"Личный ущерб" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

Апрель

19

Мое знакомство с Шермом Краудерзом состоялось очень давно. Тогда я только начинал как адвокат, а он уже достиг заоблачных высот. Потом мне встречалось немало одаренных чернокожих адвокатов, замечательных ораторов, которые подражали стилю баптистских проповедников, но Краудерз среди них был уникумом. Во-первых, он гигант, ростом почти два метра. Стипендию от штата в колледже, где Краудерз вскоре стал звездой футбола, он получил исключительно благодаря своим габаритам. В пятидесятые годы ему на поле не было равных. Прозвище Шерман[33] он получил после того, как, прорвавшись к воротам, сломал штангу. Я редко слышал, чтобы Краудерза кто-нибудь называл его настоящим именем, Эбнер. Выступая в суде, этот исполин заставлял трепетать не только свидетелей, но и копов. Он позволял себе пренебрежительно разговаривать с судьями и присяжными. В начальной стадии процесса Шерм еще пытался себя сдерживать, но вскоре срывался и в буквальном смысле давал указания относительно вердикта. Самое удивительное, что те, к большому неудовольствию прокуроров, чаще всего этим указаниям следовали.

Шерм был великолепен. На меня особенное впечатление производил агрессивный склад его ума. Он никогда не оборонялся. Только обвинял, спорил, насмехался и почти не встречал серьезного отпора. В его речи были отчетливо слышны южные интонации (босоногое детство Краудерза прошло в Джорджии), но слова он не растягивал, а, напротив, выпускал короткими быстрыми очередями, как пулемет. Пока вы лихорадочно пытались найти какие-нибудь убедительные возражения, он уже успевал разгромить вас в пух и прах.

Случилось так, что в одном из моих первых серьезных процессов мне пришлось быть соадвокатом Шерма. Естественно, я побаивался его, как и все остальные. Наших клиентов обвиняли в убийстве во время игры в кости. Было доказано, что парень Шерма мошенничал, а мой оставил на пистолете отпечатки пальцев. Наши клиенты утверждали, будто орудие убийства, пистолет тридцать восьмого калибра, принадлежит убитому. Он собрался в них стрелять, они пытались его обезоружить, и пистолет случайно выстрелил. Свидетели точно ничего не помнили. Лишь утверждали, что все произошло очень быстро. Самым трудным было опровергнуть заключение патологоанатома, что пистолет выстрелил с расстояния, по крайней мере, одного метра.

Дебаты с полицейским патологоанатомом доктором Расселлом Шерм провел изумительно. Он взял орудие убийства, зарядил, попросил выйти из зала суда посторонних, приблизился к патологоанатому, вложил ему в руку пистолет и заставил направить себе в висок, одновременно засыпая градом вопросов относительно анатомии человеческих запястий, пальцев рук и вероятности случайного выстрела. Вначале Расселл возражал что-то осипшим голосом, но вскоре вообще перестал настаивать на правильности своего заключения. Когда все закончилось, главный адвокат штата спросил, чему я научился, работая на процессе вместе с легендарным Шермом Краудерзом. Я ответил, что ничему, поскольку опыт этого адвоката перенять невозможно. Мне не верилось, что я действительно видел, как адвокат во время дебатов наставил заряженный пистолет на свидетеля, и при этом ни судья, ни обвинители не протестовали.

Впрочем, метод Шерма наводил на размышления. Он делил всех людей на две категории: богатых и бедных, черных и белых. Такое деление его возмущало, но отрицать определяющую роль этих факторов он считал лицемерием. Меня потрясло, что, когда присяжные удалились на совещание, Шерм не сомневался в оправдательном вердикте.

— Чего ты занервничал? — спросил он. — Мы выиграем это дело без проблем, потому что здесь просто один ниггер застрелил другого ниггера. Такое случается каждый день. Жюри получило от нас все, что нужно, чтобы их оправдать. Подумаешь, пьяные играли в кости, это ведь не то, когда к тебе вламываются в дом… Им вообще на них наплевать. Вот увидишь, не пройдет и двух часов, как этих двух ребят отправят домой. Но я не стану спорить даже на мелочь, что они не напьются сегодня же вечером и не пристрелят еще одного ниггера, а может, и двух.

