"Звездные гусары" - читать интересную книгу автора (Хаецкая Елена Владимировна)

Свадьба

Всякий раз, видя штаб-ротмистра Маханева с супругой, мы невольно дивились тому, как они вместе держатся. Во все дни Маханев был совершенно обыкновенный человек. К примеру, из анекдотов он предпочитал такие, где рассказывается, как находчивый офицер ставит на место нахального, но глуповатого денщика, а дзыгу пил охлажденной вопреки советам знатоков местной этнографии употреблять ее едва ли не кипящей. “Дзыга есть аналог водки, – говаривал при этом Маханев, – а теплая водка есть признак низкого происхождения, дурного вкуса и желания непременно насолить хорошим людям”. Любой танец с дамой, если только это не был большой бал с присутствием высоких лиц, Маханев, как правило, сводил к гибриду вальса и мазурки; дамам по большей части нравилось.

Рассказывая все эти черты характера г-на Маханева, я хочу подчеркнуть, что ничего в нем из ряда вон выходящего не замечалось.

Но одна характеристическая черта штаб-ротмистра выводила его из ранга обыденности и делала поистине замечательным: стоило возникнуть поблизости Ольге Ивановне Маханевой, как Маханев из непреклонного орла превращался в нежнейшую горлицу и только тем и занимался, что ворковал с супругой. У нас даже спорили: что будет, если Ольга Ивановна случайно окажется на плацу во время учений или, скажем, вдруг явится в зоне боевых действий. Неужто и тут Маханев бросит естественные для воина орудия и, изъяв из кармана надушенный платок, начнет обихаживать супругу?

– Напрасно смеетесь, – сказал нам как-то раз штабс-капитан Егошин, когда мы украдкой прохаживались на счет Маханева. – Очень даже напрасно.

Мы смутились и наперебой начали уверять, что ничего дурного в виду не имели.

– Только вот забавно бывает наблюдать, как штаб-ротмистр, боевой офицер с наградами, вдруг все забывает и бросается к жене, точно мальчишка, – сказал корнет Петрич, посмеиваясь. Он был моложе нас всех и дерзок чрезвычайно. – Увозом он на ней женился, что ли? Или иная роковая тайна окутывает их супружество?

– Никакой тайны нет, но и говорить об этом открыто не следует, – строго возразил Егошин. – И я расскажу вам случившееся только один раз, а уж вы решайте потом сами, стоит ли смеяться над излишней пристрастностью Маханева к жене его.

Это случилось более десяти лет назад, когда бо́льшая часть племен на Варуссе оставалась еще незамиренной и то и дело случались стычки с дикарями. Целые орды их, разукрашенных в синий цвет, в звериных шкурах, нападали на мирные поселения, а то и пытались даже устраивать побоища в расположении полка. Побоища, впрочем, скоро заканчивались тем, что погибало несколько дикарей, а прочие разбегались.

Но затем варучане вполне овладели нашим стрелковым оружием и начали успешно применять его против нас; тогда положение сделалось серьезнее. Мы уже провели несколько рейдов на их территорию, но до сих пор это не имело настоящих последствий. Всякий день и час следовало ожидать внезапной атаки варучан, и нервы у всех были напряжены.

И вот как-то раз, когда враждебное окружение немного попритихло, – очевидно, немирные варучане собирали новые силы, чтобы ударить на нас с особенной злостью, – в наш легкоглайдерный полк прибыли ротмистр Страхов с дочерью.

Бог знает отчего мадемуазель Страхова не осталась на орбитальной базе, где обитали прочие дамы, имеющие отношение к полку! Может быть, Страхов, человек в минуты опасности бесстрашный, но перед женским полом совершенно слабовольный, поддался на желание Оленьки непременно видеть место, где предстоит служить папеньке. А уж она умела настаивать на своем, эта мадемуазель Оленька!

Когда полковой командир, г-н Комаров-Лович, узрел вновь прибывшего со спутницей, он ужасно разозлился. Однако при даме и подчиненных виду не показал и только сделался темно-багрового цвета. Этот фокус полкового командира умел устрашить любого, от штаб-офицера до последнего денщика; но ротмистр Страхов преспокойно произнес (после того, как представился):

– А это дочь моя, Ольга Ивановна; она пожелала некоторое время пожить со мною, не расставаясь с родителем.

