"На пути в рай" - читать интересную книгу автора (Волвертон Дэйв)

Глава десятая

Во сне солнце над озером Гатун оранжево — желтым светом озаряло кухню в моем доме, отражаясь от противоположной окну стены. За кухонной дверью, в кустах у озера, жалобно мяукал котенок. Я вспомнил о голубой чашке на пороге. Она должна быть всегда наполнена. Когда же я в последний раз наливал в нее молоко?

Не помню. Ускользнуло. Должно быть, уже прошли недели. Котенок умирает с голоду.

Несомненно, он может прокормиться и сам, подумал я. Тут достаточно насекомых, рыбаки после улова оставляют ненужную мелочь, котенок может ловить грызунов — и останется жив. Но котенок продолжал просить молока, и я открыл стеклянную дверь.

На пороге лежал серо — белый мяукающий комочек, такой худой, что я легко мог разглядеть каждую косточку в его хвосте. Шерсть у него облезала, глаза помутнели и ввалились. Он уже почти расстался с жизнью. Даже приподняться не мог. Просто продолжал мяукать в последних отчаянных попытках раздобыть еду. И тут я заметил руку в траве, очень худую, высовывающуюся из куста сразу за котенком. Я подошел, отвел руку и заглянул в кусты.

На траве вытянулся Флако, его слепой череп уставился в небо, в пустых глазницах собралась дождевая вода. Невероятно худой. Изголодавшийся.

— Дедушка! — позвала вдруг маленькая девочка. Ее появление испугало меня. Она коснулась моего локтя. — Дедушка, ты о них не позаботился! Ты позволил, чтобы они голодали.

И я понял, что забыл накормить не только котенка. Забыл накормить своих друзей. И невольно произнес:

— Я… не знал. Не знал, что должен был заботиться о них.

Я вскочил. Глубокая ночь. Завала уснул за своими рисунками, он тихонько храпит. Сердце мое бешено колотилось, лицо покрыто потом. Этот сон встревожил меня сильнее любого кошмара. Я пытался осмыслить его значение, вспоминая подробности.

Сосредоточился на девочке с бледным лицом и темными глазами, которая появляется во многих моих снах. Может, я видел ее на ярмарке у своего киоска? Или просто это соседский ребенок? Я долго думал и убедил себя, что она — дочка соседей, которые жили в доме ниже по улице. Но дом, в котором она жила, я не мог вспомнить. Впрочем, должно быть, я видел, как она ходит по утрам на ярмарку.

Я закрыл глаза и попытался вспомнить ее во всех подробностях. И сразу в моем сознании возник ее образ. Она стояла передо мной, держа серо — белого котенка, протягивала его, чтобы я мог взять его в руки.

— Он немного одичал, — сказала она. — Ты о нем позаботишься?

Образ казался очень живым и вполне достоверным, но я знал, что не видел котенка до того дня, как вернулся домой и смотрел, как Флако и Тамара бросают ему на крышу мяч. Очевидно, сон примешался к моим воспоминаниям. Так как в одном и том же сне я увидел девочку и котенка, подсознание связало их.

Я отогнал эту мысль подальше и попытался вспомнить имя ребенка. Оно крутилось на языке, и я был уверен, что осталось только произнести его. Голова готова была разорваться от усилий вспомнить. Это казалось мне необыкновенно важным.

— Татьяна, — произнес я вслух в порыве вдохновения. И понял, что назвал верное имя. Девочку зовут Татьяна. Я обрадовался, но чем больше думал, тем больше сознавал, что ничего не могу вспомнить, кроме ее лица. «Ты сумасшедший», — подумал я, но тем не менее поздравил себя с тем, что нашел имя для посетительницы моих снов.

Утром одиннадцатого дня я проснулся от движения в комнате: люди передвигались в темноте, шелестели кимоно. Завала сидел на полу, скрестив ноги, перед своим листочком бумаги. Лицо его говорило об истощении, глаза остекленели от бессонницы и болеутоляющих, которые я ему дал. Он негромко и хрипло напевал, и звуки его пения напоминали шум ветра в сухой траве.

Перфекто и Мавро стояли у двери, напряженные, в ожидании нападения. Мавро завязывал оби — пояс своего кимоно, — держа деревянный кинжал в зубах. Эти ножи — по существу всего лишь заостренные палки, каждая в полметра длиной, резать ими нельзя, но колоть можно. Абрайра одевалась в крошечном туалете. Все они старались дышать медленно, но дыхание вырывалось неровно. Я почувствовал, как у меня самого грудь сжимается в ожидании схватки.

Я соскользнул с койки и поправил свое кимоно. Достал нож из ножен на запястье.

— Что происходит? — спросил я, подойдя к Завале.

— Мы не можем спать, — ответил мне Перфекто. — Значит, люди Люсио тоже не могут спать. Они скоро будут здесь.

— Откуда ты знаешь? Мавро сказал:

— Я только что вызвал по комлинку дежурную сестру. Она сообщила, что сейчас Люсио осматривает врач. Через десять минут Люсио выйдет из лазарета.

Эта новость подействовала на меня сильнее, чем я ожидал. До сих пор стычка с Люсио казалась только вероятностью, не больше. Теперь же она оборачивалась неизбежностью. Сердце мое забилось в неожиданном приступе паники.

Из туалета вышла Абрайра.

Завала поднял свой рисунок, чтобы мы могли его видеть: Люсио и его люди, каждый изображен с мельчайшими подробностями, как на эскизе архитектора, и у каждого множество ран. Ножи в животе, ножи в горле, ножи в лице. Не отрывая взгляда от рисунка, Завала порылся во внутреннем кармане кимоно и достал зажигалку Мавро. Он запел громче, вытянул руку с рисунком, свою человеческую руку, и поджег рисунок. Пламя лизало его пальцы, но он держал листок, пока тот не превратился в пепел. Пальцы дымились, дыхание его участилось, но рука не дрожала, и он держал рисунок твердо, пока тот не превратился в черный пепел, по которому ползали огненные черви. Потом механической рукой Завала смял сгоревший листок.

— Нужно действовать быстро, — сказал он, — пока заклинание сохраняет силу. — Взгляд его сделался твердым, киборг вскочил и уже через мгновение держал в руках нож.

Перфекто побежал в туалет и помочился. Мавро стал у входа в туалет и зашел туда, когда вышел Перфекто. Я понял, что мне тоже нужно помочиться, и занял очередь.

Абрайра начала заправлять свою постель. Она делала это быстро, давая выход нервной энергии. Заговорила скорее с собой, чем с нами:

— Как только будем готовы, я думаю, нужно идти по коридору и вниз, на второй уровень. Выше они не пойдут. Не давайте спуску этим mamones. Режьте их быстро, как будто вы режете скот и вам платят за каждую голову. Потом сразу уходите.

— Ты правда думаешь, они придут? — спросил Завала. Он раскрыл дверь и выглянул в коридор.

Блеснуло что-то белое, звякнул металл. Человек в белом кимоно, перевязанном вместо оби цепью, крикнул:

— Подарок от conquistadores [28]! — и просунул в дверь металлическую трубу.

Завала упал, труба торчала в его животе. Человек, ударивший Завалу, — его звали Самора — повернулся и побежал. Абрайра метнулась к двери, готовая преследовать врага. Самора взмахнул второй трубой. Абрайра попыталась увернуться, но металл все же задел ее по голове, и она упала.

Я бросился ей на помощь, а Самора убежал к лестнице, прежде чем я успел выскочить в коридор. Я подхватил Абрайру. Глаза закатились, виден только белок.

— Все будет в порядке, — прошептал я. — Мы с тобой.

