"В час дня, ваше превосходительство" - читать интересную книгу автора (Васильев Аркадий Николаевич)

Боюсь, не хватит выдержки

– Что с тобой сегодня? – спросил Мальгин, посмотрев на мрачного Андрея. – Здоров? Как твой купец-молодец?

– Я не буду его допрашивать. Не могу!

Андрей рассказал о своей первой встрече с Артемьевым. Мальгин выслушал и ушел, ничего не сказав. Вернулся он быстро, минут через пять.

– Зайди к Якову Христофоровичу.

В кабинете Петерса кроме него, в кресле, стоящем в углу, сидел человек с большой темной бородой и густыми, лохматыми бровями.

– Садитесь, Мартынов, – сказал Петерс. – Почему вы отказались вести дело спекулянта Артемьева?

Андрей молчал, не зная, с чего начать.

Петерс помог ему:

– Он ваш знакомый?

– Хорош знакомый! – вырвалось у Андрея.

И он рассказал все, не забыл упомянуть и про портсигар профессора Пухова. Закончил он фразой, которая, как казалось Андрею, объясняла самое главное:

– Боюсь, не хватит выдержки…

– Что вы на это скажете, Александрович? – спросил Петерс у бородатого.

Тот неопределенно пожал плечами.

– Вы правы, Мартынов, – снова заговорил Петерс. – Сотрудники ВЧК должны, обязаны быть беспристрастными. Человек, лишенный свободы, не может защищаться, а если следователь в дополнение ко всему испытывает к подследственному личную неприязнь – добра не жди…

– Добра? – спросил Александрович. – Разве нас послали сюда творить добро?

– Я имею в виду справедливость, – сухо пояснил Петерс. – Вы свободны, Мартынов.

В коридоре Андрея догнал Александрович.

– Зайдите ко мне.

Пытливо расспросил, как ведет себя Артемьев, на кого дал показания.

– Где ценности, изъятые у него?

– В моем письменном столе.

– Почему не сдали в отдел хранения?

– У кладовщика не оказалось квитанций, и он не принял.

– Хорошо. Идите. Дело и ценности передадите Филатову. Он сейчас к вам зайдет. Портсигар профессора Пухова товарищ Петерс просил вас отдать секретарю Феликса Эдмундовича.

Через час председатель ВЧК Дзержинский собрал всех оперативных сотрудников.

Небольшой кабинет Феликса Эдмундовича заполнили чекисты. Стульев для всех не хватило, некоторые устроились на подоконниках.

За столом Дзержинского, сбоку, сидел Александрович и сосредоточенно чинил карандаш.

Дзержинский стоял за столом, прислонившись к стене, рядом с большой картой Российской империи, утыканной маленькими разноцветными флажками.

– Доложите, Петерс, – приказал Дзержинский. – А вы, Доронин, подойдите ближе.

Все посмотрели на Доронина. Он недавно приехал в Москву из Петрограда. Бледный Доронин исподлобья взглянул на Петерса и встал около стола. – Три дня назад товарища Доронина, – начал Петерс, – послали к бывшему полковнику царской армии Ястребову. Ястребов прибыл из Ростова-на-Дону с поручением от генерала Корнилова, остановился у своей родственницы Полухиной, на Лесной улице. Полухина ничего о враждебной деятельности Ястребова не знала и приняла его как мужа своей сестры.

– Ближе к делу, товарищ Петерс! – перебил Александрович.

– Говорю то, что имеет прямое отношение к делу, товарищ Александрович, – спокойно заметил Петерс. – Надо, чтобы товарищи поняли все правильно. Доронин не вошел, а ворвался в квартиру Полухиной, первым делом обругал хозяйку…

– Я только сказал…

– Помолчите, Доронин, – строго остановил Дзержинский.

– Доронин не предъявил своего мандата, ордера на арест и производство обыска, а с ходу приказал хозяйке сидеть не двигаясь, назвал старой барыней на вате, а ее дочь, пытавшуюся что-то сказать, послал к черту. Обыск произвел некультурно – раскидал по квартире вещи, разбил какие-то фарфоровые безделушки, затоптал ковер. Понятых пригласил только после требования Ястребова. Уходя от Полухиной, Доронин не извинился, а когда она заметила, что он груб, пригрозил: «А ты, барыня, помолчала бы, пока я тебя с собой не захватил!»

