"Великий Эллипс" - читать интересную книгу автора (Вольски Пола)

XVII

Было уже темно, но уличные фонари, казалось, освещали даже самые потаенные уголки Юмо Тауна. Каслер Сторнзоф направлялся по устланному богатыми коврами коридору «Королевы алмазов», к своему люксу № 303. Неохотно, но без колебаний он постучал, услышал знакомый голос, приглашавший его войти, открыл дверь и вошел в роскошную гостиную, окутанную сигаретным дымом.

Грандлендлорд Торвид Сторнзоф в безупречном смокинге возлежал на парчовой кушетке. Перед ним на низеньком столике стояли хрустальная пепельница, финифтевая коробочка с сигаретами, пара бокалов и серебряное ведерко со льдом, в котором утопала элегантная бутылка черного стекла. В дальнем углу комнаты сидела, съежившись, девочка лет одиннадцати-двенадцати с молочно-белыми волосами и огромными глазами.

— А, племянник, — кивнул Торвид с подобающей любезностью, — наконец-то прибыл. Я ждал тебя на прошлой неделе.

— Разные обстоятельства задержали, грандлендлорд, — ответил Каслер. — Последнее из них — нас блокировали в протоках Яга-Та'ари. Пароход, на который посадил меня действующий правитель Ксо-Ксо Янзтоф, остановили, и я вынужден был нанять крукику-тчо и ехать на нем через леса Орекса.

— Крукику-тчо — это местная достопримечательность наподобие огромной крысы, не так ли?

— Почти точное описание.

— Какой творческий подход к решению проблемы. Любой никудышный стратег на твоем месте приказал бы туземцам открыть проход, но ты презираешь прямой путь и выбрал крысу. Не могу не признать твою оригинальность.

Каслер успел отвыкнуть от этой навязшей в зубах знакомой манеры вести разговор и ничего не ответил.

— Полагаю, твои страдания во время такого занимательного путешествия заслуживают награды, — Торвид одарил его ледяной улыбкой. — Юмо Таун не последняя дыра. Здесь есть где и чем развлечься. — Как будто вспомнив о присутствующей здесь девочке, он бросил взгляд в угол, где она сидела. — Все на сегодня. Можешь идти, — бросил он ей.

Девочка пулей вылетела из номера.

— Казино — более или менее, — продолжал грандлендлорд — одна-две актрисы в Королевском театре достойны внимания. Мы начнем с ужина, племянник, здесь можно найти отличные телячьи котлеты. Совершенно в имперском стиле, ну а потом уже перейдем к развлечениям.

— С вашего разрешения, я поужинаю и пораньше лягу спать, — ответил Каслер. — Мне нужно встать на рассвете, чтобы отправиться в Дасанвиль. Я не знаю, как туда можно добраться и утром мне потребуется время, чтобы найти наилучшее средство.

— Тебе не надо беспокоиться. Все уже устроено. Для тебя зарезервирована лучшая лошадь в конюшне Лунун на улице Орхидей. На этой лошади ты доедешь до гостиницы, что на полпути к перевалу Юмо-Дасун, там поменяешь свою лошадь на свежую, такую же породистую и резвую. Выедешь завтра утром и будешь в Дасанвиле послезавтра во второй половине дня. Более быстрого способа туда добраться не существует. Пока обстоятельства задерживали тебя, у меня появилось довольно много времени, чтобы проверить и сравнить все транспортные средства и пути сообщения.

— Благодарю. Я вам очень обязан, грандлендлорд.

— Пустяки, племянник. Как приедешь в Дасанвиль, сразу направляйся в гостиницу «Портовая», там для тебя забронирован номер. На следующее утро ты отправишься в Авескию на грейслендском транспортном пароходе «Победоносный»: его капитан, равно как и я, с нетерпением ждет, когда ты поднимешься на борт. Эту маленькую любезность оказал нам главнокомандующий Гонауэр, который командует оккупационными войсками в этом регионе и чей отец оказался моим старым школьным приятелем.

— Вы основательно здесь поработали.

— Такая уж у меня привычка. Уверяю тебя, племянник, я все готов для тебя сделать — мои усилия просто необходимы, если принять во внимание твое очевидное нежелание отвечать тем требованиям, которые предъявляет тебе твое положение.

— Я не буду притворяться, что не понимаю, какой смысл вы вкладываете в эти слова, — Каслер Сторнзоф вспомнил, как их учили волевым усилием сдерживать внезапные приступы гнева. — Наши представления о необходимости ваших усилий кардинально расходятся, хотя я думаю, вы согласитесь, что дебаты по этому поводу бессмысленны. Поэтому, доложив о своем прибытии, как вы просили, я желаю вам хорошо провести вечер и на том удаляюсь.

— Минуту. Не будешь ли ты так любезен оказать мне услугу и побыть со мной еще немного?

— Как пожелаете, грандлендлорд.

— Тогда садись.

Каслер повиновался.

