"Завтра мы будем вместе" - читать интересную книгу автора (Врублевская Галина)

Глава 11

Когда я очнулась, мне показалось, что я нахожусь в тюрьме. Я лежала в незнакомой полутемной комнате или скорее бараке. Маленькие оконца под потолком не имели ни рам, ни стекол — они были затянуты только запыленными москитными сетками. На соседних кроватях, прикрытых белыми простынями, я увидела черные стриженые головы.

Я почувствовала, что у меня затекла рука, и слегка пошевелила ею. Тут же жалящий укол в вену заставил меня вскрикнуть: то повернулась игла, от которой тянулся шланг к капельнице, укрепленной рядом с кроватью на высокой стойке. Я замерла.

Однако мой вскрик не прошел незамеченным: одна из черных женщин повернулась ко мне и растянула в широкой улыбке толстенные губы, обнажив ряд белых крепких зубов. Она что-то спросила на незнакомом мне языке, затем повторила фразу по-английски. Я узнала язык, но слова были мне непонятны. Я помотала головой и вдруг ощутила непривычную для себя легкость. Провела рукой по волосам, но вместо них о мою ладонь поскреблись жесткие колючки. Моя голова была таким же шаром, как и головы других лежащих здесь женщин, только не таким черным. Но это была не тюрьма.

Как я поняла позднее, это была больница для бедных.

Я тоже раздвинула рот в улыбке. Женщины в палате теперь разом спрашивали меня о чем-то. И тут я вспомнила фразу, которая мигом слетела с моего языка: «I love you!» Слова «Я люблю вас» оказались универсальными. В ответ я услышала гортанное: «I love you!» Контакт с соседками по больничной палате был установлен.

Время от времени кто-то из женщин вставал, и под их рубахами вздымался большой живот: наверное, они вот-вот должны были разродиться. Я опустила руку к ноющему низу живота и нащупала пластырь, закрывающий шов. Выходит, мне сделали операцию.

Я обжилась в этой палате на удивление легко. С той же странной легкостью, с какой мы общаемся с инопланетянами во сне, я общалась с врачом и соседками. Я повторяла произнесенные ими слова, каким-то шестым чувством угадывая их смысл. Соседки разглядывали болтающуюся на моей шее цепочку со слониками, кто-то предлагал махнуться на свои украшения, но я, смеясь, отказывалась вступать в сделку.

В этом месте я превратилась в женщину под именем Гала. Вскоре я уже поднималась с постели и помогала тем больным, которые не могли вставать. Все было здесь приемлемо, если бы не жара. У нас в России уже началась зима, а здесь в разгаре было лето: ртутный столбик днем зашкаливал за тридцать градусов. В середине дня пот заливал глаза. В этой непритязательной больнице кондиционеров не было. Но самое страшное начиналось ночью. Когда это случилось впервые, я разбудила ужасным ором всю палату. Вначале послышались неясные шорохи, потом какой-то скрип, потом я ощутила на своей шее чье-то касание.

Я ойкнула, вскочила, щелкнула выключателем. Яркий свет озарил жирный шнур, который извивался на стене у моего изголовья. Я заорала. Спустя секунды я поняла, что в зловещую дорожку выстроились местные насекомые: тараканы, пауки или клопы, тогда я еще в них не разбиралась. Одна черная пакость сидела на подоле моей белой больничной рубахи. Я брезгливо стряхнула ее на пол. Женщины не сразу поняли чего я испугалась, они-то давно привыкли к таким жильцам, а когда поняли, долго и громко хохотали.

С помощью врача я установила, что нахожусь в этой больнице уже десять дней и скоро меня можно будет выписать. Я с нетерпением ждала встречи с родным экипажем. Скоро сухогруз зайдет в порт Занзибара и возьмет меня на борт. Теперь я не боялась ни работы, ни качки. Море стало моим домом. Однако обнаружилось неприятное обстоятельство: оплата за мое пребывание здесь была исчерпана. Выяснению моей дальнейшей судьбы препятствовало мое незнание языка и местных законов. Я поняла, что меня куда-то хотят перевести, но куда — было неясно. Из всех произносимых слов я поняла только одно — «money», и на все вопросы, содержащие это слово, я только разводила руками: «Денег нет».