Шерм нависал надо мной огромной массой — колоссальное лицо, широченный лоб, вытаращенные глаза. Он презирал меня не столько за то, что я белый, сколько за то, что я не видел очевидных для него вещей. И действительно, примерно через девяносто минут присяжные возвратились с вердиктом «невиновны».

Через некоторое время Шерм вдруг вознамерился занять судейское кресло. Это меня изумило, ведь он вел жизнь черного буржуа, не сильно отличающуюся от жизни Робби, — дорогие машины, бриллианты, шикарная одежда, — и я не мог вообразить его в роли спокойного справедливого судьи. Когда весть долетела до адвокатов, они пришли в ужас. В этой должности его не желали видеть ни белые, ни черные. Все происходило в начале восьмидесятых, когда малоимущий афроамериканский электорат требовал наличия своих представителей во властных структурах, и Шерма утвердили, несмотря на решительные протесты коллегии адвокатов. Тем более, что в его способностях никто не сомневался. Помню, мой приятель, Клифтон Беринг, наверное, самый уважаемый черный политик в округе, сказал: «Джордж, Краудерз, конечно, сукин сын. Но он тот сукин сын, который нам всем нужен».

В данный момент у него на рассмотрении находились два фиктивных иска Робби. Один, назначенный непосредственно ему, а другой — переданный от судьи Салливан. Первый иск «Кинг против Хардвика» был связан с сексуальным домогательством. Сюжет придумал Робби, видимо, вдохновленный историей дочери Констанцы и ее бывшего бойфренда. Молодая женщина, Оливия Кинг, работала секретаршей у Ройса Хардвика, администратора одной крупной фирмы, который был старше ее на двадцать лет. В первый год у них завязалась непродолжительная связь, но вскоре Оливия встретила мужчину, более подходящего по возрасту, и разорвала отношения. Для Хардвика это явилось большим ударом. Он буквально не давал ей прохода, то угрожал, то слезно молил. В конце концов, Оливия не выдержала и уволилась. Но свою возлюбленную Хардвик в покое не оставил, изводил бесконечными звонками, посылал ее новому боссу идиотские клеветнические письма, анонимные, но было ясно, что это от него. Отчаяние вынудило Оливию пожаловаться начальнице Хардвика, и та поручила адвокату фирмы провести дознание. В ходе беседы Хардвик признался во всем, но заявил, что это были просто шутки. Однако в этой фирме шуток не понимали, и Хардвика уволили.

На этом дело не закончилось. Когда Оливия подала на него в суд, он все отрицал. Существующие объективные свидетельства — записи телефонных разговоров и показания сослуживцев Оливии о том, как он подкарауливал ее у лифта, — Хардвик объяснял необходимостью уточнить информацию, которой располагала уволившаяся с работы секретарша. Что же касается его признаний адвокату фирмы, то Джеймс Макманис, адвокат, которого он нанял по этому делу, потребовал их в суде не учитывать, поскольку любые разговоры адвоката с клиентом считаются конфиденциальными. Макманис утверждал, будто разговор Хардвика с адвокатом фирмы попадает в эту категорию, ведь его клиент предполагал, что адвокат тогда действовал в его интересах, а не фирмы. Дебаты по этому вопросу между Робби и Макманисом почтенный судья Краудерз назначил на день дурака, первое апреля.

Надо отдать Шерму справедливость. В существе дела он всегда разбирался толково и быстро. Правда, говорил с большим нажимом и часто бывал груб с адвокатами. Вот и сейчас, прочитав бумаги, составленные Робби и Макманисом, он покачал громадной головой и требовательно осведомился у Джима:

— А где же ваш клиент? — Взирая на адвокатов с двухметровой высоты, Шерм напоминал Зевса. Он пронзил Макманиса пристальным взглядом. — Мистер Макманис, вы хотите, чтобы я отказал в этом иске?