Торвид взял элегантную черную бутылку и, наполнив бокалы, протянул один племяннику:

— Это касчиа — аперитив местного производства, удивительно хорош. Полагаю, принципы Ледяного мыса не ограничивают твои напитки только холодной водой?

— Не ограничивают.

— Тогда это не будет насилием над твоим мировоззрением, если мы выпьем за здоровье императора?

— За здоровье императора, — Каслер совершенно спокойно пропустил мимо ушей укол дяди, поднял свой бокал, чокнулся и выпил.

Торвид отставил бокал в сторону.

— А теперь я хочу, чтобы ты представил мне полный отчет о своих действиях с того момента, как ты покинул Эшно.

Каслер кратко рассказал о своем путешествии, опустив те моменты, которые скорее всего вызвали бы негодование его слушателя.

Торвид слушал задумчиво и молча и только в конце обронил:

— Похоже, ты провел слишком много времени в компании своих вонарских противников.

— Так уж случилось, грандлендлорд.

— Да неужто? Ты уверен, что это случайность? Я не исключаю, что здесь сработало обаяние этой стройной маленькой актрисульки-балерины-читательницы лекций, как хочешь ее назови. Как ее зовут, опять забыл, — Ла Фэр?

— Дивер, — коротко поправил Каслер.

— А, да, конечно. Какой-то шарм, хотя и буржуазный, в ней, несомненно, есть, но ее значение невелико, и я не могу не подозревать, что в дело пущены более мощные силы воздействия. Я имею в виду другого вонарского путешественника.

— В'Ализанте? А он чем плох?

— Бывший Благородный, представитель лучшей и старейшей крови, титулованный сеньор, но власть в его стране принадлежит сегодня демократам и крестьянам. Богатый, образованный и утонченный, с хорошими связями. Одним словом, влиятельная персона, человек, имеющий личный интерес, чтобы стоять на защите национального status quo. Как раз такой типаж, скорее всего, в данный момент привлечет внимание отчаявшегося Министерства иностранных дел Вонара. Если помнишь, я советовал тебе в Эшно повнимательнее изучить своих соперников по гонкам; некоторые из них, вне всякого сомнения, являются агентами своих многоуважаемых правительств. Было бы хорошо, если бы ты рассматривал маркиза в'Ализанте в этом свете, а следовательно — как потенциальную угрозу грейслендским интересам в Нижней Геции.

— Мало доказательств в поддержку вашей версии, — заметил Каслер. — Я провел достаточно много времени в обществе этого вонарца, и он ни разу за все это время не предпринял попытки помешать мне, тем более вывести меня из гонок. Напротив, честно говоря, он несколько раз спас мне жизнь.

— Он втерся к тебе в доверие, это слишком очевидно.

— Да с какой целью? Если бы не вмешательство в'Ализанте, я бы уже в Эшно выбыл из гонок.

— Вонарцы не так просты, как кажется, племянник. Я думаю, пока не пришло время, они не будут вызывать на себя гнев империи, хотя затаились они ненадолго. Убрать тебя из гонок — не прямая цель маркиза в'Ализанте, ему просто нужно тебя победить, и лучше всего сделать это честно и открыто. Поэтому он просто держит тебя в поле зрения и ждет благоприятного случая.

— Это домыслы, грандлендлорд.

— Это предвидение, племянник. Если не ошибаюсь, я уже обращал твое внимание на преимущество первого удара.

— Не ошибаетесь.

— И?..

— Я прислушаюсь к вашему мнению и подумаю на этот счет. Долг требует того же.

— Долг требует большего! Ты, похоже, намерен не замечать истинного положения вещей.

— Позвольте мне убедиться, что я правильно вас понял. Вы советуете мне нанести удар первым — другими словами, удалить или парализовать спортивного соперника, то есть Гирайза в'Ализанте, которому я лично обязан?

— Оставь, эти детские разговоры о спортивном сопернике и личном долге начинают действовать мне на нервы. Ты — солдат, и перед тобой — враг. Все очень просто. Ты солдат Грейслендской империи? Ты Сторнзоф? Если так, то ты должен сделать то, что должен. Во имя империи.

— Во имя империи, — повторил Каслер, и продолжал, как казалось, совершенно не к месту: — Грандлендлорд, я расскажу вам о том, что видел по дороге в этот отель перед нашей встречей. Вторая половина дня, жара невыносимая. Я иду по улицам и думаю о своем, не обращая внимания на жару. И вот я подхожу к площади в конце улицы Иив, где собралась приличная толпа. На стенах зданий вокруг площади — копоть от пожаров и выбоины от пуль, несколько недель назад здесь было завершающее избиение последних энорвийских и туземных защитников Юмо Тауна. В центре площади возвышается эшафот со столбом и плахой. Отряд грейслендских солдат стоит вокруг эшафота.

Из финифтевой коробочки Торвид достал сигарету. Закурил и продолжал слушать — молча.