Мавро начал браниться. Он поставил Завалу на ноги, и тот обеими руками схватился за трубу, торчавшую из его живота. Немного светлой жидкости, смешанной с кровью, вытекло из ее конца, словно кто-то забыл закрыть кран. Лицо Завалы побледнело, он не отрывал рук от трубы.

— Нужно отнести его в лазарет! — сказал Мавро и повел Завалу к лестнице. Перфекто пошел следом.

Я посмотрел вдоль коридора. Люди Люсио будут ждать у лестницы, и, когда мы будем спускаться мимо их уровня, они нападут. Я был уверен в этом. Они ударили Завалу, просто чтобы завлечь нас в ловушку. Ведь Люсио объявил Поиск, он не будет удовлетворен только тем, что ранил Завалу. Одновременно со мной опасность положения поняли Мавро и Перфекто.

— Подождите, — сказал Перфекто. — Я схожу за помощью! — Он подбежал к ближайшей двери и постучал. Оттуда выглянул самурай, они заговорили.

Я успокаивал Абрайру и смотрел на ее лицо. Когда я обращался к ней, ее глаза не двигались. Зрачки так расширились, что готовы были, казалось, поглотить весь свет. Я забеспокоился: похоже, она серьезно ранена. Повернул голову, чтобы осмотреть рану. На затылке, у основания черепа, сразу над черепной розеткой, набухал темный синяк. Квадратная платиновая розетка сдвинулась в сторону, из — под нее вытекала струйка крови. Я осмотрел устройство и обнаружил, что плавающая решетка сместилась вперед. Это обычная проблема: в розетке у основания черепа имеется подвижная маленькая решетка; когда подключаешься к терминалу компьютера, она продвигается вперед и перекрывает поступление импульсов от нервной системы в мозг. И вместо нее импульсы посылает компьютер.

Удар продвинул решетку вперед, и теперь Абрайра в сознании, но никаких импульсов извне не получает. Она слепа, глуха и полностью анестезирована. Я попытался вправить розетку и поставить решетку на место.

Мимо нас пробежали несколько самураев вместе с Перфекто. Они подхватили Завалу и понесли его к лестнице с большим шумом и суетой. Коридор заполнился любопытными японцами. Все в синих кимоно, у многих влажные волосы — они прибежали прямо из ванны.

Сквозь толпу пробился Кейго и склонился к нам.

— Что случилось? — спросил он.

— Люди Люсио нарушили перемирие, — ответил Мавро. — Эти трусы напали на нас!

Кейго насупил брови. Рявкнул:

— Они нарушили клятву? Солгали мне? Эти люди не знают чести! — Он вытащил меч и перешагнул через Абрайру. Его мимика — насупленные брови, выражение отвращения на лице — казалась преувеличенной, не соответствующей происшествию, словно он — плохой актер, играющий рассерженного человека. Я приметил эту особенность у всех самураев: обычно они казались совершенно невозмутимыми, лишенными эмоций, но когда все же проявляли их, обнаруживалось, что чувства полностью подчиняют их. Кейго зашагал по коридору с таким выражением, словно собирался тут же истребить Люсио и его людей. Мавро закричал:

— Подожди, хозяин! — Кейго повернулся и взглянул на нас. Самым покорным тоном Мавро попросил: — Хозяин, люди Люсио уже трижды нападали на нас. Позволь нам убить этих собак.

Кейго дал согласие:

— Хай!

Мы втащили Абрайру в свою комнату и с помощью деревянного кинжала поставили на место розетку переговорного устройства. Женщина немедленно пришла в себя, и мы рассказали ей о договоре Мавро с Кейго. Абрайра обрадовалась возможности отомстить.

Перфекто вернулся с трубой, которой Самора ударил Завалу. Она была заострена на конце.

— Завала ранен не тяжело, но при теперешнем повышенном тяготении швы находятся под напряжением, и ему придется несколько дней провести в постели.

Абрайра пожала плечами.

— Значит, придется убить людей Люсио без него. Но прежде всего мы должны знать, где они.

Перфекто и Мавро принялись связываться с друзьями, предлагая за сведения остатки наших сигар. Через три минуты они получили ответ:

— Васкес говорит, что только что видел их в коридоре третьего уровня, возле душа: они спорили, напасть ли немедленно или подождать, пока мы нападем на них.

— Попроси Васкеса сказать им, что он видел, как мы прошли в лазарет, — предложила Абрайра.

Мавро поторговался с Васкесом насчет цены предательства, сговорившись на двадцати сигарах. Васкес сказал, что позицию нужно занять через минуту.

Мы побежали к лестнице и спустились на два уровня. Перфекто прошел по коридору в противоположную от лазарета сторону. Было полутемно, по расписанию еще продолжалась ночь. После недавнего шумного смятения тишина вокруг казалась странной. Мы дошли до пересечения этого коридора с кольцевым, который ведет вокруг корабля, и затаились в нем. Только Перфекто оставался снаружи. Он смотрел на лестницу, ожидая появления людей Люсио.

Ждали мы несколько минут. Шесть раз Перфекто прятался, когда кто-то показывался на лестнице, поднимаясь с четвертого уровня. Мавро предупредил:

— Я убью первым, — и осмотрелся, не возражает ли кто. Никто не возразил. — Я, — нервно продолжил он, — надеюсь, тут кто-нибудь сумеет вытатуировать серебряную слезу. — Он уже думал о третьей слезе у себя на щеке.

Перфекто в седьмой раз, прячась, отдернул голову. Он взглянул на нас и начал считать, чтобы дать возможность людям Люсио подняться выше по лестнице. Кто-то открыл дверь в коридоре между нами, послышался смех. Перфекто перестал считать. Люди Люсио на лестнице будут следить за открытой дверью. Они остановятся.

Но вот Перфекто снова начал отсчет, молча кивая головой, и неожиданно оттолкнулся от стены, гулко выдохнув. Мавро последовал за ним, дальше я. Перфекто уже находился на полпути к лестнице, он неслышно бежал босиком.

Трое в белых кимоно вышли из спальни. Они еще смеялись, когда Перфекто пробежал мимо них. Один из них с восклицанием удивления отскочил назад, дав мне возможность увидеть лестницу.

Там находился один человек — химера по прозвищу Бруто. В левой руке он держал заостренную трубу. От лестницы отходило шесть коридоров, и он пытался следить одновременно за всеми. Шея его была сейчас неестественно вывернута, он заглядывал себе за спину. Бруто заметил Перфекто и прыгнул с лестницы, разворачиваясь, чтобы встретить нападение лицом.

По лестнице вслед за Бруто поднимался Люсио. Он не мог вовремя присоединиться к схватке. Понял это и скользнул вниз.

Перфекто встретился с Бруто, они остановились на расстоянии вытянутой руки. Но положение Бруто было менее выгодным. Он угрожающе выставил свою трубу, правая рука развернулась для удара. Это нарушило его равновесие. Перфекто танцевал, наносил ложные удары, стараясь отвлечь Бруто, заставить его сделать выпад, и тут же отскакивал. Бруто отдернул руку с трубой, готовя ложный удар, потом передумал и не стал этого делать. В момент его нерешительности Перфекто прыгнул вперед, мелькнул кинжал.

Казалось, Перфекто не попал. Бруто продолжал стоять на месте. Но вот он застыл, глядя прямо перед собой и чуть вверх. Он казался смущенным, ошеломленным, и тут из сонной артерии брызнула кровь. Словно вода из шланга. Кровь обрызгала стену, и Бруто повернулся и посмотрел на нее удивленно.

