"Убийство в стиле ретро" - читать интересную книгу автора (Володарская Ольга)

Часть 3 Где зарыта собака

День первый

Анна

Аня проснулась поздно. Но при этом чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа, и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть — это что-то новенькое: всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя…

Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более, есть совсем не хочется.

Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например, о бабусе, но мысли, предательницы, с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще плоше.

Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили.

— Никого нет дома, — прокричала Аня, не двигаясь с места, а потом еще добавила, позаимствовав фразу у кого-то из героев низкопробных боевиков. — Кто бы ты ни был, катись к черту!

Но некто за дверью не внял Аниным приказам, позвонил еще более настойчиво.

Пришлось открывать.

К Аниному ужасу на пороге квартиры стоял Петр.

— Ой, — пискнула Аня, прячась за дверь. — А я неодета…

Неодета — не то слово, потому что в принципе, она была одета в халат, но зато в какой! Фланелевое рубище с прорехой на плече и оторванным карманом, не халат — стыдоба!

— Я звонил вам на мобильный, чтобы предупредить о своем приезде, — поспешно проговорил Петр, отведя глаза, — но вы не отвечали…

— Я сейчас, минутку…

Аня метнулась в комнату, скинула рубище, влезла в джинсы, рывком надела на себя футболку, наскоро расчесала волосы и, горько сожалея о трехсотрублевой помаде, оставленной в кармане куртки, вернулась в прихожую.

— Входите, — пригласила она Петра, широко распахивая дверь. — Сейчас чай будем пить…

— Аня, — прервал ее он. — На чай нет времени…

— Что-то случилось? — встревожилась она.

— Нет, не беспокойтесь… В смысле, ничего страшного… — И в доказательство своей правдивости проникновенно заглянул ей в глаза, хотя до этого смотрел либо по верх ее плеча, либо на носки своих ботинок. — У меня для вас новость.

— Хорошая?

— Не знаю… — Он опять потупился. — Чтоб ответить на ваш вопрос, я должен задать свой.

— Ну так задавайте! — нетерпеливо воскликнула Аня.

Петр еще несколько секунд молчал, хмуря брови, потом все же спросил:

— Вы действительно хотите знать правду о своем рождении?

— Конечно, но почему вы…

— Вы на самом деле мечтаете познакомиться со своей настоящей матерью?

— Значит, я была права, и Шура Железнова меня не рожала! — вырвалось у Ани.

В ответ на ее реплику он лишь дернул ртом, и было не ясно, что означала эта гримаса, то ли утверждение, то ли отрицание, то ли нетерпение. Скорее, последнее, потому что Петр тут же продолжил допрос:

— Так вы уверены, что вам нужна правда? Даже если она будет горькой?

— Да что вы меня стращаете? — возмутилась Аня.

— Ответьте.

— Да, да, да! Я хочу знать правду, хочу познакомится со своей настоящей матерью…

— И вы не подумали о том, что ваша настоящая мать может оказаться, например, преступницей? Или не совсем здоровым человеком, проще, инвалидом?

— С чего бы это?

— Вдруг Элеонора Георгиевна отказалась от дочери неспроста? Быть может, она решилась отдать ее на воспитание только после того, как узнала о ней что-то нелицеприятное…

— Что можно узнать нелицеприятное о новорожденном?

— Наверное, я не правильно выразился. Я хотел сказать, что Элеонора Георгиевна отказалась от своего ребенка, узнав, что он, например неизлечимо болен, многие роженицы оставляют детей-инвалидов в роддомах…

— Вы знаете что-то конкретное? — осенило Аню. — Знаете, но боитесь мне сказать? Только я не поняла преступница она или инвалид? А, может, малолетняя наркоманка? Или маньячка?

— Не говорите глупостей!

— А вы перестаньте ходить вокруг да около! — вспылила она.

— Я должен быть уверен…

— Говорите! — почти приказала Аня.

И он подчинился.

— Кажется, я нашел незаконнорожденную дочь Элеоноры Григорьевны.

— Она в тюрьме?

— Нет, с чего вы взяли?

— Просто вы так долго меня готовили…

— Она не в тюрьме… Она не преступница и не наркоманка… Она инвалид.

— И где она живет?

— В подмосковном доме инвалидов.

— Что с ней?