— Там что-то готовилось, — продолжал Каслер, — и я остановился посмотреть. Очень скоро к эшафоту подкатила телега, в которой сидели одетые в форму констебли, охранявшие заключенного. Им был голый ягарец, которого вытащили из телеги и передали в руки нашим соотечественникам. Громко зачитали приговор и обнародовали преступления осужденного. Оказалось, это был просто рабочий с алмазных копей, и его вина заключалась в том, что он сбежал со своего места работы, то есть нарушил старый энорвийский закон, который, несмотря на установление грейслендского правления, остался в силе. Более того, побег этого ягарца рассматривался как двойное преступление. Наказание, закрепленное законодательством, предполагает как битье кнутом, так и отсечение частей тела. Наказание виновного исполняли грейслендские солдаты на глазах собравшейся публики, — Каслер рассказывал без эмоций, спокойно. — Туземца привязали к столбу и били кнутом, пока спина не стала красной от крови. Затем его подвели к плахе, где грейслендский сержант топором ампутировал этому преступнику правую ступню — необходимая операция, чтобы отбить у него охоту к дальнейшим путешествиям. Рану прижгли раскаленным железом, и преступника — уже в бессознательном состоянии — снова погрузили на телегу и увезли. Полиция и военные разошлись, толпа рассеялась, а я направился к гостинице «Королева алмазов». — Каслер замолчал.

— Ну и что? — спустя какое-то время потребовал продолжения Торвид. — Что ты хотел этим сказать?

— А разве не ясно?

— Я подозреваю, ты собираешься окунуться по горло в трясину сентиментального чувства вины и надеешься и меня утянуть в эту сладкую мерзость.

— Вы говорили о служении империи, — Каслер очень аккуратно подбирал слова. — Это первейший долг нашего Дома испокон веков. Требует ли этот долг слепого повиновения и безрассудной преданности? Если так, то мы, Сторнзофы, добровольно превратили себя в рабов.

— Это еще что такое? — нахмурившись, Торвид потушил сигарету.

— Наша система дала глубокую трещину, — обдумывая слова, ответил Каслер. — У меня не было возможности признать этот факт во время моего уединения на Ледяном Мысе, но я смог воочию увидеть это, будучи солдатом на войне. В течение последних недель, однако, я оказался в мире, где истинное положение вещей нельзя не заметить. Несовершенство структуры империи так очевидно, что только последний глупец может не замечать этого и только лицемер или трус откажется признать это. Я — Сторнзоф, и к тому же Разъясненный, и, как и вы, свято верю в необходимость служения отечеству. Но сейчас я прошу вас, как ваш племянник и член Дома, понять, что мы истинно служим Грейсленду лишь в том случае, когда стараемся исправить величайшие изъяны империи.

— Понимаю, — Торвид помолчал, казалось, обдумывая ответ. Когда он вновь заговорил, голос его звучал непривычно сдержанно. — Ты задал мне вопрос как член Дома, от имени Дома я тебе и отвечу. Действительно, по-другому я и не могу, может быть, в этом проявится слабость. Но ты старший сын моей сестры и мой троюродный брат, поэтому, несомненно, ты — Сторнзоф, самая благородная кровь Грейсленда, и я не могу забывать об этом. Поэтому я скажу тебе следующее. Твои вопросы и опасения — следствие юношеской нерешительности, только и всего. Я скажу даже больше: подобного рода сомнения и приступы малодушия лишали и меня трезвости мысли, когда я был мальчиком. Я слишком задумывался о проблемах совести. Нерешительность парализовала мою волю. С почти фанатичным упорством я уверял себя, что не представляю ценности для страны и императора. Но, слава богу, я не зашел слишком далеко и признал свою ошибку. Мои глаза открылись, и я понял, что человек не может служить своей стране, если ум и сердце не нашли согласия. Он должен отдать себя служению полностью, без остатка, в противном случае он будет не просто бесполезным, но вредным — он станет помехой. Осознав опасность своих высокомерных сомнений, я по собственной воле отказался от них. Я, Сторнзоф, подчинился тому, что признал более значительным и важным, нежели мое «я» и мои личные интересы, тому, что важнее интересов нашего Дома, — мощи и славе Грейслендской империи. Я сделал это, потому что это нужно было Грейсленду, и это смирение высвободило во мне силу, которую не победить. И сейчас пришло время и тебе сделать то же самое.

Каслер вспомнил серые воды моря и серые небеса над ними — то, чем он жил всю жизнь. Казалось, они ушли далеко в прошлое. Он ничего не ответил.

— Ты молчишь, — Торвид пристально изучал племянника. — Знай, что я говорил с тобой о вещах очень интимных, о которых я мало с кем говорю, я сделал это только потому, что мы с тобой одной крови и связаны самыми крепкими из земных уз, несмотря на все наши различия. Я протянул тебе руку, и это — не пустяк, который можно игнорировать. Ты понимаешь меня?

— Да, грандлендлорд, — ответил Каслер. — Я понимаю вас лучше, чем когда-либо.

— Сэр, скажите, пожалуйста, который час? — спросила Лизелл по-грейслендски.

Пропустив мимо ушей ее вопрос, караульный втолкнул в клетку вновь поступившего пьяного, закрыл дверь на ключ и повернулся, чтобы уйти.

