Владимир Киселев Гармонические квадрики

– Садитесь, – сказал Евгений Афанасьевич Покровский. Пустой правый рукав его рубашки покачивался под ровной струей воздуха. Мягкие резиновые лопасти вентилятора слились в круг, и сквозь этот круг полное лицо Евгения Афанасьевича с брюзгливо опущенными вниз уголками губ выглядело еще более серо-розовым, чем всегда: серым на подбородке и над верхней губой и розовым на щеках, висках и лысине, осеняемой пучком длинных и светлых волос.

Оля села на стул перед столом Евгения Афанасьевича на самый краешек. Она надела сегодня новое платьице из вискозного трикотажа, трикотаж этот очень мялся, и сзади уже образовались мелкие складки, но на этот раз, перед тем, как сесть, Оля не решилась провести сзади обеими руками и оттянуть платье, как поступала обычно. Ее муж утверждал, что этот жест выглядит двусмысленно и в присутствии посторонних людей совершенно недопустим.

– Я хотел с вами посоветоваться по одному важному вопросу, – сказал Евгений Афанасьевич.

Оля напряглась, вынула носовой платок из полосатой, в тон платью, сумочки и провела им над верхней губой.

«Посоветоваться по одному важному вопросу». Так заместитель директора издательства всегда начинал неприятные разговоры, которые иногда заканчивались выговором с предупреждением и даже увольнением работников, допустивших ошибки, недисциплинированность и иные проступки, подходящие под статью 47 Кодекса законов о труде.

– А что я такого сделала? – спросила Оля. – Я ничего такого не сделала.

И она опасливо посмотрела на стол, где лежал толстый справочник по электронике, перевод с французского. Это была уже вторая научная книга, выпущенная под ее редакцией.

Оля была маленькой, пухленькой, очень хорошенькой, и недавно, на 8 Марта, в специально выпущенной стенной газете ее фотография была помещена трижды в виде этакой диаграммы роста: она поступила в издательство курьером, потом стала корректором, заочно закончила университет, и ее назначили на должность редактора.

– Вы читали эту книгу? – спросил Евгений Афанасьевич и левой рукой подвинул к себе справочник. Правая у него была только по локоть.

– Читала, – ответила Оля.

Это был риторический вопрос. Оля могла бы и не отвечать Евгению Афанасьевичу. Он прекрасно знал, что в конце книги указано: «Редактор О. Л. Гарбузенко».

– Тогда объясните мне, что это значит. Евгений Афанасьевич раскрыл книгу в месте, заложенном канцелярской скрепкой, и прочел вслух:

– «Голый проводник бежал по вагону». – Он посмотрел на Олю сквозь сияющий круг и еще ниже опустил уголки губ. – Как вы это себе представляете?

– Не знаю, – ответила Оля. – Это какие-то электротехнические термины. Я смотрела во французском оригинале.

Евгений Афанасьевич помахал пустым рукавом.

– При чем здесь оригинал? Ну представьте себе хоть на минутку: железнодорожный вагон, люди стоят перед окнами, любуются природой, и по коридору бежит проводник, извините, в чем мать родила. Так, по-вашему?

– Не знаю, – сказала Оля и провела платком над верхней губой. – Но так в оригинале. В этой французской книге. Я сама удивилась и еще раз проверила. Я учила французский… В университете…

– Какая у вас была оценка?

– Пятерка. У меня были все пятерки.

– Хоть у меня по-французски были тройки, – сказал Евгений Афанасьевич и повернул левой рукой вентилятор так, чтоб он дул на Олю, – я тоже посмотрел оригинал. Там сказано нечто другое: «Оголенный провод проходил в вагоне». Понимаете?

– Понимаю, – отклонилась Оля от приятной прохладной струи воздуха. – Но я смотрела в словаре…

– А почему у вас вместо трех электрон-вольт – три миллиона электрон-вольт? – спросил Евгений Афанасьевич, снова раскрывая книгу в месте, заложенном канцелярской скрепкой.