— Я не имею представления, — честно признался Петр. — По телефону мне не стали объяснять… Но если мы поедем туда прямо сейчас, то узнаем через каких-то полтора-два часа…

— У нее ДЦП? — напряженно вглядываясь в лицо адвоката, спросила Аня, словно наделась прочитать ответ в его голубых глазах.

— Я сомневаюсь, что женщина, больная церебральным параличом, смогла бы родить…

— У нее нет рук? Ног? Глаз?

— Аня, если вы сейчас же не соберетесь, то мы никуда не поедем — на ночь глядя нас не примут, — с едва сдерживаемым раздражением проговорил Петр.

— Я готова, — бросила она, срывая с вешалки пуховик. — Поехали.

Пусть до первого этажа она преодолела за считанные секунды. Она неслась по ступенькам так, что длинноногий Петр насилу за ней поспевал. И к машине Аня подскочила первая, когда адвокат еще только выходил из подъезда, она уже нетерпеливо припрыгивала около передней дверки авто.

— Аня, когда я торопил вас, я не имел в виду, что вы должны нестись, как на пожар, — осадил девушку Петр. — Спокойнее, пара минут нас не спасет…

Аня оставила его замечание без комментариев, она молча села в машину, расположившись на сидении, уткнулась взглядом в окно, давая понять, что к разговорам не расположена.

Всю дорогу они не разговаривали, Петр пытался с Аней пообщаться, но на все его вопросы она отвечала односложно, иногда невпопад, так что он быстро отстал. Зачем терзать девушку, если она хочет побыть наедине со своими мыслями?

А мысли в Аниной голове проносились с космической скоростью. Сначала она думала лишь о том, что время тянется очень медленно, и хотела побыстрее оказаться в доме инвалидов, потом начинала волноваться, представляя долгожданную встречу с матерью, она страшно боялась, что встреча эта не оправдает ее ожиданий. Нет, Аню нисколько не заботило, что мать окажется безрукой или слепой (в конце концов, у ее мачехи был полный «боекомплект» конечностей, и что толку?), гораздо больше ее пугало, что женщина, увидев ее, страшно разочаруется, ведь ничего особо интересного она собой не представляет… Страшненькая, глуповатая, неуверенная в себе… Разве о таких детях мечтают родители?

… Когда они, наконец, подъехали к воротам интерната, Аня уже и не знала, стоило ли вообще сюда тащиться — за время пути она успела мысленно встретиться мамой, разочаровать ее, сгореть со стыда и покончить жизнь самоубийством, отравившись снотворным.

— Ну что же вы? — спросил Петр, недоуменно глядя на вжавшуюся в сидение клиентку. — Передумали?

— Нет, конечно, — не очень уверенно ответила Аня. — Просто собираюсь с духом…

— Соберетесь по дороге. Пойдемте.

И он первый вышел из машины.

Ане ничего не оставалось, как последовать за ним.

Интернат располагался на тихой улочке, ведущей к реке. Двухэтажное здание корпуса, обнесенное высоким забором, было очень красивым и старым, будто бы дореволюционным, скорее всего, когда-то в нем жил какой-нибудь помещик — уж очень строение напоминало усадьбу киношного Обломова. Дом был окружен высоченными деревьями: вековыми липами, тополями, каштанами, наверняка, летом здесь было просто чудесно.

Петр и Аня прошли по расчищенной дорожке к крыльцу корпуса. Поднялись на него, беспрепятственно вошли в холл. Он ничем не напоминал больничный, скорее гостиничный. И за стойкой сидела не старая грымза в застиранном халате, а симпатичная женщина среднего возраста, одетая в голубую униформу. В тот момент, когда Петр и Аня, вошли в фойе, она оживленно болтала с другой дамой, постарше, что сидела в глубоком кресле под искусственной пальмой (вторая в отличие от регистраторши облачена была в обычный костюм фисташкового цвета, Аня решила, что она тоже посетительница).

— Сейчас не приемные часы, извините, — вежливо проговорила регистраторша, завидев приближающихся к стойке посетителей.

— Меня обещали принять, — не менее вежливо отпарировал Петр, — я звонил сегодня вашему директору…

Услышав эту фразу женщина в костюме поднялась со своего кресла и направилась к ним.

— Здравствуйте, — приветливо поздоровалась она, внимательно глядя на Петра. — Это вы адвокат Моисеев?

— Да, это я.

— Меня зовут Ольга Петровна, директор нашего интерната, господин Елшин, поручил мне ознакомить вас…

— А сам господин Елшин не может с нами побеседовать?