— Да, сэр, — взволнованно пробормотал Джим.

— По причине, что ваш клиент обоснованно предполагал, будто ведет с адвокатом фирмы доверительный разговор, который попадает под иммунитет отношений адвокат-клиент. Именно это сказано в вашем ходатайстве?

— Да, сэр.

— И вы хотите, чтобы я верил вам на слово?

— Сэр, но…

— Мне показалось, мистер Макманис, что вы намерены сейчас начать пересказ доводов своего клиента. Или я неправильно понял, и он выступит сам? — Краудерз всегда ликовал, когда ему удавалось прижать адвоката, хотя бы чуть-чуть. Вступать с ним в дискуссию все равно, что мочиться против ветра. — Так где ваш клиент? — повторил он.

В этот день мистера Хардвика в зале суда не оказалось, и слушания отложили на неделю.

Джим немедленно позвонил в Вашингтон, чтобы там подобрали специального агента на роль администратора фирмы. Но вмешался ККСО. Одно дело, когда Робби и Джим разыгрывают тяжбы по фиктивным искам с участием Краудерза и других судьей, относительно которых ведется расследование (в юридической практике оперативные мероприятия такого рода уже давно признаны законными), а другое — когда агент ФБР дает показания под присягой, заявляет, что он Ройс Хардвик, и излагает заведомо ложные факты. Это уже было похоже на лжесвидетельство. В связи с этим из ККСО пришло распоряжение: агента отменить.

Вначале Макманису и Сеннетту пришлось провести переговоры в Верховном суде, после чего разрешение дала сама Джанет Рино[34]. И вот, наконец, утром восьмого апреля в офисе Макманиса появился агент, назначенный на роль Ройса Хардвика. Унылый джентльмен с каменной челюстью.

Джим очень волновался, он помнил, как неделю назад ежился под убийственным взглядом Краудерза. При подготовке к слушанию Робби и Стэну больше времени пришлось потратить на него, чем на лжемистера Хардвика. Тот держался свободно и свою задачу, кажется, понимал.

Когда они собрались в суд, Сеннетт вызвал меня.

— Отправляйся с ними.

— Зачем?

— Ты адвокат-посредник, твое присутствие никого не удивит. Меня беспокоит Джим. Как бы Шерм его не расплющил. Тогда поставят под вопрос его юридическую компетентность. Тебе придется подавать ему какие-нибудь сигналы, в общем, как-то помочь. Робби этого сделать не может, только ты.

Именно этого я и боялся. Но Стэн говорил, что Макманиса нужно подстраховать, да и сам Джим тоже настаивал на моем присутствии. Затем вмешался Робби, пояснил, что это было бы полезно, поскольку с Краудерзом с трудом справляются даже ветераны судебных баталий, и мне пришлось идти вместе с ними. Единственное, я дал себе зарок ничего не предпринимать, пока не поступит сигнал о пожаре четвертой степени.

Макманис отрепетировал варианты развития событий и чувствовал себя увереннее. Он сразу предложил подвергнуть «Ройса Хардвика» перекрестному допросу, но Шерм его остановил.

— Мистер Макманис, вы не возражаете, если я задам вашему клиенту пару вопросов? — Джим замешкался, снова пригвожденный к полу его взглядом, но Шерм махнул рукой в его направлении в знак того, что освобождает от ответа. — Мистер Хардвик, вы настаиваете, что, когда адвокат фирмы беседовал с вами относительно претензий мисс Оливии Кинг, вы думали, будто все сказанное вами он станет держать в секрете?

«Хардвик» задумался и ответил утвердительно. Тембр голоса у него был таким, какой должен был быть у администратора крупной фирмы.

— В таком случае вы должны были сказать ему правду, а?