Однажды рано утром в палату вошел хорошо сложенный чернокожий мужчина в светлых шортах и разноцветной ситцевой рубахе навыпуск. На его носу были нацеплены солидные очки. Я решила, что это представитель местной власти. Он осмотрел меня, что-то спросил по-английски, затем наклонился и потрогал слоника, покойно лежащего в ложбинке моей груди, усмехнулся. Затем резко откинул простыню, покрывающую мое тело, и ощупал пальцами розовеющий шов в паху. Он довольно поцокал языком и вышел из палаты. Вскоре вошла сестра и, положив на мою кровать уличную одежду — кружевную белую блузку и цветастую длинную юбку, — приказала одеваться.

Посетитель, его имя было Мурумби, повел меня за собой. Вначале мы шли пешком по старому каменному городу. Улицы хаотичными лабиринтами вились среди древних крепостей, дворов и каких-то руин.

Потом промелькнула оживленная часть города: бесконечные магазинчики, базары, толпы людей. Острый запах свежей рыбы заполнил узкие улочки.

Вскоре он рассеялся: мы вышли к лесу: пальмовые и банановые рощи уходили зеленеющим морем вдаль, сколько хватало взгляда. Здесь, на окраине города, нас ожидал джип, в который меня бесцеремонно запихнул мой провожатый. Машина мчалась по узкой, петляющей между деревьев дороге. Я уже начала беспокоиться. Поначалу я думала, что меня везут в порт или консульство, но теперь намерения моего попутчика вызвали у меня сомнения. Наконец мы оказались на берегу маленькой безлюдной бухточки, где покачивалась на волнах небольшая моторная лодка.

Тут я решительно запротестовала: стала упираться, не желая вылезать из машины. Я кричала, царапалась и плевалась. Но шофер и Мурумби без труда управились со мной и, скрутив какой-то веревкой руки, занесли на катер. В таком виде меня доставили на материк, отгороженный от моря голыми выветренными скалами. Там нас уже ожидала повозка, запряженная волами. Часа через три мы уже въезжали в небольшую деревню, скрытую среди стволов тропического леса. Эта деревня стала моим домом на долгие годы. Мурумби передал меня другому человеку по имени Нганг. Мой хозяин тоже был одет в европейский пляжный костюм, но лицо его было раскрашено какими-то светлыми мазками, а на шее, руках и щиколотках были навешаны многочисленные ожерелья из ракушек и каких-то скорлупок.

Позднее я узнала, что оказалась в Танзании, вполне цивилизованном государстве Восточной Африки. И рабство на официальном уровне здесь было давно под запретом. Уже несколько поколений чернокожих рабов перемешалось в браках с когда-то завоевавшими эти края мусульманами. Все были равноправными гражданами, учились в школах и даже университетах. Но деревня хранила древние традиции. Здесь до сих пор был в ходу живой товар, и чаще всего в этой роли выступали женщины. Такая участь постигла и меня — одинокую чужестранку, за которую некому было заступиться.

Несколько дней я отпихивала миску с едой, царапала любого, кто приближался ко мне, но потом как-то враз обессилела. Все-таки я еще не оправилась после болезни и была слаба. Голодовку мне было не выдержать. Я стала есть понемногу фрукты и даже попробовала предложенную похлебку, но и после этого мне не стало лучше. Первые недели у меня прошли под знаком больного живота и расстройства желудка.

Плохо прожаренная рыба, скверная вода, непривычные плоды не усваивались организмом. Мне помогли отвары из целебных трав, которыми меня поили со знанием дела. Но местная еда вызывала у меня тошноту одним своим видом. Меня выворачивало, если я распознавала в похлебке гусеницу или ящерицу.

Потом я немного привыкла к экзотической стряпне, но ящериц из похлебки выкидывала. Прислуживавшие мне женщины с радостью подбирали их и отправляли к себе в рот.

Прошло какое-то время, и я смирилась со своим новым положением: кричи не кричи, никто не прибежит на помощь. Вскоре я поднялась с постели и теперь днями разгуливала по деревне. Никто не препятствовал моим прогулкам: найти дорогу из этого богом забытого местечка в цивилизацию чужаку было невозможно. Тут и там беспорядочно были раскинуты глинобитные круглые хижины, крытые банановыми листьями. Большинство из них были без окон, только небольшой проем для входа, кое-где завешенный циновкой. Были здесь и помещения, стоящие на сваях, но в них постоянно не жили, а хранили какие-то припасы. Другие постройки были без стен, одни навесы. Под одним из них занимались с учителем разновозрастные дети, под другим размещалась кузница, третий прикрывал очаг для приготовления пищи.