– Женщина!.. – просипел Комаров-Лович, отведя ротмистра в сторону и стараясь сделать так, чтобы Ольга Ивановна не слишком слышала весь их разговор. – Вы отдаете себе отчет?..

– Ольга Ивановна недавно лишилась матери, – невозмутимо ответствовал Страхов. – Ничего удивительного в том, что она желала бы оправиться от перенесенной потери и побыть немного под отцовским крылом.

– Какое, к ч-ч-ч-ч… кх! кх!.. Какое может быть крыло, если обстановка… В метрополии всего не знают, потому что не все докладывается господам газетчикам, по известной причине, но в штабе-то должны были вас оповестить об опасностях…

Наконец г-н полковник обрел дар внятной речи и, не стесняясь более присутствием Ольги Ивановны, взревел:

– Хороши мы все окажемся, если вместо выполнения боевой задачи только тем и будем заняты, что защитой наших прелестных дам! А? Это что, по-вашему, здесь – действующая армия или салон девицы Мордасовой для любительниц макраме?

Последнее г-н полковник произнес с очевидным отвращением – видимо, ничего менее привлекательного сейчас не пришло ему в голову.

– Ольга Ивановна и сама может за себя постоять, – молвил Страхов спокойно.

Полковник промокнул лицо платком с толсто вышитым вензелем.

– Делайте как хотите, на ваши риски, – сказал он наконец, отдуваясь, – но с первым же рейсом она отбывает на базу.

– Хорошо, – произнес ротмистр и поклонился, ничуть не взволнованный.

Ольга Ивановна между тем с интересом осматривалась по сторонам.

Пейзаж здесь был по преимуществу серый, серыми были и строения, и палатки – там, где не выросли еще дома; словом, не на чем глазу отдохнуть, разве что на господах офицерах, среди которых уже распространилась весть о чудесном явлении.

Желая поскорее увидеть дочь г-на Страхова, многие изыскивали себе неотложные дела в том районе, где находился ротмистр, и скоро уже Ольга Ивановна была изучена всесторонне. Господа офицеры нашли, что фигурка у нее прелестнейшая, чуть полноватая, но при такой гибкой талии и таких очаровательных локотках это, скорее, достоинство. Личико у нее было круглое, глаза как нарисованные – в салоне девицы Мордасовой любительницы макраме назвали бы их “кукольными”. Что до губ, то их кокетливый бантик взорвал сразу несколько сердец.

Когда ротмистр Страхов устроился в своем новом доме, господа офицеры быстро взяли привычку в свободное время прохаживаться мимо оконца, где имела обыкновение просиживать Ольга Ивановна с рукоделием в ожидании папеньки. Они останавливались поодаль, но так, чтобы Оленька могла их видеть, и принимали различные изысканные позы, какие диктовал им мундир.

Даже я (продолжал свой рассказ Егошин) грешным делом весьма много тренировался, чтобы предстать перед Оленькой в наиболее выгодной позиции, а именно – отставив левую ногу и чуть согнув правую, с левой рукой, свободно висящей вдоль тела, и правой, небрежно касающейся талии. Эта фигура лучше всего смотрится, если стоять вполоборота, вот я и высчитывал оптимальный угол обзора, вертясь перед зеркалом. И многие мои товарищи убивали досуг на то же самое.

Однако Оленька ни на кого из нас не смотрела, потому что с первого же дня ей глянулся поручик Маханев. Этот платонический роман развивался в строжайшей тайне и оставался для всех неизвестным до тех самых пор, пока Оленька вдруг не выглянула к нему из окна и не приманила его к себе, махнув перчатками.

Робея и зарумянившись, поручик Маханев приблизился к окну.

– Почему это никто со мной здесь не разговаривает? – спросила Ольга Ивановна.

Маханев опустил глаза и молчал.

– Отвечайте! – приказала Ольга Ивановна.

Маханев сказал:

– Из вежливости.