Второй поток крови ударил правее, потому что Бруто повернул туда голову. Он сделал шаг вперед, как будто хотел поймать хлынувший поток. Поднимая ногу, он проделал это движение невероятно грациозно, словно танцовщик балета; он поднял ногу высоко, как будто хотел взобраться на ступень большой лестницы. Глаза уже стекленели, как у подстреленного животного. Кровь не доходила до мозга, он терял сознание.

Несколько красных капель упали мне на лицо, и я застыл на месте. Застыл инстинктивно — а до этого бежал к месту схватки. Бруто начал странный и грациозный танец, двигаясь как в замедленной съемке. Кровь продолжала бить из его горла, он поворачивался, делал в воздухе пируэт, и кровь падала ярко — красными каплями.

Лазарет находился чуть дальше по коридору, всего в сорока шагах от него, и я подумал: «Если быстро доставить его в лазарет, можно перекрыть артерию». Но не пошевелился. Мысль сложилась, но действия не последовало. Перфекто нанес новый удар своим деревянным кинжалом, распоров Бруто живот. И прежде чем тело обмякло и повалилось, он пробил голову Бруто его же металлической трубой и оставил лежать мертвым, исполнив кодекс Поиска.

Я чувствовал себя странно — как посторонний и совершенно отстраненный наблюдатель. Две недели назад такая сцена вызвала бы во мне отвращение. Но теперь я ничего не чувствовал.

— Видели, какое у него было лицо, когда Перфекто ударил? — спросил негромко Мавро. — Как в мультике, когда герой падает с утеса и висит некоторое время в воздухе, лишь потом понимая, что падает. — Он громко рассмеялся, и я тоже захихикал, словно это была очень забавная шутка.

— Остальные на четвертом уровне, — сообщил Перфекто, указывая вниз по лестнице. Он тяжело дышал, лицо его было выпачкано кровью, от которой еще шел пар. Такую горячую кровь мои глаза видят как раскаленную руду цвета киновари. Мне неожиданно стало холодно. Я надеялся, еще хоть кто-нибудь из них поднимется по лестнице. Тогда схватка была бы получше.

Я нервно хмыкнул и посмотрел в лестничный проем.

— Ну, одного из их лучших бойцов мы уже свалили! Я рад. — Заметил я, и понял что действительно рад. У нас меньше на одного, у них тоже. Шансы равные.

Перфекто сунул окровавленное оружие за пояс. Абрайра с сожалением взглянула на лестницу.

— Они ждут нас там в засаде, — прошептала она. — Не думаю, что нам нужно спускаться. А они, несомненно, не станут подниматься. По крайней мере несколько часов. Пошли позавтракаем. На полный желудок будем лучше сражаться.

Я улыбнулся. Мне показалось забавным оставить врагов в ожидании на все утро. И мы пошли в столовую.

Перфекто даже не потрудился убрать свой окровавленный кинжал из-за пояса, и в столовой все обращали на нас внимание. Быстро распространилось известие о стычке, и некоторые даже выкрикивали что-нибудь вроде:

— Hola, muchachos, как идет Поиск? Мавро помахал этим людям и улыбнулся.

— Перфекто растоптал обезьяну Бруто. Видели бы вы это!

Мы выбрали столик в углу и поели булочек — муку делают из водорослей, булочки поливают тонким слоем сладкого коричневого сиропа.

Мавро ел, приговаривая:

— Как вкусно! Словно знаменитая замороженная печенка, которую готовила моя невеста!

За едой у меня дрожали руки. Казалось странным, что все знают: мы только что совершили убийство. И никто ничего не предпринимает. Нет ни криков, ни протестов, ни обвинений. Никакой полиции. И тут я осознал, что с того времени, как прикончил Эйриша, я стал убийцей. Абрайра призналась, что зарезала троих парней в Перу. Мавро носит татуировку, показывающую, что он убивал в Картахене. Перфекто, не задумываясь, разделался с Бруто, словно растоптал таракана. И это единственные люди, которых я здесь знаю, — моя боевая группа. А если и остальные группы таковы, то восемьдесят процентов людей на корабле — убийцы. Вступая в свою команду, я представлял себе ее обществом — обществом, которому смогу служить. Мне казалось, что несколько человек объединились, чтобы вместе бороться с болью. Но можно ли служить обществу убийц?

Когда я был ребенком, дон Хосе Миранда говорил мне, что можно приносить пользу окружающим, только помогая личностям, составляющим общество. Но как же служить обществу убийц?

Вскоре мы поняли, что нам не следовало появляться в столовой. В зале завтракали друзья Люсио, и не прошло и двух минут, как один из них выскользнул, чтобы сообщить о нашем местоположении. Кейго разрешил нам наказать Люсио и его людей, но его благословение вовсе не означало, что мы победим.

Завтракать должна была третья часть населения корабля, и зал вскоре заполнился. Рядом со мной присел Фернандо Чин, ксенобиолог. Он спросил:

— Эй, кто-нибудь из вас знает, почему прервана связь с модулем В? Что там происходит? Неужели правда там взорвалась бомба?

— Боже! — произнес Мавро. — О чем ты говоришь?

В дверях показались Люсио и трое его оставшихся в живых товарищей. Я смотрел на них и думал: «Бомба? Ну, это уж слишком! Можно справиться только с одним осложнением за раз. Сойдешь с ума, если их будет несколько. Спокойней!» Люсио выглядел ужасно, на лице, там где я его порезал, большой шрам. Повязка телесного цвета выглядела как глина, и казалось, лицо его не разрезано, а сильно деформировано. Он и его люди даже не взглянули в нашу сторону. Они точно знали, где мы.

— Не знаю, была ли там бомба, но связь прервана, — повторил Чин. — Попробуй связаться по комлинку с кем-нибудь в модуле В и поймешь, что я имею в виду.

Люсио и его люди стали в очередь в конце зала и заполнили свои тарелки, потом сели за стол и начали есть. Я посмотрел на Мавро. Он глядел на них, губы его скривились в язвительной улыбке. Он ждал, пока кто-нибудь из них посмотрит в нашу сторону. Не дождавшись, Мавро крикнул:

— Эй, кто-нибудь видел Бруто? — Но Люсио и его люди не прореагировали.

Абрайра сказала:

— Нам пора на тренировку. Уже 10 — 25.

Я удивленно посмотрел на нее. Мне казалось, что Поиск превыше всего.

Абрайра посмотрела в сторону и сказала, ни к кому в особенности не обращаясь:

— Им тоже придется идти на тренировку. — Группа Люсио занимается одновременно с нами. Следующие два часа они будут заняты.

Мы встали, отнесли подносы в посудомойку и осторожно отступили к выходу.

В боевом помещении Кейго сидел на своем помосте и ждал нас. Он смотрел, как мы заходим, но ничего не сказал. Я был очень смущен. Наши белые кимоно забрызганы кровью Бруто. Ясно, что мы убивали. Кейго не спросил нас об этом. Он казался погруженным в размышления. На этот раз мне хотелось подключиться к симулятору. Предстоящая схватка казалась мне очищением. Мы надели свои защитные костюмы, забрались в машину, вооружились — и погрузились в мир иллюзий.

Мы двигались над соленым болотом, покрытым тонким слоем воды. Нас окружали темные мангровые заросли, изогнутые корни растений торчали вверх. Насекомые плясали на поверхности воды цвета пива и уходили в тень под манграми при нашем приближении.

Я сразу насторожился. Что-то изменилось в мире симулятора, но я не мог решить, что именно. Что-то трудноопределимое. Я пытался смотреть во всех направлениях сразу.

Сирена предупредила о приближении ябандзинов. Вместо того чтобы схватиться с самураями, Абрайра свернула направо, пронеслась между двумя группами мангров к более темной воде за ними. Мы пробирались через густые заросли, отбрасывали толстые листья, уклонялись от деревьев. Маленькая анаконда упала с ветвей к моим ногам, и я посмотрел вниз. Мы наскочили на подъем, и машина поднялась в воздух; я оторвал взгляд от змеи, и в это мгновение толстая ветвь ударила меня в шлем.

