"Личный ущерб" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

28

В редкие вечера, свободные от мероприятий по операции «Петрос», я имел обыкновение устраиваться в кресле и предаваться любимому занятию — чтению. Вот и сегодня, через несколько дней после визита Робби к судье Краудерзу, выдался такой славный вечерок. Но стоило мне раскрыть книгу, как сразу зазвонил дверной звонок. Я посмотрел на часы. Десять тридцать. Вряд ли кто-либо решился на такой поздний визит без веской причины. В дверной «глазок» был отчетливо виден Сеннетт. На веранде рядом с ним стоял Макманис в костюме, но без галстука. Встряхивал длинным зонтиком. У меня похолодело внутри. Нарушить конспирацию Стэн мог, только если произошла какая-то катастрофа.

— Что-то случилось? — спросил я, отпирая дверь.

— Да, и ужасное, — ответил Стэн.

— Фивор? Он что-нибудь напортил?

— Нет! — бросил Стэн. — Впрочем, да. Но «напортил» не то слово, Джордж. Но для начала, черт возьми, позволь нам войти.

На Стэна все равно было приятно смотреть. Аккуратнейший костюм, невозмутимое лицо. В мире, убежден, не было силы, способной выбить его из колеи. Макманис выглядел смущенным. Проходя в кабинет, он выдавил улыбку, но вскоре опять погрустнел. Когда я предложил выпить, оба согласно кивнули.

— Покажите ему сразу, чего тянуть, — попросил Стэн, взбалтывая в бокале скотч.

— Вот, — произнес Макманис, протягивая мне папку с документами, — здесь подборка из «Реестра адвокатов» штата, чьи фамилии начинаются на «Ф».

— Поищи там своего клиента, — предложил Стэн. Фивора в реестре не оказалось.

— Может быть, он вовремя не заплатил взносы? — предположил я.

Стэн неожиданно взвился:

— Джордж, не надо придумывать никаких оправданий! Фивор не адвокат! — Последние два слова он почти выкрикнул.

Я рассмеялся, потому что это было забавно.

— Послушай, Стэн, то, что Робби нет в «Реестре адвокатов» штата, ничего не значит. Он мог зарегистрироваться под псевдонимом или, наоборот, Фивор — псевдоним, а на самом деле у него другая фамилия. В конце концов, его могли зарегистрировать в другом штате. Такое тоже бывало. Можно вообразить дюжину причин, но только не то, что у него нет лицензии. За последний период он успел познакомить меня по крайней мере с шестью адвокатами, которые учились с ним на юридическом факультете.

Джим протянул мне еще какие-то бумаги, но Сеннетту не терпелось.

— Фивор действительно учился на юридическом факультете, его фамилия есть в списке выпускников. Но он никогда не получал лицензию на адвокатскую практику ни в этом штате, ни в каком другом, насколько нам удалось выяснить. А мы просидели на телефоне весь день. Дело в том, что после инцидента с Кармоди, — произнес он более спокойным тоном, — мы задались целью проверить, легко ли разоблачить Джима. Начали проверять «Реестр адвокатов», одно цеплялось за другое, и вот совершенно неожиданно обнаружили, что адвоката Роберта Фивора в природе не существует.

— И что это означает? — растерянно спросил я.

— Это означает, что почти двадцать лет Робби Фивор ежедневно совершал, говоря юридическим языком, мошеннические действия в отношении своих клиентов, суда, тебя и меня. Это означает, что каждая бумажка, какую он подписал, каждое ходатайство, каждая визитная карточка, какую он кому-либо предлагал, были фальшивками. Это означает, что каждый цент, который он заработал как адвокат, получен нечестным путем. И это также означает, что все наши усилия, похоже, пошли коту под хвост. Потому что мошенничества в таких размерах ККСО никогда не потерпит. Это означает, что нам крупно не повезло. Этот сукин сын поставил нас в идиотское положение, из которого предстоит как-то выкручиваться. Это означает, что он, как только я до него доберусь, сразу отправится в тюрьму, не важно, больна у него жена или нет, и просидит там до тех пор, пока его поганые волосы не побелеют. — Сеннетт закрыл глаза и вздохнул, очевидно, напоминая себе, что я его приятель или что я и мой клиент не одно и то же. — Вот что все это означает, Джордж.

В моем кабинете Стэн засиделся за полночь не только затем, чтобы разъяснить последствия мошенничества Робби. Нет. На меня возлагалась особая миссия. Мне следовало придумать, как спасти операцию «Петрос». Ни больше, ни меньше.