– Вранье! Не было этого! Я…

Дзержинский кашлянул, и Доронин замолчал.

– Все подтвердили понятые. Но самый страшный проступок Доронин совершил, допрашивая Ястребова, несколько раз угрожал ему оружием и кричал: «Сознавайся, сволочь, пока я тебя не пристукнул!» Узнав обо всем этом, я отстранил Доронина от ведения дела. У меня все.

Доронин умоляюще посмотрел на Дзержинского:

– Разрешите, Феликс Эдмундович?

– Предупреждаю: только правду!

– Товарищ Петерс доложил правильно, но он забыл добавить, что Ястребов и его мамзель чуть в лицо мне не плевали, обзывали по-всякому… Оправдываться я не буду, ни к чему… Покрывать буржуазию, конечно, можете…

– Все? – спросил Дзержинский.

– Пока все.

Все хмуро молчали. Александрович сосредоточенно чинил карандаш, будто все происходящее к нему не имело никакого отношения.

– Сегодня мне доложили, – заговорил Дзержинский, – что наш новый сотрудник отказался вести дело крупного спекулянта. Не вам объяснять, как сейчас трудно в Москве с хлебом. Вчера, чтобы выдать каждому взрослому по четверть фунта, а детям по трети фунта, надо было иметь двадцать один вагон муки, а поступило восемнадцать вагонов и один вагон пшена. Завтра служащие, в том числе и все мы, не получим ни крошки – все пойдет только рабочим и детям. И вот в такой момент преступники хотели вывезти из Москвы хлеба столько, что им можно накормить сотни людей. Обнаружены подпольные продовольственные склады, найдено много золота.

Новичок отказался вести дело потому, что много лет назад, когда он был еще мальчиком, главный обвиняемый ни за что ни про что избил его. Наш сотрудник, узнав в обвиняемом этого человека, решил, что не имеет права… – Голос Дзержинского зазвенел. – Вы слышите, товарищи? Не имеет права вести это дело. Он сказал: «Боюсь, у меня не хватит выдержки!» Он поступил правильно! Чекист не имеет права быть лично пристрастным, он должен быть чище и честнее любого. Каждый сотрудник должен помнить, что он призван охранять советский революционный порядок и не допускать нарушения его. И если он сам нарушает, то он никуда не годный человек и должен быть исторгнут из наших рядов. Очевидно, мы ошиблись, пригласив Доронина на работу в ВЧК. Мы эту ошибку исправим. Оружие у вас с собой, Доронин?

– Да.

– Положите на стол.

Доронин нехотя положил браунинг.

– А где наган?

– Дома.

– Товарищ Капустин, сходите к Доронину домой и заберите у него наган и мандат. Вы уволены, Доронин. За дискредитацию ВЧК, за превышение власти. Идите… Прошу, товарищ Ксенофонтов.

Андрей уже знал, что член коллегии и секретарь ВЧК Иван Ксенофонтович Ксенофонтов, как и Петерс, из рабочих и также давно в партии. Показался он Андрею подвижнее, живее всегда спокойного Петерса. Подойдя к столу, Ксенофонтов стал читать написанное на маленьких листочках:

– «Инструкция для производящих обыск и записка о вторжении в частные квартиры и содержании под стражей.

Вторжение вооруженных людей на частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача, пользуясь злом, – искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель власти и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть…»

Сделав паузу, Ксенофонтов продолжал:

– «Инструкция для производящих обыск и дознание. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы».

Закончив читать, Ксенофонтов положил листки на стол. Их тотчас же взял Александрович и стал просматривать.

– Ваше мнение, товарищи? – спросил Дзержинский. – Кто желает добавить? Может, не все ясно?

– Все ясно!

– Правильно!

