"Убийство в стиле ретро" - читать интересную книгу автора (Володарская Ольга)День третийПроснулась Лена в шесть утра — на целый час раньше обычного. Проснулась сама, не дождавшись звонка будильника, хотя раньше ее не могла добудиться даже любимая собака Дуля, которой иногда приспичивало в неурочный час. Лена тихонько вылезла из кровати, стараясь не разбудить Алекса, прошлепала в кухню. Спящая у плиты Дульцинея тихонько гавкнула, завидев хозяйку, но тут же уткнула морду в лапы и засопела. Что ж, раз даже собака не хочет мне составить компанию, значит, буду коротать время в одиночестве, — подумала Лена, включая чайник. Пока он закипал, она вяло размышляла о том, что не страдала бессонницей без малого двадцать лет, с тех пор, как вышла замуж за Алекса. До этого ее часто мучили страшные воспоминания, угрызения совести, приступы сумасшедшей любви, по этому она не могла спать, а только лежала с закрытыми глазами, орошая подушку слезами, но все изменилось, когда в ее постели обосновался Александр Бергман — он прогнул все тревоги и подарил Лене покой… И вот все изменилось! Спокойной, размеренной жизни пришел конец! Ее опять стали мучить воспоминания, угрызения и приступы сумасшедшей любви… — Леночка, — раздался за спиной сонный ото сна голос мужа. — Ты чего так рано? Елена помрачнела — она не хотела сейчас разговаривать с Алексом, а тем более не хотела объяснять «чего она так рано»: правду она не скажет, а врать мужу она не привыкла. — Иди ложись, — как можно мягче проговорила Лена, — я попью чаю и приду. — Она обернулась к мужу, стараясь улыбаться искренне, и добавила. — Честно— причестно! — Что-то случилось? — встревожено спросил Алекс, подойдя вплотную к жене и заглянув ей в глаза. — Все нормально, просто мне захотелось пить. — Ленка, хватит темнить, я тебя сто лет знаю… — Всего двадцать, не надо меня старить… — Что слу-чи-лось? — по слогам произнес он, все больше хмурясь. — Послушай, у меня умерла мать, я могу погрустить или нет? — довольно грубо воскликнула она. — Ты из-за этого грустишь? — Допустим. — Так из-за этого или нет? — Да, из-за этого. — Точно? — Это допрос? — нахмурилась Лена. — Нет, это вопрос. Я спросил «точно»? — Точно. — Хорошо, — хмуро кивнул он. — А то я подумал… — Что ты подумал? — Не важно… — Нет, ты скажи! — все больше кипятилась она, сама на себя удивляясь — за двадцать лет брака они ни разу серьезно не ссорились, и вот нате вам… Алекс сдвинул брови, должно быть его тоже удивила Ленина вспышка, но он не стал заострять на этом внимание, а, выдержав томительную паузу, сказал: — Я слышал, в столице объявился Серж Отрадов. Лена внутренне содрогнулась, но внешне никак свого волнения не выдала — думская закалка позволила выдержать удар. — И что из этого? — спокойно спросила она. — Я решил, что ты… — он как-то затравленно на нее посмотрел и смешался. — Что я с ним виделась? Он сжал губы и кивнул. — Где я могла с ним встретиться? Где? На похороны я не ходила, на оглашение завещания тоже! Где, Алекс? — Мало ли… — Господи, какая глупость! — выдохнула Лена. — Нет, это не глупость… Это дурное предчувствие… — Алекс схватил жену за плечи и ощутимо встряхнул. — Обещай мне, что ты не будешь с ним встречаться, даже если он этого захочет! Обещай! Не ради меня, ради себя… — Хватит, Алекс, мне больно… — Это мне больно, — хрипло прошептал он, еще крепче хватая ее. — Мне! Двадцать лет я сражаюсь с призраком! Двадцать лет пытаюсь отстоять право на свою любовь… Я из кожи вон лезу, чтобы моя девочка больше не страдала! И что же? Только я начал верить в то, что нашему браку больше ничто не угрожает, как этот … этот… — Нашему браку ничто не угрожает! — горячо зашептала Лена, причем, не понятно, кого она хотела своей горячностью обмануть: Алекса или себя. — Та моя любовь в прошлом! Я давным-давно перестрадала… Теперь у меня есть только ты… Не известно, поверил ли ей Александр, но он перестал судорожно сжимать ее плечи, и лицо его уже не походило на маску. — Хорошо, — кивнул он своей красивой головой. — Я тебе верю… — Спасибо… — Только запомни одно… — Он опять нахмурился, и около его губ появились скорбные складки. — Если я узнаю, что ты меня обманула… Я тебя не прощу! — Алекс, перестань, пожалуйста! — взмолилась Лена. — Ладно, разговор на больную тему закончен. — Он провел рукой по лицу, как бы стирая с него гримасу скорби, и мирно сказал. — Будем пить чай. — С пирожными? — Эх, была не была, с пирожными! Лена немного фальшиво рассмеялась и достала из холодильника свои любимые эклеры. Поставив их на середину стола, она уселась напротив мужа, подперла кулаками подбородок и постаралась сосредоточиться на его лице. Красивом, холеном, безупречном лице, которое не будило в ее душе никакого восторга… — Кстати, — встрепенулся Алекс, откусывая от эклера смачный кусок. — Почему ты в последнее время не берешь «Линкольн»? — Что? — сипло переспросила Лена, замирая с занесенным над тарелкой пирожным. — Раньше ты постоянно на нем ездила, но вот уже две недели, как ты его игнорируешь… — Он сломался, — выпалила она, поспешно возвращая эклер на поднос. — Разве? А, по-моему, он прекрасно бегал… — Вот и добегался. — Лена одним глотком выпила остывший чай. — Что-то там у него износилось, не знаю что, но мой шофер сказал, что надо его отогнать в сервис… — Но он стоит в гараже… — Значит, уже пригнали обратно, — скороговоркой выпалила Лена, и начала суетливо убирать со стола. — Ладно мне пора! — Еще нет семи, — удивился Алекс. — Куда ты собралась? — Пока приму ванну, пока оденусь, будет восемь, а к девяти мне надо быть в офисе, ко мне приедут с какого-то регионального телевидения… — Ну хорошо, моя неугомонная женушка, иди работай. — Алекс встал, потянулся и, чмокнув жену в лоб, направился в спальню. — А я пошел досматривать десятый сон. Пока! Как только он скрылся в спальне, Ленино лицо резко изменило свое выражение: из нарочито-спокойного оно стало испуганным, жалким, а вместо бодрой улыбки на губах появилась страдальческая гримаса. Боже, боже, боже! Алексу что-то известно! Неслучайно же он так настойчиво выспрашивал о «Линкольне»… А эти ненужные разговоры о Серже… Интересно, откуда он узнал, что Отрадов в Москве? Общих знакомых у них нет, точек пересечения тоже, но Алекс все же осведомлен о его приезде… Странно это! Очень странно! Лена сжала пальцами виски — от всех этих мыслей у нее начала побаливать голова. Она встала со стула, достала из аптечки анальгетик, выпила, запив таблетку ледяным соком. Стало немного лучше, не то от холодного напитка, не то от обезболивающего. Значит, можно идти в ванну, а потом собираться на работу. Но полежать в пенной водичке у нее не получилось: тревожные мысли одолевали ее и в ванной, по этому Лена лишь ополоснулась и помыла голову. Пока готовилась к выходу из дома размышляла о наболевшем: где Серж сейчас, не уехал ли, вспоминает ли ее или уже забыл. Странно, что он появился на кладбище, ведь он ненавидел Элеонору… Но он появился, а значит, у него были какие-то свои причины… Только какие? Зачем появился у гроба врага? Чтобы плюнуть на могилу? Или убедиться в том, что ведьма действительно умерла? Погруженная в эти мысли, Лена покинула квартиру. Неспешно спустилась по ступенькам на первый этаж. Миновала фойе. Распахнула подъездную дверь. Вышла на улицу. И нос к носу столкнулась с Сергеем Отрадовым. Всю утро и половину дня Аня потратила на то, чтобы убрать квартиру по-настоящему, или, как бы сказала внучка Элеоноры Григорьевны, расчистить Авгиевы конюшни. Мусора в бабусиной обители, действительно, накопилось предостаточно, не говоря уже о пыле и паутине, так что работы было полно. Но к обеду половина дел оказалась переделанной (осталось только выкинуть мусорные мешки, развесить новые шторы, застелить дорожки), и Аня решила перекусить холодными котлетами и вареным яйцом. Быстро сжевав обед, она вскипятила воду в своем новеньком чайнике, заварила чай и, взяв в руки красную кружку с дымящимся напитком, пошла в комнату. Пока жидкость остывала, Аня от нечего делать взялась листать бабусину книжку — читать ее она пока не собиралась, но намеревалась это сделать позже, как-никак в отпуске, времени будет вагон. Страницы книги переворачивались плохо, наверное, из-за слишком толстого корешка, это раздражало, по этому Аня залезла под него пальцем, чтобы проверить, не мешает ли что — вдруг картон отклеился от дерматина — и наткнулась на сложенный в несколько раз листок. Подцепив его ногтями, Аня потянула руку на себя. На свет божий показался аккуратно сложенный альбомный лист. Закладка что ли? Но почему не между страниц? Странно… Все еще не понимая, как лист оказался под переплетом, Аня развернула его. Вот что было написано в самом верху листа, а дальше шли другие слова, предложения и абзацы. Это было письмо, написанное нечетким отрывистым почерком старого человека. Неужели бабуся оставила весточку своей Анюте!? Вне себя от волнения, Аня углубилась в чтение письма. Прочитав это предложение, Аня не поверила своим глазам, по этому она вернулась на абзац назад и перечитала его вновь. Нет, она не ошиблась, в письме действительно было написано «ты моя внучка». Но это глупость какая-то! Как она может быть бабусиной внучкой? Как? Ее мать Шура Железнова не имела никакого отношения к аристократическому древу Шаховских-Ананьевых! Она была обычной деревенской бабенкой с дурными наклонностями и скудным умом… К тому же гулящая, пропащая… Тут Аню осенило. Мать могла родить ее от бабушкиного сына. Ведь Аня не знала, кто ее отец: ни одной черты его характера, внешности, ни единого факта биографии, не говоря уже об имени — наверняка, мамаша его тоже не знала, как она говаривала «кому-то подвалила, а кому не помню»… Неужели Шурка Железнова умудрилась подвалить… Эдуарду Петровичу? Боже, как он мог польститься на такую кошмарную бабу (пусть нехорошо так о матери, но от правды никуда не денешься: бабой она была кошмарной)? Разве что с пьяных глаз или большой голодухи. От всех этих мыслей у Ани закружилась голова. По этому она решила оставить размышления на потом, а теперь же вернуть к чтению письма. Да уж, — подумала Аня, отрываясь от письма. — Страсть матери к мужчинам была пагубной, потому что она иссушала ее не хуже алкоголя. Бесконечные любовные утехи, бесконечные скандалы, разборки, ревность, венерические болезни, аборты, все это изматывало ее, разрушало, убивало. И убило! Мать умерла в пятьдесят лет от сердечного приступа — в тот день ее бросил очередной любовник, и этого разрыва она не смогла перенести… Аня вытерла ладонью крупные горячие слезы, что непрерывно катились по щекам, и возобновила чтение. Удивленно моргая, Аня смотрела на ряд цифр. Это еще что такое? Шифр что ли? Но зачем эти игры в шпионов? А причем тут собаки, да еще дохлые? Зачем ей останки мертвого пса? Как написано в письме, для собственного блага? Ну уж это, извините, перебор… Пропустив строчку с глупым шифром, Аня перескочила на другую, первую в последнем абзаце. На этом письмо заканчивалось. Аня еще раз пробежала глазами по последнему абзацу, пробормотала: «прости и прощай», сложила лист, аккуратно разгладила и зачем-то засунула обратно за переплет. В голове был полный сумбур. На сердце камень. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, Аня была в полном восторге оттого, что бабуся оказалась ее настоящей бабусей, с другой, ей было горько, потому что узнала она об этом только сейчас… Еще ей не верилось, что написанное в письме правда, ведь она так привыкла считать себя сироткой — мать с детства твердила ей, что у нее не осталось ни одного живого родственника. Поумирали, говорила она, кто от пьянства, кто от болезней, кто от старости… И вот теперь оказывается, что у нее куча родных! Есть даже брат с сестрой… С ума сойти, брат с сестрой! Она всегда мечтала их иметь! Конечно, Фрося с Денисом ей страшно не понравились, и они приняли ее в штыки, но тогда-то они еще не знали о своем родстве… А теперь они могут подружиться! А еще у нее появился папа — Эдуард Петрович Новицкий. И пусть некоторые злые люди утверждают, что он бандит, она все равно будет его любить! Да, будет любить за троих: за себя и за его противных детей. Но сначала она должна узнать всю правду. И, чтобы узнать ее, она поедет не к старухе Голицыной, как советовала бабуся, нет, она сразу отправиться к Эдуарду Петровичу Новицкому. К своему отцу. Эдуард Петрович неспешно прохаживался по своему кабинету. Он только что поел, вот и ходил, потому что в каком-то Каринкином журнале прочитал, что после еды нельзя сразу садиться (а тем более ложиться), желательно подвигаться, чтобы пища быстрее переварилась и не отложилась в жир. Глупость, наверное, но Эдуард Петрович вот уже две недели придерживался этого совета — вдруг не глупость, вдруг поможет. Когда он в шестнадцатый раз пересек кабинет, дверь неожиданно распахнулась, но в помещение вместо секретаря ворвался некто в красном пуховике и шапочке с помпоном. — Это что еще такое? — рявкнул Эдуард, недовольно воззрившись на незваного гостя. Нежданный визитер тут же был вышвырнут из кабинета за шкирку, и вместо него на пороге нарисовался привычный Андрюха. — Эдуард Петрович, — возмущенно забухтел он, оттесняя незнакомца от двери своим мощным плечом. — Тут к вам какая-то ненормальная рвется, говорит, вы захотите с ней встретиться… — Он резко обернулся и цыкнул. — А ну не толкайся! — Что за ненормальная? — Не знаю… — Я Аня! — раздалось из-за Андрюхиного плеча. — Аня Железнова! — Аня? — переспросил он, подходя к двери. — Но что ты тут делаешь? А впрочем, не важно… Андрюха, пропусти! Парень нахмурился, но все же пропустил. — Здрасти, — выпалила Аня, влетая в кабинет. Поначалу Эдик не узнал ее — молоденькая девчушка в спортивной шапчонке, в пуховике и джинсах была ему не знакома, но, приглядевшись повнимательнее к ее лицу: широко распахнутым серым глазам, румяным щечкам, пухлому рту, он понял, что Аня просто променяла гардероб, что, безусловно, пошло ей на пользу — теперь она выглядела на свои двадцать с хвостиком, а не на чужие сорок. — Откуда ты узнала, как меня найти? — немного удивленно спросил Эдуард. — Петру Алексеевичу Моисееву позвонила, он сказал… — Ну проходи… Присаживайся. — Эдуард Петрович указал рукой на стоящий в углу кабинета кожаный диван. Когда Аня послушно на него опустилась, он сел рядом и проговорил — Рассказывай, что привело тебя ко мне. — Я хотела спросить… — Аня смешалась, опустила глаза. — Узнать кое-что… — Так спрашивай, — Эдуард Петрович приглашающие развел руки. — Вы… Вы… — Она судорожно вздохнула, сильно зажмурилась, сжала кулаки и выпалила. — Вы мой отец? Эдуард растерянно заморгал, не зная, как воспринимать это заявление — как глупую шутку или как бред сумасшедшей. — Скажите, это правда? — наставила Аня. — Правда? Вульф недоверчиво покосился на зажмурившуюся девушку, шумно вдохнул, выдохнул, почесал в затылке, но так и не принял окончательного решения. — Эдуард Петрович, почему вы молчите? — в сердцах выкрикнула Аня, распахивая глаза. — Вы не хотите отвечать? — Видишь ли, в чем дело… — Он потер кончик носа толстым указательным пальцем. — Я не совсем понимаю… э… с чего ты это взяла? — Вы отец мне или нет? — сорвалась она. — Отвечайте! — Нет… Наверное… — Наверное? Что же вы точно-то не знаете? — Да мало ли… — Эдуард поерзал на диване, потом придвинулся к Ане вплотную и очень серьезно спросил. — Почему ты решила, что я твой отец? — Бабуся назвала меня своей внучкой, вот я и решила, что только вы можете… — Когда она тебя назвала внучкой? — с сомнением протянул он. — Сегодня. Вернее, я не знаю, когда, но сегодня… — Во сне что ли? Или она явилась к тебе в виде туманного облака? — Я нашла ее письмо, в книге, которую она всегда читала… — Письмо? — Он все еще не верил ей. — Какое еще… — В нем она назвала меня своей внучкой. — Где письмо? — деловито осведомился Эдуард. — Осталось дома! — Аня так разволновалась, что стукнула кулаком по кожаному подлокотнику дивана. — Но какое это имеет значение? — А ты ничего не напутала? — Нет, я дважды его перечитывала, в письме синим по белому написано, что она моя бабка. Вот я и пришла к вам, чтобы узнать правду… — Аня возбужденно завозилась. — Вы знали мою мать Александру Железнову? — Не-е-ет. — Она работала у вас домработницей. Такая маленькая, кривоногая, с плоским лицом… — Шурка что ли? Конечно я ее помню… А что она твоя мать? — Вот именно! — Не и причем тут я? — Вы с ней спали? — Я? — обалдел Эдуард Петрович. — Ты что с ума сошла? — Может по пьяни или с голодухи? — С голодухи я, конечно, и не с такими тра… в смысле, занимался любовью… Но с Шуркой… — Он замотал головой. — Нет, с ней я точно не спал. Я в своем доме никогда… Табу! — Но бабуся же ясно написала! — от волнения Аня даже заикаться начала. — Ч-ч-то я ее внучка! А кроме вас никто не мог сделать ребенка моей матери! — Тебе сколько лет? — спросил Эдуард Петрович. — Двадцать три, а что? Он сосредоточенно кивнул: — Я так и думал… Так вот, Анечка, в то время, как тебя делали, я мотал срок в Уфимской колонии строго режима. — Эдуард скривил рот в подобии улыбки. — Я не твой отец, извини. Аня потеряно на него посмотрела и пролепетала: — Как же так? Ведь бабуся… — Она закусила большой палец, всхлипнула. — Она не могла меня обмануть… — Не знаю, девочка… — Эдик тяжело вздохнул. — Не знаю. — Может, у бабуси есть еще сын? — встрепенулась Аня. — Нет, у нее только Ленка, дочь. — Тогда что же получается? — Она прикрыла рот рукой и чуть слышно прошептала. — Получается, что она моя мать? — Ленка? Да ты что! Не выдумывай! Ленка бесплодна, это все знают! Она ни от кого не скрывает, что не может иметь детей… — Но вдруг… — Никаких вдруг! У нее с ранней молодости проблемы с гинекологией, мать ее по больницам таскала и по санаториям, но все бес толку! — Он рубанул воздух рукой. — Ленка бесплодна, это точно! Лицо девушки тут же скривилось, и из ее глаз фонтаном брызнули слезы. — Я ничего не понима-а-а-а-ю… — содрогаясь от рыданий, голосила она. — Ничего… — Не реви, — по-учительски строго сказал Эдуард. — Слезами горю не поможешь… Тем более, что никакого горя нет. Подумаешь, старуха в маразме что-то напридумывала… — Она не напридумывала! И у нее всегда было острое мышление… — И богатое воображение, — закончил фразу Эдик. — Ей просто так захотелось, чтобы ты была ее внучкой, что она даже поверила в свою фантазию… Со старыми это бывает… — Нет, Эдуард Петрович, вы ошибаетесь, — гораздо спокойнее сказала Аня. — Бабушка ничего не придумала… Если бы вы видели ее письмо, вы сами бы это поняли. — Сделаем анализ ДНК? — подумав, предложил Эдуард. — Что сделаем? — Анализ, ты разве про такой не слышала? — А… Слышала что-то… Но это, наверное, дорого и долго… — А куда нам спешить? — Это вам некуда, а мне… — Аня грустно улыбнулась. — Мне очень хочется побыстрее узнать правду. — Она надолго замолчала, собираясь с мыслями, потом глубоко вздохнула и заговорила вновь. — Не знаю, поймете ли вы меня, но я попытаюсь объяснить… Я всю жизнь была сиротой. Сиротой при живой матери. Она не любила меня, я чувствовала это, по этому была страшно одинока… У меня не было друзей, потому что я считала, что раз меня родная мать терпеть не может, то чужие люди и подавно… Но речь сейчас не об этом…— Аня тряхнула головой. — А о том, что у меня не было семьи: ни дядей, ни тетей, сестер, ни братьев… И вот я узнаю, что она есть, просто я о ней ничего до сих пор не знала. Оказывается, я не сирота! Оказывается, у меня есть бабушка… Да она умерла, но у меня есть память о ней, есть ее могилка, на которую я смогу положить цветы… И у меня есть отец… Честно говоря, когда я прочитала бабусино письмо, то первым делом подумала о вас… Эдуард Петрович, я была так рада, что это вы… — Прости, Анюта, — он погладил ее по русым волосам. — Но я это не я. И ты не ее внучка, это точно. Внучатая племянница, это может быть. У матери были сводный братья, были двоюродные, так что вполне возможно кто-то из многочисленного клана Шаховских и обрюхатил твою мать, но это не я… — Да, я понимаю… Но все равно, пусть не вы, пусть кто-то другой, но этот кто-то не абстрактный кобель, от которого мать меня нагуляла, это реальный человек, имя которого я теперь могу узнать! — Каким образом, девочка? — Я спрошу у Елизаветы Петровны Голицыной, она должна знать. — Да-а, — протянул Эдуард, нахмурив свои кустистые брови. — Вета должна… Уж кому-кому, а ей вся подноготная нашей семьи известна. — Тогда я побегу, — воскликнула Аня, вскакивая с дивана. — Адрес-то хоть знаешь? — Нет, — сникла она. — Она где-то в районе «Сокола» живет, но мне не известен даже номер дома… Но ты не расстраивайся! У матери где-то должен храниться адрес Голицыной, она на свою память не надеялась, вот и записывала… Она