— На юридическом факультете было много обязательных курсов, вам это известно. «Гражданское право». «Заключение договоров». «Уголовное право». «Корпорации»… Я все их прослушал и сдал. Не очень успешно, но, понимаете, приходилось крутиться. Я работал клерком в адвокатской фирме, пытался пробоваться в нескольких театрах, ну и гулял, конечно. В общем, как-то выкручивался. «Знаешь, что получит после окончания учебы самый последний по успеваемости студент на курсе? — спрашивал я иногда у Мортона и сам отвечал: — Диплом».

Робби повернулся в кресле и быстро посмотрел на меня, словно уточняя, можно ли улыбнуться, но я сделал вид, что этого не заметил. Он казался мне не таким уж смущенным.

— Продолжайте, Робби, — попросил я.

— Ну вот, так дошло до выпускного курса. Семьдесят третий год, Уотергейт. Представляете, именно это мне все и напортило. У нас неожиданно ввели новый курс, дополнительный. «Профессиональная этика юриста». Как будто если бы Никсон его прослушал, это его остановило бы. Полный идиотизм, но нам сказали, что диплом получат лишь те, кто сдаст курс. А я, как назло, не мог посещать ни лекции, ни семинары. Они начинались в четыре часа по вторникам и четвергам, когда я работал в офисе Питера Нойкрисса. То, что он меня взял, было просто чудом, ведь Нойкрисс ни одного нашего студента не подпустил бы даже к обслуживанию ксерокса, не говоря уж о какой-то юридической работе. Но мне повезло. Однажды мы попали с ним в компанию, я познакомил его с несколькими очень хорошими девушками, а в результате он подарил мне шанс. Для меня это было больше, чем попасть в самую лучшую бродвейскую труппу. Потому что, если я окажусь на высоте, то потом смогу получить работу на полную ставку в лучшей адвокатской фирме, занимающейся личным ущербом, какой не то что в нашем городе, но и во всей стране не сыщешь. Это был прямой путь к крупным делам, а значит, и к большим деньгам. И вот на этом пути у меня встал курс «Профессиональная этика юриста». Нет, жертвовать двумя днями из четырех, что я работал в офисе Нойкрисса, было невозможно. Я надеялся, как-нибудь пронесет. Оказалось, что нет. За неделю до окончания учебного года декан свистом подзывает меня к себе. «Робби, что с вами, черт возьми, происходит? Почему вы до сих пор не сдали „Профессиональную этику юриста“?» Если бы не сдал только я один, он бы, не задумываясь, дал мне пинка под зад, то есть немедленно отчислил. Но таких набралось на курсе примерно человек шесть, в том числе и парень, благослови Господь его душу, который был у нас третьим по успеваемости. В общем, декан разрешил нам участвовать в церемонии вручения дипломов. А «Профессиональную этику юриста» мы обязались сдать летом. Там надо было написать курсовую работу, защитить, а потом сдать экзамен. Не могу вам даже описать, как я был этому рад. А как благодарен декану за доброту. Даже слезы навернулись на глаза. Ведь иначе — трагедия. Как я скажу маме, что меня не допустили к церемонии вручения дипломов? К тому же из Кливленда прилетели обе ее сестры, специально чтобы присутствовать на этом событии. Значит, я все лето проработал у Нойкрисса, который пока еще не принял окончательного решения — брать меня или нет на полную ставку, и одновременно ходил на «Профессиональную этику юриста» и обзорный курс для подготовки экзамена в коллегии адвокатов. Был занят выше головы. А тут мой шеф получает потрясающее дело, связанное с первым в стране иском по возмещению ущерба от отравления окружающей среды токсичными веществами. Истцов там была целая куча. И учтите, это все случилось еще до Канала любви[48]. Я работал непосредственно с Нойкриссом, был правой рукой чуть ли не самого Господа Бога, ночей не спал, ну и, конечно, профукал курсовую работу по «Профессиональной этике юриста». А что было делать? Только карабкаться наверх, откуда тебя уже никто не сгонит. За три недели до экзаменов в коллегии адвокатов меня снова вызывают в деканат. «Робби, мы не можем допустить вас до экзамена, потому что вы до сих пор не сдали "Профессиональную этику юриста». Я уговаривал и так и сяк. Знаете, за эту коротенькую запись в зачетке я бы пожертвовал любым своим парным внутренним органом, да чем угодно, но мне сказали: «Нет, Робби, так не пойдет. Закончите вначале курсовую работу, защитите, сдайте экзамен, тогда сможете сдавать в коллегии адвокатов в декабре с теми, кто провалился в первый раз». Я, естественно, согласился, думал, что сдам. Ну как признаться Нойкриссу, что я не получил диплом и не сдал экзамен в коллегии адвокатов? А он ничего не подозревал, считал меня чуть ли не героем, ведь двое других стажеров, эти зануды, когда пришло время сдавать, сразу же слиняли, а мне вроде как все нипочем. Я даже в день экзамена явился на работу где-то часа в два. На Нойкрисса это произвело большое впечатление! Итак, работу я получил. Но к тому времени уже всех аттестовали, кроме меня. Что же делать? Пришло третье ноября, и три новых сотрудника фирмы — я и двое зазнаек, один из Итона, другой из Гарварда — отпросились у шефа уйти во второй половине дня с работы для участия в церемонии принятия присяги адвоката, которая была чем-то похожа на кастинг в большое ревю. На ступенях у здания Верховного суда штата собрались восемьсот ребят, и разглядеть среди них меня было бы затруднительно. А потом я поднял руку вместе со всеми. Единственное различие состояло в том, что через некоторое время все получили по почте сертификат о допуске к адвокатской практике, а я нет. Вот как это случилось.