— Он в столице, по очень важным делам, но я бухгалтер дома инвалидов с момента его открытия, и уверяю вас, смогу ответить на все ваши вопросы…

— Я не собираюсь устраивать аудиторскую проверку, — мягко улыбнувшись, проговорил Петр, как пить дать, решил, походя, очаровать и эту мадам. — Кажется, ваша секретарша меня не правильно поняла.

— Нет? Но она сообщила, что вы желаете проверить, правильно ли руководство интерната распоряжается средствами, которые ваша клиентка Элеонора Георгиевна Новицкая перечисляет на наш счет…

— Желаю, но другим способом.

Дама растерянно уставилась на Моисеева, приподняв выщипанную в ниточку бровь.

— Я не совсем понимаю, — наконец, проговорила она.

— Вам известно, что Элеонора Георгиевна умерла?

— Умерла? — вторая бровь тоже взметнулась вверх. — Когда?

— Месяц назад. И часть своих средств она завещала Невинной Полине Анатольевне…

— Полина живет здесь уже двадцать лет, я ее очень хорошо знаю… — Кивнула головой Ольга Петровна. — И все эти годы Элеонора Георгиевна перечисляла деньги на ее содержание. Вернее, в советские времена она приносила рублики в конвертике, тогда так было принято, а в последние годы просто переводила на счет интерната. Такое у нас практикуется, сами понимаете, на содержание инвалидов государство выделяет сущие гроши — здоровые-то никому не нужны, а уж больные подавно…

Дабы не дать вовлечь себя в дискуссию о плюсах и минусах государственного здравоохранения, Петр изобразил страшное нетерпение и торопливо спросил:

— Могу я познакомиться с Полиной Анатольевной немедленно? Дело в том, что у меня мало времени…

— Да, конечно… — Ольга Петровна опять поиграла бровями, подтянув их к самому лбу. — Только я не понимаю зачем?

— Я хочу убедиться, что средства, перечисляемые моей покойной клиенткой, шли именно на содержание госпожи Невинной.

— Но вы же в начале нашего разговора сказали, что не собираетесь проводить аудиторскую проверку…

— Я же не требовал показать мне документы, я лишь прошу познакомить меня с Полиной Анатольевной…

— Я ничего не понимаю, — устало выдохнула Ольга Петровна.

— Что тут непонятного? — впервые подала голос Аня. — Петр Алексеевич всего лишь хочет с ней поговорить: расспросить, как ее кормят, как к ней относятся, чем лечат…

— Расспросить? — несказанно удивилась женщина. — Но она не сможет вам ответить…

— Она глухонемая?

— Нет, но она не говорит… Только издает некоторые звуки…

— А написать она сможет?

— Боюсь, что нет… Понимаете ли… — Ольга Петровна казалась сильно обескураженной, даже ее брови перестали выгибаться дугой, а сошлись на переносице. — А в прочем… Пойдемте, сами все увидите…

Она провела их по длинному коридору, уставленному инвалидными креслами, каталками, костылями, к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Не ходячие у нас внизу, — пояснила женщина, первой ступив на устланную ковровой дорожкой лестницу, — остальные повыше. Полина как раз на втором живет…

Значит, не ДЦП! И не безногая! — мелькнула мысль в Аниной голове. — Но не говорит, и не пишет? Что же с ней, черт возьми? Болезнь Паркинсона, как у Махамеда Али? Но он говорит, плохо, не разборчиво, но говорит… А Полина Невинная, нет. Быть может, она страдает какой-нибудь невиданной болезнью, которая размягчающая кости и сдавливает гортань? Или все гораздо прозаичнее, и у женщины обычный паралич лица и рук…

— Вот мы и пришли, — сказала Ольга, останавливаясь у двери в палату под номером двадцать два. — Входите.

Петр сделал шаг в сторону, по-джентльменски пропуская Аню вперед. Она вошла.

Палата была небольшой, но все необходимое в ней помещалось: кровать, шкафчик, стол, тумбочка. Деталей разглядеть не получилось — в комнате стоял полумрак: верхний свет не горел, а занавески были задвинуты. Именно из-за этого полумрака Аня не сразу заметила женщину, сидящую в кресле у окна. Она была очень полной, большеголовой, с былыми безвольными руками, которые она держала на своем круглом животе.