Я перекатился через корму и еще раз перевернулся в воздухе. В шлеме опять прозвучал сигнал, предупреждающий о появлении ябандзинов. Я высвободил лазерное ружье и постарался успокоиться. Шлем раскололся вдоль линии фильтров, вделанных в его поверхность. Я расстегнул магнитный замок, и шлем распался надвое. Свежий воздух заполнил мои легкие.

Свежий воздух! Не воздух симулятора, который пахнет так, словно шесть грязных крестьян одновременно с тобой втиснулись в твой костюм! Пахло травой, морем и немного гнилыми фруктами. И еще немного сахаром и скипидаром — какой-то сладковатый чуждый запах. Я видел сейчас в полном спектре, и Пекарь показался мне гораздо менее однообразным, чем в симуляторе: небо, как всегда, красноватого оттенка, но стаи желтых и зеленых «опару но тако» высоко в атмосфере окрашены по-разному. Там, где они пролетали, их сопровождало платиновое свечение. Среди мангров в соленом болоте виднелись туземные растения неправильной формы, похожие на водоросли, — не пурпурные, какими показывал их симулятор, а темно — ультрафиолетовые, и мои протезные глаза видели их почти черными.

Я оставил шлем на земле, в нем продолжала непрерывно звучать сирена, и прошел к воде, на открытое место. Холодный ветерок овевал лицо. Тысячи прекрасных птиц, плоские пластиковые листочки с короткими хвостами, парили над травянистыми болотами. Некоторые плясали у меня прямо перед носом — небольшие существа размером с мотылек.

И почти сразу птица размером с малиновку повисла у меня перед лицом, свесив хвост. Она гудела как колибри. Я описываю эти существа похожими на манту или ската, но это лишь поверхностное сходство. Передняя часть у них треугольная, гладкая, как стекло, по сторонам неподвижно закреплены два крыла. Крошечный плоский хвост плывет сзади; у меня на глазах крылья стремительно задрожали, а хвост согнулся, помогая существу повернуть. И оно медленно повернулось в воздухе передо мной. У него оказались два светло — желтых глаза, крошечный рот, похожий на клюв ласточки, а по сторонам его — щупальца. Над глазами орган, который я могу описать только как переднее крыло, — тонкая, почти прозрачная мембрана, которая быстро колеблется, направляя поток воздуха на неподвижно закрепленные крылья. Именно эта мембрана и издает гудящий звук.

На Земле крылья одновременно дают возможность птицам и подниматься, и двигаться вперед. На Пекаре хрупкие «птицы» подают передним крылом — мембраной воздух на крылья неподвижные, и тем самым создают подъемную силу. Я подумал, что на сильном ветру они могут расслабить переднюю мембрану и просто парить в воздухе, как земные чайки.

Мне хотелось поближе рассмотреть это существо. Одни линии как будто соответствовали экзоскелету, другие — прозрачным мышцам. Синие и желтые нити в прозрачном теле — вены и внутренности. Но ничего из этого я не мог разглядеть ясно. Я быстро протянул руку, словно хотел поймать существо, но оно увернулось и стремительно унеслось над болотом.

На земле — ветви, отдельные травинки, какие-то черные насекомые. Сначала мне показалось, что это жуки — сверлильщики, но несколько из них толкали куски темных ультрафиолетовых листьев и сплетали их с помощью ветвей и камешков в небольшие гнезда размером с горсть. Гнезда очень напоминали крошечные хижины. Я перевернул одно, думая, что найду там что-нибудь интересное — может, насекомых, играющих в шахматы или высекающих изображения своих богов, — но увидел только больших толстых жуков, ухаживающих за маленькими белыми личинками. Я поставил гнездо на место, и песчаные мухи разлетелись от движения моей руки.

Слишком много подробностей для иллюзии, созданной компьютером. Мир, слишком совершенный для симулятора. Насекомые, птицы, маленькие рыбки в воде, запахи — всего этого я раньше никогда не видел и не ощущал. И то, что компенсировались особенности моего искусственного зрения, означало, что иллюзия создана специально для меня. Искусственный Разум корабля не мог сделать этого для всех — для семисот человек, одновременно находящихся в симуляторах.

Похоже на ловушку. Я вспомнил о людях, умерших в симуляторе, о людях, которые оказались не в состоянии перенести иллюзию. Может, их убили? Может, они погибли, как раз не вынеся такой иллюзии, как эта? Я искал что-нибудь неуместное, недостаточно естественное: слишком симметричное и здоровое дерево, полоска земли, созданная уравнениями, а не природой. Но листья деревьев пожелтели и сморщились по краям, насекомые поедали друг друга. Окружающее не выглядело так, словно оно создано с помощью техники: нет слишком большого количества ровных площадей и примитивно резких линий. Я не нашел ничего неуместного.

Но если кто-то использует такой способ убийства, я решил, что не стану его жертвой. Сунул руку за шею и постарался нащупать место, где происходит соединение с компьютером. Бесполезно. На самом-то деле мое тело продолжает сидеть в машине, оно полностью отключено от реального мира. Я не могу преодолеть эту иллюзию, сбежать из нее.

Я закричал Кейго:

— Выведи меня отсюда! Я не понимаю больше, где реальность! — Подождал, но ответа не было.

Я потрогал шишку на голове, набитую, когда выпал из машины, и продолжал раздумывать о своем положении. На руке кровь. Я лизнул ее, чтобы проверить вкус. Компьютер раньше никогда не симулировал вкусовые ощущения. На языке стало солоно, у жидкости оказалась консистенция настоящей крови.

Возможно, это испытание. Может, они хотят проверить, как я буду бороться, если моя жизнь в опасности, подумал я. Я понимал, что не могу преодолеть иллюзию и мне остается только выиграть эту битву. Под вопросом жизнь. Но было все равно. Я столько раз испытал смерть в симуляторе, что знал: она означает только конец страданий.

В густых зарослях, по другую сторону болота, хрустнула ветвь. Со звуком разрываемой бумаги от дерева оторвался большой лист. Я всмотрелся: в кустах шло какое-то большое черное животное. На мгновение оно мелькнуло в просвете и снова скрылось. Черное, с короткой, влажного вида шерстью, словно только что из воды. Еще один хищник, изображенный компьютером, решил я.

Я присел и навел лазерное ружье в прогал между двумя кустами, пытаясь угадать, где животное покажется в следующий раз.

Зверь фыркнул, потянул ноздрями воздух. Он уловил мой запах. Животное бросилось вперед, гулко стучали его копыта. Прорвалось сквозь заросли и выскочило на небольшую поляну. Остановилось, тяжело дыша, на берегу в десяти метрах от меня.

Огромный бык, черный, будто оникс, с широко расставленными рогами. На шее у животного сидела черноволосая женщина в тонком белом платье, которое больше подчеркивало, чем скрывало изгибы ее тела. Она слегка улыбалась.

— Браво… дон Анжело. — Между словами она делала паузы, словно для того, чтобы перевести дыхание. — Ты пришел… снова… чтобы спасти меня? — Она ударила быка по холке, тот вошел в воду и направился ко мне.

— Тамара? — Эта женщина была не той истощенной Тамарой, какой я ее знал. Она прекрасна так, как никогда не была прекрасна Тамара. Волосы у нее темные и блестящие. Зубы белые, как пена хрустального ручья. Грудь полная и высокая. Но тонкая кость, узкие плечи говорили об изнеженности, которой тоже не было у Тамары.