— Пожалуйста, сэр, — настойчиво взывала Лизелл, — будьте так добры, скажите, сколько мы уже здесь сидим? Здесь нет часов, нет окон, чтобы определить по солнцу и…

Караульный молча вышел из камеры, и дверь за ним закрылась.

— Ну почему же они не отвечают? — воскликнула она в отчаянии. — Я только спросила, который час, он что, умрет, если ответит?!

— Ничтожный деспот не упустит ни одной возможности, чтобы продемонстрировать свою власть, — ответил ей Гирайз.

— Ненавижу их. Они — злобные идиоты.

— Полностью с тобой согласен, но негодование не исправит положения. Только здоровье расстроит.

— Спасибо, доктор в'Ализанте. Как ты думаешь, сколько мы уже здесь потеряли времени?

— Не знаю, но думаю, что сейчас вторая половина дня, значит — около суток мы уже здесь.

— Сутки потеряны, это невозможно, я не переживу! Это энорвийское вонючее дурачье разрушает все наши планы! Так мы проиграем, и только по их вине! О, я готова задушить кого-нибудь!

Парочка забулдыг, слышавших ее выступление, засвистела и заулюлюкала.

— Лизелл, пожалуйста, успокойся, — устало попросил Гирайз. — Если тебе безразлично твое собственное здоровье, то пожалей хотя бы мое. У меня от этого начинает голова болеть.

— О, извини, — она немного подумала. — Правда, прости меня. Я, должно быть, страшно испортила тебе жизнь.

— Не приписывай себе заслуги энорвийской полиции.

— Да, пользы от меня мало. Я постараюсь быть более терпеливой, я постараюсь быть тихой и спокойной. Это очень трудно, но я постараюсь.

— Интересно.

— Что?

— Я никогда не слышал от тебя таких слов и даже не думал, что ты можешь такое произнести. Ты намного изменилась за эти годы.

— Надеюсь, не в худшую сторону.

— Вовсе нет.

— Да, могу себе представить, каким чудовищем я была.

— О, ты была очаровательным чудовищем.

— А-а, — она не могла понять, то ли это комплимент, то ли оскорбление. — Ты знаешь, ты тоже изменился. Гирайз в'Ализанте, которого я знала шесть лет назад, никогда бы не стал утруждать себя, а тем более рисковать своей свободой ради какого-то сбежавшего рабочего.

— Утруждать себя? Я просто был твоим переводчиком, не более того.

— Гораздо более того, — она благоразумно понизила голос.

— Ты спас того несчастного туземца. Без тебя ему бы не удалось убежать. Я видела, как ты сделал подножку констеблю, и я знаю, что ты сделал это специально.

— Констеблю? — Гирайз пожал плечами. — Он просто очень неуклюжий малый, это действительно было недоразумение. Я, насколько тебе известно, консервативный приверженец традиций и никогда осознанно не нарушал закон.

— Это, конечно, так. Но время идет, и я начинаю понимать, чем же на самом деле является ваша консервативная светлость.

Она сдержала слово. Она старалась быть терпеливой, старалась быть тихой и спокойной. Медленно ползло время. От духоты некуда было деться, пьяные пели песни и блевали, мухи летали тучами, но она молча сносила все эти ужасы. Некоторое время она лежала с закрытыми глазами на своем лежаке, надеясь найти облегчение во сне, но мухи жужжали и кусали влажную плоть, неизвестные бескрылые насекомые упивались ее кровью, а в голове роились беспокойные мысли, и сон не приходил. Поднявшись на ноги, она принялась расхаживать по замкнутому пространству своей клетки, но физическая активность только распаляла умственную деятельность. У нее перед глазами стояли ее соперники, которые изо всех сил спешат к Авескии. Она не могла переносить такую несправедливость. Возмущение, разочарование и растущее отчаяние жгли ее каленым железом.

Разговор с Гирайзом помог бы освежить и прочистить мозги, но ему каким-то образом удалось уснуть, и она не хотела его беспокоить. Говорить с пьянью она не желала.

Время, казалось, остановилось, хотя в реальном мире — в том, что простирался — время шло, и там, наверное, уже наступил вечер, поскольку в безвременье появился караульный и начал раздавать арестантам ужин — кусок хлеба и воду. Вначале он обошел мужчин, а в последнюю очередь подошел к клетке, в которой сидела Лизелл, остановился и с близкого расстояния принялся внимательно и неспешно ее разглядывать.

Караульный был среднего роста, с незапоминающейся внешностью: круглое загорелое лицо, густые черные волосы, торчащие во все стороны упругими кольцами. Очевидно, он не верил в благотворное воздействие воды и мыла — даже в царящем в камере участка зловонии мерзкий запах его тела бил в нос.

— Пожалуйста, сэр, — Лизелл обратилась к нему по-грейслендски, без особой надежды на успех, — будьте так любезны, скажите, который сейчас час?

— Шесть, — к ее удивлению ответил караульный.

— Будьте добры, позвольте нам, пожалуйста, поговорить с капитаном.

