"Чёрный всадник" - читать интересную книгу автора (Малик Владимир Кириллович)7Сумрачно и холодно под кирпичными сводами пыточной на Выкотке. В просторном подвале на сырых стенах грязные, ржавые потёки. Под потолком потрескивает сальная свеча, но не может своим слабым светом рассеять тяжёлый мрак подземелья, и от этого по углам становится ещё темнее. У противоположной от входа стены за небольшим столом сидит, кутаясь в кожух, Юрась Хмельницкий. Перед ним топчан, покрытый кровавыми пятнами, а рядом с топчаном — широкая скамья, на которой лежат принадлежности для пыток: палки, нагайки, верёвки, деревянная бадейка с водой. В бадейке плавает берестяной ковшик. Возле дверей стоит гетманская свита — Азем-ага, Многогрешный, пахолки. Среди них Младен, Ненко и Якуб, которых Азем-ага вот уже который день не отпускает от себя, приучая к гетманской службе. Напротив стола, дрожа от холода, переминаются с ноги на ногу наказной гетман Астаматий, полковник Вареница и сотник Берендей. Все босые, раздетые до сорочек, простоволосые. Руки связаны сыромятиной. В глазах смертельная тоска и ужас. Гетман смотрит на них проницательным взглядом, затем стучит кулаком по столу, кричит: — Н-ну, паршивые свиньи!.. Гадюки!.. Изменники!.. Рассказывайте!.. Все рассказывайте! Астаматий, дородный, грузный, широколицый волох, поднял черноволосую голову, посмотрел прямо в глаза Юрасю. — Что рассказывать, гетман? — Сам знаешь, предатель!.. — Не знаю. — Ты хотел выдать меня запорожцам? За сколько? Когда? Как? Астаматий вздрогнул, услыхав такое обвинение. — Это наговор, гетман! — Нет, не наговор!.. О чем ты толковал с глазу на глаз с запорожцем Семашко во время моего отсутствия? — С запорожцем Семашко?.. Как обычно… Познакомился, расспросил, что на Сечи… Зачем и надолго ли прибыл… Он ответил, что прибыл к семье на зимовку… Других разговоров у нас не было. Клянусь, как перед богом! — Брешешь, собака! Ты замышлял убить меня!.. Отчего же не доложил сразу про того сечевика? — Не успел, ваша ясновельможность. — «Не успел, не успел»… Коварные замыслы вынашивал против меня — вот как!.. Хотел ценой моей головы купить себе расположение запорожцев и мерзкого поповича!.. Астаматий побледнел. Он знал, что Юрась — человек болезненно подозрительный, невменяемый в ярости и не остановится ни перед чем, только бы вырвать у него необходимое ему признание. Наказной атаман со стоном рухнул на колени, подавшись вперёд, так как не мог протянуть связанные за спиной руки, и страстно взмолился: — Ясновельможный пан гетман! Ясновельможный пан гетман!.. Не пытайте! Я сказал сущую правду! Пусть буду проклят, если вру! Пусть разверзнется земля подо мной! Пусть небо обрушится… — И небо обрушится, и земля разверзнется, можешь в этом не сомневаться! — нетерпеливо прервал Юрась и крикнул пахолкам: — Эй, обуйте-ка наказного в красные сафьяновые сапожки! Астаматий распластался на грязном полу, но два дюжих пахолка схватили его, швырнули на топчан и принялись колотить палками по подошвам, по пяткам, по икрам… Азем-ага равнодушно следил за пыткой. Для него это было привычным делом. Ненко хмуро смотрел исподлобья, а Младен и Якуб, опустив голову, крепко сжали зубы, терзаясь, что помимо воли стали соучастниками мерзкой расправы. Многогрешный же сник и замер: ему пришла вдруг в голову мысль о том, что может настать время, когда и его вот так же кинут на этот жуткий топчан и станут «обувать в красные сапожки». Астаматий поначалу вырывался, кричал, умолял, а потом замолк и только беззвучно дёргался, когда удар причинял особенно жгучую боль. Но вот гетман поднял руку. Пахолки сразу же опустили окровавленные палки. — Ты что-то хочешь сказать, Астаматий? — Глаза Юрася горели, будто он наслаждался муками своей жертвы. — Я ни в чем не виновен, — простонал