"Дживс, вы — гений!" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвилл)

ГЛАВА 8. Полиция бдит

Мы уставились друг на друга в немом изумлении [10], но, естественно, не на пустынных брегах Тихого океана, а в спальне деревенского коттеджа в Чаффнел-Реджисе. От такого сумасшедшего стука в тиши мирной летней ночи у любого слово замрет на устах. И что особенно неприятно лично для нас, оба мы мгновенно пришли к одному и тому же леденящему кровь выводу.

— Это отец! — пискнула Полина и щелчком потушила свечу.

— Это еще зачем? — Я здорово разозлился, в неожиданно наступившей темноте дело как будто приняло еще более скверный оборот.

— Как зачем? Чтобы он не увидел в окошке свет. А так подумает, что ты спишь, может быть, и уйдет.

— Как же, надейся! — съязвил я, потому что утихший было на минуту стук возобновился с еще большей настойчивостью.

— По-моему, тебе стоит спуститься вниз, — неуверенно прошептала Полина. — Или знаешь что… — Голос ее повеселел: — Давай лучше обольем его водой из окна на лестнице.

Я вздрогнул как ужаленный. Она это с таким восторгом произнесла, будто ее осенила гениальнейшая из идей, и я вдруг понял, какая это непростая миссия — принимать у себя в гостях барышню столь упрямую и своевольную. Вспомнилось все, что я слышал о безрассудстве нынешнего молодого поколения.

— Не вздумай! — горячо зашептал я. — Выкинь эту глупость из головы и никогда не вспоминай!

Я ведь что хочу сказать: Дж. Уошберн Стоукер, рыщущий в поисках блудной дочери в сухом платье, далеко не подарок. Но Дж.Уошберн Стоукер в повышенном градусе бешенства после обливания кувшином Н2О — нет, об этом лучше не думать. Видит бог, мне совсем не улыбалось тащиться вниз и приветствовать ночного гостя, но если в качестве альтернативного варианта позволить возлюбленной дочери облить папашу с головы до ног и потом смотреть, как он рушит стены коттеджа голыми руками, то уж лучше поскорее его впустить.

— Придется ему открыть, — сказал я.

— Смотри, будь осторожен.

— Что значит — осторожен?

— Ну, просто осторожен, и все. Может быть, он все-таки не захватил ружья.

Я стал судорожно глотать какой-то комок.

— Постарайся поточнее определить шансы за ружье и против.

Она призадумалась:

— Надо бы вспомнить, южанин папа или нет.

— Что-что?

— Я знаю, что он родился в городишке под названием Картервилл, но вот в штате Кентукки находится этот Картервилл или в Массачусетсе — забыла.

— Господи, да какая разница?

— Очень даже большая. Если фамильная честь южанина опозорена, он будет стрелять.

— Думаешь, если твой отец узнает, что ты здесь, он сочтет свою фамильную честь опозоренной?

— Не сомневаюсь.

Я не мог с ней не согласиться. Действительно, вот так, с ходу, не вдаваясь в тонкости, я подумал, что в глазах строгого ревнителя морали нанесение оскорбления фамильной чести бесспорно имело место, однако серьезно углубиться в тему было недосуг, потому что в дверь заколотили с удвоенным напором.

— Ладно, — сказал я, — неважно, где твой папаша родился, пропади он пропадом, все равно мне надо идти и объясняться с ним, не то дверь в щепы разнесет.

— Постарайся не подходить к нему близко.

— Постараюсь.

— В молодости он был чемпионом по вольной борьбе.

— Не желаю больше ничего слышать про твоего папашу.

— Я просто хотела сказать, чтобы ты не попался ему в лапы. Где мне спрятаться?

— Нигде.

— Почему?

— Потому что не знаю, — сухо отозвался я. — В этих деревенских коттеджах почему-то нет ни тайников, ни подземных ходов. Когда услышишь, что я открыл дверь, перестань дышать.

— Хочешь, чтобы я задохнулась?

Это она отлично придумала — задохнуться, хотя, разумеется, ни один представитель славного рода Вустеров вслух такую мысль не выскажет. Удержавшись от ответа, я побежал вниз и распахнул парадную дверь. Ну, не то чтобы распахнул, а так, приоткрыл немножко, да еще с цепочки не снял.

— В чем дело? — спросил я.

И какое невыразимое облегчение я испытал в следующий миг, услышав:

— Прохлаждаться изволите, молодой человек? Вы что, оглохли? Почему не открываете?