Оля встала, заглянула в книгу.

– Так, наверное, в оригинале, – ответила она шепотом.

– Нет, в оригинале совсем не так. Хорош справочник, в котором допущены ошибки в миллион раз. Сколько вы весите?

– Шестьдесят килограмм, – ответила Оля и откашлялась.

– Если бы такая ошибка была допущена по отношению к вам, то это значило бы, что в вас веса Шестьдесят тысяч тонн и, чтоб вас перевезти, нужно шестьдесят эшелонов… А теперь посоветуемся: что же с вами делать?… Может, у вас какие-то семейные неприятности?

– Нет, – сказала Оля. – У меня нет семейных неприятностей.

Она внимательно смотрела на расплывчатый, сияющий круг вентилятора. Семейные неприятности. Она собиралась разводиться с мужем. Она больше не могла жить с этим громадным Павлом, который ел так много мяса и ревновал ее ко всем прохожим. Он следил, не оглядываются ли на нее на улице. Он дежурил возле издательства: с кем она выйдет.

– А дочка здорова? Сколько ей уже?

– Здорова. Три с половиной.

– Как это незаметно, – Евгений Афанасьевич спрятал книгу в ящик. Он был добрым человеком, и ему было противно смотреть на эту книгу. – Кажется, еще вчера…

Для нее это не было незаметно. И Маринка болела. Врач сказал, что у нее тонзиллит и что ей нужно удалить миндалины. Как Маринка будет жить без отца? Потому что она обязательно с ним разведется. Так жить нельзя. Вчера Маринка вернулась из детского сада, прижалась к Оле, потом отошла на шаг и подняла вверх свою круглую мордочку: «Мама, я люблю тебя за то, что ты хорошо пахнешь, никогда не бьешь меня, а когда бьешь – жалеешь». Недавно она ее нашлепала. Маринка сказала Павлу, что на улице к ней с мамой подошел военный дядя и подарил им много красивых цветов.

– А может, вам пойти в отпуск?

– Я недавно была в отпуске, – ответила Оля обиженно. – И мне больше не полагается.

– Как недавно?

– В феврале.

Это был плохой отпуск. Много мокрого снега. Она попробовала научиться ходить на лыжах, но подвернула ногу. Павел чуть не затеял драку с начальником конструкторского бюро, под руководством которого работал, когда этот начальник поднял Олю и на руках понес по тропинке. Павел сбросил лыжи и бежал к ним, по пояс утопая в рыхлом снегу. Он рычал, как медведь. Ни одного слова нельзя было понять.

– Гм… А может, вам перейти на другую работу?

– На какую?

Глаза у Оли наполнились слезами, она вытерла их платком, и на платке остались черные следы – от туши.

– Нужно подумать, – Евгений Афанасьевич смотрел в стол. – Ну, скажем, снова корректором. У вас это как-то лучше получалось. И главное, ошибок не было.

– Я не хочу корректором, – сказала Оля. – Я уже была корректором.

Она всхлипнула.

– Да ведь я ничего не говорю, – помахал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – Вы сами подумайте… Чего вам хочется… Чтоб работа была вам интересна… Я ведь вас пригласил только посоветоваться…

Ей не хотелось быть корректором. И редактором тоже. Ей было неинтересно читать эти рукописи об электричестве и еще о каких-то «гармонических квадриках конгруэнции». Она не понимала, какие это «гармонические квадрики». Но она не знала, чего бы ей хотелось.

«Вот просто так, – подумала она вдруг, – полететь. Вылететь за окно, подняться над домами и поле сеть над садами, над рекой, медленно и легко».

И вдруг она ощутила, что отрывается от пола, что тело стало каким-то невесомым, и струя воздуха от вентилятора подхватила ее и вынесла за окно. Она не испугалась, потому что не падала, а летела. Но на улице между деревьями было много проводов, совсем как сеть, и она подумала, что нужно быть осторожной, чтобы не задеть провода, в которых есть эти самые «электрон-вольты» и «гармонические квадрики», так как они могут ударить ее и даже убить.

