"Вокруг Света # 7-2005 (2778)" - читать интересную книгу автора (Вокруг Света)

Избранное: Роберт Луис Стивенсон. «В южных морях»

В предлагаемом отрывке из книги путевых заметок Р.Л. Стивенсона «В южных морях» – впечатления и мысли, навеянные жизнью в далекой от Шотландии Полинезии, где известный писатель-романтик провел последние годы жизни. Будучи больным, он приехал сюда не столько за благоприятным климатом, сколько из-за желания поселиться среди людей иной цивилизации, услышать и записать их легенды, выучить язык, познакомиться с их обычаями. Впервые на русском языке книга выйдет в издательстве «ВАГРИУС».

На всем протяжении Южных морей, от одного тропика до другого, мы находим следы скопления населения, хотя ресурсы тропической почвы были истощены и даже недальновидные полинезийцы страшились за свое будущее. Можно принять некоторые идеи теории мистера Дарвина относительно коралловых островов и предположить, что подъем уровня моря или опускание некоторых в прошлом континентальных районов прогнали на вершины гор множество беженцев. Или предположить, что множество странников по морю, эмигрантов из какой-то перенаселенной страны наткнулись на эти острова, стали заселять их один за другим и со временем на этих новых территориях произошел демографический взрыв. Рано или поздно должно было стать ясно, что население слишком многочисленно и надвигается голод. Полинезийцы встретили эту неожиданно возникшую опасность разными целесообразными действиями и предупредительными мерами. Хранить плоды хлебного дерева стали в специально вырытых ямах; как мне говорили, ямы 40 футов глубиной и пропорционального диаметра сохранились до сих пор на Маркизских островах; однако даже этого оказалось недостаточно для многочисленных людей, и анналы прошлого омрачены голодом и каннибализмом. У гавайцев – более прилежного народа в более изнурительном климате – сельское хозяйство было хорошо развито, земля орошалась каналами, и рыбные пруды Молокаи говорят о количестве и усердии прежних обитателей. Тем временем во всем этом островном мире стали делать аборты и убивать детей. На атоллах, где опасность была всего очевиднее, эти меры принудительно осуществлялись по закону под страхом наказания. На Ваипуту, одном из островов Эллис, супружеской паре разрешалось иметь не более двух детей, на Нукуфетау – только одного. На последнем острове наказанием служил штраф; рассказывают, что иногда его платили, чтобы спасти младенца.

Это характерная черта. Ни один на свете народ не любит так сильно детей, не бывает так терпелив с ними – дети радость и украшение их жизни, заменяют им игрушки и картинные галереи. «Блажен человек, который наполнил ими свой колчан». Из-за незаконнорожденного беспризорника соперничают семьи; родные и приемные дети вместе играют и растут безо всяких различий. Избалованность, я бы сказал, чуть ли не обожествление ребенка нигде не заходит так далеко, как на восточных островах, особенно, насколько я мог наблюдать, на Паумоту, так называемом Низменном, или Опасном архипелаге. Паумотский туземец отвернулся от меня с удивлением и неприязнью, когда я предположил, что малыш заслуживает трепки. На некоторых восточных островах почти ежедневно можно видеть, как ребенок бьет мать или даже швыряет в нее камнями, а та не думает наказывать его и едва осмеливается защищаться. Кое-где вождь, когда у него рождается ребенок, отказывается от своего имени и статуса, словно он, подобно трутню, выполнил свое жизненное предназначение. А легкомысленные слова ребенка имеют силу прорицания. Меня уверяли, что совсем недавно, если ребенок на Маркизских островах проникался неприязнью к какому-то чужеземцу, того убивали. Я расскажу о противоположном примере: как я понравился одному ребенку на Манихики и его приемные родители тут же осыпали меня подарками.