Голос, который произнес эти слова, никак нельзя было назвать приятным, он был хрипловатый, даже грубый. Если бы он принадлежал мне, я бы серьезно задумался, не вырезать ли аденоиды в носу. Но у голоса было одно великое и неоспоримое достоинство, за которое я простил ему все недостатки: он не принадлежал Дж. Уошберну Стоукеру.

— Прошу прощения, — ответил я. — Задумался, знаете ли. Вроде как даже мечтал.

Голос снова заговорил, только теперь он звучал куда более учтиво:

— Пожалуйста, извините меня, сэр. Я принял вас за вашего слугу Бринкли.

— Бринкли отсутствует, — объяснил я, а сам подумал: вот скотина, пусть только вернется, он мне ответит за ночные визиты своих дружков. — А вы кто?

— Сержант Ваулз, сэр.

Я открыл дверь пошире. На дворе было довольно темно, но я без труда узнал стража Закона. Своими пропорциями сержант Ваулз напоминал Альберт-Холл [11]: почти правильная окружность в середине и что-то незначительное сверху. Мне всегда казалось, что природа задумала сотворить двух сержантов полиции, но почему-то забыла их разделить.

— А, сержант! — отозвался я. Эдак весело, беззаботно, пусть думает: ничто не отягощает черепушку Бертрама, разве что шевелюра. — Чем могу быть полезен, сержант?

Глаза понемногу привыкли к темноте, и я различил на обочине несколько небезынтересных объектов. Главным из них был еще один полицейский, но уже длинный и тощий.

— Это мой племянник, сэр. Констебль Добсон.

Мне, знаете ли, было не до братания с жителями деревни, этот сержант, уж если он непременно захотел представить мне всю свою семью и начать дружить домами, мог бы выбрать другое время, но я все же вежливо наклонил голову в сторону констебля и дружелюбно бросил: «Привет, Добсон». Кажется, если я ничего не перепутал, даже что-то сказал по поводу прекрасной ночи.

Однако выяснилось, что пришли они не для приятной беседы, какую в прежние времена вели в салонах.

— Вам известно, сэр, что одно из окон вашей резиденции разбито? Это обнаружил мой племянник и счел необходимым разбудить меня, чтобы я провел расследование. Окно на первом этаже, сэр, выходит во двор, стекло в одной створке целиком отсутствует.

Я про себя усмехнулся.

— Ах, окно. Это его Бринкли днем разбил, такой нескладный малый.

— Так вы знали об этом, сэр?

— Знал, конечно. Еще бы не знать. Так что не волнуйтесь, сержант.

— Вам, конечно, виднее, сэр, стоит или не стоит по этому поводу волноваться, но, на мой взгляд, есть опасность, что в дом могут проникнуть грабители.

Тут в разговор вмешался констебль, который до сей минуты молчал, как истукан.

— Грабитель уже влез в дом, дядя Тед, я его видел.

— Как? Почему же ты мне раньше не сказал, дурья башка? И не называй меня «дядя Тед», когда мы при исполнении.

— Ладно, дядя Тед, не буду.

— Позвольте нам обыскать дом, сэр, — сказал сержант Ваулз.

Но я немедленно наложил на это поползновение свое президентское вето.

— Ни в коем случае, сержант, — отрезал я. — Совершенно исключено.

— Но так будет гораздо разумнее, сэр.

— Весьма сожалею, но никакого обыска.

Он расстроился и обиделся.

— Конечно, сэр, как вам будет угодно, однако вы оказываете противодействие законным действиям полиции, именно так это называется. Сейчас все кому не лень противодействуют законным действиям полиции. Вчера в «Мейл» была статья. Может, читали?

— Нет.

— Это в разделе очерков. Не противодействуйте законным действиям полиции, говорится в ней, общественное мнение Англии серьезно обеспокоено неуклонным ростом преступности в малонаселенных сельских районах. Я вырезал статью и хочу вклеить в свой альбом. Если в 1929 году число административных правонарушений выражалось цифрой 134 581, то в 1930-м оно выросло до 147 031, причем отмечается значительное увеличение тяжких преступлений — до семи процентов, и что же, спрашивает автор, чем объяснить это тревожное положение в стране, может быть, недобросовестной работой полиции? Нет, отвечает он, нет и нет. Законные действия нашей полиции постоянно встречают противодействие.

Видно было, что бедняга оскорблен в своих лучших чувствах. Н-да, нескладно получилось.

— Я все понимаю, сержант, — сказал я.

— Может быть, и понимаете, сэр, не спорю, но еще лучше поймете, когда подниметесь к себе в спальню и грабитель перережет вам горло.

— Господь с вами, дорогой сержант, с чего такие страсти, — сказал я. — Поверьте, мне ничего не грозит. Я только что спустился сверху и уверяю вас, ни одного грабителя там нет.