Она ловко проскользнула между проводами, поднялась над домом издательства и увидела, что крыша покрашена в какой-то желтовато-розовый, в какой-то лососинный цвет, а она об этом никогда даже не догадывалась. И внизу по улице ехали машины, а она их сверху никогда не рассматривала, и сверху они были очень красивыми, эти «Волги», «Москвичи», «Жигули», – длинными и стремительными, они были значительно красивее, чем когда смотреть на них сбоку.

…Евгений Афанасьевич минутку посидел молча, глядя на спинку пустого стула, а затем негромко взвизгнул и бросился к окну. Цепляясь левой рукой за раму, он посмотрел вниз, затем взобрался на подоконник и осмотрел улицу. По тротуару между деревьями шли прохожие, а по мостовой ехали автомашины.

– Ой, как жарко, – сказал Евгений Афанасьевич, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу. – Она тут сидела, а потом как-то вылетела… Неужели я заснул?

У него болел затылок, во рту было сухо, он выпил теплой, сильно хлорированной воды из графина, подошел к телефонному столику и нажал на кнопку звонка.

Вошла Анна Владимировна – секретарь.

– Пригласите ко мне редактора Гарбузенко, – сказал он. – И в ответ на недоумевающий взгляд Анны Владимировны добавил: – Ну, Олю.

– Она ведь только что у вас была, – ответила Анна Владимировна. – Мне показалось, что она и не выходила… Там к вам технорук из типографии. Я ждала, пока она выйдет, – ему не срочно.

…По реке мчался белый катер на подводных крыльях, и Оля летела вслед за ним, не отставая. Теплый ветер слепил глаза и забивал дыхание, подол платья стал упругим и жестким и колотил по ногам над коленками. Оля зажала подол между ногами и подумала, что пора спускаться. Медленно она спустилась на пустынный песчаный остров посреди реки. Только у берега росли кусты краснотала, солнце разогрело их, и от них пахло горько и сонно. Оля пошла по песку к воде, сняла босоножки и села на песчаном берегу, опустив ноги в воду.

Она медленно водила пятками по илистому дну и думала о том, что бывают удивительно реалистические сны. С ней уже однажды так было. Ей приснилось, что она стала «кибером», что мозг ее теперь состоит из «гармонических квадриков», и все расчеты и формулы в книгах она теперь может проверять сама. Во сне она решила, что это все-таки сон. Потом ей приснилось, что она ущипнула себя за руку, чтоб проверить: а может она взаправду «кибер». И почувствовала боль.

«Но если даже это сон, – она зажала в кулаке мелкий песок, но он просыпался между пальцами, исчезал, – что должны были подумать обо мне прохожие, которые видели, как я лечу над городом? Или пассажиры катера на подводных крыльях, когда махали мне руками? Скорее всего, они должны были подумать, что это такой спорт… Что где-то вверху летит воздушный змей или шар, а я вишу на незаметном снизу тросе. Я читала что-то такое…»

Она встала, подобрала босоножки и медленно пошла по островку. Ноги утопали в песке, который серой коркой облепил мокрую кожу, под кустами валялись бутылки, полузасыпанные песком газеты, обугленные палки.

«Как же я отсюда выберусь? – испугалась Оля. – Неужели я останусь здесь? Как Робинзон?»

Она слегка двинула лопатками и сразу же стала подниматься над островом.

«Какой хороший сон, – обрадовалась Оля. – Только надо решить, где мне опуститься. Как-то неудобно – соберутся люди, начнут расспрашивать, удивляться… А что я им отвечу? Лучше я полечу прямо домой».

Как и многие другие городские люди, она очень плохо ориентировалась, а сверху было особенно трудно отличить, где ее улица.

«Нужно лететь так, как едет троллейбус, – решила Оля. – В троллейбусе не заблудишься».