Здесь же между хижин, у протекающего ручья, стирали белье женщины, тут же плескались черные ребятишки. Тень можно было отыскать только под банановыми деревьями, походившими на зеленые пучки перьев. Туда и устремлялись беспорядочные скопища коз, которые рассыпали всюду темные крутые горошины, тотчас становящиеся лакомством для огромных мух.

Племя размещалось по половому признаку: женщины с женщинами, мужчины с мужчинами. Хотя спаривались они часто. Под высокими и широкими листьями тропиков, растущими прямо из земли, часто можно было видеть любовные парочки. Малолетние дети жили при женщинах, но мальчики постарше уже перебирались в мужскую половину.

Некоторые именитые члены племени жили отдельно.

Имел свой дом и мой хозяин Нганг. Меня также поселили в отдельной хижине — то ли пленница, то ли госпожа. Скоро мне стали ясны намерения Нганга: я была предназначена стать одной из его жен. Спустя короткое время была устроена и свадьба. Женщины племени были радостны и возбуждены. Было видно, как они радовались любому празднику. Они тщательно намывались в теплом ручье, потом, набрав какой-то глины на берегу, раскрашивали свое лицо, руки, тело. Хотя в обычные дни они носили современные ситцевые юбки, на праздник все облачались в бахрому, сделанную из волокон пальмы и укрепленную на бедрах, ниже пупа. Всевозможные бусы, ожерелья, болтающиеся на голых черных грудях, дополняли праздничный наряд. Меня тоже обрядили в национальные одежды и разрисовали. Но на моем белом, хотя и загоревшем теле светлые мазки глины не были столь заметны. Думаю, что женщинам этого племени я казалась уродиной, я бы лучше смотрелась в кружевной кофте, в которой меня привезли из города, но тотчас по приезде сняли. Долго тянулось утомительное празднество, вымотавшее меня своей неподвижностью. Мы с женихом, главным украшением которого в этот день был обруч с перьями на голове, несколько часов сидели в центре крутящегося вокруг нас хоровода. Хоровод отличался от русских народных танцев: никто не держался за руки, а все шли, пританцовывая, гуськом друг за другом, с пением, похожим на вскрики диких зверей. Я чувствовала себя зрительницей в театре, а не невестой на свадьбе. Мне не верилось, что главное действующее лицо в этой комедии — я. Потом Нганг овладел мною, и я стала его новой женой. С этого времени меня поместили в хижину вместе с другими его женами, с которыми я не только делила кров, но и участвовала во всех хозяйственных работах.

Прошел почти год моего пребывания на острове. Теперь меня трудно было отличить от других членов большой семьи Нганга с разветвленной системой родства: жены, дети, сестры, братья. Моя кожа почернела на жгучем солнце экватора и задубела от переменчивых воздействий местного климата. С марта по май здесь продолжался сезон тропических ливней, потом жара, и снова ливни.

Я вместе с другими женщинами племени занималась обработкой какао-плодов.

Эти красновато-бурые плоды, как огромные груши, росли прямо на стволах толстых деревьев. Мужчины срезали их острыми ножами, а потом рассекали вдоль на две части, обнажая зернистую, как у граната, середину, и передавали эти полуфабрикаты женщинам. Я довольно ловко научилась извлекать из липкого желатина зерна. В этот момент из них валил опьяняющий шоколадный угар, от которого мы испытывали легкий кайф. Потом мы раскладывали эти зерна на циновках и сушили их.

Высушенные зерна засыпали в мешки, чтобы потом отвезти куда-то на кондитерские фабрики. Конечного продукта — конфет и шоколада — здесь никто не видел. Зато шоколадные лепешки, сделанные кустарным способом, были обычной едой.

О чем я думала все это время, кого вспоминала? Как ни странно это прозвучит — ни о чем, никого. Я просто выживала. Вначале, как я сказала, мучилась животом, привыкая к местной пище и воде. В другой раз солнечный удар лишил меня сознания, позднее я свалилась от малярии. От нее меня лечил сам Нганг. Вначале я думала, что он просто вождь общины. Но потом выяснилось, что власть его над соплеменниками не имеет границ.