— Ты очень… похож… на то… что я помню, — сказала Тамара. Она внимательно наблюдала за мной. Губы ее были сжаты. Выражение лица не было строгим или неодобрительным, скорее она казалась печальной и усталой. Слова по-прежнему произносила с промежутками. То, что даже в симуляторе она запинается, свидетельствовало о серьезном повреждении центров речи. И если эта область повреждена, много ли осталось от той Тамары, которую я знал? Я подумал, что мне это, в сущности, все равно. То, что она наконец отыскала меня, установила контакт, вызывало лишь слабое любопытство.

Но глаза у нее очень живые. Яркие. Неистовые. Бык остановился передо мной, и Тамара изящно соскользнула с его шеи. Я указал на быка.

— В твоих прежних снах он был мертвым, — сказал я. — Разложившимся. Как зомби.

Тамара озабоченно наморщила лоб.

— Правда? — устало спросила она. — Я… забыла. Поэтому я… пришла к тебе. — Хочу… заполнить… белые пятна. Заполнить… пятна.

Я пожал плечами.

— Насколько они велики, эти пятна? Насколько обширны?

— Кто знает? — ответила она. — Гарсон… говорит… что у меня… потеряно… сорок процентов. Я помню… кое-что… очень хорошо. То, что повторяется. То, что… хорошо знала. Отдельные люди — Случаи… Все ушло.

Потерять сорок процентов памяти — это очень много. Она должна находиться под действием стимуляторов роста мозговой ткани, пока мозг не регенерируется. За две недели этот процесс только еще должен начаться. Восстановление начинается с молекулярного уровня. А отдельные нейроны, регенерированные в ее мозгу, не созреют и за годы. Связи между ними будут недостаточны. Пострадают двигательные навыки. Ей придется много месяцев рассчитывать на механические системы жизнеобеспечения.

— Поэтому ты и пришла ко мне — узнать о своем прошлом?

Она кивнула.

— Узнать… что я тебе… говорила. Что ты… помнишь.

Я пожал плечами. И рассказал ей все с самого начала. Дойдя до смерти Флако, я удивился тому, что ничего не чувствую. Как будто это произошло очень давно и с кем-то другим. Я спокойно продолжал рассказ. Вспомнил, как безжалостно она обошлась со мной в конце ее сна, как я убил Эйриша и принес ее на борт корабля. Когда я закончил, она некоторое время молчала.

— Забавно… Когда… Мы… Впервые… Встретились… Я… часто… училась… умирать… в симуляторе… Теперь… ты… учишься… умирать…

Я начал возражать. Я не учился умирать в симуляторе. Я пытался научиться оставаться в живых. Но тут мне пришел в голову совет, который часто повторял Кейго: «Учитесь жить так, словно вы уже мертвы», и понял, что она права. Мы учимся умирать за корпорацию «Мотоки». И что меня больше всего встревожило — я не испытывал на сей счет никаких эмоций.

— Si. Я мертв внутри. Остальное во мне просто ждет, пока тело тоже умрет. — Она странно взглянула на меня, чуть повернув голову. Казалась озабоченной. Очень озабоченной.

Я крикнул:

— Убирайся в ад, шлюха! Мне не нужна твоя забота, твое сочувствие и опечаленное лицо. Чем ты занимаешься? Учишься перед зеркалом, как выглядеть опечаленной?

— У тебя… больше нет… чувства… юмора.

— Ничего смешного не осталось вокруг, — ответил я. — Кроме анекдотов Мавро. — Она продолжала смотреть на меня с жалостью. Я рассердился. — Что хорошего в твоем печальном лице? Сегодня утром моему товарищу трубой пробили живот. Почему ты не печалишься из-за него? Что приносит твое сочувствие? Мне бы лучше видеть дерьмо у тебя на лице, чем эту печальную улыбку. Ты шлюха! Здесь полно мертвецов, ходячих мертвецов! Они учатся умирать за корпорацию «Мотоки». И знаешь почему? Ты и твои проклятые идеал — социалисты заставили их! Они отдают свои жизни, потому что все остальное ты у них отобрала. А теперь ты изображаешь сочувствие. Не сочувствуй нам, шлюха! Хотел бы я подарить тебе все безобразие, что видел за последние две недели. Хотел бы вывалить его тебе в руки! — Я обнаружил, что кричу, и тут же умолк. Я весь дрожал и испытывал сильное желание ударить ее.

Она терпеливо слушала. Выражение сочувствия не исчезло, на глазах показались слезы.

— Ты изменился. Ты… не спрашиваешь… каково мне. Прежде… ты бы спросил.

— Ты права, — сказал я. — Спросил бы. — Но не стал спрашивать. Она молчала.

— Ростки чешутся, — сказала она. Чесалась отрастающая рука. Обычная проблема. Следовало бы смазать кортизоном. — Гарсон… обращается со мной… хорошо. Мы… заключили… сделку. Я говорю… ему все… что он хочет… узнать. А он… оставляет… мне жизнь. — Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой, сверкнули зубы. Я не могу… ходить. Двигаться. Дышать… сама по себе. Но Гарсон. Хочет. Чтобы я. Училась. С помощью компьютера. Он ускорил. Ваш симулятор.

Я попытался успокоиться, перейти к более безопасной теме.

— Твои сновидения в моем маленьком мониторе дома были прекрасной работой. Я уверен, что и сейчас ты выполнишь работу отлично. — Правда же заключалась в том, что это не просто отличная работа. С помощью Искусственного Разума корабля она создала иллюзию, которую я не могу преодолеть, а ведь она сделала это в очень трудных условиях.

— Остаются самые ненужные мысли, — ответила она. Она хотела сказать, что много практиковалась раньше и потому не утратила способности создавать мир сновидения, когда был поврежден ее мозг. То, что мы совершаем часто, то, о чем особенно часто думаем, утрачивается при повреждении мозга в последнюю очередь.

— А что ты делала, когда работала на разведку ОМП? — спросил я. — Была убийцей во сне? Ты убивала людей во сне?

Она покачала головой.

— Нет. Кое-что… кое-что… я скажу… тебе. Анжело… мне жаль… что я… причинила тебе боль. Ты был… добрее ко мне… чем я… заслуживала. Чем я… могла себе… представить.

Она заплакала. Но мне было все равно. Я пожал плечами.

— De nada [29].

— Я знаю… тебе все еще… не все равно. Я… не могу… отплатить тебе. Мне бы хотелось… отблагодарить тебя. Я не очень… хорошо… говорю…

Я вздрогнул, словно от сильного ветра. Ветер раскачивал вершины деревьев, и шум превратился в глухой рев. Обезьяны закричали и выскочили из своих укрытий вокруг и надо мной. Шум стал еще сильнее. Я вспомнил рев ветра из предыдущих сновидений Тамары, в последнем сне она напала на меня, и сейчас я направил ружье ей в грудь. Должна ли она будет отключиться, если я выстрелю, или на нее не действует симулятор?

А Тамара стояла передо мной среди всего этого шума. Платье ее, раздуваемое ветром, стало белым, как молния, а лицо было бледным и прекрасным. Она достала из ложбинки меж грудей маленькую шкатулочку, украшенную инкрустацией.

Открыла и показала мне. Там лежало маленькое сердце, оно билось, словно его только что вынули из живого тела. И сквозь весь окружающий шум и рев я слышал удары этого маленького сердца.

— Слушай. Слушай. — Она поднесла шкатулочку к моему лицу. Биение сделалось громче. Крики и вопли обезьян, вой ветра словно бы отдалились, ушли на второй план. Стук звучал мягко и настойчиво. — Научись свободно владеть… мягким языком… сердца.