Она поднялась еще выше и медленно, как крыльями, взмахивая руками, полетела к своему дому. Осторожно проскользнув над самой крышей, Оля опустилась на балкон на шестом этаже, где жила. Дверь на балкон была открыта. Она постояла минутку, прислушиваясь. Павел был на работе. Маринка – в детском саду. Оля вошла в комнату и вдруг с испугом увидела, что навстречу ей идет муж.

Павел изумленно уставился на Олю.

– Здравствуй, – весело сказала Оля. – Откуда ты взялся?

– …? – поперхнулся Павел. В одной руке он держал кусок хлеба, а в другой здоровенный кус ветчинно-рубленой колбасы, как отметила про себя Оля, от нее сильно пахло чесноком. – У меня – обед. А вот откуда ты взялась?

– Я была… на балконе.

– Что ты выдумываешь? Может, ты еще скажешь, что прилетела по воздуху? Я выходил на балкон. Там никого не было. Я еще с ума не сошел. Может, ты в шкафу сидела? И не одна?

Павел подошел к шкафу, раскрыл дверцы, заглянул, затем стал на колени, посмотрел под тахту.

– Выходи!

– Как тебе не стыдно, – сказала Оля. – Я сидела на балконе, мечтала, не хотела двигаться с места, особенно когда услышала, с каким аппетитом ты ешь на кухне.

Павел откусил кусок колбасы, которого вполне хватило бы Оле на завтрак.

Она пошла за Маринкой в детский сад. В гастрономе, где была очередь в колбасный отдел, Оля все время ловила себя на мысли, что ей хочется полетать. Хоть немного. Но она себя сдерживала-Боялась.

Ночью Оля тихонько встала. Луна висела на подкрашенном фонарями небе. За стеной что-то журчало так, словно там лилась вода. Маринка быстро и невнятно бормотала что-то во сне и вдруг по слогам сказала: «Ги-ги-ена».

«Не может быть, чтоб человеку снился такой длинный сон, – подумала Оля. – Сейчас я все узнаю».

Она вышла на балкон и стремительно рванулась вверх, больно ударилась плечом о балкон на седьмом этаже, отлетела в сторону, поглаживая рукой поцарапанное плечо, и уже медленней, уверенней приблизилась к окну своих соседей. Это была трехкомнатная квартира начальника отдела кадров конструкторского бюро, в котором работал муж. Начальник отдела кадров Петр Федорович Шевченко спал почему-то поперек тахты, полураздетый, ноги его в начищенных, словно лакированных, желтых полуботинках свешивались на пол.

Оля поднялась выше. Откуда-то едва слышно доносилась скрипка. Вальс. В лад музыке она покружилась над крышей. У самой ее щеки бесшумно пронеслась летучая мышь. Оля махнула на нее рукой, прошипела «киш», опустилась ниже и влетела прямо в свою балконную дверь. Замерев под потолком, она прислушалась к храпу Павла и опустилась на кровать. Ей очень захотелось спать.

«Павел когда-то обозвал меня ведьмой, – думала она. – Но разве ведьмы такие? Молодые, красивые и добрые? Или мне это только кажется, что я красивая и добрая? И вообще, разве ведьмы существовали на самом деле?»

Она заснула.

Утро, как всегда, началось в спешке, знакомой лишь пожарникам и солдатам, поднятым по боевой тревоге. Умыть и одеть Маринку. Приготовить и подать Павлу завтрак. Позавтракать самой. Не опоздать в детский сад. Вовремя поспеть на работу. И все время короткая, острая мысль: «Что же это было?… Неужели это было?»

– Проснись! – рявкнул Павел. – Что ты мне дала?

– А что?

– Ты соли мне насыпала в кофе. Соли! Попробуй!

Оля попробовала.

– Нет, – сказала она, – это – сода.