— Капитан вернется послезавтра. А может, послепослезавтра.

Он обдал ее своим отвратительным дыханием, и она едва не попятилась назад.

— Сегодня не поступило заявлений об украденных деньгах? — спросила она.

— Нет еще.

— И не поступит, потому что и деньги, и паспорта действительно наши. Мы невиновны, мы ничего плохого не сделали. — Его лицо не изменилось, и она поспешно добавила: — Нас задержали по недоразумению. Мы очень просим дать нам возможность доказать это.

Он пожал плечами, кинул ей через сетку ломоть хлеба и скомандовал:

— Кружку давай.

Она нагнулась, чтобы подать ему жестяную посудину, а он следил за каждым ее движением. Она протянула через сетку кружку, и он наполнил ее из бутыли с длинным горлышком. После чего остался спокойно стоять, в упор рассматривая ее.

— Мы не воры, потому что ни у кого ничего не украли, — продолжала убеждать Лизелл. — Мы просим о справедливости, вот и все.

Еще какое-то время он не спускал с нее глаз, затем молча повернулся и ушел.

Лизелл сделала маленький глоточек из жестяной кружки. Вода была теплой и явно кишела микробами. Она боялась ко всему прочему подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию, но банальная жажда победила благоразумные меры предосторожности. Она немного смочила водой рот, затем отставила кружку в сторону и подняла с грязного пола хлеб. Ломоть был сырой и местами покрытый зеленой плесенью. Она сморщилась и едва сдержалась, чтобы тут же не выбросить ломоть обратно из клетки. Когда невозможно будет терпеть голод, она съест свой ужин — сырой, плесневелый хлеб.

Она положила хлеб рядом с водой и снова растянулась на лежаке. Надежда уснуть была слабой. Мухи все так же надоедали, а мысли не умещались в голове. Они хаотично скакали, наперегонки с ними скакали кровососущие паразиты, ей было жалко себя до слез, и неожиданно, к ее ужасу, горячие слезы обожгли лицо. Только не здесь, только не сейчас, когда она лежит на виду у караульных, пьянчуг и, что хуже всего, на глазах у Гирайза. Она не хотела, чтобы он видел ее плачущей, она не хотела, чтобы ее слезы хоть кто-нибудь увидел, и в особенности он. Но слезы струились, не подчиняясь ее воле, стекали по вискам и запутывались в волосах. Лицо сморщилось, и резкий, непроизвольный всхлип выдал сдерживаемые рыдания.

Отвернувшись к стене, она руками закрыла лицо. Слезы лились неудержимым потоком, но она плакала беззвучно. Наконец буря эмоций улеглась, оставив на поверхности распухший нос и боль в голове. Нос сопел, и, немного стыдясь себя, она украдкой вытерла его рукавом. Она не осмеливалась поднять голову и посмотреть через плечо. Даже если ее грехопадение заметили, даже если за ней наблюдают, она не желает об этом знать.

Голова горела и была такой тяжелой, что не поднять. Бурные беззвучные рыдания утомили ее. Она закрыла распухшие веки и вскоре уснула, несмотря на духоту, вонь и клопов.

Она не поняла, что разбудило ее — звук ли шагов возле клетки, чужой ли пристальный взгляд. Неожиданно ее глаза широко распахнулись. Она знала, где находится, и инстинкт подсказал ей, что она проспала несколько часов. Она также знала, не поворачиваясь, что кто-то стоит у входа в ее клетку и заглядывает внутрь, и знакомый едкий запах выдал неизвестного. Она лежала тихо, рассматривая стену. На камень отсветом ложился слабый желтоватый свет, из чего она заключила, что одиноко свисающая с потолка лампочка освещает камеру. Она слышала жужжание ночных насекомых, заливистый храп пьяных из соседней клетки и еще что-то. Вонючий ночной караульный стоял за ее спиной на расстоянии каких-нибудь пяти-шести футов и молча взглядом сверлил ей спину. Может быть, он подумает, что она крепко спит, ему надоест просто так пялиться, и он уйдет.

Но он не уходил.

Она услышала позвякивание ключей, щелчок замка и скрип открывающейся двери. Он вошел в клетку и закрыл за собой дверь на ключ. Притворяться спящей больше не было смысла. Она села на своем лежаке и спокойно уставилась на него.

Ничем не примечательный, обыкновенный мужчина, фиксировало ее сознание. Ни одной отличительной черты, только запах, можно сказать, человек-пустое-место. Секунду он стоял, глядя на нее, как будто ждал вопросов, требований или даже попытки сбежать. Она не двигалась и ничего не говорила, и наконец он пробормотал по-грейслендски:

— Вас плохо обыскали во время ареста. Они не выполнили всю процедуру, У вас может быть оружие. Нужно обыскать.

— У меня нет оружия, — ответила Лизелл.

— Вас нужно обыскать, — повторил он настойчиво. — У преступников бывают тонкие лезвия, удавки, проволока, они их на себе прячут, под одеждой. Снимите одежду.