Робби замолчал. Было очевидно, он не чувствовал ответственности за то, что вся группа — Стэн, агенты, Ивон и я — работала впустую, и за то, что подвергал своих близких такой опасности. Ведь его могли разоблачить в любую минуту. Тот Робби, которого я знал и любил, перестал существовать. Казалось, его дух покинул тело и витал неизвестно где. Видимо, уловив мое настроение, он поморщился и начал смотреть в окно. Было восемь часов утра. Солнце мягко осветило группу небоскребов, выстроившихся вдоль реки.

— Мне очень жаль, что так получилось. Каюсь, я поступил по-детски, но потом мне пришлось все время за это держаться. Иного выхода не было. Я тогда вел себя, как ребенок.

— Но вы были вполне взрослым, Робби, — возразил я. Он потер виски, не отрывая взгляда от окна, наверное, чтобы не смотреть мне в лицо.

Я спросил, знала ли об этом Лоррейн. Он ответил, что не знал никто, ни единая душа.

Разумеется, я мог утешиться тем, что мои счета оплачены. Не зря же мы сидели по разные стороны стола. В этом был большой смысл. Похожие фортели, правда, не такого масштаба, мои клиенты отбрасывали и прежде. Однажды я проиграл дело, потому что клиент попытался скрыть деньги, подлежащие конфискации. В другой раз администратор крупной фирмы, который совсем недавно соглашался свидетельствовать против грязного наркодельца, вдруг отказался от своих показаний, сдал анализ на содержание героина в моче и отправился на год в тюрьму. Да, клиенты меня порой подводили. Но ни разу я не был так одурачен, как сейчас.

В конце концов, до Фивора дошла серьезность ситуации. Он тяжело поднялся из кресла и направился к двери.

— Но вы остаетесь моим адвокатом?

Хороший вопрос. Правильно, пора возвращаться к реальности. Где-то в далекой галактике взрывается звезда, а информация об этом доходит до нас через многие сотни световых лет. Так и с Робби. Он серьезно нашкодил когда-то давным-давно, а выяснилось это только сейчас. Вообще-то для меня важен не сам вопрос, а тон, каким он задан. Я догадался, что для Робби это очень важно. И не столько потому, что мой отказ мог оказаться для него губительным. Скорее по другой причине. Я с самого начала понимал, почему он обратился именно ко мне. Не из-за моего таланта убеждать судью и присяжных в зале суда и даже не из-за моих связей. Робби попросил меня стать его адвокатом исключительно из уважения. Он видел во мне некий образец. Нет, не для подражания, поскольку таким, как я, он не мог стать даже теоретически. Видимо, ему было приятно сознавать, что такие люди вообще существуют на свете.

Я махнул Робби, чтобы он уходил. Но для себя вопрос уже решил. Я останусь его адвокатом. В лучшем смысле этого слова.

Около двух часов ночи зазвонил домофон. Она с трудом разлепила глаза.

— Это дядя Питер, — произнес скрипучий голос.

«Дядя Питер» — пароль на случай возникновения нештатной ситуации. Через минуту в дверях возник Макманис. Он быстро прошел в комнату и уселся в кресло.

— Я побеспокоил вас из-за Робби.

