"Турмс бессмертный" - читать интересную книгу автора (Валтари Мика)

6

Едва мы оказались под крышей, как ее словно подменили. Рыча по-звериному, она выплюнула изо рта горсть драгоценностей, заколок для волос и колец и набросилась на меня с кулаками. Она била и царапала меня, оставляя на моей коже кровавые отметины, и так продолжалось довольно долго, пока я не сообразил, что надо как-то защищаться. Она то и дело изрыгала самые грязные ругательства, но, к счастью, запас ее греческих слов быстро кончился, и она была вынуждена перейти на финикийский, а этого языка я не понимал. Она не давала мне даже рта раскрыть, так что мне никак не удавалось упрекнуть ее в том, что она нарушила обещание и вынесла-таки из храма драгоценности богини. Мне с трудом удалось усмирить ее и заставить замолчать, чтобы она не перебудила криком весь дом.

Но, вспоминая сейчас об этом, я должен признать, что вопила она не очень-то громко, как будто и сама не хотела тревожить моих спутников и других обитателей дома. Тогда, однако, мне казалось, что голос ее напоминал грохот боевых барабанов. Поэтому-то я и стал утихомиривать ее, применяя грубую силу. Но стоило мне коснуться ее и ощутить ее тело, как меня обжег огонь Афродиты. Я прижался губами к ее губам, и мы упали на ложе; я чувствовал, что сердце ее бьется так же сильно, как и мое.

Спустя некоторое время тело ее расслабилось и стало мягким и податливым, руки отпустили мою шею и она откинулась назад, дыша часто и шумно.

— О Турмс, — прошептала она. — Зачем ты так поступил со мной? Я не хотела этого. Не хотела! Я сопротивлялась, но ты сильнее меня, и теперь я пойду за тобой на край света.

Она вновь лихорадочно обняла меня и принялась покрывать горячими поцелуями мое лицо и руки; она гладила следы от царапин и шептала:

— Тебе не больно, любимый, не больно? Я не хотела обидеть тебя. О Турмс, ты не можешь сравниться ни с одним мужчиной! Я твоя, только твоя, вся твоя. Так держи меня крепко.

Она приподнялась на локте, провела рукой по моей щеке и одарила меня влюбленным взглядом. Глаза ее блестели при свете лампы.

— Я пойду за тобой куда хочешь, мой любимый, — клялась она. — Я покину богиню, откажусь от роскоши, забуду всех мужчин. О Турмс, даже если бы ты был нищим, я с радостью жила бы с тобой и довольствовалась бы пресными лепешками и водой, радуясь тому, что ты есть, и не помышляя об иной судьбе. Как я люблю тебя, Турмс! И мне кажется, что ты тоже немножко любишь меня, раз решился на такой опасный шаг, как похищение жрицы прямо из ее храма.

Я, в свою очередь, поклялся ей, что люблю ее больше всего на свете. Арсиное пришлись по душе мои слова, и она забегала по комнате, прикидывая, что из одежды ей понадобится прежде всего. Я уже говорил, что всегда носил на шее селенит, единственную мою ценность. Увидев, как блестит камень, она вдруг остановилась и потрогала его.

— Красивый, — сказала она, — я должна его примерить.

Не спрашивая разрешения, она сняла с меня украшение и надела себе на шею; повернув голову и изогнувшись всем телом, она пыталась посмотреть, как выглядит со стороны, сокрушаясь, что в комнате нет зеркала.

— Правда, он замечательно сверкает на моей коже? — говорила она. — Только к нему обязательно нужна тонкая золотая цепочка работы тирренских ювелиров.

Я ответил, что эта скромная тесемка сделана из волокон травы Артемиды и очень подходит к селениту.

— Оставь его у себя, — с улыбкой добавил я. — Я не думаю, что селенит убережет меня от безумия — ведь влюбился же я в тебя, как сумасшедший.

Она сердито посмотрела на меня и спросила:

— Ах так, значит, ты всегда говоришь то, что думаешь? И полагаешь, что любить меня — это безумие? В таком случае мы немедленно расстаемся, и я возвращаюсь в храм. И забирай этот глупый камень обратно, раз ты им так дорожишь!

Она сорвала с шеи тесемку, бросила селенит мне в лицо и горько разрыдалась. Не помня себя от горя, я вскочил с ложа и принялся утешать ее, уверяя, что она глубоко ошибается. Потом я насильно всунул ей в руку камень, хотя она наотрез отказывалась брать его, и пообещал, что куплю ей золотую цепочку, как только мы доберемся до Гимеры.

— Да не нужен мне этот камень, он мне давно надоел, — не подумав, добавил я.

Она посмотрела на меня сквозь слезы и сказала с упреком:

— Вот оно как?! Ну, Турмс, никогда не предполагала, что ты способен на такое! Надо же — навязывать мне всякую ерунду. Что ж, деликатностью и воспитанностью ты не отличаешься! А мне, значит, надо радоваться и униженно благодарить тебя за каждую ничего не стоящую безделушку? О я несчастная! И почему меня так влечет к тебе?!