– Садитесь, – сказал Евгений Афанасьевич. Неподвижные лопасти вентилятора, который стоял на его столе, как-то обвисли и формой своей напоминали уши Микки Мауса. – Я хотел посоветоваться с вами по одному важному вопросу.

Оля напряглась, провела сзади обеими руками, оттянула платье и присела на краешек стула.

– Куда вы вчера исчезли?

– Не знаю, – не сразу ответила Оля. – Как-то странно получилось. Я не хотела…

Она замолчала. Евгений Афанасьевич тоже помолчал немного, встал из-за стола, подошел к открытому окну, посмотрел вниз, закрыл окно и вернулся на свое место.

– Да, действительно странно. И давно это с вами?

– Что? – спросила Оля, делая вид, что не понимает Евгения Афанасьевича.

– Ну вот это… что вы… Ну, как бы это сказать… вот так… за окно…

– Недавно, – сказала Оля. – Со вчерашнего дня.

И рассказала Евгению Афанасьевичу обо всем, что с ней случилось.

– Вы не шутите? – спросил потрясенный Евгений Афанасьевич.

– Ничуть.

– Вы только не сердитесь… Но вы в самом деле можете так вот подняться… Подождите, я только закрою дверь.

Он опустил защелку на английском замке. Оля прижала руками платье над коленками и, как воздушный шарик, поднялась к потолку.

– Осторожнее, – встревожился Евгений Афанасьевич, – не упадите.

Оля опустилась прямо на стул, все так же придерживая платье.

– Это замечательно, – помахивал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – Это великое открытие!

Нужно немедленно познакомить с ним ученых. Вы должны сейчас же позвонить в Академию наук!

– Я боюсь! – сказала Оля.

– Вам совершенно нечего бояться. Если хотите, я это возьму на себя.

Не прошло и получаса, как Евгений Афанасьевич имел все основания пожалеть о том, что «взял это на себя». Оля ушла на свое рабочее место – в комнату, где между одиннадцатью столами приходилось пробираться с некоторой осторожностью, а Евгений Афанасьевич позвонил академику Орлову.

Глеб Владимирович Орлов обычно слегка грассировал, но, когда сердился, «р» произносил четко и определенно.

– Это очень интересно, – сказал он, раскатывая «р» в слове «интересно», как отзвук приближающегося грома. – Но у меня сейчас нет времени заниматься бредовыми шутками.

Слово «времени» перекатилось в слово «бредовыми» электрическим разрядом, и осталось только удивляться, почему при этом не видно молнии.

Впрочем, и молния не заставила себя ждать. Через несколько минут в кабинет Евгения Афанасьевича вошел директор издательства.

– Что случилось? – спросил он смущенно и встревоженно. – Вы звонили сейчас Глебу Владимировичу?

– Звонил.

– Гм… Глеб Владимирович утверждает, что вы пришли на работу в нетрезвом состоянии.

– В нетрезвом? – замахал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – С утра? Ну хорошо же… Раз он так…

Евгений Афанасьевич шмыгнул в дверь мимо изумленного директора, вбежал в редакторскую, чертыхаясь и натыкаясь на столы, пробрался к Оле, ухватил ее за руку и потащил на улицу. Там он остановил такси и, усаживаясь в него с Олей, сердито бормотал:

– Выходит, мы с вами с утра нетрезвые… Может, нас еще, как шоферов, заставят «дыхнуть». – Водитель такси оскорбленно оглянулся. – Ничего, мы и «дыхнуть» можем. И все равно мы им докажем…

Однако «доказать» оказалось совсем не просто.

– У Глеба Владимировича совещание, – негромко возвестила секретарша академика с той ледяной благожелательностью, которая не оставляет никаких надежд. – Сегодня он вас принять не сможет.

Светлые, добрые глаза Евгения Афанасьевича заморгали по-детски обиженно и растерянно. И Оля вдруг решилась.

– Ладно, – сказала она. – Если в кабинете только открыто окно… Я влечу, а вы подождите. Я скажу, чтоб вас впустили.