Необходимость избавляться от детей неизбежно приходила в противоречие с таким отношением к ним, и, думаю, следы этих противоречивых чувств можно обнаружить в таитянском братстве Оро. Некогда к пантеону Олимпа островов Общества прибавился новый бог, был подновлен старый, и он стал популярным. Звался он Оро, его можно сравнить с Бахусом древних римлян. Приверженцы его плавали от бухты к бухте и от острова к острову; им везде устраивали пиршество; они носили яркие одежды, пели, танцевали, разыгрывали представления, демонстрировали ловкость и силу, были артистами, акробатами, бардами и потаскухами племени. Жизнь их была открытой и эпикурейской, обряды посвящения – таинством, и верхи общин стремились вступить в это братство. Если человек был первым кандидатом на место вождя, по политическим соображениям ему дозволялось иметь одного ребенка; все остальные дети, мать или отец которых состояли в братстве, были обречены с момента зачатия. Франкмасонство, секта агностиков, труппа лицедеев, все члены которой клялись насаждать свободу нравов и не имели права заводить детей, – не знаю, как это воспринимают другие, но я вижу в этой политике злой умысел. Островам угрожал голод, и туземцу подсказывали необходимое, но отталкивающее средство избежать его с помощью таинств, удовольствий и распутства. Тайная, серьезная цель этого братства предстает яснее, если помнить, что после определенного периода образ жизни его члена меняется: сперва он должен распутничать, потом соблюдать аскезу.

Итак, это одна сторона дела. Людоедство среди добродушных людей, детоубийство среди чадолюбцев, усердие у ленивых, изобретательность у самого отсталого народа, зловещая языческая армия спасения братства Оро, записи прежних путешественников, следы пребывания других общин с иной культурой и общие традиции этих островов указывают на факт перенаселения и, соответственно, всеобщего страха перед голодом и смертью. Сейчас на Маркизских, на восьми Гавайских островах, на Мангареве, на острове Пасхи мы видим тот же самый народ, люди которого мрут как мухи. И если допустить, что появление белых и как следствие – перемена обычаев, новые болезни и пороки полностью объясняют уменьшение населения, то почему не согласиться, что этот феномен не является всеобщим? Население Таити после демографического спада снова стало стабильным. Я слышал о подобном явлении среди некоторых племен маори; на многих островах Паумоту наблюдается незначительный рост численности населения; а самоанцы сегодня так же здоровы и по крайней мере так же плодовиты, как до перемен. Если допустить, что таитяне, маори, паумотцы приспособились к новым условиям, тогда что же сказать о самоанцах, которые никогда не страдали от перемен?

Те, кто знаком только с одной группой, склонны делать поспешные выводы. Я слышал, что смертность среди маори приписывали перемене места жительства – они перебирались с укрепленных вершин холмов на болотистую низину, поближе к своим плантациям. До чего правдоподобно! А маркизцы, однако же, вымирают в тех домах, где множились их предки. Или взять опиум. Больше всего подвержены этому пороку маркизцы и гавайцы; из всех полинезийцев гавайцы наиболее цивилизованны, маркизцы явно самые дикие, но при этом оба эти народа вымирают быстрее всех. Это сильное обвинение против опиума. В распутстве маркизцы с гавайцами тоже первые. Таким образом, самоанцы самые воздержанные из полинезийцев, и они по сей день исключительно плодовиты; маркизцы наиболее распущенны, и мы видели, как они вымирают; гавайцы известны своим легким поведением, и их начинают считать по пальцам в пустынях. Так что это еще более сильное обвинение против распутства, но тут мы должны сделать оговорку. Каковы бы ни были добродетели таитянина, ни друг, ни враг не посмеет назвать его целомудренным; он, кажется, пережил время опасности. Последний пример: сифилис считался причиной бесплодия. Однако самоанцы, по общим отзывам, плодовиты по-прежнему, по отзывам людей осведомленных, их рождаемость растет, а утверждать всерьез, что самоанцы избежали сифилиса, нельзя.

Эти примеры показывают, как опасно делать выводы, исходя из одного конкретного случая или даже многих случаев в одной группе… Самоа в настоящее время главное и наиболее поучительное исключение из этого правила. Этот народ наиболее воздержанный и умеренный из островитян. Самоанцы никогда не страдали от серьезных эпидемий. Одежда их почти не изменилась; при виде простых и красивых одеяний девушек тартюфы со многих других островов подняли бы громкий протест; на многих других островах тартюфам удалось заменить прохладные, здоровые и скромные лава-лава или юбки душными, неудобными брюками. Последнее и, пожалуй, самое главное: они веселятся, как и прежде, если не больше прежнего. Полинезиец легко впадает в уныние: утрата, разочарование, боязнь новых испытаний, упадок или запрет былых развлечений быстро приводят его в печальное настроение, а печаль отторгает его от жизни. Меланхоличность гавайца и пустота его новой жизни поучительны; к маркизцам это приложимо еще более. С другой стороны, на Самоа постоянно поют и танцуют, играют и развлекаются, жизнь на этих островах бьет ключом. В настоящее время самоанцы самые веселые и лучше всех развлекающиеся обитатели нашей планеты…