Все это стало мне надоедать, и я сказал:

— Это прекрасный камень, но если хочешь, ты можешь его выбросить. Правда, он изумительно переливался на твоей груди, но я все равно больше любовался ею, чем камнем. И запомни, пожалуйста, что твоя грудь — это и есть твое самое дорогое украшение.

В ответ она сердито закричала:

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я нагишом отправилась с тобой на край света разделить твое жалкое существование?

— Послушай, Арсиноя, или Истафра, или как тебя там! — не выдержал я. — Во имя богини, замолчи! Теперь не время ссориться: на это у нас еще будет целая жизнь. А сейчас, даже имей я столько денег, чтобы накупить тебе все то, что ты тут называла, этих вещей набралось бы на добрый десяток корзин, и нам понадобился бы караван ослов с погонщиками, чтобы их вывезти. А мы должны выбраться отсюда по возможности незаметно. Так что ты пойдешь с нами в одежде Ауры, приняв ее облик, и будешь изображать ее до тех пор, пока мы не окажемся в Гимере. А там посмотрим, какие из твоих желаний я способен буду выполнить.

Арсиноя, однако, холодно ответила, что у нее только одно желание — чтобы меня поглотило царство мертвых, и чем скорее, тем лучше. Себе она тоже желала смерти, раз я обхожусь с ней так сурово и не уважаю в ней женщину.

— Разве я могу напялить на себя тряпье простой сикульской девчонки? — восклицала она. — А как мне показаться на людях без прически? Ты, видно, сам не понимаешь, чего от меня требуешь, Турмс! Я всем готова тебе пожертвовать — но могла ли я подумать, что ты будешь так унижать меня!

В итоге мы поссорились еще пуще, и вот я к своему ужасу увидел, что небо за окном посветлело, потом до меня донеслось пение первых петухов — а мне все никак не удавалось успокоить ее. Наконец я уже и рта не мог раскрыть: что бы я ни сказал — все было не так и не по ней. Я поспешил разбудить Дориэя и Микона, но те со сна соображали туго, поэтому я доверился Танаквиль. Она же была женщина опытная и сразу смекнула, в чем тут дело. Не тратя времени на пустые разговоры, она быстро облачила Арсиною в лучшую одежду Ауры, дала ей свою пару сандалий, расшитых жемчугом, так как сандалии Ауры оказались ей велики, и помогла ей накраситься так, чтобы как можно больше походить на Ауру. После этого Танаквиль подняла своих слуг, приказала им уложить в дорогу вещи и расплатилась с хозяином дома.

Солнце еще только едва озаряло нежным светом вершины гор в Эриксе, а мы уже торопились к городским воротам, которые как раз отпирали заспанные стражники. Никто не мешал нам покинуть город, и наши лошади и ослы с радостным ржанием стали спускаться вниз по тропе, которая вилась вокруг горы.

Танаквиль пригласила Арсиною в свои носилки. Спуск был нелегкий, так что когда мы преодолели всего половину пути, солнце стояло уже почти в зените. Небо слепило глаза своей голубизной, а резво плещущие внизу волны словно манили корабли выйти в море. Голая вершина горы выступала сквозь зелень, в долине пары белых и черных волов тянули плуги, крестьяне бросали зерно в распаханную почву, а земля пестрела яркими цветами.

Дориэй, хмуро глядя на волов, сказал:

— Это волы чистой породы. Когда мой предок убил царя Эрикса, он решил помочь людям и привел убежавшего быка, чтобы тот покрыл их стадо.

Но, будучи истинным спартанцем, он ничем больше не выдал, как гнетут его думы о потерянном наследстве. Микон же с похмелья был будто в тумане; он с отрешенным видом ехал за нами, трясясь, как мешок, на своем осле. Увидев Арсиною, он назвал ее Аурой и спросил, как она себя чувствует. О смерти Ауры он то ли забыл, то ли принял все происшедшее за пьяный бред.

А я — я за все время, пока длился наш спуск, так и не осмелился заговорить с Арсиноей. Но когда мы остановились в долине, чтобы напоить наших животных, она сама откинула занавеску у носилок и ласково обратилась ко мне:

— О Турмс, как же прекрасен воздух на этой земле и как необыкновенно вкусен хлеб, испачканный золой. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас! Мне кажется, я люблю тебя по-настоящему… Ты ведь не будешь больше так плохо обходиться со мной, как сегодня утром, когда ты придирался к каждому моему слову, ища ссоры?

Мы свернули на дорогу, ведущую в Сегесту, и, избегая встреч с людьми, благополучно добрались до Гимеры — усталые, но живые и невредимые. И первое, что мы сделали, послушавшись Дориэя, — это принесли в жертву Гераклу самого большого в городе петуха.