— Возможно, затаились, сэр.

— Выжидают подходящей минуты, — предположил констебль Добсон.

Сержант Ваулз тяжело вздохнул:

— Мне очень не хочется, сэр, чтобы с вами случилось что-то нехорошее, ведь вы близкий друг его светлости. Но вы проявляете такое упорство…

— Да разве может случиться что-то дурное в таком замечательном месте, как Чаффнел-Реджис?

— Напрасно вы так в этом уверены, сэр. Чаффнел-Реджис уже не тот, что прежде. Мог ли я когда-нибудь думать, что загримированные под негров музыкантишки будут петь свои дурацкие песни и смешить публику чуть не под самыми окнами полицейского участка.

— Вы относитесь к ним с недоверием?

— Начали пропадать куры, — мрачно продолжал сержант. — Несколько птиц исчезло. И я кое-кого подозреваю, да-с. Что ж, констебль, идемте. Если нашим расследованиям оказывают противодействие, нам здесь делать нечего. Доброй ночи, сэр.

— Доброй ночи.

Я закрыл дверь и в три прыжка наверх, в спальню. Полина сидела на кровати и сгорала от любопытства.

— Кто это был?

— Местная полиция.

— Зачем?

— Судя по всему, они видели, как ты влезала в окно.

— Ах, Берти, у тебя из-за меня сплошные неприятности.

— Ну что ты, я просто счастлив. Ладно, пора мне сматываться.

— Ты уходишь?

— В сложившихся обстоятельствах я вряд ли сочту возможным ночевать в доме, — чопорно объяснил я. — Потопаю в гараж.

— Неужели внизу нет какой-нибудь кушетки?

— Есть. Еще из Ноева ковчега. Старик сам ее и выгрузил на вершине Арарата. Уж лучше я в автомобиле устроюсь.

— Ой, Берти, ты в самом деле терпишь из-за меня такие неудобства.

Я капельку смягчился. В конце концов, не виновата же бедная девица в том, что случилось. Как заметил нынче вечером Чаффи, главное в жизни — любовь.

— Ладно, старушенция, не огорчайся. Если надо помочь двум любящим сердцам, мы, Вустеры, готовы мириться с любыми неудобствами. А ты укладывайся на бочок и баиньки. За меня не беспокойся.

Я изобразил лучезарную улыбочку и поскорей из спальни, потом неслышно вниз, отворил парадную дверь в сад, где вовсю благоухала ночь, однако не отошел я и десяти шагов от дома, как на плечо мне опустилась тяжелая рука. Я вздрогнул — больно же, черт, ну и испугался, конечно, а какая-то тень рявкнула:

— Попался!

— Пустите! — крикнул я.

Тень оказалась констеблем Добсоном из полицейского участка Чаффнел-Реджиса. Он кинулся извиняться:

— Ой, сэр, простите, пожалуйста, сэр. А я думал, это грабитель.

Я заставил себя благодушно хихикнуть — эдакий молодой сквайр ободряет сконфуженную челядь.

— Ладно, констебль, бывает. А я вышел прогуляться.

— Ага, сэр, понимаю. Свежим воздухом подышать?

— В самую точку, констебль. Как вы удивительно тонко подметили, именно подышать свежим воздухом. В доме духотища.

— Это точно, сэр.

— И теснотища.

— И не говорите, сэр. Ну что же, сэр, доброй ночи. Доброй ночи, констебль. Тра-ля-ля-ля!

Пережив этот легкий шок, я пошел своей дорогой. Дверь гаража у меня оставалась открытой, и сейчас я ощупью пробрался к своему автомобилю, радуясь, что наконец-то я снова один. Возможно, в другом настроении я счел бы констебля Добсона приятным и интересным собеседником, но мне нынче вечером было приятнее его отсутствие. Я влез в свой двухместный «Уиджен», откинулся на спинку — ну вот, сейчас-то я наконец засну.

Не знаю, удалось ли бы мне проспать ночь сладким, безмятежным сном, если бы мне больше никто не мешал, это вопрос спорный. Что касается двухместных автомобилей, я всегда считал свой достаточно комфортабельным, но ведь мне ни разу не приходилось в нем ночевать, и вы не поверите, какое множество разнообразных выпуклостей вдруг вылезает из его обивки, как только вы попытаетесь превратить его в ложе.

Однако меня лишили возможности провести объективную проверку, так уж случилось. Я пересчитал всего какие-нибудь полтора стада овец, как в лицо мне ударил свет фонаря и чей-то голос приказал выйти из автомобиля.

Я сел.

— А, сержант! — сказал я.