с молодости такая была, даже день моего рождения в календаре заранее обводила красным, чтобы не забыть… Так что на полках с книгами поройся, где-нибудь и отыщешь… Аня коротко кивнула и понеслась к двери. — Доберешься или мне шофера попросить, чтоб довез? — крикнул ей вслед Эдуард Петрович. — Нет, я на метро, — выкрикнула она на бегу. — До свидания! — До свидания, — пробормотал он ей в спину. Когда же и она исчезла за дверью, Эдуард нажал кнопку на новом телефоне и проговорил. — Андрюха, Шурика пригласи ко мне. Не прошло и двадцати секунд, как Шурик появились пред очами своего босса. — Ты старуху Голицыну с кладбища увозил? — поинтересовался Эдуард Петрович, откидываясь на мягкую спинку кресла. — Я. — Адрес помнишь? — Волоколамка, дом с маленькими балкончиками, девятиэтажный, напротив подземного перехода, визуально помню, подъезд два, квартиры не знаю, но старуха говорила, что живет на четвертом этаже. — Квартиру вычислим с пол пинка: самая облезлая дверь — Голицынская. — Эдуард Петрович побарабанил пальцами по столу, пожевал нижнюю губу — раздумывал, в итоге принял решение. — Давай-ка отвези меня туда. Только «Линкольн» не бери, лучше что-нибудь поскромнее, «Фордик» что ли… И свистни там Тимоху с Панцырем, пусть тоже собираются. Все, через двадцать минут будь готов. Шурик понимающе кивнул и быстрым шагом вышел из кабинета. Адрес старухи Голицыной Аня нашла в ящике кухонного стола. На клетчатом листе, вырванном из школьной тетради, было написано: «Волоколамское шоссе, дом 10, кв. 86 — Вета». Сунув бумажку с адресом в задний карман джинсов, Аня выбежала из квартиры. Добралась до «Сокола» за сорок пять минут. От метро доехала три остановки на трамвае. Нужный дом нашла сразу. Это было добротное каменное строение в девять этажей, из тех, в которые во времена «развитого социализма» селили военных в чинах и партийцев средней руки. Аня чудом справилась с кодовым замком на двери (ткнула наугад, оказалось верно), вошла в просторный холл. Поднялась на одном из двух лифтов на четвертый этаж. Дверь квартиры восемьдесят шесть была, не в пример соседним, обшарпанной, хлипкой, с покосившимся номерком, даже коврик на полу поражал ветхостью. Аня аккуратно вытерла об него ноги, надеясь, что он не рассыплется под толстыми подошвами ее ботинок, и позвонила. Раздалась оглушительная птичья трель (в самый раз для глухой старухи, такой звонок не проигнорируешь), но никто не открыл. Подождав минуту, Аня позвонила еще раз. К ее удивлению никаких звуков из-за двери не послышалось. Странно… Куда могла податься больная старуха на ночь глядя? В магазин, аптеку? Что-то не верится, что в такую темень и гололед, Голицына рискнет выходить из дома… Аня перестала терзать звонок — постучала. Никакого ответа. Только дверь, на которую она обрушила свой кулак неожиданно отошла. Открыто? Открыто, это стало ясно, когда Аня толкнула дверь посильнее и она, повинуясь ее толчку, распахнулась настежь. Сначала Аня ничего не увидела — в большой прихожей было темно. Но потом, когда глаза немного привыкли к мраку, она разглядела очертания мебели, двери в комнаты, большой мешок на полу, наверное, с картошкой. В квартире пахло любимыми духами Голицыной, а еще какой-то сушеной травой, подгоревшей картошкой, сыростью и… кровью. Аня медленно подняла руку, щелкнула выключателем. Помещение осветилось тусклым желтым светом. Теперь можно было разглядеть не только очертания, но и сами предметы: шкаф, зеркало, висящий справа от него светильник в форме уличного фонаря, кресло под потертым пледом, оленьи рога над комнатной дверью… Еще стало ясно, что то, что лежит в углу прихожей, не мешок с картошкой, это сама Лизавета Петровна. Мертвая Лизавет Петровна! И из ее груди торчит огромная деревянная рукоятка кухонного ножа. Старуху убили! Зарезали! Дежа вю! Дежа вю! Дежа вю! Дежа вю! Боже! Еще одна старая женщина убита ножом… Только ее убили не в стиле «ретро». Нет, эту зарезали по всем законам жанра «экшн». Жестоко, грязно! Аня с ужасом разглядывала труп несчастной женщины. Он был не таким чистеньким, как бабусин. Тело Голицыной походило на месиво: залитое кровью, израненное, истерзанное — было ясно, что убийца сначала нанес старушке несколько ударов, и только потом всадил нож в сердце. Как, оказывается, одуряюще, отвратительно, мерзко пахнет кровь! Зажав нос рукой, Аня начала пятиться. Перешагнув через порог, развернулась, толкнула свободной рукой дверь и, не медля ни секунды, помчалась вниз по лестнице — про лифт она даже не вспомнила. Она выбежала из подъезда. Ничего не видя вокруг, пронеслась по тротуару. Свернула к шоссе. Добежав до подземного перехода, нырнула в него, но не пошла на другую сторону дороги к остановке, а опустилась на грязную ступеньку лестницы — ноги перестали ее держать. Ее трясло, руки были ледяными, как и ноги, и нос, только слезы были горячими, они бежали двумя ручейками по лицу, скатывались на шею и впитывались в пушистую шерсть шарфа. За что? — этот вопрос бился в Аниной голове, как попавшая в паутину муха. — За что убили бедную старуху? И почему именно сегодня? Аня уткнула свой холодный нос в ладони и шмыгнула. И что ей теперь делать? Звонить в милицию? Да, конечно, поставить в известность стражей правопорядка просто необходимо, но пусть это сделает кто-то другой… Она ни за что не вернется в квартиру, умрет, но не вернется! И показаний давать она больше не будет — все рано сказать ей ничего, но менты так просто не отстанут. Прилипнут с вопросами, да еще скажут: «Что ты, девонька, слишком часто нам стала подбрасывать трупы убитых старух. Очень это странно!». И будут правы, это чертовски странно, только Аня тут не при чем… Что же делать? Боже! Тут Аню осенило. Петр Алексеевич, вот кто ей нужен! Во-первых, он ее адвокат, значит, должен улаживать ее проблемы, во-вторых, он мужчина, а на кого, как не на мужчину можно положиться в такую трудную минуту, и, в-третьих, он сможет лучше нее объясниться с ментами. Трясущимися от нетерпения руками она достала из кармана сотовый телефон. Немного помудрив с меню, нашла в телефонном справочнике номер адвоката (всего номеров было четыре: домашний, Моисеевский, Стасов и операторский, чтобы баланс узнавать), нажала клавишу дозвона. После четвертого гудка ответили: — Ало. — Петр Алексеевич, — закричала Аня в трубку. — Вы меня слышите? — Прекрасно слышу. Кто это? — Это Аня Железнова. — Я слушаю вас, Аня, — приветливо, но немного удивленно проговорил Петр. — Голицыну убили! Зарезали! Я нашла ее! И я не знаю, что делать… — Где вы? — деловито осведомился он. — Я в переходе. Рядом с ее домом. Это Волоколамское шоссе… — Я знаю ее адрес. Ждите, через двадцать минут буду, — бросил он и отключился. Аня убрала телефон, уткнула голову в колени, закрыла глаза и стала считать до тысячи двухсот, по ее подсчетам именно через тысяча двести секунд должен приехать ее спаситель — Петр Моисеев. Он опоздал на какие-то пять минут, но, когда прибежал к переходу, девушка уже была на грани истерики. Она, скрючившись, сидела на грязных ступеньках лестницы, тряслась, как осиновый лист, икала, бормотала какие-то цифры. Его она даже не заметила. — Аня, — позвал ее Петр, легонько тронув за плечо. — Тысяча пятьсот, тысяча пятьсот один, ты… — Аня, Аня, вставайте, — строго сказал он и сильно встряхнул ее. — Вы опоздали. — Да, я не рассчитал времени, извините. — Она там. — Аня махнула рукой в сторону домов. — Лежит в прихожей. Вся в крови… — Вставайте, — мягко сказал он, подхватывая ее под локоть. — Я туда не пойду, — панически выкрикнула она, отстраняясь. — Там пахнет кровью! — Я вас и не заставляю. Просто вы должны встать, потому что на холодном сидеть вредно… — Я могу ехать домой? — Нет, вы посидите в моей машине, успокоитесь. Потом я отвезу вас. — А вы? — Она вцепилась в его руку. — Куда вы сейчас? — Я поднимусь в квартиру и вызову милицию. — Не ходите! Там страшно… — Ее опять начало трясти. — Давайте лучше вызовем милицию отсюда. У меня телефон есть… — Аня, пойдемте к моей машине, — Петр силой поднял ее со ступенек. — Я пробуду там недолго. А вы за это время успокоитесь. — Не долго… Знаю я, как недолго… Они прицепятся, как клещи… — Бормотала девушка, когда Петр вел ее к своему «Пежо 607». Когда дошли до машины, он открыл переднюю дверь, усадил ее на сиденье, вынул из бардачка купленную по пути фляжку с коньяком, из кармана конфетку «Красный мак» (любимый конфеты, ими были набиты все Петины карманы), протянул ей и то и другое. — Выпейте пару глотков. Вам надо согреться и успокоиться. Девушка безропотно взяла фляжку, но от конфеты отказалась — наверняка, от вида пищи, пусть даже такой несерьезной, ее мутило. Петр больше не стал с ней препираться, он молча кивнул ей, закрыл дверь и побежал к подъезду. Дверь Галицынской квартиры он узнал сразу, еще не видя ее номера, потому что все остальные были новыми, крепкими, с большими оптическими глазками (дом престижный, всех бедняков отсюда отселили более удачливые соотечественники) и только ее поражала своим затрапезным видом. Петр подошел к ней, несколько раз позвонил, на случай если соседи подглядывают в свои глазки, после чего вошел, но дверь оставил приоткрытой. Прихожая была освещена запыленной семидесяти ватной лампочкой. Но даже при таком скудном освещении Петр смог разглядеть все: и труп Голицыной, и орудие убийства, и беспорядок, царящий в помещении. Насчет первого он мог сказать вот что: тело окровавлено, изранено, но, судя по характеру ран, а они были не глубокими, можно было сделать вывод, что старуху пугали или пытали, и только потом убили, нанеся ей точный удар в сердце. Насчет второго: нож самый обычный, кухонный, скорее всего, его взяли здесь же. Насчет третьего: в квартире явно что-то искали, потому что ящики были выдвинуты, вещи свалены на полу, книги выброшены из шкафа… Петр обернулся на дверь, согнувшись, стал рассматривать замки. На первый взгляд следов взлома нет, значит, Лизавета Петровна впустила убийцу сама. Это говорит о том, что она знала его и не боялась. Либо действовали настоящие мошенники, которые специализируются на обмане легковерных старух, они так искусно заморачивают им головы, что бабки их впускают в свои халупы с радостью. Правда, Петр ни разу не слышал, чтобы аферисты шли на «мокруху», но от этой версии все же отказываться не стоит, мало ли какие отморозки сейчас этим