Нганг был жрецом вуду, целителем, магом и колдуном. Вуду, древнее верование, практиковалось в стране так же подпольно, как знахарство в наших деревнях. Оно так же уживалось с официальной религией, как наши гадания и народные обряды с православием. Оказалось, что белая женщина явилась Нгангу в трансе, когда он путешествовал в параллельном мире. И эта белая женщина, то есть я, должна была подарить ему сына, через которого опыт и знания белых людей перейдут в племя.

Примерно так пояснил Нганг мое появление на острове, когда я стала немного понимать язык суахили, на котором здесь в основном говорили. Хотя сам Нганг и еще несколько человек изъяснялись и по-английски. Вскоре я снова встретилась с человеком, организовавшим мое похищение из госпиталя, Мурумби. Оказалось, что он был младшим братом Нганга.

За все месяцы моего пребывания в плену Мурумби появлялся не более двух раз. Один раз я заметила его в день свадьбы. Он отличался от других мужчин племени своим цивилизованным видом. Мурумби был одет по-городскому: в шорты и рубашку навыпуск. Но особенно нелепо смотрелись здесь, на острове, большие, солидные очки на его носу. Тогда я еще не знала достаточно здешних языков: ни суахили, ни английского, чтобы свободно болтать и выспросить у местных подробности об этом странном африканце. Он же, передав меня брату, больше не интересовался мною. Но Мурумби был единственной ниточкой, связывающей меня с большим миром, с портовым городом, куда приходили корабли со всех частей света. Надо было поддержать с ним знакомство. В очередной приезд Мурумби я сама подошла к нему и, с трудом подбирая английские слова, заговорила. Ха-ха! Он ответил мне по-русски. Оказалось, он свободно владеет моим родным языком! Он со смехом признался, что сам отыскал для брата нужную тому белую женщину. Оказывается, Мурумби работал в порту Занзибара, потому и оказался в курсе моего появления в стране. Но меня теперь больше интересовало, откуда он знает язык. История его жизни была невероятна! Он рано уехал из своей деревни, учился в Дар-эс-Саламе, крупнейшем городе Танзании, потом попал в Советский Союз, в Ленинград.

Там получил морскую профессию. Я чуть не прикусила язык, когда услышала слово «Ленинград». Я сразу почему-то решила, что он учился в том же военно-морском училище, где работала моя мама. Давно растаявшие надежды об отце вновь колыхнулись волной в моей груди. Бывают такие невероятные, глупые мечты, от которых невозможно избавиться. Ведь в училище были африканцы! Неужели судьба свела меня с отцом в этой далекой точке планеты? Я приподняла на ладони своих белых слоников — единственное украшение, болтающееся на моей дочерна загорелой груди: «Мурумби, тебе знакомы эти фигурки?»

Вопрос о слониках удивил его. Он заметил, что это не африканское изделие: формы не те и материал незнакомый, то есть не слоновая кость. И в военно-морском училище Мурумби никогда не учился, а был студентом Института водного транспорта, изучал портовое оборудование. И наконец, он не мог быть моим отцом по молодости. Оказалось, ему только тридцать лет. Я и до сих пор неточно определяю возраст негров, а тогда, в свой первый год, я даже их лица различала с трудом. Да и что мне дало бы внезапное обретение отца на острове, где у иных отцов было по полсотни детей?

Но Мурумби стал для меня больше чем родственником. Он был чуть-чуть моим земляком. Мы разговаривали на все темы, кроме одной — темы о моем возвращении. «Ты должна родить сына моему брату!» — твердил он. Нганга, главного жреца вуду, боялись все, в том числе и его брат. Ведь жрец вуду — это священное лицо. Никаких подробностей о судне, с которого меня списали, Мурумби также не сообщил. Или не знал, или по своим причинам скрывал.

Кроме Мурумби, было еще несколько выходцев из этих мест, получивших где-то образование и изредка приезжающих сюда погостить. Но в деревне самым просвещенным человеком был мой муж Нганг. И не только священное знание вуду отличало его. Нганг умел читать и писать и знал достаточно о современном мире, чтобы пользоваться его благами.