— Не сниму, — ответила она с деланным спокойствием. Но сердце у нее колотилось, во рту пересохло, и страх пронизал каждую клеточку ее тела.

— Разденься, — посоветовал караульный, — а не то я сам раздену.

— Только прикоснись ко мне, и я позову на помощь, — предупредила она.

— Кричи, сколько хочешь, здесь никто не услышит. Я один дежурю, я за все отвечаю. До утра главный здесь — я. И ты будешь мне повиноваться.

Она отрицательно затрясла головой, и он неожиданно набросился на нее. Он кинулся так быстро, что не было времени увернуться, да и пространство клетки не позволяло. Одной рукой он сжал ей запястье, и ее правая кисть оказалась парализованной, а вторая его лапа рванулась к вороту ее бизакской туники. Он сильно дернул, и тонкая ткань разорвалась от горловины до пояса, показалась нижняя сорочка. Непроизвольно у нее вырвался крик, и все в камере проснулись. Пьяные, уже немного протрезвевшие, завозились и забормотали, Гирайз сел на своем лежаке, посмотрел в сторону ее клетки и тут же вскочил на ноги. Пальцы ночного караульного вцепились в лиф ее сорочки. Он дернул, но ткань не поддалась. Сжав левый кулак, Лизелл, извернувшись, треснула караульного по голове. Он пробормотал что-то по-энорвийски и ударил в ответ. Инстинктивно она быстро отвернула голову, и его кулак лишь слегка задел ей челюсть. Она отпрянула, но он подтянул ее к себе. Его рука залезла под лиф сорочки, он схватил ее грудь и похотливо стиснул ее. От боли она закричала. Полоснув его по лицу ногтями свободной руки, она растопырила пальцы и ткнула ему в глаза. Он зашипел и отпрянул. Выдернув свою правую руку, она освободилась и подлетела к двери клетки, но напрасно она дергала и трясла ее. Она кричала изо всех сил, звала на помощь, до нее смутно доносилось, что Гирайз тоже что-то кричит, горланили и пьяные, но дверь клетки оставалась прочно закрытой. В кабинете участка или действительно больше никого не было, или те, кто там находился, не обращали внимания на поднявшиеся крики.

Обхватив ее рукой за талию, ночной караульный оттащил ее от двери. Она толкала его локтем в ребра, затем, вывернувшись и оказавшись к нему лицом, попыталась ударить коленкой в пах. Ослабив захват, он сделал обманное движение и влепил ей пощечину. Удар отозвался в голове болью, в глазах потемнело, и она закачалась. Толкнув ее на лежак, он навалился сверху и раздвинул ей ноги. Рукой он шарил по телу, пытаясь найти промежность, но неожиданно наткнулся на препятствие — бизакскую юбку-брюки и выплюнул энорвийское ругательство. Его рука вернулась к талии и дернула за шнурки, второй рукой он стискивал ей горло.

Она задыхалась, красные точки вспыхивали на внутренней стороне закрытых век, в груди жгло, от удушья, и, несмотря на все это, она чувствовала вонь его плоти и смрад его дыхания. Они, казалось, заполняют всю вселенную. В ушах странно звенело, и где-то далеко-далеко все еще слышался голос Гирайза.

Шнурки юбки-брюк запутались в узел, караульному ничего не оставалось, как пустить на распутывание узла обе руки, и ее шея освободилась. Он оседлал ее, стоя на коленях и, пока распутывал узел, стиснул ногами ее бедра, словно тисками. Она снова могла дышать, и руки ее были свободны. Вцепившись обеими руками ему в волосы, она притянула его голову к себе и впилась зубами сбоку ему в шею, почувствовав, как ее рот наполнился кровью.

Взвыв от неожиданной боли, караульный отскочил, и она сползла с лежака. Он мгновенно пришел в себя и с перекошенным от злобы лицом набросился на нее. Она пыталась увернуться, но клетка была очень тесной. Он сгреб ее, она отчаянно сопротивлялась. Сцепившись, они как в танце кружились по клетке, натыкаясь на сетки, огораживавшие клетку Лизелл.

Мелькнул баклажанного цвета рукав, и рука, змеей проскользнув в ячейку сетки, обвилась сзади вокруг шеи караульного. Гирайз стиснул захват, пережимая ему дыхательное горло, тот начал задыхаться и ловить ртом воздух. Его руки ослабли, Лизелл вырвалась и отскочила.

Караульный поднял руки, тщетно пытаясь дотянуться до крепкой руки, которая душила его. Рот его широко раскрылся, глаза выпучились, лицо налилось кровью.

Картина не могла не радовать Лизелл, но она не хотела, чтобы ее защитник превратился в убийцу.

— Гирайз… — попробовала она позвать, не вполне уверенная, что он услышит ее за хриплыми воплями пьяных арестантов.

Глаза караульного закатились, он прекратил сопротивление и безвольно повис. Гирайз ослабил хватку, но не отпустил.

— Лизелл, ключи, — приказал он, его голос был невероятно спокоен, даже безразличен.