Я посмотрел Тамаре в лицо. Из глаз ее лились слезы. Ее яркие, неистовые глаза.

— Вот что… я… сейчас… чувствую. Вот что… значит… жить.

Она схватила маленькое сердце двумя пальцами и сунула мне в грудь.

… Все равно что дышишь ветром на поле, поросшем мятой, греясь под лучами теплого солнца — нервы во всем теле ожили. Я будто взлетел вверх и куда-то наружу, прошел сквозь невидимую стену, за которой остались боль, усталость и страх, а теперь стою в приятном теплом месте, в центре собственной вселенной, наполненной радостью. Я ощутил эмоции Тамары — ее спокойствие, благодарность, которую она испытывает ко мне за то, что я помог ей бежать с Земли, и сочувствие, — такое живое, такое сильное, что кажется всемогущим. Она видит во мне сломанную куклу, маленькое существо, которое очень хочет починить.

Я хотел рассмеяться над тем, как она представляет себе меня. Хотел сказать ей, что я не сломан. Но собственное тело казалось страшно далеким, и я не мог дотянуться до него.

Она отдернула руку, убрала маленькое сердце, и я вернулся на землю. Тепло, сочувствие, энергия — все как будто вытекло из меня. Я попытался снова ощутить силу жизни. Порадоваться воздуху, вливающемуся в легкие, потрогать пальцами землю, коснуться глины. Но я ничего не чувствовал. Пальцы были мертвы, а воздух казался застоявшимся и безвкусным. Я пуст. Заброшен. Попытался вспомнить только что испытанное ощущение, вспомнить, каково это — любить. Но разве я любил когда-нибудь? Я не позволял себе никаких сближений с людьми целых тридцать лет, прошедших со смерти жены. А в тех редких случаях, когда что-то рождалось в моей груди, я не позволял себе действовать. Отстранялся. Все эти годы я делал вид, что служу обществу, разыгрывал сочувствие, потому что верил в него — верил в него умом, а не сердцем. Я поступал так, потому что это хорошо в теории. Но разве хоть однажды я почувствовал боль других?

Если и чувствовал, то сейчас не мог вспомнить, оживить воспоминание в своей душе.

Я прислушался к биению собственного сердца. Но внутри у меня — пустота. Я действительно сломанная кукла, пустая и лишенная жизни, и, вероятно, починить меня невозможно.

Я начал смеяться — безжизненным смехом, который постепенно перешел в рыдания. Упал на землю перед Тамарой, обнимал ее за ноги и плакал от жалости к самому себе. Она протянула руку и гладила меня по голове, пока я не успокоился.

И отключился.

Я последним отсоединился от симулятора. Кейго заново проигрывал схватку, и на миниатюрной голограмме мы были разбросаны по всему полу. Мы отступили из соленых болот в лес перед ябандзинами. Я упал с машины, снял свой разбитый шлем, встал и прошел к краю болота — как раз навстречу врагам. Они застрелили меня и преследовали моих товарищей. Сегодня мне потребовалось необычайно много времени, чтобы умереть в симуляторе. Тамара изъяла оттуда все следы нашего разговора.

Кейго вместе с нами просмотрел бой, указал на наши ошибки. Несколько явных недочетов он пропустил — в обычном состоянии этого никогда бы не произошло — он казался чуточку невнимательным. Потом снова подключил нас, и мы очутились в море. Пробыли в симуляторе всего несколько минут, как Кейго снова отключил меня.

Остальные по-прежнему безжизненно сидели на своих местах, захваченные иллюзией, будто куколки стрекоз. Мастер Кейго стоял возле машины. Он казался расстроенным. Доверенное лицо по вопросам культуры — Сакура стоял рядом с ним.

Мастер Кейго сказал мне:

— Сними защиту и немедленно отправляйся за Сакурой.

Я подумал, в чем же я провинился, и принялся снимать комбинезон. Сакура помог мне раздеться — происшествие необыкновенное. Японцы тщательно избегали притрагиваться ко мне, и мне казалось, что они себя считают оскверненными такими прикосновениями.

В то время как мы были заняты этим делом, Сакура негромко спрашивал:

— Ты морфогенетический фармаколог, верно? Знаешь, как действовать генным резаком? Разбираешься в вирусах?

— Конечно, — ответил я.

— А что ты знаешь о военных вирусах? Тех, что использовались в биологических войнах?

Я колебался. Об этих вирусах не принято упоминать. Они слишком опасны, чтобы вести такие разговоры открыто. Волосы у меня на затылке неприятно зашевелились. Беседа мне не нравилась. Они хотят, чтобы я изготовил вирус, подумал я. Получили дурные новости с Пекаря и хотят уничтожить там все. Начать все заново.

— Я кое-что знаю о вирусном оружии. Но как создавать вирусы, не знаю, — солгал я. Хотя располагал основными сведениями.

— Ах, нет! Мы не хотим, чтобы ты создавал их, мы хотим бороться с ними. В модуле В вспышка вирусной инфекции. Очень серьезная.

Сердце у меня забилось сильнее. Я не мог представить себе, что наш корабль превращается в зачумленный. Я знал, что мы изолированы от модуля В. Но я же видел рабочего, переходящего из модуля в модуль.

— Какая часть корабля заражена? — спросил я.

— Мы не знаем. Работники из модуля В сообщают о нескольких случаях, все за последние три часа, и болезнь быстро распространяется. Они считают, что больше дня не продержатся. Здесь еще ни у кого нет опасных симптомов.

Я кончил снимать защитный костюм, и Сакура провел меня по коридору к лестнице. Мы достигли восьмого уровня, и Сакура нажал трансмиттер. Открылся шлюз, мы вошли в него. Эта часть корабля оказалась больше, чем я ожидал. Большие помещения, где размещаются механизмы для приготовления пищи, стирки, глажки, очистки воды, очистки воздуха. Мы вошли в небольшую комнату, там уже находилось трое латиноамериканцев. Они сидели у компьютерного терминала, задрав ноги, и следили за работой устройства. Выражение лиц у них было встревоженное, но спешки не наблюдалось. Это немного успокоило меня.

В комнате было два рентгеновских микроскопа, несколько синтезаторов ДНК — очевидно, вспомогательное медицинское оборудование, которое должно использоваться наряду с оборудованием лазарета наверху. Выше компьютера располагался небольшой интерком. Канал был подключен к лазарету модуля В. Я слышал кашель, бред и взволнованные голоса. Сакура ушел.

— Я Фидель, из отдела иммунологии. Это Хосе, — сказал маленький человек у ближайшего терминала. Он кивнул в сторону химеры с серебряными глазами, очень похожими на глаза Абрайры. — Он выполнял кое — какие работы по созданию своих младших братьев в Чили. А наш друг Хуан Педро — он из пищевого отдела.

Я посмотрел на Хуана Педро, высокого худого человека с курчавыми волосами. Он занимался выращиванием различных протеинов, добавляемых на корабле к водорослям, которые мы едим. Однообразная работа, требующая незначительных познаний в области генной инженерии: все протеины, которые он готовит, имеются в рецептах, и всю работу могут выполнить синтезаторы ДНК. Но все же он должен быть знаком с оборудованием.

— Так это ты делаешь нашу пищу? — спросил я. — Напомни мне, чтобы я убил тебя попозже.

Хуан Педро опустил голову.

— Все так говорят…

Фидель подозвал меня к терминалу и набрал несколько команд.

— Вот с чем мы имеем дело. — На экране появился вирус типичного строения — крошечный чистый овал — примерно 24 микрона в диаметре, но у него был хвост. Обычно такие хвосты наблюдаются у вирусов, нападающих на бактерии. Внутри простой круг генетического материала, около 40 тысяч аминокислот длиной.

