"Рожденный дважды" - читать интересную книгу автора (Вилсон Фрэнсис Пол)Глава 11Джим Стивенс откинулся на спинку стула и уставился на листок бумаги, вставленный в пишущую машинку. Получалось не так, как он хотел. Он знал, что именно хочет сказать, но слова не выражали его мысль, казалось, ему нужны новые слова, новый язык, чтобы выразить задуманное. Он почувствовал искушение разыграть сцену из голливудского фильма – вырвать страницу из машинки, скомкать ее и швырнуть в мусорную корзину. Но за четыре года ежедневной работы он научился не выбрасывать ни единой странички. В рукописях, так и оставшихся неопубликованными, может отыскаться сцена, образ, оборот речи, которые пригодятся в дальнейшем. К сожалению, недостатка в неопубликованном он не испытывал. Два готовых романа стояли в аккуратных картонных папках на верхней полке в чулане. Он предлагал их везде, всем нью-йоркским издательствам, выпускавшим художественную литературу, но никто не проявил интереса. Нельзя сказать, что его вообще не печатали. Он посмотрел туда, где в одиночестве стоял роман под названием «Дерево», о привидениях, украшая пустую полку книжного шкафа, предназначенную для «своих» произведений. Издательство «Даблдей» купило его два года назад и выпустило прошлым летом. Затраты на рекламу, как для большинства произведений начинающего автора, равнялись нулю. Немногие рецензии на роман были столь же вялыми, как и читательский спрос, и книга канула в неизвестность. Ни одно издательство, выпускающее книги в мягких обложках, не пожелало переиздать ее. Рукопись четвертого романа лежала в дальнем левом углу его стола. Сверху на ней лежало письмо из «Даблдей», отвергавшее ее. Он надеялся, что ошеломляющий успех «Ребенка Розмари» откроет дверь и его роману, но напрасно. Джим потянулся за письмом. Оно было от Тима Брэдфорда, редактировавшего его роман «Дерево». Хотя Джим знал письмо наизусть, он снова перечитал его. Может, он и прав, подумал Джим, бросая письмо на стол и отгоняя воспоминание о том горьком чувстве разочарования, которое охватило его, когда он получил в субботу это письмо. Но что же ему делать? «Таинственное и сверхъестественное» – единственное, о чем он хочет писать. Он читал научную фантастику, будучи мальчишкой, и она ему нравилась, но писать на эту тему он не намерен. Черт побери, ему хотелось пугать людей! Он вспомнил, какой испытывал страх и потрясение, читая книги таких писателей, как Блох и Бредбери, Мэтисон и Лавкрафт, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов. Он мечтал, чтобы у его читателей так же захватывало дух, как у него, когда он читал этих мастеров. Джим твердо решил держаться своей темы, он был уверен – у него найдутся читатели. Нужен был только издатель, достаточно смелый, чтобы отыскать их. Пока этого не случится, он готов мириться с отказами. Он знал, еще когда начал писать, что они – неотъемлемая часть писательского ремесла. Не знал он только, что отказы могут так сильно ранить. Джим закрыл свое исследование о сатанизме и колдовстве и встал. Время сделать перерыв. Может быть, дело пойдет лучше, если он побреется и примет душ. Самые удачные мысли приходили ему в голову под душем. Вставая, он услышал лязг крышки почтового ящика и направился к входной двери. По дороге, проходя через гостиную, включил проигрыватель. Там стояла пластинка «Роллинг Стоунз». Зазвучала мелодия песни «Вдоль дороги по одному». Мебель в гостиной осталась от родителей Кэрол – это был их дом: жесткие кушетки, тонконогие стулья, неправильной формы столики, много пластика – так называемый «современный стиль» пятидесятых. Он обещал себе, что, когда у них будут деньги, он купит мебель, пригодную для людей. Или, может быть, стереопроигрыватель. Но все его пластинки моно. Так что, наверное, лучше сначала купить мебель. Он поднял с пола почту. Ничего интересного, за исключением чека от «Монро экспресс» – на этой неделе порядочная сумма, – они наконец заплатили ему за серию политических статей «Бог умер». Замечательно. Он может повести Кэрол