Тут Ольга Петровна зажгла свет, и Аня смогла разглядеть женщину лучше. На вид ей было лет пятьдесят, но возраст выдавало не лицо: оно было гладким, почти без морщин, а совершенно седые волосы да дряблая шея.

Полина Невинная была чем-то похожа на Эдуарда Петровича Новицкого. Та же форма подбородка, тот же нос, те же кустистые брови. Отличались только глаза. У Эдуарда Петровича они были карими, пронзительными, очень живыми. У Невинной же голубыми, тусклыми, абсолютно мертвыми.

— Что с ней? — спросила Аня, выталкивая из себя слова с такой мукой, будто у нее в горле застряла огромная рыбная кость.

— Тяжелая форма олигофрении, — спокойно, словно ее спросила о погоде, ответила Ольга Петровна. — Полина даже не дебил, дебилов можно обучить чему-то, например, есть ложкой, умываться, убирать за собой, они говорят, поют, рисуют, некоторые пишут, считают…

— А она?

— Не обучаема. Последняя стадия.

— Она не умывается?

— Она даже ходит под себя, если ее во время не посадить на унитаз… — Ольга Петровна нахмурилась. — Конечно, если бы ее с детства отдали в специальный интернат для детей-инвалидов, все могло бы быть по-другому. Ребятишки-олигофрены, с которыми серьезно занимаются педагоги, вырастают вполне нормальными людьми. Конечно, они не водят машину, не играют на компьютере, не читают Толстого, но интересуются телевизором, книгами с яркими картинками, природой. В конце концов, они сами себя обихаживают и умеют выражать мысли при помощи примитивной речи. Но Поля попала к нам уже в зрелом возрасте, и мы ничего не смогли сделать…

— Сколько ей было лет, когда она оказалась у вас? — спросил Петр.

— Двадцать четыре года.

— А теперь? — все еще глухо проговорила Аня.

— Скоро исполнится сорок пять.

— Где она жила до этого, вы не знаете?

— В деревеньке под Рязанью. Я даже помню название — Соколиха. Абсолютно дикий уголок: ни школы, ли больницы, пятнадцать домов, коровник и магазин. Полю воспитывала деревенская женщина, Алена Емельяновна Невинная, очень хорошая, добрая, но темная, вместо того, чтобы научить девочку хоть чему-то, она старалась оградить ее от всего. То есть, боясь, что умственно отсталый ребенок перебьет ей чашки, она кормила ее с ложечки — не давать же в руки посуду. Не допускала в огород — вдруг вместо сорняков повыдергает редис. Не учила самостоятельно одеваться — еще одежду порвет. В итоге Поля выросла овощем, она привыкла, что за нее все делают…

— Она не была Полиной матерью, я правильно понял? — поинтересовался Петр, бросив короткий, но очень пронзительный взгляд на застывшее Анино лицо.

— Она взяла девочку на воспитание. Удочерила.

— Из роддома?

— Этого я не знаю.

— Почему она взяла больного ребенка? Разве мало здоровых?

— Инвалидов тоже усыновляют, гораздо реже, но все же… Особенно когда это сулит какой-то доход. А Алена получала на содержание девочки очень хорошие деньги… От Элеоноры Григорьевны. По-моему, Новицкая приходилась Полине какой-то дальней родственницей, вот женщина и взяла заботу о больном ребенке: нашла достойную опекуншу, щедро ей заплатила, пристроила словом…

— И что же случилось с Аленой Невинной? Почему она отдала девочку в интернат?

— Она не отдавала — ее забрала Элеонора Георгиевна. После одной некрасивой истории… — Ольга Петровна в раздумье потеребила свой шейный платок, видно, решала, стоит ли посвящать посторонних людей в подробности этой истории, но, увидев умоляющий взгляд Ани, решила рассказать. — Эта женщина, Полина мать, она в магазине работала, техничкой. С восьми утра до пяти вечера, ну и обеденный перерыв, как положено с часу до двух. Днем она прибегала, чтобы самой поесть и Полю накормить. А однажды пораньше пришла… И знаете, что увидела? Как девушку, тогда уже девушку, насилует сосед… То есть, совершает с ней половой акт, а она не сопротивляется, ничего же не понимает, только глаза в потолок таращит… Потом выяснилось, что Полю не он первый использовал, чуть ли не пол улицы в их избу хаживала — дома-то в деревнях не запираются. Девкой она была видной: полной, грудастой, румяной, а что дурочка, это даже хорошо, никому не отказывает. Пришел, повалил, отымел, ушел, и никто не узнает — говорить-то она не может… Один раз сосед даже залетного шоферюгу к Полине привел, за литровку. Когда тот над девушкой орудовал, так называемый сутенер на шухере стоял… Это потом выяснилось, когда Алена участковому все рассказала, и в милиции дело завела…

— Посадили кого?