Она метнула в него недоуменный взгляд и бросилась выполнять его приказ. Преодолев отвращение, она приблизилась к караульному и начала ощупывать его карманы. Гадкий запах бил в нос. Задержав дыхание, она продолжала искать и вскоре нашла стальное кольцо, на котором позвякивало около дюжины ключей.

С ключами она подошла к двери и принялась подбирать нужный. Руки тряслись, от нетерпения она стала неловкой. Она никак не могла попасть ключом в отверстие и неожиданно выронила всю связку. Нагнувшись за ней, она даже не осознавала, что шепчет: «Простите, простите меня».

— Ты все делаешь как надо, — успокаивал ее Гирайз все тем же удивительно спокойным и естественным голосом.

Хотя они и говорили спокойно, их все же подстегивало присутствие караульного, он как раз в этот момент начал хрипеть и возиться. Схватив его за волосы, Гирайз резко ударил его головой о железную сетку, и караульный снова отключился.

Наконец-то она нашла нужный ключ. Дверь со скрипом открылась. Выскочив из клетки, Лизелл заперла за собой дверь. Гирайз отпустил караульного, и тот, издав жалобный стон, сполз на пол. Она подбежала к клетке Гирайза и открыла ее тем же ключом, что и свою.

Освободившись, они поспешили к выходу. Пьяные завопили, и Лизелл через плечо бросила на них взгляд. Она вопросительно взглянула на Гирайза, он покачал головой. Она согласилась: он прав, орава освобожденных арестантов разбредется по окрестностям и, вне всякого сомнения, привлечет нежелательное внимание.

Кабинет был пуст, как и следовало ожидать. Сердце Лизелл сильно билось; когда она подняла задвижку, дверь со скрипом открылась, и она заглянула в образовавшуюся щель. Видимая часть комнаты была пуста: голый деревянный пол, письменный стол, стул. Никаких караульных в хаки, никаких констеблей. Она открыла дверь, шире, и они проскользнули внутрь.

— Стол, — произнес Гирайз.

— Окна, — ответила она.

Пока он регулировал жалюзи, чтобы скрыть освещенную комнату от постороннего взгляда из темноты, она подбирала ключ к верхнему ящику письменного стола. Ящик открылся, там лежали конфискованные паспорта и портмоне с нетронутым содержимым. Она протянула Гирайзу его вещи, свои же поспешила спрятать в карман юбки-брюк. Опустив при этом глаза, она увидела, что ее туника разорвана от ворота до талии и широко распахнута, открывая нижнее белье. Но сейчас это никак нельзя было исправить. Она поспешно засунула свободно свисающий конец разорванной туники в ворот нижней рубашки — хоть как-то прикрылась.

Гирайз сквозь щели жалюзи выглянул на улицу.

— Все чисто, — сообщил он.

С превеликой осторожностью открыв входную дверь, они очень тихо покинули караульный участок на Западной улице.

На улице воздух, спертый и душный, показался Лизелл чудесно свежим. Она жадно и глубоко вдохнула. Западная улица была тиха и пустынна, ставни магазинов опущены, окна темны. Беспризорный кот крадучись перебегал из одной тени в другую, воздух вибрировал от пения бесчисленного множества насекомых, но это были единственные признаки активной жизни.

Несколько минут они почти бежали по лабиринту незнакомых улиц незнакомого города, и только когда между ними и караульным участком пролегло значительное расстояние, они позволили себе замедлить шаг и обменяться парой фраз.

— Интересно, который сейчас час? — спросила Лизелл.

— Глубокая ночь. Часа два до рассвета, наверное, осталось.

— Как ты думаешь, после смены караула, когда они обнаружат, что мы сбежали, они пустятся за нами в погоню?

— Учитывая обстоятельства, да. Я не хочу тебя пугать, но лучше смотреть фактам в лицо.

Да. Факты. Первое — она втянула его в эту неприятность. Второе — если бы не ее импульсивность, он бы сладко спал в каком-нибудь роскошном отеле. Третье — если бы он не ввязался в поединок с блюстителями порядка, то со всем этим ей пришлось бы разбираться одной. Вслух же она сказала:

— Нас легко будет найти. Грязный, небритый вонарец в рубахе баклажанного цвета, которая к тому же ему мала, и рыжеволосая вонарка с разбитым лицом и в разодранной одежде, из-под которой все нижнее белье торчит наружу.

— Разбитое лицо? Эта свинья…

— Да, пару раз он мне хорошо съездил, — спокойно сообщила Лизелл. — Но я в порядке, да и ты отплатил ему сполна.

— Дай-ка я посмотрю, — остановившись в свете уличного фонаря, он осмотрел ее лицо. — Моя бедная Лизелл. Он поставил тебе синяк под глазом. Да не один. И губа рассечена. Я бы убил его, если бы это можно было себе позволить.

— Но мы не можем себе этого позволить.

— Мы найдем тебе доктора.