промышляют… Пройдя в комнату, Петр нашел телефон (он стоял на широком подлокотнике дивана), взял его в руки, набрал знакомый с детства номер «02», сообщил о трупе, заверил дежурного, что будет послушно ждать приезда милиции и с места не сдвинется, потом, когда разговор был закончен, достал из кармана сотовый и, немного подумав, набрал еще один номер. После десятого гудка, ему ответили. — Ало, — раздался в трубке хриплый голос. — Станислав Павлович? — Черт, кто это? Я сплю. — Это адвокат Моисеев. — Кто? — все еще не понимал Стас, наверное, Петр его и вправду разбудил. — Адвокат Моисеев. Дело Новицкой, помните? — Да, да… Извините, я плохо соображаю… Сутки не спал… Так что вы хотели? — Я сейчас нахожусь в квартире Елизаветы Петровны Голицыной. Ее убили. Зарезали кухонным ножом. В квартире следы обыска, думаю, вам стоит это знать. — Милиция вызвали? — Да, они скоро будут, но, как я понимаю, приедут ребята из другого отделения, а вам, как мне кажется, стоит посмотреть на место преступления своими глазами… — Все, еду. Закончив разговор, Петр убрал телефон в карман и приготовился ждать, но ждать не пришлось, так как менты уже подходили к двери квартиры — их грубые голоса и топот ног были слышны даже из комнаты. — Оперативно вы добрались, — заметил он, выходя им навстречу. — Документы, — буркнул один из оперов, высокий лысоватый мужчина с неопрятной эспаньолкой. Петр предъявил. — Адвокат Моисеев? — опер присвистнул. — И что вам тут понадобилось? — Лизавета Петровна, — Петр показал глазами на окровавленный труп. — Наследница одной из моих клиенток. — Наследница? Это интересно… — Нет, это совсем не интересно, потому что унаследовала она пачку писем, вот они, — Он достал из-за пазухи пачку пожелтевших писем, обвязанную атласной голубой ленточкой. — Я как раз привез их госпоже Голицыной… — Уху, — пробурчал опер, возвращая Петру документы. — Сейчас вас допросят по всей форме, показания запишут, а пока пройдите в кухню что ли… — Он позвал одного из коллег, который сидел на корточках рядом с трупом. — Сань, закончишь, допроси свидетеля. И письма изыми, вдруг пригодятся… Петр убрал паспорт в карман, мельком глянул на часы, отметил, что пробыл здесь уже четверть часа, затем направился в кухню. Однако до пункта назначения не дошел, завернув за поворот (кухня располагалась в отдельном крыле квартиры вместе с санузлом), он приостановился, и, воспользовавшись тем, что из прихожей его теперь не видно, стал прислушиваться к разговорам оперов. — Ну что, Калиныч, скажешь? — послышался сиплый голос лысого бородача. — Чего говорить-то? — раздался в ответ приятный баритон, принадлежащий, скорее всего, эксперту. — Сам же видишь… Трупец свеженький… Дай бог час прошел, как ее пришили. — Здорово ее покромсали. — Да-а… На ремни, видать, хотели порезать… — Пытали что ли? — Похоже… — Калиныч горько покряхтел. — Жалко бабку, все равно ведь, раскололась, а сколько мучилась… — Думаешь, раскололась? — Раз ее убили, значит, все, что нужно узнали. — Он поцокал языком. — А удар точнейший. В самое сердце. Тут их диалог был прерван кем-то третьим. — Жека, ты гвоздики на стенах видел? — Ничего я еще не видел, — ответил бородач, оказавшийся Жекой. — Сразу ясно, что на них картины висели, а теперь их нет. Уж не из-за них ли бабуську грохнули? — Зачем тогда квартиру перерыли? — Другие ценности искали, — незнакомец пошуршал чем-то, наверное, бумагой и продолжил. — Тут полно квитанций из ломбарда, судя по всему, старуха имела старинные вещички… — Думаешь, по наводке могли придти? Зная, что у старухи имеется антикварное барахлишко? — Скорее всего… — Опять шуршание. — Тем более что, если верить чекам, она всегда сдавала вещи в один и тот же ломбард… Ты помнишь, у нас в том году два случая были: старичка-коллекционера в марте пришили, он еще шкатулки китайские собирал, и бабку, типа этой, в июле? — Да, к обоим пришли по наводке эксперта из ломбарда… Грабанули, потом задушили… Нашу старушку могли по той же причине кокнуть. — Еще из-за квартиры могли, вон какие хоромы, — подал голос Калиныч. — Нет, хата, судя по документам, не приватизирована, и прописан в ней только один человек, вон счет за газ какой маленький, а мне с моими двумя спиногрызами и одной спиногрызкой, аж на двух листах приходит… На этом, к сожалению, их беседа прервалась, потому что в квартиру ввалился еще кто-то, и бородач, он же Жека, приказал своему коллеге Александру: — Санек, давай дуй в кухню, тут без тебя справятся… Как только эта фраза прозвучала, в кухню дунул сам Петр. По этому, когда Саня туда вошел, адвокат Моисеев чинно сидел за столом, сложив руки перед собой. Следующие пятнадцать минут Петр посвятил общению с младшим опером Александром Соколовым, еще четверть часа с прибывшим на место преступление следователем Станиславом Гороховым. Его расспрашивали, он подробно отвечал, еще он поделился с милицией своими наблюдениями насчет замков и прочего, однако они ментов не заинтересовали, их больше волновало: пропало что-то из квартиры или нет, но на этот вопрос Петр ответа дать не мог. Спустя еще десять минут его отпустили на все четыре стороны. Когда он распахнул дверь машины, то увидел, что Аня сидит в той же позе, что и час назад, и по-прежнему дрожит — фляжка, лежащая у нее на коленях чуть заметно подпрыгивала. — Вы выпили? — спросил он, бухаясь на сидение. — Нет, я не люблю алкоголя… — Надо выпить, — настаивал он, отбирая у нее фляжку. — Вот я сейчас ее открою… Вот так… — Петр подсунул коньяк ей под нос. — Глоток. Один большой глоток. Аня попыталась отстраниться, но Петр был настойчив. — Пейте, вам говорят. Девушке ничего не оставалось, как подчиниться. — Какая гадость, — прохрипела она, проглотив напиток. — Как это можно пить… — Заешьте, — Он протянул Ане конфету. — Вот так… На самом деле, к коньяку надо привыкнуть, даже к самому хорошему… — Как можно привыкнуть к гадости? — передернулась Аня. — Фу! Он хмыкнул и завел мотор. Минуты две они ехали молча — девушка приходила в себя, а Петр напряженно размышлял — в итоге первой заговорила Аня. — Как все прошло? — уже вполне спокойно спросила она. — Нормально. — Я видела, как милицейская машина подъехала. Я так испугалась, что они меня заметят, что легла на пол. — Зря боялись, окна тонированные, в темноте они бы вас не увидели. — Петр остановился на светофоре, ожидая «зеленого» пристально смотрел на Аню, наконец, не выдержал. — Вы скажите мне, зачем приехали к Голицыной? — Чтобы узнать правду, — ответила она чуть слышно. — Какую? — Обо мне. — А адрес Эдуарда Петровича вам по этой же причине понадобился? — Да. — Можно узнать, о какой правде идет речь? — Сегодня я узнала, что Элеонора Георгиевна была моей бабушкой. — Она глянула на него исподлобья. — Вы можете в это поверить? Он бросил на девушку испытывающий взгляд, как бы раздумывая над тем, стоит ли принимать ее заявление всерьез, и мгновением позже сказал: — Могу. И знаете, почему? Потому что ее забота о вас была больше, чем благодарность за хорошее отношение. Ведь она не просто завещала вам квартиру, нет, она позаботилась о том, чтобы никаких проблем с ее получением у вас не было, чтобы вы точно стали ее владелицей. Для этого ей пришлось нанять меня, а мои услуги стоят приличных денег. — Петр скупо улыбнулся. — Наверное, Элеоноре Григорьевне пришлось продать одно из двух имеющихся в наличии антикварных колье… Для чужого человека такое не делают. — Но я не знаю, кто мои родители! — Скорее всего, Эдуард Петрович, больше некому… — Он не мог! В тот год, когда меня зачали, он сидел в тюрьме! — Елена Бергман? — очень удивился Петр. — Но она, если верить ей же самой, бесплодна. — Мне и Эдуард Петрович так сказал. И я ему верю, но тогда… — Она растеряно на него посмотрела. — Тогда я ничего не понимаю… — Значит, у Элеоноры Григорьевны был внебрачный ребенок, о котором никто не знает. — Ой, я об этом не подумала… — Она могла родить его в тайне от всех — Элеонора Георгиевна была женщиной обеспеченной, значит, могла себе позволить разъезжать по стране. Наверное, она сказала всем, что отправляется в длительное путешествие, а сама уехала подальше от столицы, чтобы родить ребенка под чужим именем. — Но почему? Зачем все это? — Причин может быть несколько. Например, такая: ребенок не от мужа… — Но она могла бы обмануть мужа! — Значит, не могла. Допустим, ее супруг был бесплоден. Или ее изнасиловали, а оставлять ребенка от насильника не всякая решиться. — Сделала бы аборт! — В те времена трудно было найти подпольный абортарий. А в районную больницу она идти побоялась. Либо беременность обнаружила на поздних сроках… Да мало ли! Причин, по которым женщины не избавляются от нежелательного ребенка, а рожают его и потом отказываются — море! Иначе не было бы у нас столько отказников в доме малютки… — Значит, вы считаете, что Элеонора Георгиевна родила ребенка, бросила его… — Отказалась, — поправил ее Петр, — то есть, отдала на воспитание. Поручив заботу о нем либо какой-то конкретной личности, либо государству. К первому я склоняюсь больше. — А дальше? — со жгучим любопытством спросила Аня. — История могла развиваться по-разному. Например, ребенок вырос, каким-то образом узнал о матери, явился к ней, она его приняла… Либо у Элеоноры Григорьевны проснулась совесть и она сама отыскала свое чадо, но это не суть важно! — А потом? — никак не могла успокоиться она. — Дальнейшее зависит от пола незаконнорожденного. Если он был парнем, то мог соблазнить твою мать, Александру Железнову, в результате появилась ты… — А если ребенок был женского пола? — Тогда она просто пришла к Элеоноре Григорьевне с новорожденной дочкой и сказала, маманя, ты меня не растила, так вырасти хоть мою дитятку, так я сама не в состоянии… Либо она просто умерла при родах, и Элеоноре Григорьевне ничего не оставалось, как пристроить малышку… — Тогда Шура Железнова, которую я всю жизнь считала матерью, мне вовсе не мать! — Это же просто гипотеза, — с упреком проговорил Петр. — Не надо принимать ее близко к сердцу… — А знаете, Петр Алексеевич, я в этом нисколько не сомневаюсь! — В чем? — В том, что я не родная дочь Шуры Железновой. Я всегда это чувствовала! Причем, теперь я уверена, что удочерила она меня не по зову сердца, а, купившись на деньги, предложенный бабусей… Тем более, что Элеонора Георгиевна ей еще и комнату в коммуналке выхлопотала. — Откуда вам известны