— Только соседа, остальные отделались легким испугом… — Ольга Петровна выразительно покачала головой, как бы сокрушаясь по поводу несовершенства судебной системы. — Узнав об этой истории, Элеонора Георгиевна тут же Полину забрала.

— И сразу отдала сюда?

— Нет, только спустя пять лет. До этого Поля жила в разных интернатах, но Элеонору Григорьевну они все не устраивали по тем или иным причинам, и ей приходилось переводить опекаемую родственницу в другое место… В конечном итоге, Поля осталась здесь, наш Дом инвалидов показался госпоже Новицкой самым подходящим…

Петр, слушавший бухгалтершу с большим вниманием, кивнул головой. А затем спросил о том, о чем уже давно собиралась спросить Аня:

— Полина когда-нибудь рожала?

— Что? — Ольга Петровна так удивилась, что вместе с бровями ко лбу взметнулся и нос, задравшись совершенно противоестественным образом.

— Девушку насиловали несколько мужчин на протяжении длительного времени, и я сомневаюсь, что они пользовались презервативами… Мне объяснить подробнее?

— Вы думаете, Поля забеременела?

— Почему нет? Организм у нее, судя по всему, здоровый… Зачатие же происходит не в мозгах, а в матке…

— Это, конечно, возможно…

— И она могла родить, ведь так?

— Я сомневаюсь, что Элеонора Георгиевна позволила бы ей рожать… И врачи, думаю, посоветовали бы избавиться от ребенка. Я просто уверена, что Полине, если они и забеременела, сделали аборт! Подумайте сами, зачем целенаправленно плодить уродов? — И она выразительно посмотрела на сидящую в кресле Полину.

Петр тоже впился взглядом в отрешенное лицо женщины, Аня же отвернулась, она не могла видеть ее глаз мертвой рыбы.

— А она не могла родить здорового ребенка? — тихо спросил Петр у Ольги Петровны, но при этом посмотрел на Аню. — Как вы считаете?

— Один шанс на миллион, — не колеблясь, ответила бухгалтерша. — И то, если у Полины не врожденное слабоумие, а приобретенное… Это не медицинский термин, конечно, я не врач, но вы меня, надеюсь, поняли. Я имела ввиду, что если в ее ненормальности виновата не генетика…

— А что?

— Родовая травма, сильный удар по голове, перенесенный в младенчестве менингит, все это может вызвать необратимые изменения мозга. У Поли есть шрам на затылке, еще вывих бедра, значит, роды были довольно тяжелыми…

— То есть она могла…

— Она не могла, — отрезала Ольга Петровна. — Полина не в состоянии родить естественным путем. Ей бы обязательно сделали кесарево, а шрама на животе у нее нет, я знаю это точно, так как однажды вытаскивала ее из ванны — она уснула и чуть не захлебнулась. Если не верите мне, можете побеседовать с главврачом…

В этот напряженный момент дверь распахнулась, и в палату ввалился огромный рыжебородый мужчина в белом халате.

— О чем они должны со мной побеседовать? — пророкотал он, протягивая Петру свою лопатообразную пятерню для рукопожатия. — Карцев Евгений Геннадьевич…

— Адвокат Элеоноры Григорьевны Новицкой, господин Моисеев, — подчеркнуто официально проговорила Ольга Петровна, давая понять, что время задушевных разговоров прошло, — интересуется, могла наша Поля родить?

— А че нет? Баба она здоровая…

— Какая же она здоровая? Если живет в Доме инвалидов?