В общем, на мой взгляд, проблема обстоит так: там, где было меньше всего перемен, значительных или нет, благотворных или вредных, там народ выживает. Где их было больше всего, значительных или нет, благотворных или вредных, там вымирает. Любое изменение, даже самое незначительное, приносит перемены, к которым народу приходится приспосабливаться. A priori кажется, что не может быть сравнения между переходом от пальмового сока к скверному джину и от островной юбки к европейским брюкам. Однако я далеко не убежден, что одно вреднее другого; и народ, не привычный к европейской моде, когда-нибудь вымрет от булавочных уколов.

Мы необычайно восхищались любезными, приятными манерами вождя по имени Таипи-Кикино. Он был безупречен за столом, умел пользоваться ножом и вилкой, красивый, смелый мужчина, когда с ружьем на плече отправлялся в лес охотиться на диких кур, всегда приветливый, всегда обаятельный и веселый, он не раз наводил меня на мысль, откуда у него беззаботное настроение? Я думал, что проблем с официальным бюджетом у вождя достаточно, чтобы серьезно задуматься над ними. Расходы его – казалось, он постоянно был облачен в белое одеяние с иголочки – должны были значительно превышать доход, составляющий шесть долларов в год или два шиллинга в месяц. Он был человеком небогатым, жил в самом убогом доме деревни. Предполагали, что ему помогает деньгами старший брат, Кауануи. Но как могло получиться, что старший получил семейное наследство и был богатым простолюдином, а неимущий младший стал вождем Анахо? Что один – богач, а другой едва ли не нищий, возможно, объяснялось тем, что последний был усыновлен. Сравнительно мало детей-бастардов получает наследство. Что вождем стал именно этот, должно быть, объясняется (на очень ирландский манер) тем, что на самом деле никакой он не вождь.

После возвращения французов начались бесконечные войны с ними, многие вожди были свергнуты, многие самозванцы-вожди назначены. В том же самом доме мы видели, как один такой выскочка пьянствовал в компании двух изгнанных островных бурбонов, людей, которые несколько лет назад были властны над жизнью и смертью подданных, а теперь стали такими же крестьянами, как их соседи. Когда французы свергли наследственную тиранию, даровали простолюдинам-маркизцам звание свободнорожденных граждан Республики и право голосовать за генерального советника на Таити, то, видимо, вообразили себя на пути к популярности, но на самом деле возмутили общественное мнение. Возможно, необходимо было свергнуть вождей и назначить других, во всяком случае, сделано это было искусно. Правительство Георга II изгнало многих хайлендских магнатов. Но ему в голову не пришло назначать замену; и если французы оказались более смелыми, то еще не ясно, с каким успехом.

Нашего вождя Анахо всегда называли, и он сам всегда называл себя Таипи-Кикино, однако это было не имя, а лишь наименование его ложного положения. Как только он был назначен вождем, имя его – означавшее, если память мне не изменяет, Принц, рожденный среди цветов, – было забыто, и ему присвоили выразительное прозвище Таипи-Кикино: «высоко вознесенная мелюзга», или, по-английски, еще более выразительно – Ворона в павлиньих перьях, остроумная и язвительная издевка. В Полинезии прозвище почти уничтожает память о настоящем имени. Сейчас, будь мы полинезийцами, фамилия Гладстон забылась бы напрочь. Мы звали бы нашего Нестора Великий Старик, и он сам так подписывал бы свою корреспонденцию. Так что на этих островах важна не привилегия, а смысл прозвища. Новая власть изначально не обладала престижем. Таипи занимает свою должность довольно давно; судя по тому, что я видел, он прекрасно для нее подходит. Его отнюдь нельзя назвать непопулярным, и однако же никакой властью он не обладает. Он вождь для французов и ходит на завтрак к резиденту; однако во всех практических делах правления проку от него не больше, чем от тряпичной куклы.