– Разрешите мне, товарищ Дзержинский? – попросил Александрович. – У нас, Феликс Эдмундович, сказано: «представитель власти». Это слишком общо. Власть, как известно, бывает разная, например царская диктатура. Я предлагаю уточнить: «представитель Советской власти – рабочих и крестьян»… По-моему, так будет лучше.

– Вы правы, – сказал Дзержинский, – Это очень важно. Так и запишем. Спасибо, товарищ Александрович. У кого еще замечания?

– Позвольте мне?

– Давайте, товарищ Лацис.

– Все верно. И поправка товарища Александровича существенная. Но нет конца. Нагрубил человек, как Доронин, оружием размахался. Я предлагаю записать: виновные в нарушении данной инструкции немедленно удаляются из ВЧК, подвергаются аресту до трех месяцев и высылаются из Москвы. Короче: натворил – отвечай!

– Принимается, – согласился Дзержинский. – Кто еще хочет высказаться? Больше желающих нет? У меня несколько слов. Приказы и инструкции ВЧК, вообще говоря, обсуждению, тем паче голосованию не подлежат. Их надо просто выполнять. Но этот документ я хочу поставить на голосование. Кто за то, чтобы все это утвердить и-свято выполнять?

Андрей заметил, как медленно, словно нехотя, поднял руку Филатов, но посмотрел на Александровича, недовольно нахмурившего густые брови, и вздернул руку выше всех.

– Спасибо, товарищи, – продолжал Дзержинский. – Прошу опустить руки. Кто против? Против нет. Возможно, кто-нибудь воздержался? Тоже нет. Следовательно, принято единогласно. Еще раз спасибо, товарищи. А теперь за работу. Товарищ Мартынов, вы останьтесь. Передали дело Артемьева?

– Передал.

Дзержинский вынул из стола портсигар профессора Пухова.

– У меня к вам поручение, Мартынов… Вас зовут Андрей? Я не ошибаюсь? Так вот, Андрей Михайлович, дело не обычное, я бы сказал щекотливое. Около профессора Пухова, а он крупный ученый, крутится господин из иностранной фирмы. Хочет, по всей вероятности, сманить его в Америку. Жизнь Пухова, как вы уже знаете, мягко говоря, не особенно устроена, а не все люди способны претерпевать лишения. На днях к Владимиру Ильичу приедет делегация академиков, будем думать, как улучшить быт ученых, но пока ученым трудно. Иностранные фирмы это поняли. Они охотятся за многими, в том числе и за Пуховым. Профессор не от хорошей жизни выменял этот портсигар на пуд муки. Пригласите профессора, выясните, в чем он остро нуждается, чем ему можно помочь. Верните портсигар. Вы меня поняли?

– Понял, Феликс Эдмундович: пригласить профессора, узнать, в чем остро нуждается, чем можно помочь ему, вернуть портсигар.

– Заранее доложите, когда будет у вас Александр Александрович. Зайду познакомиться. А теперь, Андрей свет Михайлович, – улыбнулся Дзержинский, – иди, празднуй день рождения.

– Кто вам сказал, Феликс Эдмундович?! – удивился Андрей.

– Сам догадался. Посмотрел на тебя и сразу понял: человеку сегодня ровно двадцать. Не больше и не меньше. А мне сколько дашь? Ну, не обижусь.

Сердечность Феликса Эдмундовича, о которой Андрею не раз говорили сотрудники, а теперь в чем он и сам убедился, придала ему смелости.

– Лет пятьдесят, – неуверенно сказал Андрей.

– Ошибся, Андрей, – посерьезнев, ответил Дзержинский. – Сорок… Сорок первый…

Домой Андрей попал не скоро. Сначала к нему зашел Филатов.

– Подпиши акт на ценности.

Андрей подписал, не читая, все еще находясь под впечатлением встречи с Феликсом Эдмундовичем.

– Молодец! – похвалил Филатов и, как бы невзначай, поинтересовался: – О чем с тобой говорил Дзержинский?

– О деле, – коротко ответил Андрей.

– Секрет, значит? – улыбнулся Филатов. – Молодец! Правильно себя держишь! А ты ему, видно, понравился. Будь здоров!