— У нее внутренние органы работают как часы, нам бы, Ольгунчик, с тобой такие, до ста лет бы дожили… — Он дружески шлепнул бухгалтершу по спине. — И по гинекологической части все тип-топ…

— У нее нет шрама от кесарева…

— Таз широкий, организм сильный, чувствительность слабая, значит, болевой порог низкий, родила — как посрать сходила! — хохотнул доктор, нисколько не заботясь о том, что его грубое словцо покоробило всех троих. — Я когда ординатуру проходил у нас в больнице случай был. Привезли одну такую, типа нашей Полинки, на боли в животе жаловалась… Ну в смысле как жаловалась, гугукала, да на пузо свое пальцем показывала. Решили, что у нее приступ аппендицита, положили на каталку, собрались на обследование везти, да тут битые-ломанные поступили после аварии, мы про нее на время забыли, к ним кинулись. А когда я за ней вернулся, она уже пацана родила. Даже не вскрикнула…

— И что? Здоровый родился мальчик? — спросил Петр.

— Умер он тут же, она его ногами придавила — мозгов-то нет…

— Но Ольга Петровна нам говорила, что таким женщинам делают аборты, даже принудительно, чтобы не плодить уродов…

— Пра-а-а-льно, — протянул доктор, кивая. — Но попробуй за всеми уследи. Не все интернаты, как наш, образцовые, полно таких, где больных обследуют только раз в год. Если женщина тучная, как Полинка, живота может быть не видно до последнего месяца, кому придет в голову, что она залетная? Обычно, конечно, месяце на шестом все же обнаруживается, так их на искусственные роды отправляют, чтоб, как вы сказали, не плодить уродов…

— И много таких случаев? — полюбопытствовал Петр.

— Полно.

— Но я не понимаю, от кого они беременеют…

— Как от кого? От своих братьев инвалидов, — доктор опять хохотнул. — Да если за ними не присматривать, устроят тут Садом и Гоморру, все друг с другом перетрахаются!

— Женщины, подобные Полине, рожают здоровых детей? — задал Петр главный вопрос.

— На моей памяти таких случаев не было. Но мой друг по институту как-то рассказывал, что его соседка инвалидка, у нее недоразвитые верхние конечности, проще, культи вместо рук, и смещенная нижняя челюсть, вышла замуж за дебила. Парень был сильно отсталым, даже не говорил, вот как наша Полинка, но до секса большой охотник. На этой почве и сошлись. В результате она забеременела. Друг мой как прознал об этом (живут через стенку в панельном доме, услышал случайно ее разговор с матерью), тут же побежал к ней, чтобы уговорить сделать аборт. Прочитал целую лекцию, она баба не сильно глупая была, вроде поняла, согласилась с ним, но на следующий день ее и след простыл. Вернулась только через 5 месяцев, когда живот на нос лез. Родила. Мой друг у нее роды принимал…

— И что, у таких родителей родился здоровый ребенок? — не поверил Петр.

— Конечно, нет. Урод-уродом. Руки, как у матери, мозги, как у отца, родительница надеялась, что наоборот будет, но природу, мать нашу, не обманешь! Но история на этом не заканчивается. Вырос киндер-сюрприз этот, повзрослел. Исполнилось ему, то есть ей, девочка это была, шестнадцать. Созрела, значит. Ну и зарулила как-то в лесок с одним пареньком из подъезда. Ему тринадцать, но развитый не по годам, поспорил с дружками, что трахнет идиотку. Трахнул. Через девять месяцев девочка родила. Здорового пацана. Бабка не нарадуется…— Доктор широко улыбнулся, обнажив серые от никотина резцы и золотые коронки на коренных. — Вот такие бывают случаи, господа! Редко, но бывают…

— Ребенок вырастит полноценным? Как вы или я?

— Как мы вряд ли: средне-образовательную восьмилетку закончить сможет, но институт… — Он поцокал языком. — Получать высшее образование, это, батенька, не в пузырьки пукать…

Он еще что-то говорил, перемежая свою речь то медицинскими терминами, то сленгом, а то и матерком, но Аня его больше не слышала. В ушах стоял странный гул, и зычный голос доктора превратился в звук паровозного гудка. Гул нарастал, с каждой минутой становился громче, и Ане уже казалось, что ее засасывает в огромные лопасти взлетающего самолета…

Она покачнулась, судорожно ухватилась за что-то мягкое и теплое.

Издалека раздался знакомый голос:

— Аня, Аня, вам плохо?

Голос был тревожным, даже испуганным, но он, тем не менее, ее успокоил. И заставил невидимый самолет заглушить свои двигатели.