такие подробности? — Он с возросшим интересом глянул на нее. — Из письма? — Да. — И что там было еще? Аня собралась рассказать о странном шифре и зарытой собаке, но, вспомнив предостережения бабуси, смолчала. — Вы мне не доверяете? — по своему расценил ее безмолвие Петр. — Нет, что вы! Только вам я и доверяю! — поспешно заверила его Аня. — Просто больше там ничего интересного, в смысле для нашего с вами расследования, не было… — О! — развеселился Петр. — Мы уже ведем расследование! — А вы мне разве не поможете? — ее голос дрогнул. — А я так надеялась… Он нахмурился и, несколько секунд молчал, сосредоточившись на дороге, потом спросил: — Что, конкретно, вы хотите знать? — Кто мои родители. Или хотя бы один из них. — Для вас это так важно? — Очень. — Это трудно. — Я понимаю! — взволнованно воскликнула она. — Понимаю! Тем более что все, кто мог нам помочь, мертвы! — Кто мертв? — опешил Петр. — И Элеонора Георгиевна, и Лизавет Петровна, и мая мать, Шура Железнова. А больше никто не знает правды. — Глупости. На этот счет даже пословица есть «Знают двое — знают все!». В нашем случае, конечно, все не знают, но несколько человек, думаю, в курсе… Только как их найти? — Давайте частного детектива наймем, — выпалила Аня. Петр с жалостью на нее посмотрел, криво улыбнулся и сказал: — Анечка, вы представляете себе, сколько стоят услуги частного детектива? — Нет. А что очень дорого? — Очень. — У меня есть три тысячи долларов, этого хватит? — не отступала Аня. — На какого-нибудь заштатного сыщиришку, но на профессионала… Стоп! — Он так резко крутанул руль, поворачиваясь к ней, что машина чуть не вылетели на встречную полосу. — Что вы там про три тысячи говорили? — Я меня есть… — Откуда? — Комнату свою сдала, — ляпнула первое, что пришло на ум. — Комнату значит… — Петр уставился ей в лицо, Аня тут же опустила глаза, а когда через какое-то время подняла их, он сверлил взглядом лейбл на ее пуховике. — Телефон покажите, — буркнул он, насмотревшись на этикетку. — Зачем? — Покажите, покажите… Аня нехотя полезла в карман, достала из него телефон. Петр не стал брать его в руки, он лишь бросил на него мимолетный взгляд, которого было достаточно, чтобы понять, что девчонка завралась. — «Панасоник» последней модели, — пробурчал Петр, — Новенький, даже защитная пленка на месте… И пуховик с иголочки… Хм… Сколько за комнату выручили? — Сто пятьдесят в месяц, — отрапортовала Аня, но тут же поняла свою ошибку и добавила. — Взяла за год вперед… — Неувязочка, — широко улыбнулся он. — Не получается трех тысяч. — Ну… Еще отпускные получила… — Один ваш телефон стоит триста долларов, — разозлился Петр — ему до смерти надоело, что эта птаха пытается его обдурить. — Пуховик двести. Джинсы семьдесят пять, так что перестаньте мне врать! Ее глаза увлажнились, губы задрожали, но плакать она не стала, просто шмыгнула носом, с силой потерла кулачком глаза и затихла. — Вы ничего не хотите мне сказать? — прервал молчание Петр. — Вы будите ругаться, — буркнула Аня себе под нос. — Господи! Что за детский сад! — воскликнул он в сердцах. — Говорите же! — Я бабушкины подстаканники продала, — собравшись с духом, выпалила Аня. — Что вы продали? — не понял Петр. — Подстаканники. Они серебряные. А еще яичко Фаберже и бронзовую вазочку с какой-то патиной… — Где вы это взяли? — Нашла в кухонном ящике. Сначала он ей не поверил, уж очень неправдоподобной выглядела история с находкой антикварной утвари в подвесном шкафу убогой бабкиной квартирки, но, понаблюдав за девушкой, пришел к выводу, что на этот раз она не врет. Что ж, это хорошо, значит, теперь пойдет разговор начистоту. — Итак, Аня, вы нашли эти вещи и… — И отнесла их антиквару, — закончила предложение Аня. — Как отнесла? — вскричал он. — Куда отнесли? — Вот! Я так и знала, что вы меня заругаете! — в тон ему воскликнула она. — А мне, может, впервые в жизни такой шанс выпал! Да, я была не права, что поторопилась! — Да уж, вы очень сильно поторопились! — Я понимаю, что это еще не мое… — Ваше — не ваше, какое это имеет значение!? — Не имеет? — удивилась она. — А почему тогда вы так взбеленились? — Просто, не надо было этого делать, не посоветовавшись со мной. Я ваш адвокат, если вы еще помните! — А что я такого сделала? — Вы часто сдаете вещи в антикварную лавку? — запальчиво спросил Петр. — Нет… — не понимаю, к чему он клонит, протянула она. — Первый раз… — Так я и думал! И к кому вы обратились за советом? Кто вам подсказал адрес антиквара? Знающие люди? Или просто знакомые? — Я зашла в первую попавшуюся антикварную лавку, а что? — А то, что я поражаюсь тому, что вы еще живы-здоровы! — Я, честно говоря, тоже, — робко улыбнулась Аня. Ее легкомыслие вывело его из себя. — Аня, вы хоть понимаете, что вам крупно повезло, что вас не ограбили по дороге? — Но не ограбили же… — А вы можете быть уверенной, что за вами не проследили? — все больше распалялся он. — Нет, не можете! Потому что вы не смотрели по сторонам, вы думали только об одном, куда спустить шальные деньги… Стыдно, Аня! — Но… Петр рассек воздух рубящим жестом, приказывая ей замолчать. — Вам известно, что в прошлом году сразу двое таких беспечных граждан, как вы, пострадали от рук грабителей? Они тоже принесли в ломбард свои драгоценности, и были в скором времени убиты! И не исключено, что Лизавету Петровну, зарезали по той же причине! На Аню было жалко смотреть, до того несчастным было выражение ее лица, но Петр нисколько не смягчился, видя ее переживания, он всегда сатанел, уличая людей в преступной беспечности. Он-то знал, что из-за нее большинство наших граждан и страдает! — Вы дали им свой адрес, а это значит, что в любой момент… — продолжал наставления он. — Я им адреса не давала, — удивленно хлопая глазами, пробормотала она. — Как не давали? А на квитанции разве не указывается адрес? Обычно при ее заполнении спрашивают Ф.И.О., адрес, а иногда еще данные паспорта… — Мне никакой квитанции не выписывали. — О нет! — простонал Петр. — Только не говорите мне, что вы не потребовали ее… — Нет, — выдавила Аня. — Я просто взяла деньги и ушла. — Теперь понятно, почему вас не ограбили… — Он сокрушенно покачал головой. — Потому что вас обдурили! Или как сказали бы некоторые из моих клиентов, киданули, как последнюю лохушку. — Ничего меня не киданули, — обиделась она. — Мне дали шесть тысяч наличными. — За все? — Естественно. — Я, конечно, не видел ваших находок, но я на сто процентов уверен, что вам недоплатили, как минимум, в пять раз… А то и больше… — Как? — ахнула Аня. — Не может быть! — Анечка, именно по этому я вам и говорю, что перед тем, как что-то предпринимать, надо советоваться со знающими людьми. Вот если бы вы пришли ко мне, все рассказали, я бы нашел солидного антиквара, который оценил бы ваши находки и заплатил за них настоящую цену. Либо помог бы пристроить их на аукцион или порекомендовал коллекционеров, бронзу многие собирают… А теперь уже ничего не поделаешь! Аня привалилась виском к стеклу и, искоса посмотрев на плотно сжатый рот Петра, извиняющимся тоном проговорила: — Не переживайте вы за меня так… Мне все равно такая куча денег принесла бы одни расстройства! Я с шестью-то тысячами не знала, что делать, а уж с тридцатью… — Она не договорила, только махнула рукой. Петр хотел возразить, напомнив ей, что только пять минут назад она хотела нанять частного сыщика, который запросил бы гораздо больше шести тысяч, но промолчал: теперь, когда в нем улеглось раздражение, он понял, что перестарался со своими нотациями. Девушка и так напугана, издергана, растеряна, опустошена — ведь в ее тихой, размеренной жизни за две недели произошло столько событий, что она совершенно выбита из колеи. Мало того, она стала наследницей квартиры, мало того, ее чуть не сожрали с потрохами предполагаемые родственнички, мало того, что она узнала головокружительную правду о себе, так она еще обнаружила трупы двух убитых старух. И все это за какие-то две недели! От такого у любого поедет крыша. Не говоря уже о столько нервной, неуверенной, робкой барышне, как Аня Железнова. Так что долг Петра Мамонова, как адвоката и человека, поддержать бедняжку, потому что больше ей помощи ждать неоткуда — Простите меня, Аня, я не должен был так грубо себя вести, — выдавил из себя Петр. — Я дурак. — Да что вы, Петр Алексеевич… — смутилась Аня. — Не надо так… Это я во всем виновата… — Я просто хотел вас предостеречь от необдуманных поступков… — Я понимаю. И обещаю больше их не совершать. — Вот и славно, — он ободряюще ей улыбнулся. — Значит, все у вас будет хорошо! Она состроила саркастическую гримаску, как бы давая понять, что у нее никогда все хорошо не будет, а после того, как на ее лицо вернулось привычное растерянное выражение, спросила: — Петр Алексеевич, а что вы про Лизавету Петровну недавно говорили, я что-то не поняла? — Я сказал, что Голицыну, скорее всего, зарезали из-за ее антиквариата, она была частой посетительницей ломбарда, и милиция считает, что к ней наведались по наводке кого-то из работников. Если вы заметили, на ее теле следы пыток, это наводит на мысль, что из не вытряхивали сведения о том, где спрятаны оставшиеся ценности… — Вы в это верите? — Хорошая версия, мне она кажется самой перспективной. — А мне нет, — выпалила Аня. — Потому что я уверена, что пострадала Голицына из-за меня. — А вы-то тут причем? — Кому-то очень не хотелось, чтобы я узнала правду о себе! Именно по этому Лизавету Петровну убили именно сегодня… — Аня, Аня, — предостерегающе замахал рукой Петр, для этого ему даже пришлось оторвать ее от руля. — Не надо фантазий! Они попахивают манией величия… — Никакие это не фантазии, а мания величия тут вообще не при чем, — нахохлилась она. — Просто две смерти, ее и бабусина, как-то связаны. А единственное связующее звену между ними, это правда обо мне. — Их гораздо больше, просто вы не видите. Первое, они давно знакомы, значит, у них могли быть общие недруги. Это, конечно, самое слабое звено, но все же… Второе, обе жили в одиночестве, значит, могли стать жертвами случайных грабителей и мошенников — одинокие старухи в наше время относятся к группе риска. И, наконец, третье, обе они владели антикварными вещичками, обе были клиентками ломбардов, то есть могли попасть в поле зрения одного и того же алчного человека или банды грабителей, работающих в связке с ювелиром. Последнее, как