Вошел Мальгин и передал приказание:

– Лети что есть духу на Петровку, в Солодовниковский пассаж. Там заваруха. Народ требует кого-либо из Чека. Разберись. А я бандитов брать. Ох и жистя наша чекистская! Веселее не придумаешь!..

Два дня назад в магазинах Центрального рабочего кооператива вывесили объявления о том, что по пятому купону продовольственной карточки для взрослых будут выдавать по полфунта солонины, по второму купону – по четверть фунта постного масла и по второму купону детской карточки – по два яйца.

Первый день торговля шла нормально. Правда, в некоторых магазинах покупатели подняли спор: надо ли включать в мясную норму кости? К полудню Московский городской продовольственный комитет разъяснил, что кости в норму не входят и их можно продавать дополнительно многосемейным.

Шестнадцатого марта, около четырех часов дня, продажу пришлось прекратить: часть обещанных железнодорожных вагонов с солониной и яйцами застряла на каком-то полустанке.

В Солодовниковском пассаже запасы солонины кончились еще раньше, около часу дня. Разъяренные бесплодным стоянием в очереди женщины ворвались в магазин и начали обыск, через люк спустились в подвал и обнаружили пять бочек с солониной, две свежие туши и полтора десятка ящиков яиц. Заведующего, избив до крови, закрыли в конторке. Продавцы успели убежать через черный ход. Три женщины надели фартуки и встали за прилавок. Одна, как заправская кассирша, быстро вырезала на карточках купоны и получала деньги.

– Я из Чека, – сказал ей Андрей, уже наскоро проинформированный о происшествии Мальгиным. – Где заведующий?

– Выволоките гадюку! – приказала кассирша. – Из Чека пришли!

Несколько женщин вытащили из конторки упиравшегося заведующего, колотя его по широкой спине.

– Товарищи! – сказал Андрей. – Не надо нарушать революционный порядок!

– Поздно явился, парень! – крикнула одна из добровольных продавщиц. – Порядок мы тут сами навели. А ты разберись с этим кабаном!

Заведующий на самом деле напоминал кабана. На короткой, жирной шее сидела приплюснутая с боков голова с маленькими глазками.

– Придется вам пойти со мной, – сказал Андрей. – Я из Чека, Мартынов.

– Из Чека! – почему-то обрадовался заведующий. – Но как же товар? Я же за него отвечаю. И за кассу.

– Не беспокойся, – деловито ответила кассирша. – Мы акт составим, все перечислим. И это учтем…

Она вытащила из-под прилавка плетеную сумку и раскрыла ее. Сумка была полна денег.

– Это мои, личные, – торопливо объяснял заведующий.

– Жалованье получил? – насмешливо крикнули из очереди. – Хорошо зарабатываешь!

– Ваша фамилия, гражданин?

– Филатов.

– Имя, отчество?

– Мефодий Спиридонович.

– Где проживаете?

– На Трубной.

Будь у заведующего любое другое имя – Кирилл, Афанасий, Никодим, – Андрей поступил бы, как подсказывали обстоятельства: отвел бы задержанного в комендатуру, позвонил в правление Центрального кооператива и попросил прислать другого заведующего. Но совпадала не только фамилия: чекиста Филатова звали Леонидом Мефодьевичем!.. Леонид Мефодьевич Филатов! Неужели этот прохвост его отец?

– Дети есть?

– Как же! Дочка, сын… – Кабан подмигнул Андрею: – Леня. Слыхал, конечно, дорогой товарищ…

– Пошли, гражданин Филатов! – прервал его Андрей.

Женщины прислушивались к разговору. Кассирша подозрительно посмотрела на Андрея:

– Молодой человек, разрешите ваши документы?

Андрей подал мандат. Кассирша внимательно посмотрела на него, особенно пристально разглядывала печать.

– Настоящий. Верно. Из Чека. Извините, товарищ Мартынов. Я было подумала: не выручать ли этого гадюку пришли?

– Пошли, гражданин Филатов!

– Как это – пошли? А кто магазин закроет? Кто выручку сдаст?

– Как ваша фамилия? – спросил Андрей у кассирши.