куда-нибудь поужинать. Наконец он добрался до ванной. «Привет, Волк», – сказал он в зеркало. Темно-каштановая шевелюра, закрывавшая лоб до самых бровей, кустистые бакенбарды во всю щеку, пучки вьющихся волос у воротника рубашки и щетина, которая у любого другого могла вырасти только дня за три, делали его школьное прозвище как нельзя более подходящим. Ему дали его в футбольной команде средней школы в Монро. И конечно, прежде всего из-за обросших волосами кистей рук. Волк Стивенс, лучший нападающий команды, всякий раз бешено таранивший линию защиты противника. За исключением нескольких несчастных случаев – с другими, – футбольные годы остались в его памяти как счастливые. Очень счастливые. Последнее время он изменил прическу – стал носить длинные волосы. Они закрывали уши, которые торчали несколько больше, чем ему хотелось. Намазывая свою жесткую щетину кремом, он думал, что хорошо бы кто-нибудь изобрел крем или что-то другое, задерживающее рост щетины на неделю или больше. Он заплатил бы за такое средство сколько угодно, лишь бы не подвергаться мучительному ритуалу бритья ежедневно, иногда дважды в день. Джим долго водил бритвой «Жиллетт» по лицу и шее, пока они не стали приемлемо гладкими, потом провел бритвой по тыльной стороне ладоней. Когда он протянул руку к горячему крану, из гостиной донесся знакомый голос: – Джимми? Ты здесь, Джимми? Из-за сильного акцента, присущего жителям Джорджии, это звучало как «Джимме? Ты здесь, Джимме?». – Да, я здесь. – Забежала кое-что принести. Она была в кухне и выкладывала на стол яблочный пирог, когда Джим вышел из ванной. – Что это за ужасная музыка? – спросила она. – Группа «Стоунз», ма. – Через четыре года тебе будет тридцать. Не слишком ли ты взрослый для такой музыки? – Не-а! Мы с Брайаном Джонсом однолетки, а Уоттс и Уайман даже старше меня. – Кто они такие? – Не важно. Он пошел в гостиную и выключил проигрыватель. Когда он вернулся, она уже сняла с себя тяжелое суконное пальто и перекинула его через спинку одного из стульев у обеденного стола, оставшись в красном свитере и серых шерстяных брюках. Эмме Стивенс – невысокой, хорошо сложенной женщине – было под пятьдесят. Несмотря на легкую седину в каштановых волосах, на нее еще заглядывались мужчины. Она употребляла несколько больше косметики и носила немного более обтягивающую одежду, чем Джим хотел бы видеть на женщине, которую называл матерью. Но в глубине души он знал, что она хранительница домашнего очага и свое счастье видит в том, чтобы прибирать в доме и стряпать. Она являла собой сгусток энергии и охотно принимала участие во всех благотворительных мероприятиях, будь то сбор пожертвований во славу Скорбящей Божьей Матери или в пользу оркестра средней школы Монро. – У меня остались яблоки от пирога, который я пекла отцу, и я сделала такой же и для вас с Кэрол. Яблочный пирог всегда был твоим любимым. – Он и сейчас самый любимый. – Джим наклонился и поцеловал ее в щеку. – Спасибо. – Я еще принесла витамины «Паладек» для Кэрол. Последнее время она неважно выглядит. Пусть ежедневно принимает витамины, сразу почувствует себя лучше. – Кэрол в порядке, ма. – По ее виду этого не скажешь. Она осунулась. Не знаю даже, как это репетировать. А ты? – Интерпретировать, ма. Интер... – Интер... интерпретировать? Не знаю. Звучит как-то странно. Джим прикусил губу. – По крайней мере, в этом мы согласны. – Вот именно! – сказала она, стряхивая с рук воображаемые крошки и оглядывая кухню. Джим знал, что она инспектирует кухонную мебель и полы, чтобы убедиться, что Кэрол по-прежнему отвечает высоким стандартам блюстительницы чистоты, каковой являлась сама Эмма, сколько Джим себя помнил. – Как дела? – Хорошо, ма. А у вас с папой? – Все хорошо, папа на работе. – И Кэрол тоже. – Ты писал, когда я пришла? – Угу. Это не совсем соответствовало действительности, но какого черта! Ма все равно не считала литературную работу не по найму Просиживать дни дома за машинкой, выуживая из головы фразы, которые не даются и сопротивляются, это