раз, наиболее вероятно. — Очень складно, — кивнула головой Аня. — Только вы одного не учли, а именно: ни один грабитель, работающий в связке с ювелиром, не зарежет свою жертву старинным кинжалом! — Голицыну убили кухонным ножом. — Ее да, а Элеонору Григорьевну раритетным кинжалом. Как сказали о нем менты: старинное боевое оружие, стоит бешенных денег… — Я не знал об этом, — признался Петр. — Мне просто сообщили, что ее убили ударом ножа в сердце… — И ту и другую, заметьте, Петр Алексеевич, и ту и другую убили ударом ножа в сердце! Вам не кажется это странным? Две давние подружки в один месяц умирают одинаковой смертью… Петр задумался. Если Анины размышление верны, то дело принимает скверный оборот. Он-то считал, что смерть обеих подруг лишь нелепая случайность, а теперь получается — не случайность, и не нелепая, а тщательно продуманная закономерность. И еще: убийство Новицкой имеет смысл, то есть ее могли убрать жаждущие мифических бриллиантов родственники (они же не знали, что старуха ничего им не оставила), но зачем зарезали Голицыну, у которой никаких наследников не было? Напрашивается один вывод: чтобы заткнуть рот. Но заткнуть, предварительно выманив какую-то информацию — следы пыток на теле говорят сами за себя… Что же хотел узнать убийца: местонахождение фамильных драгоценностей или правду об Анином происхождении? — Аня, знаете что… — заговорил Петр после долгих раздумий. — Давайте-ка съезжайте с квартиры. Зря мы поторопились с вселением! — Почему? Вы же сами говорили, что проблем не будет… — Юридических нет, но вы можете пострадать… И почему я раньше об этом не подумал!? — Я могу пострадать и вне квартиры. Если кто-то меня вознамерится убить, то убьет. Либо по дороге на работу, либо на пути домой. Меня можно сбить машиной, сбросить под поезд метро, стукнуть кирпичом по голове, подкараулив в темной переулке… — Все равно вам лучше вернуться в коммуналку, там, по крайней мере, вы проживаете не одна, у вас куча соседей… — Петр Алексеевич, я не думаю, что убийца будет охотиться и за мной. Зачем ему это? — Мы не знаем причины, по которой он убил двух старушек… Если все дело в драгоценностях, то вы будете следующей жертвой. — Но мы даже не знаем, существуют ли они на самом деле! — Мы не знаем, но убийца, судя по всему, уверен в их существовании, так что вам лучше переехать… — Я сдала свою комнату, я вам уже говорила, так что я остаюсь, — твердо сказала Аня, похоже, эту девушку трудности закаляют. Если так пойдет, через годик-другой она даже перестанет вздрагивать, услышав грубый окрик. — Хорошо. Только пообещайте мне не лезть ни к кому из своих предполагаемых родственников с расспросами о вашем происхождении. Не треплите им о бабушкином письме. Любой из них может быть убийцей. — Поздно. — В каком смысле? — Эдуарду Петровичу я уже растрепала. — Она опустила голову на приборную доску, прислонилась к ней лбом и тихо сказала. — И он знал о том, что я еду к Голицыной. Петр шумно втянул носом воздух. Значит, это Вульф, убийца! Конечно, больше некому. Елена Бергман привыкла решать проблемы цивилизованно, Сергей Отрадов слишком далек от семейных дел, двадцать лет не виделся ни с одним из родственников, у Дениса кишка тонка, У Ефросиньи с кишкой полный порядок, но она вряд ли пошла на такое грязное убийство, как показывает статистика, женщины, как правило, убивают при помощи ядов, если, конечно, действуют не в состоянии аффекта… Значит, Вульф. Вернее, не он сам, а его мальчики. Вопрос — зачем ему понадобилось убивать двух старух, которые и без его помощи скончались бы через пару лет? Из-за драгоценностей? Не смешите! Эдуард Петрович, если б захотел, мог бы скупить весь золотой запас Кремля. Из мести? Мать свою он, говорят, ненавидел, но сомнительно, чтобы пошел на ее умерщвление — это даже по их воровскому кодексу недостойное дело. Тогда что остается? А ничего, потому что Аня с ее правдой для Вульфа букашка, которую и прихлопывать не охота. — Петр Алексеевич, — подала голос «букашка». — Я и не заметила, что мы приехали. — Да? Так вот, мы приехали. — Я пойду? Она потянулась к дверке, но Петр перехватил ее руку. — Сначала пообещайте мне, что не будите ничего предпринимать без моего ведома, — проговорил он, пристально глядя ей в глаза. — Обещаю. Но и вы поклянитесь, что поможете мне. — Аня умоляюще на него воззрилась. — Пожалуйста, помогите… — Я сделаю все возможное. — Спасибо, — сердечно поблагодарила она. — Пока не за что. — Петр отпустил Анину руку, предварительно пожав, и когда она распахнула дверку, он решительно заявил. — Давайте, Аня, я вас провожу до квартиры, чтобы мне было спокойнее. Аня не стала спорить, более того, она согласилась с явной радостью, наверное, не смотря на браваду, она боялась входить в подъезд одна, тем более что лампочка в нем горела только на площадке третьего этажа. Спотыкаясь, они добрели до квартиры, Петр подождал, когда девушка отопрет дверь, дождавшись, первым вошел в прихожую, осмотрел комнату, кухню, санузел, даже выглянул на балкон, к великому своему облегчению, никакого киллера за занавеской не обнаружил, по этому ушел от Ани с относительно спокойной душой. Когда к подъезду подъехал новехонький «Пежо», Дусик спрятался за толстый ствол тополя, росшего в палисаднике. Ему нельзя рисоваться! Конечно, сейчас его трудно узнать: он напялил на голову кроличью шапку-ушанку, замотал пол лица шарфом, водрузил на нос огромные очки, замаскировался словом, но все равно боялся, что кто-нибудь его признает. Как-никак он звезда! Пока звезда… Да, его еще помнят, и песню его хитовую до сих пор нет-нет, да прокрутят на радио. Но не пройдет и года, как певец Дэнис пополнит ряды неудачников, звезд-однодневок, калифов на час… Сколько их было таких, ярких, любимых, популярных? Сотни! И где они теперь? Кто в заштатных клубах выступает, кто спился, кто скололся, а кто и дал дуба. Трудно удержаться на плаву, а еще труднее остаться для своего продюсера единственным и неповторимым. Они так ветрены и так порочны! Стоит тебе немного постареть, слегка пополнеть, как тебя выбрасывают на помойку! Вот взять, например, его продюсера. Уж как он любил своего Дусика, как восхищался его огромными голубыми очами, русыми локонами, белоснежной кожей, хрупким мальчишеским телом. Ты мой идеал, говорил он. — Мой белокурый ангел… И что же теперь? А теперь он восхищается раскосыми карими глазками, прямыми черными патлами, желто-смуглой кожей, мускулистым, коренастым телом некоего Батыра-Бакыра. Как, интересно, он его называет? Мой Ченгачгук? Мой Чингисхан? Мой Будда? Как бы не называл, все равно белокурый ангел Дэнис разжалован в простые смертные и изгнан и рая! Вот так-то! Но Дэнис не дурак, он сам может о себе позаботится. И композиторов найти, и аранжировщиков, и клипмейкеров — связи в шоу-бизнесе у него есть, единственное, с чем возникли трудности, так это с деньгами. Кто бы мог подумать, что такому блестящему молодому человеку, как певец Дэнис, будет настолько сложно раздобыть бабки. Гребаные двести штук баксов — больше не надо! Но даже такую мелочевку негде надыбать! А он пытался. Сначала пошел на поклон к своему самому страстному поклоннику, старому жирному Гоги, владельцу нефтяного концерна, этот вурдалак давно пытался затащить Дэниса в койку, но Дэнис не давался, из боязни, что в самый ответственный момент блеванет от отвращения. Но настали трудные времена, так что со своими рвотными позывами Дусик планировал справиться. Не справился. Облевался, только не в постели, а в ванной, когда Гоги в деньгах отказал, ограничившись паршивенькими «Ролексами» в подарок. Паршивый «Ролекс» за два часа мучений и стыда! Долбанные часики за подлую измену своему любимому, своему сердечному другу, своему милому пусику — Пусик с Дусиком встречались почти пол года и все это время клялись друг другу в верности — и как после этого не облеваться? Но Дусик не сдавался. Он бегал по приемам (благо его еще на них приглашали) и, не стесняясь, предлагал себя могущественным мужчинам. Мужчины с радостью велись на его заигрывания, но когда речь заходила о деньгах, тут же грустнели и со скорбной миной жаловались на трудные времена. По крайней мере, не гнали взашей и на том спасибо! А вот родной отец погнал! Да, его дражайший родитель даже не пустил сына на порог своей конторы. Но ничего, Дэнис и без сучары-продюссера, и без папашки своего приблатненного, и без всей этой зажравшейся шатии-братии проживет! Плевать на всех хотел! Теперь он знает, где взять деньги, причем, деньги, которые по праву должны принадлежать ему… Бабкины цацки — вот что его спасет! Старинные колье, браслеты, серьги, вся эта мишура стоит бешенных деньжищ! Не только на раскрутку, но и на жизнь хватит. А то пообносился весь, поистрепался, и машинка уже старенькая… Пока он предавался своим мыслям — то горьким, то радостным — из «Пежо» вышли двое. Мужчину он сразу узнал: красавчик адвокат Петр Моисеев, а вот кто с ним? Что за фря? Конечно, не Фроська, но тоже ничего, особенно обтянутая джинсами папка — хоть Дусика привлекали исключительно мужские ягодицы, но и в женских он толк знал. Так бы и мучился догадками, если бы красавчик не сказал своей спутнице: — Осторожнее, Аня, тут ступенька. Аня! Та самая лохушка! Вот это ни фига себе! Однако сильно она изменилась за те две недели, что он ее не видел. Прибарахлилась! Уж не бабкины ли цацки нашла? От этой мысли стало тошно, но Дусик тут же заставил себя успокоиться и начать мыслить здраво. В ходе здравых размышлений был сделан вот какой вывод: ни одна быстро разбогатевшая баба не откажет себе в натуральной шубе, а эта прикупила паршивенький пуховичок, значит, старухины сокровища тут не при чем. Хоть это радует! Когда парочка скрылась в подъезде, Дусик вынырнул из-за дерева. В его руках был зажат небольшой ломик и большой мешок. Денис обмотал первое вторым, после чего сунул тюк в большой сугроб, высившийся рядом с тополем. Похоже, сегодня ничего не выйдет — наследница дома, к тому же не одна. Значит, еще день потерян! Какая жалость… Стоп-стоп-стоп! А почему потерян? Можно кое-что предпринять, например, взломать сарай, вот и лом у него есть! Как знать, может, бабка спрятала свои сокровища именно там? Среди подгнившей картошки, мутных банок с огурцами, поломанных стульев, безголовых кукол, дырявых матрасов… Да, Дусик нисколько бы этому не удивился, у бабки