— Он умер? — вскрикнула Ивон. Потом, выслушав рассказ Джима, она решила, что фактически так оно и есть. По крайней мере, для нее Робби действительно умер.

— Я жестоко ошибся, — вздохнул Макманис, поднимаясь с кресла. — Мне казалось, что провалить операцию может Мортон, если что-нибудь заподозрит и шепнет своему дяде. Глупо. Надо было как следует потрясти этого подонка. Впрочем, что толку махать кулаками после драки.

— Да, нас обыграли, — задумчиво промолвила Ивон. Джим усмехнулся:

— У таких людей нет дна. Снимаешь один слой, а под ним оказывается другой, а дальше третий. И так до бесконечности.

Уходя, Макманис велел, чтобы утром Ивон сразу ехала в офис и никуда не отлучалась.

Около девяти утра Робби появился в дверях ее небольшого кабинета. Узел на галстуке спущен, воротничок на рубашке расстегнут.

— Пошли ко мне, поговорим.

— Нам не о чем говорить, Робби.

— Я только хотел сказать, что мне очень жаль, — еле слышно сказал он. — Я не думал, что ошибка молодости когда-нибудь выплывет наружу.

Ивон отодвинула кресло и начала рыться в шкафу, ожидая, когда он уйдет. Сейчас она работала по инерции, ведь эти иски настоящих и фиктивных клиентов уже никому не нужны. Все, чем они занимались несколько месяцев, пошло насмарку. От осознания размеров катастрофы у нее даже закружилась голова.

Робби шагнул к ней.

— Не будь дерьмом, — поморщилась Ивон.

— Ты имеешь в виду, еще большим дерьмом?

— Робби, ты сломал ограничительную планку.

У нее мелькнула мысль, что нужно соблюдать осторожность, их разговор могут услышать. Ну и пусть. Для всех это будет выглядеть, как размолвка между любовниками. Ивон хотелось швырнуть чем-нибудь в Робби, но, когда он снова попытался заговорить, она просто заткнула пальцами уши.

Через некоторое время Робби наконец ушел, и Ивон вдруг вспомнила, что забыла спросить что-то очень важное.

— Скажи, для тебя существует что-нибудь святое? — спросила она, ворвавшись к нему в кабинет.

Робби поднял голову и положил ладони на хромированные подлокотники кресла.

— Ты слышал, что я спросила?

— Да, слышал. — Он махнул, чтобы она закрыла дверь. Ивон захлопнула ее так, что задрожали стены.

— Отвечай.

— Я не понял, что ты имеешь в виду.

— Не прикидывайся. Мне хочется знать, есть ли на свете что-нибудь, что дорого тебе по-настоящему.

— А что дорого тебе? Соратники по Бюро? Думаешь, твое дерьмо лучше моего?

— Давай не крути. Я жду ответа. Есть ли у тебя кто-то, кого ты не стал бы дурить ни при каких обстоятельствах? Ты можешь назвать хотя бы одного человека? Или все окружающие для тебя — просто статисты в пьесе, которую ты постоянно разыгрываешь? А потом с сожалением смотришь на нас, бедных идиотов, как мы хаваем лапшу, которую ты повесил нам на уши.

— Вот, значит, как ты обо мне думаешь?

— Да, Робби. Именно так я о тебе думаю.

Ей показалось, что он испугался.

— Не знаю, — наконец проговорил Робби. — Может быть… В мире для меня важнее всего любовь. Мне дороги люди, которых я люблю. Мои друзья и родственники. Большинство клиентов. А на все остальное действительно наплевать. Для меня это все равно, что плавающий в воде мусор. Да, да, мусор.

Ивон закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает ярость.

— Любовь? Значит, ты каждый день входил в эту дверь с табличкой, где указана твоя фамилия, а ниже «Адвокат», потому, что любил своих клиентов? И ни разу не подумал, как низко обманывать людей?

— Не знаю. Наверное, мне не хотелось их разочаровывать. Не понимаю, зачем нужно делать из этого трагедию. Разве я кого-то убил? Подумаешь, не написал курсовую работу на двадцати страницах! Я не причинил никому зла, напротив, двадцать лет добросовестно выполнял свою работу, заботился о людях, выигрывал их иски.

— Ты притворялся, Робби. Это было нужно прежде всего тебе. Положение, деньги. Но ты ничего не заработал, а присвоил, как обыкновенный вор, не усомнившись в правильности своих действий. Не подумал, к чему это может привести. Ну и что теперь будет с Мортоном? Или с клиентами, которых ты так любишь? Боже мой, что же будет с бедными Рикмайерами, с девочкой, потерявшей маму? Ты плакал вместе с ними. А теперь что ты ей скажешь, Робби, если кто-нибудь потребует возвратить деньги, которые ее отец получил на прошлой неделе? Как ты мог забыть об этом на целые двадцать лет?