совсем другое дело. Джим терпеливо ждал. Наконец она спросила об этом. – Есть новости? – Нет, ма, новостей нет. Почему ты все время вяжешься ко мне с этим? – Потому что такой мой родимый долг. – Родительский, ма, родительский. – Я именно так и сказала: родимый долг для матери все время спрашивать, когда она станет бабушкой. – Поверь, ма, когда об этом узнаем мы, сразу же узнаешь и ты, обещаю тебе. – О'кей, но помни, – она улыбнулась, – если Кэрол в один прекрасный день забежит и скажет мне: «Да, между прочим, я уже на четвертом месяце», я тебе этого никогда не прощу. – Наверняка простишь. – Он поцеловал ее в лоб. – Теперь, если не возражаешь, я должен... Раздался звонок в дверь. – Ты кого-нибудь ждешь? – спросила мать. – Нет, не ждал даже тебя. Джим пошел к входной двери и обнаружил на пороге почтальона. – Доставка с нарочным, Джим: Чуть не забыл, – сказал он, протягивая: письмо. У Джима забилось сердце, когда он расписывался на квитанции. – Благодарю, Карл. «Может быть, они изменили решение там, в „Даблдей“?» – с надеждой подумал Джим. – Доставка с нарочным? – спросила мать, когда он закрыл дверь. – Кому могло понадобиться... Все его надежды развеялись, когда он прочитал обратный адрес. – Это от какой-то адвокатской фирмы в городе. Он открыл конверт и пробежал глазами короткое извещение. Дважды. Но так ничего и не понял. – Ну что там? – спросила мать в нетерпении, протянув руку за письмом. Сгорая от любопытства, она произнесла последнее слово «та-а-м». – Ничего не понимаю, – ответил Джим. Он передал ей письмо. – Тут говорится, что на будущей неделе я должен присутствовать на оглашении завещания доктора Хэнли. Я один из его наследников. Бред какой-то! Доктор Родерик Хэнли – один из самых богатых жителей Монро. Или был им, пока не погиб в авиакатастрофе в прошлое воскресенье. Он – своего рода местная знаменитость. Приехал сюда, в деревню Монро – тогда это действительно было не больше чем деревня, – вскоре после Второй мировой войны и жил в одном из роскошных особняков на набережной. Всемирно известный генетик, составивший состояние на научных открытиях, которые разработал лабораторным путем и запатентовал; лауреат Нобелевской премии за достижения в области генетики. Джим знал все о Хэнли, потому что ему было поручено написать некролог для «Монро экспресс». Известие о смерти доктора стало новостью номер один в Монро. Готовя некролог, Джим установил, что состояние Хэнли равнялось примерно десяти миллионам долларов. Но Джим ни разу даже не виделся с этим человеком. Почему тот упоминает его в своем завещании? Если только... В головокружительной вспышке озарения все вдруг стало Джиму совершенно ясно. – Боже, ма, ты не думаешь?.. Одного взгляда на ее потрясенное лицо было достаточно, чтобы он понял: она пришла к той же мысли. – О, ма, не надо... – Я должна сейчас же поговорить с твоим отцом... Ионой, – сказала она быстро, возвращая ему письмо и отворачиваясь. Она схватила свое пальто и пошла к двери, на ходу натягивая его на себя. – Послушай, ма, ты же знаешь, что это ничего не значит. Все останется как было. Она задержалась в дверях, в глазах ее блестели слезы. Она была потрясена... и испугана. – Ты это всегда говорил. А вот теперь проверим, так ли будет. – Ма! – Он сделал шаг к ней. – Я поговорю с тобой позже, Джимми. Она шагнула за порог и заторопилась по дорожке к своей машине. Джим стоял у входной двери и наблюдал за ней, пока его частое дыхание не затуманило дверное стекло. Ему совсем не хотелось ее расстраивать. Когда она отъехала, он отошел от двери и еще раз перечитал письмо. Сомнений нет, он наследник Хэнли, гениального доктора Родерика Хэнли. Его объял благоговейный восторг. Рука, державшая письмо, дрожала. Ожидавшее его состояние ничего не значило по сравнению с тем, о чем умалчивалось – не могло не умалчиваться – в письме. Он бросился к телефону, чтобы позвонить Кэрол. Она будет так же радостно взволнована, как он. Его многолетние поиски наконец завершились, он должен немедленно сообщить ей об этом. |
||
|