— Не надо. Я не умру от пары синяков. Это — такой пустяк по сравнению с тем, что могло бы случиться, если бы тебя там не было. — Она замялась, но потом продолжала с некоторым усилием. — Я всегда считала, что могу постоять за себя. В большинстве случаев могу. Но оказывается, не всегда. Сегодня мне потребовалась помощь, потребовалась позарез. Ты спас меня, и я очень благодарна тебе за это, хотя мои слова несравнимы с тем, что ты для меня сделал.

— Напротив, наши очки уравнялись, — мягко ответил Гирайз. — Ты не представляешь, как мне было неуютно осознавать, что только твои знания и опыт спасли мне жизнь, когда мы попали к Блаженным племенам. Тогда ты спасла меня, и мое самолюбие не давало мне покоя, но сейчас оно успокоилось.

Она непроизвольно улыбнулась. Верь, что господин маркиз говорит правду. Верь ему — и точка. Но его преданность дорого ему стоила. Если бы она могла позволить себе принять такую цену!

— А сейчас нам нужно принять несколько решений, — сообщил Гирайз. — Спать нам сегодня не придется, отоспимся, когда представится возможность. Как только рассветет, мы должны найти экипаж, который доставит нас в Дасанвиль. Если быстро мы ничего не найдем, то придется обследовать все конюшни, где дают лошадей напрокат. Но будет разумно, прежде чем мы этим займемся, изменить нашу внешность. Если мы переоденемся в цивилизованную одежду, а я сбрею бороду, то мы будем практически неузнавае…

— Еще как узнаваемы, — спокойно перебила Лизелл, — и ты знаешь это. Мы и поодиночке достаточно заметны. Ну, а когда мы вместе, нас невозможно не заметить. — Он молчал, и она продолжала: — Полиция будет искать мужчину и женщину, и они, вероятнее всего, найдут нас в ближайшие часы, если мы не разделимся. Мы должны сделать это прямо сейчас.

— Исключено. Ты думаешь, я оставлю тебя одну ночью на какой-то улице в незнакомом городе, когда местные констебли преследуют тебя?

— Конечно, потому что альтернатива для нас представляет еще большую опасность. После того, что мы сделали с ночным караульным, полиция, если поймает нас, не будет с нами любезничать. И они наверняка найдут нас, если мы приклеимся друг к другу, тебе это и самому хорошо известно, я вижу это по твоему лицу.

— Это просто рассуждения, к тому же пессимистичные. Где твой боевой дух? Мы вонарцы, и вместе мы перехитрим этих энорвийских колониальных болванов.

— Ну, они совсем не такие дураки, какими ты хочешь их представить. Послушай, я понимаю, что ты пытаешься защитить меня, но этот способ не подходит. Это только усиливает степень риска для нас обоих, и я не хочу стать причиной твоего…

— В любом случае этот вопрос не обсуждается, — перебил Гирайз. — Я не допущу, чтобы ты шлялась одна по городу, и поставим точку на этом.

— Не допустишь? Ты не допустишь?!

— Именно, и я не расположен обсуждать эту тему, сейчас у нас просто нет времени на эмансипированные глупости. С этого момента ты будешь вести себя осторожно и предусмотрительно, ты останешься со мной, и я больше ни слова не хочу слышать об этом.

— Очень хорошо, ты и не услышишь, — развернувшись, она мгновенно скрылась в темноте ближайшего переулка.

Она слышала, как он окликнул ее по имени, но только один раз: он не мог позволить себе тревожить тишину спящего Юмо Тауна. Он не осмелился кричать на всю улицу, но и не отступился. Он последовал за ней, она слышала его поспешные шаги, и, если бы он поймал ее, она вынуждена была бы тихо ему подчиниться, так как ее сопротивление привлекло бы губительное внимание.

Она ускорила шаг, в сознании промелькнуло — как нелепо, безумно неправильно, что она должна убегать и прятаться от Гирайза в'Ализанте от всех людей на свете. Но это нужно ради его блага, и ради ее собственного, и где-то в глубине, под спудом его кодекса чести бывшего Благородного, он должен понимать это. Она надеялась, что он не очень разозлится на нее за этот поступок.

Переулок кончился, и она оказалась на перекрестке пяти углов. Открылось четыре новых направления, она выбрала первое попавшееся, пробежала несколько футов и остановилась, спрятавшись в тени проема чьих-то дверей. Из своего укрытия, оставаясь невидимой, она видела всю площадь.

Гирайз выбежал из переулка и остановился, внимательно прислушиваясь. Звука шагов до него не долетало. Он заглянул во все четыре улицы, разбегавшиеся от него в разные стороны. Он постоял, раздумывая, и выбрал одну — неверную.

Она слушала, как затихали, удаляясь, его шаги. Вскоре они совсем стихли. Она осталась одна, совершенно одна, впервые за последние несколько недель, и тропическая ночь неожиданно показалась темнее, чем была на самом деле, и давила на нее, как ничто и никогда раньше.

Еще не поздно было изменить решение, она еще могла броситься за ним следом.

Нет.

Покинув свое убежище, она послала ему вдогонку мысленное послание: «Удачи. Береги себя. Я принесу тебе свои извинения, когда мы встретимся в следующий раз».

Где и когда это случится?