— Химера? — спросил я. Термин «химера» применяется к любому созданному геноинженерами существу, которое несет в себе черты другого вида:

то ли это бактерия, производящая инсулин, то ли более сложный организм Перфекто или Абрайры.

— Похоже, — ответил Фидель. — Но он не вводит через хвост в своего хозяина ДНК, поэтому это не сложная химера. Клетки хозяина поглощают вирус. Хвост он использует, только чтобы ускорить движение. Вирус воспроизводится так: он вводит свой ДНК в клетку хозяина, тем самым преобразует ее репродуктивную систему, и она начинает производить множество копий вируса. Вирусы, размножающиеся в живых существах, часто отрезают целые секции ДНК клеток хозяина и потом используют их для производства своего потомства. Когда вирус готов покинуть клетку, он либо «прорастает», либо просто разрывает стенку клетки. Обычно в таком случае клетка хозяина погибает. И так как наш вирус — биологическое оружие, можно ожидать, что он разрывает клетку, выпуская сотни собственных копий.

На окне в углу экрана компьютера видны были десятки различных антител. Они должны прикрепляться к вирусу, чтобы привлечь к его уничтожению лимфоциты. Информация на компьютере объясняла, почему в комнате все просто сидят без дела. Ждут, пока синтезатор ДНК создаст антитела.

— Похоже, я опоздал, — заметил я. — Работа уже выполнена.

— Si, — ответил Фидель. — Генетики в модуле В работали над этим всю ночь. Работа уже сделана. — Он нажал кнопку, и на экране компьютера появились последовательности ДНК вируса, которые руководят капсидом, внешней протеиновой мембраной вириона, клетки вируса. Рядом виднелось генетическое изображение внешней мембраны нейрона, нервной клетки человека. И они были почти одинаковы. Капсид вируса удивительно совпадал с мембраной нейрона. Последствия очевидны: средства, которыми мы будем бороться с вирусом, уничтожат заодно и нервную систему пациента. — Когда мы начали искать этот вирус, он казался невидимым: ни одно из антител к нему не приставало. Вначале мы думали, что вирус настолько чужд по своему строению, что человеческие антитела его просто не распознают. Но мы проделали анализ капсида и обнаружили, что он аналогичен мембране нейрона и антитела не нападают на него, потому что считают частью человеческого тела. И все «противоядия», запущенные нами, начинают уничтожать и нейроны. С антивирусными химикалиями та же проблема. Все они смертельны для пациента. Есть какие-нибудь предложения?

Я напряженно думал. Первое, что пришло в голову, — субвирусы, крошечные паразиты, которые нападают на вирусы и уничтожают их, но я был уверен, что это они уже испробовали. Я слышал как-то о человеке, который создал искусственную иммунную систему. Он вывел бактерию, поедающую вирус, и затем настроил ее таким образом, что она становилась очень восприимчива к действию пенициллина. Вначале бактерия уничтожает вирус, а затем врач уничтожает бактерию с помощью пенициллина. Но любая искусственная иммунная система, созданная нами, будет уничтожать нерв, словно врага.

В интеркоме прозвучало сообщение, адресованное еще не заболевшим в модуле В: «Всякий, кто за последние двадцать четыре часа не пил воду и у кого нет повышенной температуры, пожалуйста, явитесь на восьмой уровень для срочного помещения в криотанки чрезвычайного положения. Всем остальным оставаться в своих комнатах. В лазарет не заходить».

Я посмотрел на Фиделя.

— Они хотят заморозить тех, кто находится в лучшем состоянии, — сказал он. — Надеются, что, когда найдем решение, мы сможем их спасти.

— А сколько у них криотанков? — спросил я.

— В их модуле около трехсот. Сможем спасти триста человек.

Хосе рассмеялся.

— Я говорил Фиделю, что нужно открыть внешние шлюзы модуля, и пусть всех вынесет в пространство. Там их скорее заморозит… Мы уже все испробовали — никаких результатов. Антитела не помогли. Мы испробовали субвирусы, но у этих крошек собственная иммунная система. Всякий субвирус, который пытается прикрепиться к нашему вирусу, попадает к нему на обед. С ними мы ни к чему не пришли. Нужно что-то более… элегантное. — В голосе его не было надежды.

— Пытались нагревать вирус, подвергать ультрафиолетовому излучению, всякое такое?

— Да. Лучше всего он воспроизводится при чуть повышенной температуре тела. Конечно, у всех пациентов температура повышается, и вирус начинает размножаться еще быстрее. Мы можем убить его радиацией, их вода и воздух уже очищены, но зараженным в модуле В это не поможет. Они получили вирус в воде вчера. И получили все. Один из «самураев» оказался агентом ябандзинов. Он хранил вирус в специальной полости своего тела; должно быть, извлек его и опустил в питьевую воду. Его уже казнили. Большинство жертв получило двойную дозу: как только стала повышаться температура, они много пили. Инфекция рассеяна: вирус нападает на все жизненно важные органы. Он вызывает повреждения легких, печени, кожи. Поражает кровеносные сосуды — они начинают разбухать. Несколько пациентов умерли от тромбов: частички ткани оторвались где-то и по сосудам попали в мозг.

— Ну, по крайней мере убийца умер раньше своих жертв, — сказал я. — Я уверен, ябандзин считал это выгодным. Он променял свою жизнь на тысячи.

— Мы не можем убить вирус, но, может, нам удастся стерилизовать его, — добавил Фидель. — Сейчас мы работаем над этим. Компьютер проверяет, как вирус разрушает репродуктивную систему клеток хозяина. Мы думали, что можем ввести субмикроб, который смог бы проникнуть в вирус (в качестве вектора использовать прион) или хотя бы нейтрализовать потомство вируса. — Мысль казалась не вполне корректной: прион — это субвирус, который вводит свою ДНК в микроб — хозяин и тем самовоспроизводится, точно так же как вирус для воспроизводства вводит свой генетический материал в клетку хозяина. Работая морфогенетиком, я часто создавал такие штучки, которые должны были проникнуть в клетки хозяина и внести новую информацию в генетический код. Такие вирусы называются векторами, и с их помощью можно проделывать чудеса. Таким образом, возможно использовать субвирус, такой, как прион, в качестве вектора и ввести новую информацию в генетический код микроба, но на практике это очень трудно, потому что прионы — очень маленькие частицы живой материи, часто состоящие всего из нескольких десятков пар аминокислот. Они на грани живого, и я подумал, что будет очень сложно создать достаточно большой прион, который смог бы изменить генетический код вируса. Это вдвойне трудно, так как данный вирус создан как оружие и уже оказался иммунным по отношению к другим субвирусам. Его создатель затратил годы на совершенствование этого генетического оружия. А в нашем распоряжении — только часы, чтобы победить его. Возможно, если бы у нас было несколько месяцев, мы бы что-нибудь нашли. А так Фидель просто сказал:

— Добро пожаловать ждать вместе с нами. Может, тебе придет в голову какая-нибудь мысль.

Пришлось ожидать сообщения компьютера о системе воспроизводства вируса. Иногда интерком доносил звуки лающего кашля, шаги санитара, переходящего от пациента к пациенту. Они там негромко говорили друг с другом; готовясь к смерти, рассказывали о своей жизни, о людях, которых любили. Среди них была одна женщина, и я слышал, как она переходит от кровати к кровати, разговаривает с больными, утешает умирающих. Она говорила: «Меня зовут Фелиция. Хотите немного воды? Вам нужно одеяло?» А потом начинала рассказывать о разных хороших вещах, о том, как она целый день провела на пляже и загорела до цвета сандалового дерева, о том, как отец научил ее делать себе обувь. Вначале это казалось простой болтовней, однако больные успокаивались. Эта женщина показалась мне очень мудрой и сильной, и я внимательно слушал ее слова. Мне хотелось стать таким же, как она, хотелось спасти ей жизнь. Дважды японец объявлял по громкоговорителю в модуле В, что больные «должны бороться с болезнью силой духа». Храбрый жест.