— Ты права, я просто забыл. Вернее, старался не вспоминать. Амнистировал себя за давностью лет. Теперь я уже и сам не знаю, как жил с этим. Понимаешь, я привык врать. И в большом, и в малом. Думаешь, я действительно целовал Шеин Конро? При всем желании мне бы не удалось это сделать из заднего ряда статистов. А автомобиль, на котором я тебя возил? Это же не «шестисотый», а «пятисотый». На тридцать тысяч дешевле. Я поездил на нем всего неделю и вдруг увидел Нойкрисса, как он промчался по Маршалл-авеню на «шестисотом». Мне стало так завидно, что я тут же отправился в ремонтную мастерскую, заплатил парню пятьсот баксов, и он заменил фирменную пластину на капоте и рулевом колесе, чтобы внешне выглядело, как на «шестисотом».

Ивон поморщилась, как от зубной боли.

— Ну что еще я могу сказать? Да, я тщеславный слабак и даже сам не понимаю, что там находится внутри. Попроси меня сыграть самого себя, и я растеряюсь, потому что не буду знать, что делать.

— Джунгли, непроходимые джунгли с болотами, источающими ядовитые испарения, в которых водятся разные мерзкие твари, — вот что находится у тебя внутри, Роберт Саймон Фивор.

Он предпринял попытку увести беседу в сторону.

— Я рассказывал тебе, как узнал, что люблю Рейни?

Ивон явно не желала, чтобы Робби ее развлекал, но это его не остановило.

— Получилось довольно забавно. — Чтобы подтвердить подлинность истории, он даже коротко рассмеялся. — Однажды я пригласил Рейни на хоккейный матч. А у нее в тот день была сверхурочная работа, и она никак не могла прийти к началу. И очень из-за этого переживала. Места мне достались классные. Третий ряд. Рядом с проходом. И тогда я сказал ей: «Говорят, сегодня матч начнется позже, опаздывает самолет, которым летят „Красные крылья“». Я понятия не имел, что объясню ей, когда она увидит, что мы пришли к середине второго периода. Но это не имело значения, и я продолжал твердить: «Не беспокойся, мы успеем». И Рейни заулыбались, она поняла: я хочу, чтобы это оказалось правдой, я сам в это поверил из желания утешить. Она все поняла и, что самое важное, приняла. Вот тут-то я и осознал, что люблю Рейни.

— Пошел ты к черту со своими откровениями! — бросила Ивон. — Думаешь, что все тебе должны? Хочется, чтобы все обнимали тебя и гладили по головке, когда ты вдруг почувствовал себя виноватым? Как ты так легко себе все прощаешь? Как тебе удается? Врать каждый день, много лет. И не чувствовать никакой вины. Как ты смотришь людям в глаза, зная, что они принимают тебя за другого? Как встаешь каждое утро с постели, чтобы заниматься этим?

— Извини, — пробормотал Робби. Его огорчало, что установившиеся между ними приятельские отношения разрушились.

На его столе лежал серебряный нож для разрезания конвертов, которым Ивон пользовалась почти каждое утро. Ей вдруг очень захотелось вырезать этим ножом предательский язык Робби, но она лишь повернулась и ушла.

Остаток этого дня и весь следующий Ивон не перемолвилась с ним ни словом и почти все время проводила у Макманиса. Прошла неделя, операция по-прежнему находилась в подвешенном состоянии, потому что в Вашингтоне пока ничего не решили, и злость Ивон постепенно уступила место тоске. Ей казалось, что она попала в банку с клеем и никак не может выбраться наружу, какие бы усилия ни предпринимала. Также ее угнетало, что за ней теперь вели непрерывное наблюдение. Его организовали вроде как для блага Ивон, но все равно было неприятно. В четверг один из агентов сообщил Амари, что какой-то человек наводил справки о жильцах третьего этажа, в том числе и о ней. Вскоре выяснилось, что это коп из группы детективов. По-видимому, проводил плановую проверку. Ивон жутко надоело шарахаться от каждого куста. Все было испорчено, абсолютно все. Постарались и она, и Фивор.

Ивон бродила по улицам и равнодушно смотрела на яркие весенние тюльпаны, приветливо помахивающие своими милыми головками.