– Хороша вежливость! – засмеялась Ольга Ивановна. – Я тут со скуки умираю, а вы только ходите взад-вперед – и хоть бы один нанес визит.

– Господин ротмистр занят либо отдыхает – после перелета с Земли это обыкновенное дело, очень утомительно на Варуссе, – сказал Маханев, замирая и не веря собственному счастью.

– Ну так навестите меня!

– Это неудобно – вы девица, – сказал Маханев.

– А ведь верно, – отозвалась задумчиво Оленька и закусила нижнюю губу (от чего Маханев едва не лишился сознания и даже вынужден был ухватиться рукой за край окна, чтобы устоять). – При мне ни одной дамы не состоит, кроме папенькиного денщика, но эта дуэнья во всякий день пьяна и не может считаться блюстителем моей нравственности. Так что же нам делать?

– Не изволите ли прогуляться, Ольга Ивановна? – предложил Маханев, от восторга как бы деревенея.

– Охотно.

И Ольга Ивановна вышла из дома, закутанная в шаль и чрезвычайно чопорная с виду.

Мы провожали их завистливыми взорами; да ничего не поделаешь – в той ситуации, в которой очутилась Ольга Ивановна, выбор неизбежно должен был оставаться за дамой! Во всяком случае, никто из нас не мог бы объявить, что она избрала недостойного: Маханев всегда слыл добрым малым и отличным товарищем. Одно только это нас и утешало.

Они взяли за обыкновение гулять по часу в день, после чего Ольга Ивановна, бережно водворенная обратно в родительские хоромы, под присмотр денщика, вновь принималась за свое рукоделие либо за хозяйственные хлопоты.

Скоро уже весь полк с замиранием сердца следил за их отношениями. Мы переживали этот роман, как трепетная мать не переживает первое чувство своей дочери, и от всей души желали Маханеву счастья. Наверное, единственным, кто ничего не знал о любви Ольги Ивановны, был ее отец.

И вот однажды мы услыхали выстрелы, доносившиеся как раз с того места, где прогуливались Маханев с Ольгой Ивановной. Не раздумывая и не сговариваясь, мы бросились туда. Более всего мы боялись, что незамиренные варучане учинили очередной набег и первыми жертвами их жестокости стали наши дорогие влюбленные.

Картина, однако, совершенно неожиданная предстала нашим взорам. Ольга Ивановна стояла с лучевым пистолетом в руке и, залихватски прищурив глаз, стреляла в цель, а Маханев поблизости только поправлял ей руку, если она дурно целилась, или одобрительно кивал. Лучевик свистел и хлопал при попадании, свежие отверстия в мишени дымились, а Ольга Ивановна улыбалась все более весело.

Маханев произносил озабоченным тоном:

– Локоток тверже, Оленька… Тверже…

Когда мы подоспели, новый луч прорезал воздух, и мишень вспыхнула – Оленька слишком резко провела лучом. Заметив нас, она опустила пистолет и приняла суровый вид. Маханев же изобразил все так, словно мы попали на обыкновеннейшие учения, и даже как будто обрадовался.

– Вы чрезвычайно вовремя, господа! – воскликнул он. – Ольга Ивановна сейчас же покажет вам свои успехи.

Она посмотрела на него так, словно одновременно и удивлялась, и забавлялась, а затем хлопнула в ладоши.

– Пусть господин Егошин повесит новую мишень! – сказала она. – Я желаю удивлять.

Что ж, стреляла она и впрямь недурно: может быть, не вполне метко, но уверенно и не без решимости. Все мы показали наш полный восторг и дружной компанией проводили Ольгу Ивановну к дому, где она обитала с отцом ее.

Этот случай послужил поворотом в отношениях Ольги Ивановны с Маханевым; через два дня поручик Маханев официально просил руки Ольги Ивановны у ротмистра Страхова.

Тот несколько удивлен был столь скорым развитием событий.

– Вполне ли вы уверены в ваших чувствах касательно моей дочери? – спросил ротмистр, набивая трубку и сохраняя невозмутимый вид, в то время как Маханев стоял перед ним вытянувшись и едва ли не дрожал.