Глеб Владимирович был настолько огорошен, когда увидел, что через раскрытое окно к нему влетела женщина, придерживая у колен подол полосатого платья, что в ответ на ее слова – она сказала: «Здравствуйте, Евгений Владимирович», а он не любил, когда путали его имя, – сказал:

– Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.

– Спасибо, я постою, – ответила Оля и опустилась на пол.

Особенно смущала Олю мысль о том, что она помешает важному совещанию, но в большом кабинете со старинной мебелью, с креслами и стульями, оббитыми кожей, со столом, покрытым зеленым сукном, были только Глеб Владимирович и ученый секретарь Федор Прокофьевич. Ученый секретарь спокойно смотрел на Олю сквозь очки, так словно он каждый день видел летающих женщин. Он уже ничему не удивлялся.

– Если можно, – сказала Оля, – впустите сюда Евгения Афанасьевича. Он ждет в передней.

И на этот раз Глеб Владимирович не сказал, что это «приемная», а не «передняя», сам пошел к двери и попросил войти Евгения Афанасьевича.

– Простите, – прокартавил он, обращаясь к Евгению Афанасьевичу, – но я никак не мог ожидать… А скажите, – повернулся он к Оле, – на какую высоту вы можете так подняться?

– Не знаю, – ответила Оля, – я не пробовала очень высоко. Это у меня первый раз. Но я поднималась немного выше домов…

– Замечательно. А каким образом вы это делаете?

– Не знаю.

– Ну, что вы делаете для того, чтоб летать?

– Ничего.

– Гм… Да вы садитесь, садитесь, пожалуйста. И когда все сели, Глеб Владимирович спросил

у Евгения Афанасьевича:

– А как вы считаете? Неужели это левитация?

– Что значит – левитация? – удивилась Оля.

– Полет по собственной воле, преодоление поля гравитации…

– А – гравитация?

– Ваш сотрудник, – с укоризной посмотрел академик Орлов на Евгения Афанасьевича. – Гравитация – это земное притяжение. В общем это не важно. Мы соберем компетентных ученых, которые разберутся в этом вопросе… Случай, конечно, необычный, и мы должны избежать нездоровой сенсации. Но, с другой стороны, могут открыться новые, еще неизвестные перспективы…

– Вот видите, – с упреком сказал Евгений Афанасьевич. – Теперь вы сами говорите, что случай необычный. Зачем же было утверждать, что я в рабочее время пью алкогольные напитки…

– Главное – избежать нездоровой сенсации, – почти не грассируя, повторял академик Орлов.

И все-таки «нездоровая сенсация» просочилась сначала в вечернюю газету, затем в молодежный журнал и, совершенно неожиданно, в очередной том грузинского энциклопедического издания. В ответ в одном из еженедельников появилась статья академика К. П. Сытникова под названием «Наука не терпит сенсаций».

Константин Павлович Сытников подробно рассказал читателям об эксперименте, который он и его жена Елена Николаевна вот уже шестой год проводят на себе. До сих пор в науке существуют противоречивые взгляды на то, какое количество соли нужно человеческому организму. Константин Павлович и Елена Николаевна на протяжении более шести лет ежедневно съедают по пачке соли даже с такими блюдами, какие не принято солить, чай они пьют по-киргизски – только с солью, и тем не менее оба они сохраняют отменное здоровье. Заканчивалась эта статья такими словами: «Слухи же и сплетни в науке дают результаты еще более отрицательные, чем в семейной жизни. Я не верю слухам. Пусть мне покажут эту летающую даму – и тогда я поверю. Может быть».

– Не обращайте внимания! – решительно сказал Оле известный физиолог Валерий Федорович Костенко, молодой человек, настолько близорукий, что глаза его за уменьшительными стеклами очков казались пересаженными па его крупное лицо с лица лилипута. – И никаких полетов. Мы займемся более серьезными проблемами. Вообще не могу попять, как вы решились на это. И нам, и вам совершенно неизвестна природа этого явления, и представляете себе – вдруг, когда вы в воздухе, вам отказывает ваша способность. Ведь вы попросту могли разбиться. Нет, так это не делается. Все должно быть, как в самолетостроении. Сначала – теория, затем исследования наземные, и лишь после всего этого испытательные полеты. Но при этом с надежным парашютом.