«Хардвик» молчал, застигнутый врасплох. Шерм подвинул свое кресло к свидетельской трибуне, а затем встал, нависнув над «Хардвиком» на высоте около полутора метров.

— Вы бы не стали врать своему собственному адвокату?

— Но, ваша честь, я… не знаю.

— Не знаете? Вы хотите сказать, что послали сюда мистера Макманиса передать мне ложь?

— Конечно, нет. — Чтобы увидеть Шерма, «Хардвику» пришлось откинуться назад примерно на сорок пять градусов.

— Нет, — повторил Шерм и покачал массивной головой. — Я так и думал. Значит, если этот адвокат кое-что запомнил и записал из того, что вы ему поведали о своих отношениях с Оливией Кинг, это должно быть правдой. Верно?

— Но… я действительно не помню, что тогда со мной происходило, — произнес «Хардвик» слова из отрепетированного текста. — Вся моя жизнь пошла прахом. Все так перемешалось.

— Понятно, понятно. Но адвокату фирмы сказана правда или ложь? Это вы хотя бы помните? Меня сейчас интересует, лгали вы ему или нет? — Шерм положил руки на перегородку и приблизил свое крупное лицо к «Хардвику», сократив расстояние до минимума.

— Нет, — ответил «Хардвик», невольно отстранившись.

— Вот о чем я и говорю. Конечно, вы бы лгать не стали. Так что этот адвокат говорит, что вы признались во всем, что заявляет Оливия Кинг. То есть докучали, следовали за ней, когда она ехала на работу, оскорбляли в письмах… Это правда?

Вначале «Хардвик» попытался сверлить глазами Макманиса, который по-прежнему стоял, не проронив ни слова. Затем он оглянулся, видимо, ожидая помощи откуда-то еще. Я хотел передать Джиму записку, чтобы он выразил протест, но, во-первых, это бы еще сильнее распалило Краудерза, а во-вторых, я напомнил себе, что Макманис все равно должен проиграть это дело.

— Я полагаю, что да, — наконец ответил «Хардвик».

— И у меня, мистер Хардвик, нет никаких оснований думать иначе.

— Верно.

— Прекрасно. — Шерм встряхнул огромной головой и перенес внимание на Макманиса. — Ладно. Мистер Макманис, я все пытаюсь понять, чем мы здесь все занимаемся. Ваш клиент только что официально признал, и это занесено в протокол, что все сказанное им адвокату фирмы — правда. — Шерман усмехнулся, обнажив крупные неровные зубы. — Выходит, мне и решать ничего не нужно, а? Его разговор с адвокатом фирмы действительно защищен иммунитетом, но сейчас это не важно. Потому что заявления, которые он сделал, — это не что иное, как признание вины.

Когда Шерман смеялся, его язык проскальзывал сквозь зубы, во все стороны разлетались брызги, увлажняющие густые седые усы. Он с наслаждением ждал, когда его слова дойдут до всех присутствующих в зале. Теперь было ясно, зачем Шерм потребовал от Макманиса предъявить клиента. Чтобы выжать из Хардвика признание и вообще не затевать процесс. Позднее Сеннетт, узнав о том, как все повернулось, пришел в восторг. Мол, судья сделал это из корысти. Но я, наблюдая за Шермом, был уверен, что коррупция тут ни при чем. Такова его натура. Он получил глубочайшее удовлетворение от того, что прижал такое ничтожество, как Хардвик, и продемонстрировал свое превосходство юриста.

Продолжая посмеиваться и покачивать головой, Шерм снова уселся в кресло. И тут Макманис наконец решил выступить со своим единственным аргументом.

— Но, ваша честь! — воскликнул он.

Краудерз отмахнулся от Джима и продолжил диктовать судебное предписание.

Зал суда мы покинули вместе. Робби, не произнесший во время слушания ни слова, позволил себе подать голос только в машине.

— Но, ваша честь! — воскликнул он, и все засмеялись, кроме, разумеется, «Хардвика».