– Я совершенно уверен, – отвечал Маханев. – И если вы назначите испытательный срок, год или два, то и за это время ничего не переменится. Ольга Ивановна – предмет моей самой нежной любви, и я…

Страхов закурил из трубки и сквозь дым принялся задумчиво разглядывать Маханева. Наконец он проговорил:

– Отчего бы вам не сесть? Вы ведь, кажется, здесь не на докладе.

Маханев с готовностью сел.

Страхов посматривал на него с добродушной усмешкой. Наконец он произнес, немного невпопад:

– Я так и вижу Ольгу Ивановну маленькой девочкой, и все кажется мне, что это было лишь вчера. Вас же никоим образом не могу вообразить себе маленьким мальчиком, и оттого в голове моей засела странная фантазия: будто своего ребенка отдаю в руки взрослого мужчины, незнакомца, точно в приют или на воспитание…

Маханев встал, откланялся и вышел. Страхов проводил его глазами, однако промолчал. Ольга Ивановна из гордости не подслушивала разговора и не задала отцу ни единого вопроса; она предполагала выведать все потом у денщика, но тот куда-то как на грех отлучился.

Впрочем, у Ольги Ивановны не было серьезной причины опасаться, что отец откажет. Страхов слишком любил свою дочь, чтобы из пустой отцовской прихоти лишить ее счастливого замужества.

Целый день Маханев не показывался возле дома, так что Оленька не знала уж, что и думать; однако вечером он явился с визитом в дом, весь начищенный и подтянутый пуще вчерашнего. С собою он принес небольшой цилиндрик, содержащий, как оказалось, некоторую часть семейного архива.

– Как вы изволили пожелать, – сообщил Маханев деревянным голосом. – Сделал экстраординарный запрос на Землю и получил некоторые фрагменты документации.

С этим он водрузил цилиндрик на столик, накрытый вязаной скатертью, и активизировал запись.

Прямо на столике, между чашками, явилось стереографическое изображение мальчика в прехорошенькой бархатной курточке. Сам мальчик, впрочем, никак не мог бы считаться “прехорошеньким”: он был тощий, с острым носом и бегающими вороватыми глазками.

– Это, позвольте узнать, кто такой? – осведомился Страхов.

Ольга Ивановна подала ему чай и молвила:

– Это, по всей видимости, господин Маханев в юные свои годы, папа. Неужели вы не узнаете? Характерный взгляд и подбородок – совершенно не изменились.

Страхов еще некоторое время наблюдал изображение мальчика, а затем перевел взгляд на бледного Маханева:

– Не хотите ли вы тем самым указать мне на то, что и внуки мои будут обладать столь же неказистой наружностью?

– Вовсе нет, – живо возразил Маханев. – Если они унаследуют счастливые черты Ольги Ивановны…

Ольга Ивановна заметила холодным тоном:

– У меня складывается чувство, что сейчас обсуждается мое замужество. Хотелось бы указать, что делать подобное в присутствии самой девицы – неприлично.

– И впрямь неприлично, – согласился Страхов. – Ольга, выйди!

– Папа! – возмутилась Ольга Ивановна.

– Выйди, – повторил Страхов. И, видя, что дочь не трогается с места, прибавил: – А если не хочешь выходить, так молчи – и сама веди себя прилично.

– Хорошо, – сказала Ольга Ивановна и уставилась на Маханева.

Тот выключил проектор и положил себе на колени.

– Теперь вы представляете себе, что отдаете дочь не в приют или на воспитание, но к любящему человеку? – спросил он немеющими губами.

Страхов расхохотался:

– Вот мы с вами и выболтали все наши тайны Ольге Ивановне! Хорош же будет из вас супруг, как я погляжу! Ни скрывать, ни врать не умеете… Впрочем, и я никогда не мог противостоять женщине, особенно любимой.

– Это означает “да”? – спросил Маханев.

Страхов махнул рукой.

– Григорий! Икону!

Явился Григорий, по возможности трезвый.

– Икону Сибирской Божьей Матери неси! Да усы вытри – опять мое крымское втихую выпивал?