В этой большой комнате столы стояли тесно, как в редакторской. И на каждом столе – непонятные приборы из стекла и металла, связанные между собой резиновыми и стеклянными трубками или проводами. Всюду циферблаты, шкалы, на графленой бумаге зубцы, оставленные перьями самописцев. Единственный прибор, который Оля сразу узнала, был микроскоп – он стоял на отдельном столике, но и он был соединен с каким-то устройством, похожим на разобранный автомобильный мотор.

Шли исследования. Энцефалограммы и кардиограммы, анализы слюны и крови, пищи, которую Оля ела, и воздуха, которым дышала. Производили бесчисленные измерения, исследовали Павла и Маринку. Отыскали в селе Олиных дедушку и бабушку и производили всевозможные анализы, опросы.

Оля присутствовала на ученых совещаниях. Здесь подводились итоги, и ученые сначала мягко и вежливо, а потом все более резко спорили между собой, потому что итоги были неутешительными. У Оли все было в пределах нормы. Впервые она узнала, что и ссоры с мужем и болезни ребенка тоже считаются в пределах нормы.

Пригласили даже одного из эстрадных телепатов – пожилого человека с шишковатой головой и проницательными глазами. Надеялись, что ощущения, которые он испытывает во время своих сеансов, в чем-то похожи с ощущениями Оли во время ее полетов. Оказалось, что и в этом не было ничего общего. Но телепат внимательно посмотрел на Павла, затем на Олю и негромко заметил, что, может быть, ее левитация объясняется постоянным желанием улететь хоть ко всем чертям от такого мужа.

Во время совещания телепат рисовал на листке бумаги домики с бесчисленными рядами окошек и, когда совещание окончилось, отозвал Олю в сторонку.

– Скажите, девочка, – спросил он, – сколько они вам платят за все это?

– Меня зачислили в штат лаборатории как младшего научного сотрудника.

– Без степени?

– Да.

– Бросьте все это, девочка. Идите в цирк. Человек должен уметь использовать способности, которыми наделила его природа. Вы станете богатой, как популярный гомеопат. За выступление вы будете получать больше, чем получаете сейчас за месяц. О вас будут писать все газеты мира. На ваше выступление будет ломиться публика Парижа, Лондона, Нью-Йорка. Шутка сказать: первый раз в истории мира – полет человека по собственной воле.

– А как же с исследованиями? – возразила Оля. – Нужно все-таки понять, почему у меня это получается.

– Кому нужно? Вам или им? – он кивнул головой в сторону участников совещания. – Для вас чем непонятней, тем выгодней, а главное, девочка, никто ведь не знает, как долго продержится в вас эта способность. – Он посмотрел на Олю с участием. – Все свои способности мы получаем на время. Певицы поют, пока могут. Поэты пишут стихи. Изобретатели… Способности – самое большое достояние, которое может человек получить от судьбы. И нужно уметь их использовать прежде всего для себя.

– А как же люди, которым для себя ничего не было нужно, которые все свои способности отдали для счастья других людей?… Как Тарас Шевченко… Или Карл Маркс?…

– О боже мой, – сказал телепат. – И давно вы стали мыслить такими категориями?

Когда Оля редактировала справочник по математике или еще эту книгу с «гармоническими квадриками конгруэнции», ей казалось, что науке все известно, что все в ней стройно и гармонично, как эти «квадрики». Но теперь на совещаниях ученых она узнала, что и к науке, и к ее собственной судьбе имеет прямое отношение то, как нескоро люди отказались от Птоломеевой системы и приняли систему Коперника. Она впервые узнала о том, как и что писали о теории относительности Эйнштейна, какими насмешками осыпали кибернетику, как преследовали генетику.

