Воронцов ПавелБренность дядюшки Сигизмунда

Павел ВОРОНЦОВ

БРЕННОСТЬ ДЯДЮШКИ СИГИЗМУНДА

(почти американский рассказ)

Я сижу на своей маленькой пристроенной к дому кухне и на обеденном столе (а другого у меня и нет) передо мной лежит немного чистой бумаги, ручка, пачка аспирина, на случай если от этого непривычного занятия у меня разболится голова и зачем-то солонка. Эту последнюю мне просто лень убирать со стола.

Я сижу так уже битый час и по-прежнему на бумаге не появилось ни единого закорюка. Это меня слегка нервирует, но я еще не готов сдаться и отказаться от своей идеи. Ведь есть же люди, которые утверждают, что это легко...

Господи, о чем бы мне написать?

Тут за стеклянными дверями, ведущими в дом, а за одно и на кухню, появляется дядюшка Сигизмунд. Он у меня сумасшедший, слегка. Впрочем, соседи утверждают, что вся наша семейка слегка не в себе. Ну, я то уж во всяком случае, нормальный. Чего не скажешь о дядюшке Сигизмунде.

Вот он кричит прямо с порога:

- Малыш, угадай что я нашел?

И это вместо "Здрасте".

- Дядюшка, - говорю я. - Отстань. Ты что не видишь, что я занят?

Вместо того, чтоб извинится и выйти, дядюшка, не задумываясь ни на секунду, подкатывает ко мне и начинает таращится из-за плеча на мою работу.

- И что это ты тут делаешь?

Я устало вздыхаю: - Пишу фантастический рассказ.

- Ну да, фигня какая. Пошли со мной, посмотришь на ту штуковину, которую я нашел, а потом пиши сколько влезет.

- Ну тебя к черту, дядюшка. Журнал американской фантастики объявил конкурс на лучший фантастический рассказ, какой пришлют им до конца месяца. Они обещают тыщу баксов победителю, а у меня холодильник пустой.

- Да ну, - сходу оживает дядюшка, у которого нюх на такие штучки. Так что же ты до сих пор не написал еще ни строчки.

- Конечно, потому что ты мне мешаешь.

- Слушай, племянник! Давай я тебе помогу, а ты со мной поделишься выигрышем.

- Дядюшка, отвали, - повторяю я. - С чего это я должен с тобой делиться?

Но дядюшка Сигизмунд вовсе даже не настроен меня слушать. Быстро подскочив к двери, и бросив мне: - Я еще вернусь! - он исчезает с самым заговорщицким видом.

Появляется он только через пол-часа. Справедливости ради, надо признать, что за время его отсутствия на лежащей передо мной бумаге не стало больше ни на одну паршивую загогулину. Под мышкой дядюшка волочет здоровенный шлем, весь утыканный проводами и тумблерами.

- Приветик, - говорит он и видно, как его буквально распирает от гордости. - Посмотри что я принес! Это из той штуковины, которую я нашел.

- Вечно ты тянешь в дом всякую гадость.

- Молчи, племянник и немедленно одевай.

- Вот еще. Почему это я должен одевать себе на голову всякую дрянь, которую притащил мне мой дядя?

Дядюшка тут же подваливает ко мне и смотрит на белую как декабрьский снег бумагу. Проверяет.

- Да потому что без меня ты ни черта не напишешь, а вместе мы выиграем конкурс.

Откровенно говоря, мне уже порядком надоело сидеть перед пустыми листами и вообще я уже почти готов завязать с этой безнадегой. Только по этому я молча протягиваю руку за дядькиным шлемаком.

- Но помни, - тут же заявляет дядя, - пятьдесят процентов мои.

- Фиг тебе. О конкурсе впервые узнал я, писать тоже буду я, так что тебе причитается не больше тридцати.

Дядюшка тут же отскакивает и пытается спрятать шлем за спину. Это не очень то у него получается, потому что шлем здоровенный, а дядюшка Сигизмунд - тощий, как хорошая борзая. Мы некоторое время препираемся и, в конце концов, он соглашается на сорок, а я получая шлем.

Напяливаю его на голову и тупо смотрю на дядюшку.

- Что дальше?

- Теперь слушай, - начинает рассуждать дядюшка Сигизмунд, ходя взад и вперед по кухне. - Все великие произведения написаны о бессмысленности мира. Ты должен понять, что мир не имеет смысла, а потом записать это так, чтоб до всех дошло. Ты понял?

- Да, дядюшка. А чего писать-то?

- Начнем с малого. Вот, например, солонка у тебя на столе. Зачем она?

Черт, в этом шлеме я ощущая себя как то странно. Солонка? Действительно, нафига она мне сейчас на столе? Что ей там делать? Я вообще-то люблю пресную пищу...

Некоторое время дядюшка смотрит на стол и хлопает глазами, что твой филин, словно ищет подсказку среди моих листов бумаги и аспирина. Затем потирает переносицу: - О чем это я?

- О бренности, дядюшка.

- Да нет, это я помню. Последняя фраза?

Странно, но последней дядюшкиной фразы я тоже не помню. С чего бы это?

- Ну да ладно, замнем. Так вот - твой холодильник - в чем его высший смысл? Зачем он занимает место на земле? Тем паче, что он у тебя все равно пустой. Или стол, за которым ты сидишь...

Я понял: от этого дядюшкиного шлемака в голов появляется какая-то особенная ясность. Действительно, писать так, наверное, удобнее. Холодильник, стол... И в правду, какая-то бессмыслица. Все что говорит дядя так верно... И, в общем-то, если задаться вопросом для чего газовая плита... С точки зрения этого, как его... высшего смысла...

Дядя ходит вдоль пустых стен моей кухни.

- Зачем эта стена? - патетически восклицает он. Судя по всему, он вошел в раж. - Ей нечего отделять.

Да и правда.

Стоя посреди моего совершенно пустого дома, дядя оглядываясь в поисках хоть какого-то примера.

Боже, до чего он смешно выглядит, вертясь среди абсолютно пустых стен. Как он бессмысленен.

Я сижу один. Дом пуст. Если поднять голову, видны стропила крыши.

Что за чепуха. Зачем человеку дом, если в нем ни черта нет? Зачем стены, которые отгораживают одно пустое пространство от другого? Глядя на них, меня начинает разбирать смех.

Оттуда, где я сижу, продуваемый всеми ветрами, и до самого горизонта видны покрытые травой холмы. Ветер тихонько обдувает меня и забирается под шлем.

И тут меня начинают одолевать мысли о бренности всего сущего...