Григорий пробурчал невнятное и удалился, дабы вскоре возвратиться с большой семейной иконой Сибирской Божьей Матери.

Страхов взял ее обеими руками и поднял, а затем, неловко выглядывая поверх, благословил влюбленных.

Священник в те годы был в полку другой. Если известный вам отец Савва похож на фриара Тука, то неизвестный большинству из вас отец Дамаскин напоминал скорее Гая Гисборна и отличался большой суровостью.

Он без малейшего удовольствия услыхал о скоропалительной помолвке, и уговорить его совершить браковенчание удалось не без труда. Кажется, все офицеры, покровительствовавшие союзу Маханева с Ольгой Ивановной, побывали у непреклонного отца Дамаскина, и так он вынудил одного из них бросить курить, другого – оставить непорочное пьянство по выходным дням, третьего – очистить свою речь от сквернословия, по крайней мере от части оного… И так далее; словом, меры применил драконовские. Большинство дало обещание, после чего отец Дамаскин поразмыслил еще с недельку и наконец назначил день.

Полковая наша церковь вся была разукрашена цветами, которые не без риска для себя насобирали в окрестностях лагеря. Опять здесь было неспокойно; то тут, то там видели поблизости диких варучан, и даже вспыхивали перестрелки. Комаров-Лович взял со Страхова слово, что после свадьбы, как только прибудет корабль с базы, Ольга Ивановна тотчас улетит на орбитальную станцию. “Пусть-ка господин Маханев изведает нашей супружеской жизни, – прибавил Комаров-Лович. – Я свою супругу с отпрысками вижу хорошо если раз в полгода; ну так и ему уготована такая же участь. А вольно жениться! Жил бы холостым – не знал бы печали; теперь, впрочем, дело почти что сделано, и роптать толку нет”.

Ольга Ивановна сияла и исключительно была хороша; все мы успели перевидать ее наутро перед свадьбой и поздравить. Подружек у невесты не было, поэтому имелось двое шаферов, одним из которых стал ваш покорный слуга. “Шафер невесты”! Слыханное ли дело!

Ольга Ивановна выглядела совершенно счастливой.

– Напротив, – говорила она, – мне даже лестно, что у меня такая необыкновенная свадьба. Кругом враги, – она понизила голос и сделала движение рукой, очерчивая вокруг себя кривую линию, – притаились в лесах и ждут часа напасть; ни одной женщины, кроме меня, на всем обозримом пространстве… Походная церковь с потолком из парусины колышется на ветру, как корабль, плывущий по воле волн, и вместо драгоценных камней и золота – скромные полевые цветы.

Мы спешили согласиться с нею в том, что подобные обстоятельства достойны поэмы.

Наш церковный хор состоял из четверых солдат. Отец Дамаскин был мрачнее обыкновенного и глядел так, словно ему предстояло не венчать счастливых влюбленных, а отпевать неправедно погибшего грешника, и он решительно не знает, каким краем к этому делу подступиться.

Как и выразилась Ольга Ивановна, церковь действительно напоминала корабль на бурном море. Тогда это еще не было строение, как сейчас, но всего лишь просторный шатер – впрочем, хорошо обустроенный и с алтарной преградой.

Потолок-парус колебался под свежим ветром, то надувался, то втягивался внутрь, и благоухание свежих цветов разносилось далеко вокруг. Венцы тоже были сплетены из цветов; их-то мы и держали над головами жениха и невесты.

Служба шла своим чередом. Страхов стоял ближе всех и не отрываясь смотрел на дочь. Бог знает, о чем думал ротмистр; вид у него был странный. Он как будто силился не заплакать и в то же время казался растерянным. Время от времени он озирался по сторонам, словно вопрошая: “Где это я и как здесь очутился?”

И вот, когда венчание уже подходило к концу и молодым оставалось только допить вино из общей чаши, послышались дикие крики, топотанье ног и выстрелы, и в церковь ворвались дикие варучане.

Тотчас они набросились на нас, пытаясь воспользоваться переполохом и перестрелять как можно больше народу. Однако гости на этой свадьбе собрались не простые, и все они явились с оружием, которое мгновенно перестало быть частью парадного туалета и использовалось по прямому своему назначению.