было специфическое чувство юмора. Значит, идем чистить сараи! Вопрос только в том, который из семь принадлежал старухе? Простояв под деревом минуты две, Дусик так и не нашел на него ответа. Что ж придется вскрывать все семь. Хлопотно это, конечно, и небезопасно, но зато введет ментов в заблуждение — они решат, что сараи «выставили» обычные пьяницы, позарившиеся на дармовую закусь. С такими мыслями, Дусик направился к далеким, тонущим во мраке, сараям. Вернувшись к машине, Петр не сразу забрался в салон, он еще немного постоял, заглядывая в окна Аниной квартиры, но потом все же сел за руль — его ждали срочные дела. Сначала надо вернуться в контору, он сорвался по Аниному звонку, не закончив чтение протоколов допроса одного из своих клиентов, более того, он даже не успел их прихватить с собой, так что придется возвращаться в офис, быть может, он там и заночует. Пока ехал, о многом думал. Но все мысли сводились к одному, вернее, одной — к Ане. Не то, чтобы она был от нее без ума, нет, он всю жизнь любил более ярких, раскрепощенных, интеллектуальных дам, но Анна его привлекала, привлекала не как самка, а как неопознанный объект. Таких, как она, Петр еще не встречал. Она другая, так не похожая на всегдашних Петиных любовниц: невинная, робкая, бесхитростная, беззащитная. Последнее особенно привлекало, потому что те, с кем он встречался до сих пор, в его защите не нуждались — сами могли за себя постоять не хуже мужика. Адвокаты, маркетологи, промоуторы, вот контингент его пассий. Все они были абсолютно разными внешне, но имели одну общую черту — целеустремленность на грани мании. То есть, желали добиться успеха любой ценой. Поначалу Петру это очень нравилось, приятно видеть рядом с собой успешного человека, но в последнее время ему стало казаться, что он попал в какой-то порочный круг, ибо все дамы его сердца думали и говорили совершенно одинаково. Карьера, имидж, престиж — вот о чем они думали и говори, остальные вещи их не особо интересовали. Даже театр, кино, музыка, прием пищи, наконец, для них было не столько приятным времяпрепровождением, сколько той же работой на имидж, так как посещали его барышни исключительно модные спектакли, смотрели культовые картины, слушали продвинутых исполнителей, кушали суши и мюсли, пили «Мадам Клико» и «Эвиан»! И ни одна не призналась бы даже под пыткой, что тащится от бразильских сериалов, фильмов Рязанова, песен Пугачевой, картин Шишкина, детективов Марининой, салата «Оливье» и живого пива «Русич». Ко всему прочему, признавали они только гражданский брак без взаимных обязательств, но с обязательным безопасный сексом. И до поры до времени это Петра устраивало, но пришла пора, настало время, когда ему захотелось полноценной семьи с выводком детей (двух мальчиков и девочку, как минимум) и домашних животных (и не каких-то там рюмочных чей-хуа, а настоящих барбосов и вороватых котов). Несколько раз он даже делился своими мечтами с самыми достойными из вереницы подруг, но слышал в ответ одно и тоже: «Подожди, милый, пока я не стану „Зав“ („Нач“, „И.О.“, „Ген“ и проч.)». А на шерсть животных у них вообще была модная нынче аллергия. Вот и выходило, что завидный жених Петр Алексеевич Моисеев в свои полные тридцать так и оставался холостяком. Особенно по этому поводу переживала его матушка Тамара Григорьевна, так что постоянно пыталась познакомить его с дочками, внучками приятельниц и давала глупейшие советы. Например, она была уверена, что только в провинции женщины сохранили природную чистоту, честность, домовитость, и науськивала сына отправиться за поиском невесты на периферию. В чем-то Петр был с матерью согласен, но по роду деятельности сталкивался с такими провинциальными акулами, по сравнению с которыми москвички просто тургеневские барышни. Он-то знал, что многие деревенские девчонки идут на обман, подлость, шантаж, а порой и на убийство, лишь бы зацепиться в столице, и он был уверен, что среди москвичек тоже есть скромные, милые девушки, мечтающие о полноценной семье… Например, Аня. Да, она плохо образована, не очень красива, чересчур стеснительна, но не глупа, миловидна, скромна. К тому же, порядочна, а это в наше время редкий дар. Ей бы мужа хорошего: понимающего, доброго, работящего, а главное любящего, она бы расцвела — таких женщин любовь преображает, делает просто неотразимыми… Еще ей бы очень пошел изысканный гардероб, хороший макияж, стильная прическа, бедная девочка даже не догадывается, как ей не идет ее новая шапочка, как уродует фигуру пуховик, да еще эти неухоженные волосы, это бледное лицо с обкусанными губами… Нет, Анюте просто необходимо привести себя в порядок, и первым делом состричь патлы, соорудив на голове аккуратную стрижку, подобрать правильный макияж и, черт побери, подчеркнуть фигуру! Как он успел заметить (подглядел, когда она выбиралась из машины), попка у нее просто напрашивается на то, чтобы ее подчеркнули джинсами-стрейч… Пока он размышлял об этом, путь до конторы был преодолен. Петр аккуратно припарковался рядом со знаком, разрешающим стоянку, вышел из машины и с неудовольствием отметил, что вход в здание перегораживает мощный черный внедорожник. Куда, интересно, смотрит, охранник? Почему позволил какому-то козлу тут хозяйничать? Одно из двух: либо уснул, либо к Петру заявился в неурочный час один из клиентов, с которыми ни один охранник, желающий дожить до старости, связываться не будет. — Сейчас же уберите машину, — прикрикнул Петр на водителя джипа, силуэт которого слабо просвечивал чрез темные стекла. — Неужели не видите знака? Тонированное стекло плавно опустилось, и в проеме окна Петр увидел насмешливое лицо Ефросиньи Новицкой. — Поздненько возвращаетесь, Петр Алексеич, — промурлыкала девушка, грациозно стряхнув пепел с длинной черной сигареты. — Я вас заждалась. — Ефросинья Эдуардовна… — раздраженно начал он, но Новицкая не дала ему договорить: — Меня зовут Ева. — Как вам будет угодно, — быстро согласился Петр, ему не хотелось препираться с этой взбалмошной особой, тем более в столь поздний час. — Так вот, Ева, я попросил бы вас поставить машину на положенное место. — Хорошо, — кротко кивнула она и завела мотор. Не прошло и минуты, как джип стоял рядом с адвокатским «Пежо», а сама Ева с адвокатом. — Скромненькая у вас тачка, — заметила она, кивая головой на машину стоимостью тридцать четыре тысячи долларов. — Специально прибедняетесь? — Она меня вполне устраивает, — сухо проговорил он. — Я же не суперзвезда, чтобы раскатывать на лимузинах. — Вы суперзвезда юриспруденции, не скромничайте, Петр… Могу я вас так называть? Он проигнорировал ее вопрос, зато задал свой: — Как вы узнали, что я тут появлюсь? — Ваша секретарша сказала, что вы обещали вернуться, вот я и жду… — У вас ко мне дело? — В некотором роде. — Она обезоруживающе улыбнулась, взяла его под руку, тесно прижалась к его предплечью — настолько тесно, что он через кожу своей куртки и мех ее шубки ощутил прикосновение мягкой женской груди. — Мне надо с вами поговорить, не пригласите замерзшую девушку внутрь? — Ефро… То есть Ева, извините, конечно, но не могли бы вы сначала изложить суть… — Вы меня боитесь? — насмешливо спросила она, прижимаясь к нему еще теснее. — Я вас не боюсь, — твердо сказал Петр, высвобождаясь из ее опьяняющих тисков. — Просто у меня на сегодня намечена куча дел, а пустые разговоры меня от них отвлекут. Итак? Ева удивленно на него воззрилась, похоже ей было в диковинку, что особь мужского пола так вяло реагирует на ее заигрывания. На самом деле организм Петра среагировал довольно бурно, так бурно, что пришлось отойти на безопасное расстояние, дабы искусительница не заметила его эрекции, но разум остался абсолютно трезвым, что помогло сохранить холоднокровие. — Итак, Ева? — излишне строго проговорил Петр, да еще брови свел для усиления эффекта неприступности. — Вы хотели у меня что-то спросить? — Да, хотела, — с улыбкой ответила Ева, нисколько не испугавшись его грозного вида. — Мне интересно, кому достанется квартира, если бабкина приживалка отдаст богу душу? — Приживалка, это Анна Вячеславовна Железнова? — А пес ее знает! — Ее зовут Анна Вя… — Хорошо, я запомню, — досадливо протянула Ева. — А теперь ответьте? — Квартира и прочее достанется ближайшим родственникам, то есть вашему отцу и тетке. В равных долях. — То есть, чтобы я получила бабкино наследство, должны умереть еще и папашка с теткой? — хохотнула она. — Тогда уж и ваш брат, потому что в случае смерти детей, наследство делиться на всех внуков. А вас ведь двое, не так ли? Она не ответила, только кивнула головой, по ее напряженному лицу было видно, что она о чем-то размышляет. — Вы изыскиваете надежный способ умерщвления троих родственников разом? — мрачно пошутил Петр. — Боюсь, вам придется трудно… — Пять человек на сундук мертвеца… Е-хо-хо и бутылка рому! — пропела Ева хриплым басом, потом добавила привычным нежным голосом. — А сундучок-то хрен знает где… — Ева, объясните мне, пожалуйста, с чего вы так уверены, что сундучок существует? Аргумент, типа того, что Элеонора Георгиевна когда-то имела коллекцию старинных украшений, не принимается… — Она сама мне об этом сказала. Когда съезжала от меня. — Ева поежилась, Петр сначала подумал, что от неприятных воспоминаний, но когда она сунула руки в карманы шубки, понял, что просто от холода. — Я ведь обманула ее… Она хотела нашу арбатскую квартиру продавать, говорила, что нам вдвоем ее не потянуть, что нам надо найти жилплощадь поскромнее, а на оставшиеся от купли-продажи деньги жить… Я воспользовалась этим ее желанием… — Заставили втемную подписать бумаги? — Да, она даже не читала документа. — Нотариуса подкупили? Или он был вашим знакомым? — И то, и другое, но это не важно, важно то, что я осталась единственной хозяйкой квартиры… А бабке я купила за сущие копейки ту халупу, в которой она жила до самой смерти, и отселила ее. — Губы Евы сложились в жесткую улыбку. — Я получила долгожданную свободу и возможность разжиться деньгами на обустройство своей собственности! — А как же угрызения совести? Их вы тоже получили? Вместе со свободой? — Нет, совесть меня не мучила, — тряхнула головой Ева. — Бабка получила по заслугам, так ей и надо! Я вам больше скажу — я торжествовала, когда провернула всю эту махинацию. И не потому, что так ее ненавидела, нет, как раз напротив, я ее по