– Нефедова Татьяна Александровна… Живу напротив.

– Сделайте все как надо, товарищ Нефедова. А я постараюсь, чтобы поскорее прислали нового заведующего.

– Сделаем! Не сомневайтесь. Все будет как надо.

Утром отец и Михаил Васильевич Фрунзе отдали Наде свои деньги и уговорили сходить на Сухаревку. Фрунзе, смеясь, доказывал:

– Там, как у Мюра и Мерилиза, – все, что хочешь. Дороговато, но все есть. Сахар семьдесят рублей фунт, пачка чая – двадцать пять.

Когда Андрей вечером пришел домой, на столе красовалась бутылка водки, аппетитно пахла обложенная кружочками лука селедка, – Фрунзе как командированный получил ее в буфете Совнаркома.

Отец разлил водку в рюмки, подозрительно повел носом, но ничего не сказал. Фрунзе расправил усы, поднял рюмку и весело сказал:

– Живи, Андрюша, на страх врагам, не меньше ста лет! – И ткнул вилкой в кусочек селедки: – Люблю приготовить закуску пораньше, а то закашляюсь.

Выпили сразу, в один прием.

Отец хмуро сказал:

– Жулики!

Фрунзе даже заглянул в рюмку, понюхал ее и огорченно поставил на стол.

– Я-то думал, хвачу сейчас рюмочки три и запою свою любимую: «Уж ты, сад, ты, мой сад…» Ничего, Надюша. Тот, кто тебя обманул, налив дистиллированной воды, бережет наше здоровье. Он понимает, что алкоголь – это вред! Говорят, одна капля уносит день жизни. Стало быть, проживем дольше… Давай чаевничать. Обожаю крепкий чай. Морковный, ей-богу, надоел.

Пока Надя готовила чай, Михаил Васильевич вспоминал:

– Отец мой говорил: слабый чай пить – это как немилую целовать.

А Надя плакала. Вместо настоящего чая в пачке оказался спитой, высушенный.

– Сухаревка! – подвел итог отец. – Не обманешь – не продашь.

– Ладно, – сказала Надя, – ешьте лепешки из картошки. Она немножко подморожена, поэтому лепешки сладкие. Зато горячие.

На улице послышалась пальба, крик. Фрунзе приподнял занавеску.

– Анархисты опять шумят! Сегодня пытались особняк на Пречистенке занять. Мало у них особняков. Куда ни посмотришь, везде черные знамена.

– Только людей пугают, – добавила Надя. – Утром на Поварской, около олсуфьевского дома, бомбу бросили – дыму черного напустили. А сейчас, наверное, к нам на Прохоровку поскакали, склад готового товара грабить. И когда их, окаянных, утихомирят?..

Утром все вместе проводили Надю до угла Воздвиженки и Моховой, где в большом зеленом доме разместилась крестьянская секция ВЦИК. Надя работала там секретарем у председателя секции Спиридоновой.

У самого входа в дом они столкнулись с женщиной. У нее были тонкие темные брови, резко очерченный энергичный рот. Большой прямой нос придавал лицу неженскую суровость. Несмотря на морозное утро, она была без платка – густые волосы, расчесанные на прямой пробор, закрывали уши, оставив на высоком лбу открытым небольшой треугольник.

Фрунзе молча кивнул женщине. Она хмуро посмотрела на Михаила Васильевича, едва ответив на приветствие.

– Кто это? – спросил Андрей.

– Как кто? Моя Спиридонова! – ответила Надя. – Сейчас она мне всыплет, почему позже ее пришла.

Через несколько шагов отец, усмехнувшись, спросил:

– Что это она, Миша, на тебя чертом смотрит?

– А она на всех. Бешеная, когда не по ее получается.

На Большой Лубянке они расстались. Андрей крепко пожал руку Фрунзе:

– До свидания, Михаил Васильевич.

– Приезжай к нам в Иваново-Вознесенск… Отец обнял Андрея:

– Он и к матери не может заглянуть. Приезжай, сынок. Мать истосковалась, да и Наташа с Петром ждут не дождутся.