Мы провели в Анахо всего три дня, когда нам нанес визит прославленный и авторитетный вождь Хатихеу, последний предводитель войны с французами, последний заключенный на Таити и последний едок человечины на Нука-хиве. С тех пор как он вышагивал по берегу Анахо, неся на плече руку мертвеца, прошло немного лет. «Вот как поступает Кооамуа со своими врагами!» – ревел он прохожим и откусывал куски сырого мяса. И вот теперь этот джентльмен, очень мудро смещенный с должности французами, наносил нам утренний визит в европейской одежде. Он был самым волевым туземцем из всех, кого мы видели, манеры его были веселыми и решительными, рост высоким, лицо грубым, хитрым, грозным, обладающим некоторым сходством с лицом мистера Гладстона – только кожа его была смуглой, и синяя татуировка вождя покрывала полностью одну его сторону и большую часть другой. Дальнейшее знакомство повысило наше мнение о его разуме. Он осматривал «Каско» совершенно новым для нас образом, изучал ее обводы и работу снастей; вязанию, которым занимался один из членов команды, он посвятил десять минут пристального изучения, не прекращал его, пока не понял принцип, и очень заинтересовался пишущей машинкой, на которой научился работать. Уплывая, он унес с собой список членов своей семьи, причем свое имя отпечатал сам в самом низу. Следует добавить, что он был слишком уж неугомонным и обманщиком. К примеру, он сказал нам, что совершенно не пьет, к этому, мол, его обязывает высокое положение: простолюдины могут быть пьяницами, но вождь не должен опускаться так низко. А несколько дней спустя его видели с кривой, идиотской улыбкой, с ленточкой «Каско» на шляпе.

Однако мы хотели узнать, что привело Кооамуа тем утром в Анахо. Осьминогов возле рифа как будто становилось все меньше, было решено прибегнуть к тому, что мы назвали бы закрытием сезона; в Полинезии для этой цели нужно объявить тапу (вульгарно произносимое «табу»), а кто должен был его объявлять? Таипи мог бы, ему полагалось бы это сделать, то была его главная обязанность, но стал бы ли кто-то считаться с запретом, исходящим от Вороны в павлиньих перьях? Он мог бы втыкать пальмовые ветви: из этого бы нисколько не следовало, что данное место освящено. Мог бы произносить заклинание – небезосновательно предполагалось, что духи к нему не прислушаются. Поэтому старый легитимный каннибал был вынужден ехать верхом через горы, чтобы сделать это за него; респектабельный назначенец в белом одеянии мог только смотреть и завидовать. Примерно в это же время, правда, иным образом, Кооамуа установил лесной закон. Кокосовые пальмы начали чахнуть, так как, если срывать орехи зелеными, пальма может погибнуть. Кооамуа мог наложить тапу на риф, являвшийся общественной собственностью, однако не мог налагать его на пальмы, принадлежавшие другим людям, и он предпринял любопытную уловку. Старый вождь наложил тапу на свои пальмы, но его примеру последовали все в Хатихеу и Анахо. Полагаю, Таипи мог бы наложить тапу на все, чем владел, и его примеру не последовал бы никто. Вот таким уважением пользуется назначенный вождь; один факт доказывает, что он задумывается над этим сам. При первой же возможности Таипи объяснил мне свое положение. Да, он всего лишь назначенный вождь, но где-то в другом месте, может быть, на каком-то другом острове, он был бы наследственным вождем, и поэтому просил меня извинить его репутацию выскочки.