своему любила, просто бабку никто и никогда не смог переиграть! Никто и никогда! А вот я смогла! Единственное, что омрачало мой триумф, так это ее реакция на известие о том, что она больше не хозяйка: ни квартиры, ни меня… — И какова была реакция Элеоноры Григорьевны? — Она рассмеялась, — смущенно хмыкнув, ответила Ева. — Да, рассмеялась. И обозвала меня дурой. А еще добавила, что мне надо учиться терпению, иначе я пропаду. — Что она имела в виду? — Я задала ей тот же вопрос, и она ответила, что потерпи я пару-тройку годков, мне бы достали несметные богатства клана Шаховских, так как после ее смерти именно я должна была их унаследовать. А коль я нетерпеливая дура, то шиш мне, а не богатства! Так и сказала «шиш» и еще кукиш под нос сунула, старая ведьма! — Ева устремила хмурый взгляд себе под ноги. — Я подняла ее на смех, стала орать, что она врушка, что никаких сокровищ давным-давно нет, на что она спокойно ответила: «Есть, но ты их хрен найдешь!». Пусть, говорит, лучше сгинут, чем достанутся такой змее, как ты. — И вы ей поверили? — Сначала да, но потом… — Она подпинула валяющуюся под ногами ветку. — Потом засомневалась… Когда она от меня съезжала, я проверила все ее вещи, в них не было не единой ценности, так пустячки, типа кухонной утвари, книг, барахлишка. Потом я обшарила все три комнаты, пытаясь выискать тайник, но кроме кип фотографий под кроватью и связки писем в обувной коробке, ничего не нашла. После этого я уверилась в том, что никаких сокровищ не существует, потому что в последние годы она практически не выходила из дома, только в магазин и ломбард, а значит, не могла их спрятать вне квартиры… Уверилась и успокоилась. — И что же заставило разувериться? — Бабкин звонок… Она позвонила мне за три дня до своей смерти. Сухо со мной поздоровалась и сообщила, что скоро умрет. Да, да, не удивляйтесь, так и сказала, я чувствую, что смерть близка… А потом добавила, что если это я замыслила ее убить, то зря стараюсь, потому что сокровищ мне все равно не найти — она надежно их спрятала… Вот тогда я и поверила, что они реально существуют. — И где же они спрятаны? — В ее квартире, скорее всего. — Вы же говорили, что она съезжала от вас налегке, — с иронией заметил Петр. — Она могла передать их своей заклятой подружке Голицыной, та их до поры припрятала, а потом… — Быть может, они и теперь у Лизаветы Петровны? — со смутным беспокойством спросил Петр. — Вряд ли… Вете она не очень доверяла, по этому я сомневаюсь, что бабка сделала старуху Голицыну пожизненным сторожем своих сокровищ, скорее, курьером… А, впрочем… — Евины глаза алчно сверкнули. — Впрочем, все может быть… Хм… А не наведаться ли мне к достопочтенной Елизавете Петровне в гости, а Петр? Петр очень внимательно посмотрел в лицо девушки, пытаясь понять, играет она или на самом деле не знает, что достопочтенная Елизавета Петровна уже несколько часов, как мертва. Осмотр результатов не дал: на безупречно красивом лице Евы не отражалось ничего, даже алчный огонек в глазах погас, уступив место спокойному голубому мерцанию. — Наведайтесь, — проговорил, наконец, Петр. — Думаю, узнаете много интересного… — Считаете, сокровища у Голицыной? — встрепенулась Ева. — Считаю, что их не существует… — Они существуют, — уверенно сказала она. — Ева, попытайтесь мыслить логически… — Причем тут логика? — Притом, что если бы Элеонора Георгиевна владела сокровищами, она завещала бы их, как остальное свое имущество, Анне Железновой, это гораздо проще, это, наконец, безопаснее… Логично? — Логично, но не умно. Потому что в этом случае наследнице пришлось бы заплатить налог государству. — И что? Ева неожиданно рассмеялась и игриво стукнула Петра своей узкой ладошкой по плечу. — Какой вы, право, наивный. Кому ж охота отстегивать государству кровные денежки? Петр не нашелся, что ей возразить, по этому промолчал, а Ева, тем временем, продолжала: — Тут еще надо знать бабку. Она ненавидела наше государство. Россию, родину свою, любила, а Советское государство — нет. Даже когда СССР развалился, она продолжала ненавидеть СНГ. Как она любила говорить, пока не сдохнет последний комуняка, для меня Российского государства не существует… — Ева усмехнулась. — Бабка была непримиримой антисоветчицей! Идейной контрреволюционеркой и мелкой вредительницей… — Как так? — Ни дня не работала, чтобы государство на ней не наживалось, при этом пользовалась всевозможными льготами, то как вдова генерала, то как наша опекунша, и считала это мелкой пакостью ненавистным комунякам. — Элеонора Георгиевна была оригинальным человеком, — с улыбкой заметил Петр. — Это точно, — подтвердила Ева. — Например, она обожала всякие тайны. Шарады, загадки, головоломки. Но не журнальные, а жизненные. И это вторая причина, по которой она не завещала драгоценности Анне Железновой. — Не понял… — Вам известно, что бабкина мать графиня Шаховская уберегла от красных фамильное добро? — Эдуард Петрович что-то рассказывал, — все еще не понимая, к чему она клонит, сказал Петр. — Она спрятала мешок с драгоценностями в фамильном склепе, когда семья Анненковых, к коей она, собственно, принадлежала от рождения, покидала Москву. О местонахождении этого клада она указала в малюсенькой записке, которую сунула в медальон на груди своей годовалой дочери, там было потайное отделение… — Насколько я понял, вашу прабабку убили пьяные красноармейцы? — Да, но они пощадили грудного ребенка, по этому девочка выжила, выросла, повзрослела. А в двадцать пять лет случайно обнаружила в своем медальоне, который она никогда не снимала, записку. — И нашла фамильные сокровища? — Представьте себе. Не смотря на то, что в склеп регулярно наведывались мародеры, сокровища уцелели. Потому что княжна Шаховская самолично зарыла их под гробом деда, так глубоко, что даже стервятники-грабители не докопались. — К чему вы клоните, я не понимаю? — Я клоню к тому, что бабка рассказывала эту историю с сокровищами тысячу раз, неизменно пуская слезу на последнем предложении, а заканчивала свое повествование одним и тем же постскриптумом: «Я бы поступила точно так же…». — То есть она собиралась зарыть драгоценности под могилкой одного из своих родственников? — не поверил Петр. — Просто спрятать. А указание, как их искать, оставить в виде шифра… Ей казалось это захватывающим, интересным… Глупость несусветная, вы не находите?! — воскликнула Ева. — Я нахожу это плагиатом, — с улыбкой отпарировал Петр: с каждым новым фактом он больше и больше убеждался в том, что Элеонора Георгиевна просто издевалась над внучкой, придумывая таинственные истории, потому что все они очень по-книжному звучали. — У Конана Дойла был такой рассказ! Не помню названия, но там потомок какого-то аристократа так же искал сокровища по шифру. Пятьсот шагов на север, триста на восток, и когда тень от старого дуба перекрестится с тенью чего-то еще, в этом месте он и найдет сокровища … Это я порю отсебятину, дословно не помню, так как читал о приключениях Шерлока Холмса в младшие школьные годы… — Ну и как? Нашел потомок сокровища? — Нашел, предварительно убив одного из своих родственников, — припомнил Петр. — Надеюсь, вы не будете брать с него пример? — Вы же сами сказали, один мертвый родственник не решит проблему, — весело ответила Ева. — Так что я пойду дальше и прикончу четверых… Петр осуждающе нахмурился, он не любил таких циничных шуток. Особенно если их исторгал хорошенький женский ротик: это было противоестественно. — Вы узнали все, что хотели узнать? — спросил он после затяжной паузы. — Все. — Тогда будем прощаться. — Вы меня заморозили чуть ли не до смерти, — шутя, упрекнула его Ева. — Извините, — буркнул Петр, делая шаг в сторону крыльца. — Это все, что вы можете сказать? — Еще могу пожелать спокойной ночи… Ева сокрушенно покачала головой, как будто ждала от него совсем других слов, Петр сделал вид, что не заметил ее разочарования, на этом и распрощались: она направилась к своему джипу, он к крыльцу. Минутой позже Петр услышал, как заурчал мотор ее внедорожника. Когда шум двигателя растаял в ночной тишине, Петр вошел в здание своей конторы, предварительно разбудив своим настойчивым стуком прикорнувшего за стойкой охранника. Часы в холле показывали половину двенадцатого, это означало, что ночевать придется на узком кабинетном диванчике, так как времени на возвращение домой уже не осталось: пока поработает, пока доедет, пока уляжется, уже и вставать пора. Полный решимости побыстрее разобраться с документами, Петр уселся за стол. Покуда листал протокол допроса клиента, мысли его вместо того, чтобы сфокусироваться на проблеме Кирина Сергея Константиновича (имеющего погоняло Кирюха), разбегались в разные стороны. Сначала они ринулись в направлении Евы, женщины, которая его возбуждала, но, сгорев от стыда за своего хозяина, развернулись и кинулись к ее бабке Элеоноре Григорьевне Новицкой. Восхитившись старухиной изобретательностью и артистизмом (с ролью старушки-божьего-одуванчика она справилась блестяще!) метнулись к мертвой Лизавете Петровне Голицыной, ужаснулись, погрустили, и прибились к тихой гавани под названием «Аня». Аня… Снова Аня! Петру никак не удавалось избавиться от мыслей об этой девушке. Наверное, потому что он обещал ей помочь. Да, именно по этому, ведь адвокат Моисеев никогда не отказывался от своих обещаний. Самое же главное, он знал, как это сделать… Вернее, он наделялся, что знает. Потому что в его руках, была тонкая ниточка, ведущая к разгадке. Он не говорил о ней Ане, чтобы не обнадеживать девушку, но сам на девяносто процентов был уверен в том, что она укажет дорогу к истине. Петр отодвинул так и не изученные протоколы, расчистив на столе место для более важного на сегодня документа. Достал его, вынув из закрытого на кодовый замок дипломата. Положил перед собой. Это было завещание Новицкой Элеоноры Григорьевны. Завещание, которое он оглашал в этом кабинете в середине прошлого месяца. Завещание, дающее Анне право на надежду. Ибо в нем был постскриптум, не озвученный адвокатом Моисеевым. И содержал он следующие строки: «Деньги, лежащие на моей сберкнижке (№ счета прилагался) я завещаю Невинной Полине Анатольевне, с обязательным условием: перечислить их частями (ежегодно по пять процентов от общей суммы + проценты по вкладу) на счет (№ прилагается) Васильковского „Дома инвалидов“ Московской области…». |
||
|