японские рабочие. Она готовили сценическую площадку для дневного драматического спектакля Театра Кабуки, с которым русской труппе в этот приезд пришлось выступать поочередно.

Представление Театра Кабуки продолжалось пять-шесть часов, что по нормам японцев считалось коротким. Павловцы переходили в репетиционный зал, покрытый соломенными татами и подушками для сидения. Сцена в середине зала возвышалась настолько, что Павлова и балетмейстер могли замечать даже малейшие ошибки танцовщиков.

В артистических уборных татов и подушек не было, стояли стулья и столики. Актеры Театра Кабуки заходили смотреть, как гримируются балетные артисты. Анна Павловна просила их показать свое искусство грима, которое много сложнее европейского. Знакомясь, они все называли себя Ичикава. Девушки Павловой переглядывались недоуменно. А разгадка оказалась простой: все кабукианцы принадлежали к одной и той же актерской семье и гордились единым именем.

Павлова попросила разрешения посмотреть, как японские парикмахеры изготовляют женские парики для актеров, игравших по японскому обычаю женские роли. Парики эти сооружались на металлической основе, они плотно охватывали голову и заканчивались пышной прической без единой шпильки.

Японские зрители в театрах не аплодируют. Не привыкшие к отсутствию аплодисментов, Павлова и ее артисты так и не поняли бы, как относятся японцы к их балетным представлениям, не попадись на глаза отзывы газет.

Заметим, труппа Павловой была первой, показавшей в Японии настоящий европейский балет.

Эта далекая Страна восходящего солнца осталась в памяти Анны Павловны и всех ее коллег страною цветов и белоснежных вишен. Когда Алджи показал Павловой купленную на память о стране маленькую чашечку, расписанную синими тростинками на желтом фоне, она полюбовалась ею и задумчиво, как будто подводя итоги всему виденному и узнанному здесь, сказала тихо:

— Знаете, Алджи, в этой стране нет ничего, что можно было бы выбросить!

Павлову давно притягивала Индия. Наконец настала очередь гастролей в эту загадочную страну. Труппа выступала в Бомбее, Калькутте, Дели успешно. Павловой хотелось посмотреть индийское старинное танцевальное искусство. Она умоляла индусов показать ей мистические, обрядовые национальные танцы. В том, что в этой огромной чудесной стране они сохранились, балерина не сомневалась. Но индийские друзья ей неизменно отвечали, что священных храмовых танцев уже нет. «Катхакали», «Катхак», «Бхарата Натья», «Манипури» так и остались неизвестны Павловой.

Особое отношение у Анны Павловны было к Рабиндранату Тагору, ей импонировали его поэзия, философское восприятие жизни. И она написала ему письмо, будучи в Калькутте, и просила подсказать сюжет для балета из индусской жизни. Тагор ответил ей, прислав одну из своих поэм, которая, как он считал, могла бы дать Павловой пищу для раздумий. Он приглашал русскую балерину к себе в гости, надеясь более подробно обсудить вопрос о сюжете при встрече. Павлова сожалела, что не смогла воспользоваться любезностью человека, почитаемого всей страной. Для индусов он был национальным гением. Тагор жил далеко от Калькутты, там же была и его школа. А гастрольные обязательства влекли балерину и ее труппу в города, расположенные в стороне от дома Тагора.

Индия, ее красота и необычность так захватили Анну Павлову, что она создала балет на индийский сюжет.

Павлова старалась анализировать, понять, почему сегодня танцевалось легче, вдохновенней, чем вчера. И поэтому всегда была готова ответить на вопрос друзей, журналистов или своих учениц, что получилось в танце отлично, а что только хорошо.

Когда она чувствовала себя достаточно сильной и способной сделать любое па, Павлова безотчетно отдавалась творческому импульсу. Пройдя отличную школу и в училище, и на сцене, балерина могла позволить себе отдаваться вдохновению, не думая уже о технике. «Вдохновенно», «по-новому», «неповторимо» — эти слова всегда мелькали в газетах и журнальных статьях, посвященных выступлениям Анны Павловой. А вот что она писала сама о себе: «В разных странах за границей говорили, что в моих танцах было что-то „новое“. Но все, что я сделала в этой области, было убеждением и стремлением подчинить физические элементы танца психологической концепции. На танец я всегда пыталась накинуть воздушное покрывало поэзии, очарование которой заслоняло бы механический элемент. Часто случается, что, танцуя, я импровизирую, особенно если данный танец меня увлекает и вдохновляет. С палитры хореографии я беру ту краску, которая в тот момент больше всего подходит к моему настроению. Я всегда стараюсь даже ничтожнейшей мелочи придать наибольший эффект. Вот этим-то путем я и создаю впечатление, быть может, полной новизны. Насколько я сама могу судить, в этом заключается главный „секрет“ моего искусства».

Но были самые особые танцы, в которых балерина за две-три минуты на сцене «проживала», кажется, целую жизнь. Так было с «Умирающим лебедем», «Бабочкой», «Вальсом-Каприс».

Павлова понимала, что человеку постоянно нужно что-то, что давало бы душе отдых, новый заряд бодрости. И она несла людям вдохновение.