Компьютеру потребовалось почти два часа, чтобы выяснить систему воспроизводства вируса. Мы заранее знали, что результаты будут для нас бесполезны: вирус пересылал химическим путем сообщение, что клетке пора совершить митоз, выработать РНК, разделиться и расти. У нас было три средства, позволяющих прекратить действие системы воспроизводства вируса, но любое из них прекращало и воспроизводство всех клеток жертвы. За этим следует слепота и быстрая смерть.

Мы сразу начали создавать векторный субвирус — существо, которое, как мы надеялись, будет достаточно «элегантно», чтобы поразить защитные механизмы вируса. Тогда мы могли бы стерилизовать его.

Пациенты начали быстро умирать. Мы могли документировать их смерть и выяснили все симптомы болезни: за подъемом температуры следует обезвоживание, разрушение печени и артерий, а затем смерть. Мы смогли определить, сколько копий самого себя создает вирус всякий раз, как воспроизводится; рассчитали, что смерть наступает через двадцать четыре часа после заражения. Владея этой информацией, мы точно высчитали время, когда вирус был внесен в питьевую воду, и узнали, что техник — грек, который переходит из модуля в модуль, ушел из модуля В за несколько минут до этого. Поэтому остальные модули не заражены. Мы узнали все, кроме одного: как остановить эпидемию. По отношению к человеческим жизням вирус оказался таким же эффективным, как водородная бомба.

За следующие двадцать четыре часа мы много раз заходили в тупик. Пока мы работали, погибло около трех тысяч человек, и только тогда мы кое-что обнаружили — нашли семейство прионов, которые способны действовать как вектор и стерилизовать вирус, но мы установили также, что защитные механизмы тела разрушают наши субвирусы.

Для того чтобы наши субвирусы подействовали, нам нужно ненадолго прекратить производство антител у пациента. Потом ввести в кровь пациента культуру субвируса. Мы немедленно начали выращивать культуры, но стала очевидной следующая проблема: потребуется не менее шести часов, чтобы создать одну дозу субвируса, через семь часов у нас будет четыреста доз. Рассчитав скорость болезни, мы поняли, что к тому времени пациентам помощь уже будет не нужна. Мы победили вирус, но опоздали.

Мы решили все же начинать и произвести четыреста доз противоядия в надежде спасти хоть кого-то. Если через шесть часов кто-то там еще будет жив, корабельные вспомогательные роботы отнесут противоядие к криотанкам и введут его.

Пять с половиной часов спустя меня по комлинку вызвал Мавро. Был почти полдень.

— Hola, muchacho [30], как дела? — спросил он.

— Прекрасно, — устало ответил я.

— Ты слышал, что я вчера вечером убил этого слабака Самору?

— Нет.

— Si, мы гнались за Люсио и его людьми и в конце концов догнали Самору. Этот козел порезал мне руку. Но не так уж сильно. Сегодня до завтрака мы искали Люсио, но не смогли найти. А теперь Кейго говорит, что мы не должны убивать этого придурка из-за того, что случилось в модуле В. Японцам все нужны живыми. И теперь самурай охраняет Люсио, а потом, когда чума кончится, его переведут в модуль А.

— О, — сказал я.

— А хорошую новость слышал?

Все мои последние новости плохие. Я сказал ему об этом.

— Группа Гарсиа вчера вечером побила самураев! Они выиграли полмиллиона МДЕ. А сегодня утром в симуляторе мы уже сражались не с самураями, а с другими латиноамериканскими группами.

Все четыре схватки сегодня утром мы проиграли, но это потому, что у нас двоих не хватает. Когда вернетесь вы с Завалой, наши дела пойдут лучше. Я смотрел «Шоу ужасов» с Перфекто, узнавал, кто хорош, а кто не очень. Мы утром заключали пари на исход поединков. И я выиграл двенадцать тысяч песо. — Он говорил оживленно, но в тоне его звучало отчаяние. — Я знаю, у тебя есть деньги. Хочешь, поставлю от твоего имени?

Я был уверен, что он, хоть и выиграл двенадцать тысяч песо, тут же их проиграет. И был разочарован, когда понял, что он позвонил мне только из-за денег.

— Нет, — сказал я. — Я сам хочу посмотреть и узнать, кто фавориты.

— Ну, хорошо. Скажи, правда дела в модуле В так плохи, как говорят?

— Хуже, — ответил я.

— О! Ну, я уверен, что такие умные люди, как ты, что-нибудь придумают. Adios [31].

Я думал о его словах. Взвешивал добрые и дурные новости. Люсио нам больше не угрожает, и мы не будем сражаться с самураями. Но четыре тысячи наших компадрес умирают или уже умерли. Нечестная сделка. Мне казалось, что если хороший человек хорошо работает, у него должны быть какие-то шансы в жизни. Но у нас их почти нет. И я понял также, что за все время пути мы смотрели на самураев «Мотоки» как на своих врагов. На людей Люсио мы смотрели так же. А ябандзинов не считали своими подлинными врагами.

Через семь часов мы обнаружили, что в криотанках живы еще сто тринадцать человек. Интерком перестал посылать аудиосигналы. В модуле никто не двигался. Никто не кашлял. Вспомогательный робот отнес туда противоядие и ввел его в криотанки вместе с необходимыми подавителями антител. Но три часа спустя все наши пациенты умерли. Когда умер последний, корабельный ИР вскрыл наружные шлюзы и выбросил трупы в космос. Холод стерилизовал эту часть корабля лучше любого лекарства.

В первой схватке с ябандзинами мы потеряли больше, чем могли себе вообразить.

Мы задержались еще на несколько часов, помогая корабельному компьютеру в очистке, приказывая роботам выбросить все тела из криотанков и мест, где они могут оказаться. Когда роботы закончили, мы в течение двух часов прогревали весь модуль В при температуре в 110 градусов по Цельсию, потом заполнили его хлором.

После пришел Сакура и открыл дверь. Я не спал почти двое суток, и у меня оставался только час до очередной боевой тренировки.

Мне снилось, что мы спускаемся в челноке на Пекарь. Из окна я видел сверкающий сине — зеленый рай, радужный диск в небе. Мы падали, падали, и сердце мое сильно билось от радости. Скоро мы окажемся в раю. Я попробую медовые плоды, густо висящие на деревьях! Я буду плавать в теплом океане и смотреть в небо!

Мы низко летели над планетой, над хорошо ухоженными садами. Фермеры — японцы махали нам руками и выкрикивали приветствия. Они звали детей и сажали их себе на плечи, и целые семьи смотрели, как гремит над головой наш челнок, снижаясь для посадки.

На городской улице нам махал старик — японец, на плече у него была маленькая девочка, бледнолицая европейка, та самая, которую зовут Татьяна. Оба они улыбались и махали руками. Потом перевели взгляд выше, и на их лицах отразились удивление и ужас.

Я прочел по губам девочки, она сказала: «Дедушка, ты не позаботился о них!»

Что-то неправильно. Я посмотрел вверх и увидел падающие с неба тела, тысячи безжизненных тел, тела жертв эпидемии, которые мы выбросили в космос. И я понял, что мы забыли о своей траектории, когда выбрасывали их: они все время продолжали лететь рядом с кораблем и, естественно, теперь падают на Пекарь вместе с нами. Я понял, что вирус в их телах замерз, но он жив, и поэтому все на Пекаре умрут.