тот вяло. — А сколько ты присвоил драгоценностей и золота, пока был наказным?.. Где это богатство? — У меня ничего нет. Всем это известно, гетман… Юрась хищно усмехнулся: — Врёшь! — И к пахолкам: — Всыпьте ещё — может, кийки развяжут ему язык! Вновь посыпались удары. Когда Астаматий потерял сознание, Многогрешный зачерпнул ковшиком ледяной воды и плеснул ему в лицо. Астаматий застонал, открыл затуманенные глаза. Юрась вышел из-за стола, наклонился над ним. — Ну, теперь сознаёшься? Астаматий с усилием поднял большую чёрную голову, плюнул прямо в глаза гетману: — Убийца! Тварь! Тьфу!.. Юрась отшатнулся. Брезгливая гримаса исказила его лицо. Он вытерся ладонью, выпрямился и пнул ногой распростёртое тело. — Повесить! Немедленно повесить!.. И пускай болтается на перекладине целую неделю, чтобы все видели, как я расправляюсь с предателями и изменниками… Хмельницкий указал пальцем на полковника Вареницу. Тот вскрикнул и упал на колени. — Пан гетман! За что, пан гетман? — Где спрятал украденные драгоценности? Признавайся! Вареница зарыдал, стал целовать сапоги Юрася. — Был грех, ясновельможный пан гетман… Был грех! Виноват! Каюсь! Только помилуй!.. — Где спрятал украденное? — Все покажу! Все! — Нет, говори сейчас! — Дома… В погребе, в правом углу, за дверями… Закопано в кринке… — Закопал… В кринке!.. У-у, собака! — Юрась задохнулся от злости. — Что же говорить про других, когда мои ближайшие помощники — воры, изменники! О, горе мне! Горе!.. Батько, разве у тебя такие были полковники? Богун, Кривонос, Морозенко, Небаба… Рыцари! А эти… Он вдруг начал бегать по подвалу. Глаза его сверкали безумием, губы подёргивались в гримасах душевной боли и ненависти, кулаки сами собой сжимались — до хруста в суставах пальцев. Пахолки следили за каждым словом и жестом гетмана. Наконец он остановился перед лежащим на полу Вареницей. — Повесить и этого! Всыпать хорошенько и повесить! Сейчас же!.. И тоже пусть висит неделю в назидание другим! Пахолки отдубасили Вареницу, потом схватили под руки и, как он ни вырывался, чтобы броситься к ногам гетмана, повели наверх. За ним потащили полуживого, окровавленного Астаматия. Никто не проронил ни слова. Даже Азем-ага молчал, угрюмо поглядывая немного раскосыми глазами на гетмана. Только сотник Берендей, казалось, чувствовал себя здесь уютно и в безопасности, на его изрытом оспой лице играла какая-то странная улыбка. Когда наверху захлопнулись двери и в подвале наступила тишина, в которой было слышно, как потрескивает пламя свечи, он сам лёг на топчан и обратился к пахолкам: — Начинайте! Юрась удивлённо уставился на него. — Ты что паясничаешь? Берендей весело оскалил зубы. — А что же, ваша ясновельможность, мне делать? Плакать ли буду, смеяться ли — все одно не поверите мне… — Но ты присвоил то, что принадлежит моей казне! — Ну и присвоил… Ей-богу, присвоил! — Что именно? — Да вот вшей вдосталь набрался от вашего вшивого войска, пан гетман… Что есть — то есть! — и он подчёркнуто-нарочито стал почёсываться. Юрась вскипел: — Над кем насмехаешься, дурень? Подумал ли ты, кто я и чью фамилию ношу? — Бог с вами, пан гетман! Пусть у меня язык отсохнет, если я посмею хоть в мыслях посмеяться над славным именем вашего отца!.. Если и смеюсь я, то только над тем вшивым войском, которое судьба всучила нам за грехи наши! — Не вывёртывайся! Это тебе не поможет! — Я знаю… Потому и говорю — начинайте! Да чешите же, иродовы души, мои пятки так, чтоб было мне не грустно, а весело! — обратился он к пахолкам, вчерашним своим подчинённым. — Чтобы умирал я не плача, а смеясь!.. Слышишь, Петро? — Слышу, — глухо отозвался молодой пахолок. — И ты, Иван… Развесели своего сотника напоследок, будь ты неладен! — Да уж постараюсь, благодетель мой, — хмыкнул второй