Оба эти тапу были наложены с вполне разумной целью. Я говорю об этом с удивлением, так как в Европе природа такого обычая понимается совершенно превратно. Его часто принимают за бессмысленный или произвольный запрет, наподобие тех, что сегодня во многих странах препятствуют женщинам курить или вчера запрещали всем в Шотландии совершать прогулки по воскресеньям. Это заблуждение столь же естественно, сколь несправедливо. Полинезийцы не воспитаны в здравых, практичных понятиях древних римлян; у них представления о законе неразрывно связаны с представлениями о нравственности и приличии, поэтому тапу охватывает всю данную сферу и подразумевает, что тот или иной поступок преступен, аморален, противоречит здравой линии общественного поведения и (как мы выражаемся) «дурного тона». Поэтому многие тапу довольно нелепы. Например, те, что изгоняют слова из языка, особенно относящиеся к женщинам. Тапу окружают женщин со всех сторон. Мужчинам многое запрещается, а женщинам, можно сказать, мало что разрешается. Женщины не должны сидеть на папэете, подниматься туда по лестнице, есть свинину, приближаться к лодке, стряпать на огне, разведенном мужчиной. Не так давно, после того как проложили дороги, было замечено, что женщины пробираются вдоль обочин через кусты и, подходя к мосту, идут через воду вброд: дороги и мосты были делом рук мужчин и стали поэтому тапу для ног женщин. Даже мужским седлом, если этот мужчина туземец, ни одна уважающая себя дама не посмеет воспользоваться. Так, на той стороне острова, где стоит Анахо, только у двух белых, мистера Реглера и жандарма месье Осселя, есть седла; и если женщине нужно куда-то ехать, она вынуждена одалживать седло у того или другого. Эти запреты в своем большинстве ведут к усилению сдержанности между полами. Забота о женской нравственности – обычное оправдание тех ограничений, которые мужчины рады налагать на своих жен и матерей. Здесь эта забота отсутствует; и однако женщины все равно связаны по рукам и ногам бессмысленными приличиями! Сами женщины, пережившие старый режим, признают, что в те дни жизнь была невыносимой. И однако даже тогда существовали исключения. Были женщины-вожди и (я уверен) жрицы, приятные обычаи льстили знатным дамам, и в самой священной ограде капища отцу Симеону Делмару показали камень и сказали, что это трон некоей знатной особы. Как это напоминает европейскую практику, когда принцессы подвергались заточению в самых суровых монастырях, а женщины могли править страной, где у них не было права руководить собственными детьми!

Но по большей части тапу является орудием мудрых и справедливых ограничений. Мы видели в нем средство заботливого правления. Кроме того, оно служит укреплению прав частной собственности в тех редких случаях, когда кто-нибудь хочет их укрепить. Так, один человек, устав от гостей-маркизцев, наложил тапу на свою дверь, и по сей день там можно видеть возвещающую об этом пальмовую ветвь, подобно тому, как наши предки видели очищенную от коры ветку перед хайлендской гостиницей. Или возьмем другой случай. Анахо известна как «деревня без попои». Слово«попои» на разных островах означает основную пищу населения: на Гавайях этим словом называют приготовленное таро, на Маркизских островах – плоды хлебного дерева. И маркизец не мыслит жизни без своего любимого блюда. Несколько лет назад засуха уничтожила вокруг Анахо хлебные деревья и банановые пальмы, из-за этого бедствия и щедрого нрава островитян создалось необычайное положение вещей. Не знающая недостатка в воде Хатихеу избежала засухи, поэтому каждый домовладелец из Анахо перевалил через гору, остановил выбор на ком-то из Хатихеу, «дал ему свое имя» – это обременительный дар, но отвергнуть его невозможно – и стал брать продукты у названного родственника с таким видом, будто уплатил за них. Отсюда и постоянное движение по этой дороге. В любое время дня на ней можно увидеть рослого, блестящего от пота молодца в набедренной повязке, с палкой на голых плечах, пошатывающегося под двойным грузом зеленых плодов. А в дальнем конце дороги десяток каменных столбов в тени деревьев обозначает место отдыха носильщиков попои. Каково же было мое удивление, когда меньше чем в полумиле от Анахо я обнаружил невдалеке от пляжа купу усеянных плодами крепких хлебных деревьев. «Почему не берете эти плоды?» – спросил я. «Тапу», – ответил Хока; и я втайне (на манер бестолковых путешественников) подумал, как простодушны и глупы эти люди, раз ходят с трудом через гору и обирают наивных соседей, когда основной продукт питания растет под боком. И очень ошибся. Эти уцелевшие во время всеобщего бедствия деревья могли обеспечить плодами только семью их владельца, и хозяин укрепил свои права на них, просто-напросто наложив тапу.