Завязалась перестрелка. Часть варучан отошла, и их преследовали уже за пределами церкви. Внутри остались только священник, жених и невеста, оба в венках из полевых цветов, с чашей в руках.

Они полагали, что опасность миновала и что можно завершать браковенчание без помех, пока за стенами шатра оканчивается внезапный бой.

И тут из-за алтарной преграды выскочило двое варучан. Никто не ожидал увидеть их здесь, да еще так близко. А они, очевидно зная, что жених по уставу непременно должен быть без оружия, напали вдвоем на Маханева. Один подскочил совсем близко и замахнулся ножом; второй, остановившись поодаль, прицелился из лучевика.

Маханев оттолкнул Ольгу Ивановну, дабы она не пострадала при первом выстреле, и увернулся от ножа. Длинный луч рассек полумрак церкви и коснулся маханевского плеча. Жених упал и откатился в сторону, а луч снова вышел из дула пистолета и начал преследовать его. Между тем первый варучанин с ножом опять бросился к Маханеву.

И тут Ольга Ивановна вытащила из-под вороха белых свадебных одежд маленький пистолетик и нацелила его на того, что был с ножом. Одно движение – и нападавший мертв.

Маханев лежал на земле, переводя дыхание, а Ольга Ивановна уже подбежала к нему и встала на колени рядом.

Варучанин с пистолетом засмеялся, наводя дуло на жениха с невестой. Бог весть о чем он думал; может быть, о том, что теперь сразу двое будут сражены одним выстрелом! Ольга Ивановна положила ладонь на глаза своего мужа, как бы желая успокоить его, и опередила варучанина с выстрелом на долю секунды.

Она не слишком метко стреляла в цель, однако попасть в неподвижного человека сумела, и враг ее рухнул, изумленно разинув рот и выронив пистолет из бессильной руки…

Через день отец Дамаскин закончил приводить в порядок изрядно разгромленную набегом церковь и первым делом явился в дом к Страхову, где теперь поселился и Маханев.

Ольга Ивановна чинно встретила его в гостиной и предложила чаю.

Отец Дамаскин чаю выпил молча и все это время хмуро поглядывал на хозяйку дома. Наконец он спросил:

– Где ваш супруг, Ольга Ивановна?

– Отдыхает, – вполголоса ответила она. – Мне не хотелось бы беспокоить его.

Отец Дамаскин откашлялся и снова начал:

– Я понимаю, Ольга Ивановна, что все случившееся – к лучшему, и что не будь вы с оружием в церкви – вряд ли удалось бы спастись супругу вашему и вам; но все-таки вы нарушили священнейший из запретов и…

– Нет, батюшка, прошу меня простить, что возражаю, – ответила Ольга Ивановна преспокойно, – но я нарочно просмотрела все бумаги по этому делу, еще загодя. Да вы и сами, если захотите, можете увидеть. При священных церемониях оружие снимают лишь в четырех случаях: при выносе плащаницы, при поклонении местным иконам, во время причастия и при браковенчании, причем в последнем случае – только жених.

– Это оттого так сказано, – чуть покраснел отец Дамаскин, – что никому и в голову не приходило, будто невеста может быть в церкви при оружии.

– Однако же правилами невеста не исключена из числа тех, кому оружие дозволяется, – заметила Ольга Ивановна преспокойно, – что, надеюсь, и послужит оправданием моему поступку. Впрочем, – добавила она лукаво, – вы на меня можете подать рапорт.

– А вы, конечно же, подадите встречный рапорт, – угрюмо сказал отец Дамаскин.

Ольга Ивановна улыбалась все веселее.

– Вот именно, – сказала она. – Непременно подам. Потому что я действовала в рамках дозволенного.

– Скорее не запрещенного, – проворчал он. – Ничего-то с вами не поделаешь, госпожа Маханева!

Вот почему Маханев всегда сдувает пылинки со своей жены. Это редкая женщина, сумевшая не только спасти жизнь своему мужу, но и переспорить отца Дамаскина.