пахолок, поплёвывая на руки и вопросительно глядя на гетмана. Юрась подал знак начинать. Берендею отсчитали триста ударов. Дважды его отливали водой. Но он упрямо стоял на своём. — Ни одного шеляга не присвоил… Умереть мне на этом месте!.. Это собака Многогрешный набрехал на меня. Иуда! В конце концов гетман засомневался: может, и правду говорит сотник? — Ещё живой? — спросил он, когда Берендей затих и лежал неподвижно, как бревно. — Только и того, что тёплый, — ответил пахолок, вытирая рукавом вспотевший лоб. — Ещё разок вытянуть получше кием — и врежет дуба! — Ну ладно, хватит! Если очухается, пусть живёт на здоровье. Многогрешный наклонился к Юрасю. — Как можно, ясновельможный пан гетман! — прошептал вкрадчиво. — Если он выживет, так станет злейшим врагом вашим! — Почему он должен быть моим врагом, если я дарую ему жизнь? Наоборот, он будет мне благодарен! — сухо сказал Юрась и, встав с табурета, добавил громко, чтобы все присутствующие слышали: — Я справедлив к своим подданным! Он пошёл к двери. Свита расступилась, давая ему дорогу. Все выходили молчаливые, угнетённые. Во дворе Ненко с Младеном и Якубом немного поотстали. — Аллах экбер! — прошептал Ненко. — Этот святоша — настоящее чудовище! Неужели султан и великий визирь не знают, что здесь происходит?.. А если знают, то почему терпят такое изуверство? Младен и Якуб переглянулись. Понимающе улыбнулись друг другу. И хотя невдалеке на виселицах покачивались Астаматий и Вареница, а над Выкоткой с криком кружилось чёрное вороньё, на сердце у них стало легче: душа Ненко, по всей видимости, окончательно очистилась сегодня от янычарского духа. На площади перед виселицами Юрась остановился, но смотрел он не на казнённых, а на нескольких всадников, которые въехали в крепость и направлялись прямо к нему. Они ехали медленно. Лошади едва переставляли ноги от усталости. — Пан Иван, ты? — воскликнул в удивлении Юрась, узнав в переднем всаднике полковника Яненченко. — Почему ты здесь? Яненченко слез с коня, бросил повод казаку и, сгорбившись, приблизился к гетману. Устало поклонился. — Нет больше ни Корсуня, ни Ржищева, ни других городов и сел вдоль Днепра, пан гетман… — Как это нет? — Сын гетмана Самойловича полковник Семён Самойлович внезапно, неожиданно для всех нас напал с большим войском — с полком Переяславским — и все спалил… А людей вывел за Днепр… Тех, кто оказал сопротивление, приказал уничтожить… В глазах Юрася вспыхнула ярость. Он топнул ногой. — А ты?.. Где был ты, полковник?! — Я оборонялся… Но сколько у меня казаков? — Однако ты сам живой! — А что мне было делать — пустить себе пулю в лоб? — На что же ты надеешься здесь? Неужели думаешь, что я дам тебе новый полк?.. Чтобы проспал также, как и Корсунщину? — Я дрался, Юрий… Я не из пугливых… Но сила силу ломит! — «Сила, сила»!.. Вот вздёрну всех вас на перекладину, как этих паршивцев… Гетманская свита замерла, поражённая вестью. Азем-ага понурил голову и смотрел на носки своих сапог. Он не боялся, что гетманский гнев может обрушиться и на него, ведь ему подчинялись все янычарские и татарские отряды, расположенные на Правобережье, он сам мог в любой момент — будь на то приказ султана — вздёрнуть на перекладину Юрася Хмельницкого с его полковниками и сотниками. Нет, он думал об ином: как доложить в Стамбул о новом разорении Корсунщины и на кого лучше свалить вину — на гетмана или на полковника Яненченко, чтобы самому выйти сухим из воды. Полковник Яненченко как-то странно взглянул на Юрася, и в его красивых, опушённых густыми ресницами глазах загорелись недобрые огоньки. Но он сразу же пригасил их и опустил голову. Юрась ещё раз в ярости топнул ногой, заскрежетал зубами, а потом быстро побежал к своему дому и, грохнув крашеными дверями, исчез за ними. |
||
|