— Аня, сядьте, отдышитесь… Что с вами? — Продолжал тревожиться знакомый голос, а то теплое и мягкое, за что она держалось, прикоснулось к ее лицу. — Доктор, сделайте что-нибудь…

В тот же миг что-то жесткое, шершавое больно ударило ее по лицу. Аня дернулась, ее голова резко ушла назад, в ушах зазвенело, но, удивительное дело — сознание прояснилось. Она уже могла явственно слушать слова, ощущать боль от удара (доктор, судя по всему, надавал ей по щекам), тепло от руки Петра, влагу от слез, и горечь от сознания собственной никчемности…

— Вот видите, — услышала она бодрый голос доктора. — Она уже пришла в себя, а вы «укольчик, укольчик»… Сейчас водички попьет, и все будет тип-топ… Хотите попить?

Аня вцепилась в руку Петра и так резко мотнула головой, что заплетенные в косу волосы больно хлестнули ее по шее.

— Не хотите водички, не надо. Пошлите коньячка хряпнем. У меня есть отличный коньяк «Арарат»…

— Отвезите меня домой, — взмолилась Аня, еще сильнее стискивая Петину ладонь. — Пожалуйста…

Он кивнул, крепко обхватил ее свободной рукой за плечи и успокаивающе проговорил:

— Не волнуйтесь, Анечка, мы уже уходим… — Петр скупо улыбнулся доктору и бухгалтерше. — До свидания, господа. Всего хорошего.

— Вы узнали все, что хотели? — спросил доктор им вдогонку.

— Все, что хотели, — как эхо повторила Аня, первой перешагивая через порог палаты.

По коридору они шли молча, так же безмолвно спускались по лестнице, пересекали фойе. Но стоило им войти в заснеженный парк, как Аня заговорила:

— Можно вас попросить, Петр Алексеевич…

— Да, конечно…

— Никогда мне не напоминайте о ней. Никогда.

— О ком?

— О матери.

— Об Александре Железновой? — переспросил Петр.

Аня строго на него посмотрела и жестко, даже немного зло проговорила:

— Не надо ради меня строить из себя идиота. И вы, и я прекрасно знаем, что моя мать Полина Невинная.

— Вот этого мы и не знаем, — горячо воскликнул Петр. — У нас нет ни одного доказательства!

— Бросьте, Петр Алексеевич! — В ее голосе появились истеричные нотки. — Она моя мать! Эта дебилка, которая ходит под себя, моя мать!

— Я так не думаю, — упрямо проговорил он.

— Час назад вы были уверены… — прошептала Аня, резко отворачиваясь, она не желала показывать ему своих слез, почему-то именно сейчас ей хотелось казаться сильной.

— Час назад я ничего не знал о ее диагнозе! Час назад я не видел ее! — воскликнул Петр и с силой развернул ее к себе. — Аня, поймите, она не может быть вашей матерью…

— Вы разве не слышали историю, что рассказал доктор?

— Слышал, но это байка! Медицинские байка! У дебила не может родиться умственно полноценного ребенка…

— Спасибо вам, конечно, Петр Алексеевич, за комплимент, но с чего вы решили, что я умственно полноценная?

— Господи, что за бред!? — прорычал Петр. — А какая же вы? Вы разве не умеете читать или писать? Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо? Или, быть может, ходите под себя?

Она горько улыбнулась и, собрав с ветки горстку снега, приложила к разгоряченным щекам.

— Я не хожу под себя, но я сикалась до двенадцати лет. В школу я пошла восьмилетней, потому что было глуповатой. До третьего класса была худшей ученицей в классе, учительница постоянно говорила, что по мне интернат плачет. Потом я подтянулась, даже окончила школу без троек, даже в техникум поступила, даже год там проучилась, но умнее не стала. Многих вещей я не понимаю, точные науки мне не даются — таблицу умножения, например, я так и не смогла выучить. Я работала во многих местах, но нигде подолгу не задерживалась. У меня нет способностей, зато имеется склонность к депрессиям и суициду… — Аня резко замолчала, втянула носом воздух, тут же с шумом выдохнула, потом очень тихо добавила. — Теперь вы понимаете, что полноценным человеком меня вряд ли назовешь…

Петр открыл было рот, чтобы возразить, и возражений у него было предостаточно, это было видно по его решительно сдвинутым бровям, но Аня не дала ему произнести ни слова.

— Ничего не говорите, — сказала она строго. — Не надо. Просто никогда мне о НЕЙ не напоминайте. Тогда, быть может, я и сама о ней забуду… А теперь пойдемте к машине, я продрогла.