– Почему людям иногда снится, что они летают? – спросила Оля у Валерия Федоровича.

Профессор Костенко внимательно посмотрел на нее своими уменьшенными очками глазками и ответил:

– Считается, что это проявление одного из немногих человеческих инстинктов. Страх перед падением. Наши волосатые предки, вероятно, жили на деревьях. И боялись с них свалиться.

– А может быть, эти самые волосатые предки просто были левитаторами? Ведь сны каким-то образом отражают действительность. Может быть, в наших снах и осталось воспоминание об этом.

– Между догадками и научными фактами лежит огромное расстояние. Известно, что в минуты опасности человек может совершить прыжок, на который он в нормальных условиях совершенно не способен, – сказал Валерий Федорович. – Было много случаев, когда люди падали с большой высоты: с крыши, балкона, даже с самолета. При этом без малейшего ущерба. Может быть, человек действительно способен генерировать какое-то еще неизвестное науке х-поле, близкое к гравитационному, но с противоположным знаком. Но нам сейчас нужны не догадки. Нам нужно выяснить природу этого явления. А понятие природы даже более простых явлений дается нам с большим трудом. Вот, например, в последнее время появилось много людей высокого роста. Мы не знаем, чем это вызвано. Имеется догадка. Предполагают, что в городах сильно загрязнен воздух, и поэтому люди, как растения, стремятся подняться повыше. Эта догадка не выдерживает научной критики.

– А радиация?

– Мы не знаем. Чем больше мы узнаем, тем больше для нас остается неясных вопросов.

На очередное совещание приехал академик К. П. Сытников. Слегка похлопывая по фотокамере, которая висела у него на животе, он рассказывал присутствующим своим негромким голосом человека, к которому всегда прислушиваются:

– Вы, конечно, знакомы с моим отчетом о поездке на конгресс в Дели. Но в отчете я не рассказал о случае, который, как я уверен, связан с нашим сегодняшним совещанием. Всех нас, участников конгресса, среди которых, кроме меня, были и другие ученые с мировыми именами, повели смотреть выступление факира. Этот факир – пожилой индиец – на наших глазах стал крутить между ладонями грязную веревку. И она, эта веревка, в противоречие со всеми законами природы, медленно поднималась вверх, пока не достигла высоты примерно третьего этажа; потом он пустил по этой веревке обезьяну неизвестной мне породы, размером с годовалого ребенка. Обезьяна взобралась по веревке на самый верх, а затем возвратилась вниз на руки факира. Присутствующие были в полном недоумении. Я тоже недоумевал, но не забывал при этом время от времени нажимать на спуск фотоаппарата, который, как сейчас, висел у меня на животе. В первой же попавшейся мне на дороге фотографии я проявил пленку и даже не стал летать отпечатков. На пленке было совершенно ясно видно, что веревка не перпендикулярна, а параллельна поверхности земли, то есть просто лежит на траве, а обезьянка не поднимается по ней вверх, а прогуливается вдоль нее на четвереньках. Очевидно, это был случай массового гипноза.

– А что такое «массовый гипноз», вам уже известно? – спросил Валерий Федорович.

– Этого еще никто не знает, – возмутился Константин Павлович. – Но веревка-то вертикально вверх не поднималась. Поэтому я утверждаю: не верьте глазам. Только объектив, так сказать, объективен. И сейчас намерения у меня простые. Я из них не делаю секрета. Пусть ваш левитатор поднимется в воздух, а я все это сфотографирую, проявлю пленку, а уже потом поговорим, могут ли существовать явления, противоречащие научным представлениям о природе.

В свободной части зала заранее были расстелены толстые маты из поролона. Оля в спортивном костюме забралась на маты и смущенно улыбнулась. Она знала, что сейчас полетит, и радовалась этому, и стеснялась того, что ей снова придется совершить акт, противоречащий представлениям науки о природе.