Тапу основано на суеверии, и карой за его нарушение является либо упадок сил, либо смертельная болезнь. Если съешь запретную рыбу, наступит вялотекущее недомогание, излечить его можно только костями съеденной рыбы, сожженными с надлежащими тайными обрядами. Запретные кокосовый орех и плод хлебного дерева действуют быстрее. Допустим, вы съели запретный плод за ужином. Ночью вы будете спать беспокойно, утром вашу шею поразит опухоль, кожа потемнеет, опухоль и пигменты распространятся на лицо, и через два дня, если не принимать лекарства, вы должны умереть. Лекарство это готовится из листьев того дерева, с которого больной украл плоды, поэтому его невозможно спасти, если он не признается Тахуку, кому нанес ущерб. На памяти моего рассказчика никаких тапу, кроме двух описанных, не налагалось, поэтому он не имел возможности узнать природу и образ действия прочих; и поскольку искусство накладывать их ревностно охраняли старейшины, он полагал, что этому таинству суждено скоро исчезнуть. Следует добавить, что рассказчик был не маркизцем, а китайцем, с детства жившим среди туземцев и благоговейно верившим в чары, которые описывал. Белые люди, к которым А Фу причислял себя, этим чарам были неподвластны; однако он слышал рассказ о таитянке, которая приехала на Маркизские острова, ела запретную рыбу и, хотя не знала о своем проступке и грозящей опасности, заболела, и лечили ее точно так же, как местных жителей.

Несомненно, эта вера сильна; несомненно, у этого мнительного и обладающего живым воображением народа она во многих случаях сильна до такой степени, что способна убивать, она должна быть поистине сильна у того, кто налагает тапу на свои деревья тайно, чтобы они могли выявить вора, узнав о его болезни. Или, может быть, нам следует понимать идею тайного тапу как способ распространять беспокойство и вымогать признания: чтобы человек, если заболел, припоминал все возможные проступки и немедленно посылал за теми собственниками, чьи права нарушил? Можно вообразить себе, как больной спрашивает: «Было у тебя тайное тапу?», я не думаю, чтобы собственник это отрицал. Вот, пожалуй, самая странная черта всей системы – когда изучаешь ее со стороны, она вызывает сильный душевный трепет, а когда изучаешь изнутри, находишь много явственных свидетельств хитроумия.

Мы читали в «Поэнамо» доктора Кэмпбелла о новозеландской девушке, которой по глупости сказали, что она ела запретный ям, она тут же заболела и через два дня умерла просто-напросто от ужаса. У маркизцев период тот же самый, симптомы, вне всякого сомнения, – тоже. Как странно думать, что суеверие такой силы, возможно, создано искусственно; и даже если оно не было изобретено специально, элементы его явно обработаны под руководством какого-то полинезийского Скотланд-Ярда. Кстати, эта вера в настоящее время – как, возможно, и во все прошлые времена, – является далеко не всеобщей. В Англии ад для одних – сильное средство устрашения, для других – не стоящее внимания понятие, для третьих – тема публичных, не всегда безобидных шуток; точно так же обстоит дело и с тапу на Маркизских островах. Мистер Реглер видел два крайних проявления скептицизма и слепого страха. В запретной роще он обнаружил человека, кравшего плоды хлебных деревьев, веселого и бесстыдного, как уличный мальчишка, и только при угрозе разоблачения вор слегка смутился. Другой случай был противоположным во всех отношениях. Мистер Реглер пригласил туземца сопровождать его в плавании, тот охотно согласился, но, увидя вдруг на дне лодки убитую запретную рыбу, выскочил оттуда с воплем, и даже обещание доллара не смогло заставить его вернуться.

Маркизец, как будет замечено, придерживается старого представления о том, что поверья и ограничения касаются только туземцев. Белые избавлены от последствий нарушения тапу, даже на прегрешения их взирают без ужаса. Мистер Реглер убил запретную рыбу; однако благочестивый туземец не возмутился его поступком – просто отказался плыть с ним в лодке. Белый – это белый; слуга других, более великодушных богов, и нельзя его винить, раз он пользуется своей вольностью. Пожалуй, евреи первыми нарушили это древнее взаимное признание разных вер; и этот еврейский вирус все еще силен в христианстве. Весь мир должен считаться с нашими тапу, иначе мы заскрежещем зубами.

Перевод с английского Дмитрия Вознякевича