Еще одна неловкая встреча. Обе стороны в замешательстве.

— Это вы, сэр?

— Я.

— Простите, сэр, что потревожил вас.

— Ничего.

— Вот уж никак не думал, сэр, что это вы, сэр.

— Решил вздремнуть в своем авто, сержант.

— Понимаю, сэр.

— Ночь такая теплая.

— Это да, сэр.

Говорил сержант почтительно, однако я не мог отделаться от подозрения, что он слегка насторожился. Что-то в его манере навело меня на мысль, что он считает Бертрама малым с причудами.

— В доме душно.

— Душно, сэр?

— Я летом часто сплю по ночам в машине.

— Вот как, сэр?

— Доброй ночи, сержант.

— Доброй ночи, сэр.

Вы сами знаете, что бывает, если спугнуть первый сон: теперь вы нипочем не заснете. Я снова свернулся на сиденье калачиком, но было ясно, что о сне лучше забыть. Я пересчитал овец еще в пяти довольно больших стадах, но без малейшего толку. Ладно, попробуем что-нибудь другое.

Я не очень основательно исследовал мои владения, но однажды утром неожиданно начавшийся ливень загнал меня в какой-то сарай в юго-западной части поместья, там наемный садовник хранит свой инвентарь, цветочные горшки и много чего еще, и, если память мне не изменяет, на полу там лежала груда мешков.

Возможно, вы скажете, что не все человечество представляет себе постель в виде груды мешков, и будете совершенно правы. Но, промаявшись полчаса на сиденье спортивного авто, вы обрадуетесь и мешкам. Да, бокам на них жестковато, к тому же они здорово пахнут мышами и въевшейся землей, зато они обладают одним неоспоримым преимуществом: на них можно вытянуться во всю длину. А именно этого мне сейчас хотелось больше всего на свете.

От рогожки, на которой я через две минуты растянулся, кроме плесени и мышей пахло еще и садовником, и в первую минуту я испугался, не крепковат ли букет. Однако довольно скоро к нему принюхался и даже стал находить запахи не лишенными приятности. Помню, я вдыхал их полной грудью, в общем-то даже упивался ими. Примерно через полчаса ко мне начала подкрадываться сладкая дремота.

Но ровно через пять минут дверь распахнулась, и старый знакомец фонарь снова ударил в лицо.

— А! — воскликнул сержант Ваулз.

Констебль Добсон издал в точности такой же возглас.

Нет, черт возьми, пора поставить этих полицейских ищеек на место. Я понимаю, что нельзя оказывать противодействие законным действиям полиции, но, если полиция всю ночь напролет рыщет по вашему парку и будит вас всякий раз, едва вы начинаете задремывать, этой полиции, будь я неладен, непременно следует оказывать противодействие.

— Ну? — грозно спросил я, совсем как аристократ былых времен. — Что на сей раз?

Констебль Добсон в восторге от самого себя лопотал, как он заметил меня, в темноте, я куда-то крался, а он бросился выслеживать меня как леопард, сержант же Ваулз, который не любил, чтобы племянники выскакивали вперед, утверждал, что обнаружил меня первым и тоже выслеживал как леопард, ничуть не хуже констебля Добсона, однако, выплеснув свой взволнованный рассказ, оба вдруг неожиданно умолкли.

— Так это опять вы, сэр? — вопросил сержант с некоторым ужасом в голосе.

— Да, черт возьми, я! Что означает эта травля, позвольте спросить? Спать в таких условиях решительно невозможно.

— Простите, сэр, пожалуйста, простите. Разве могло мне прийти в голову, что это вы?

— А что, собственно, в этом такого?

— Помилуйте, сэр, чтобы вы спали в сарае…

— Вы не станете отрицать, что сарай принадлежит мне?

— Конечно, нет, сэр. Но это как-то странно.

— Не вижу ничего странного.

— Дядя Тед хотел сказать «чудно», сэр.

— Не твое дело, что хотел сказать дядя Тед. И перестань называть меня дядей Тедом. Нам показалось, сэр, что это как-то необычно.

— Не разделяю вашего мнения, сержант, — жестко отрезал я. — Я имею полное право спать где мне заблагорассудится, вы согласны?

— Согласен, сэр.

— То-то же. Например, в угольном подвале. Или на крыльце своего дома. Сейчас я выбрал сарай. И буду очень вам благодарен, сержант, если вы удалитесь. Эдак мне и до рассвета не заснуть.

— Вы предполагаете провести здесь всю ночь, сэр?

— Конечно. Есть возражения?

Припер— таки я его к стенке. Он растерялся.

— Нет, отчего же, сэр, какие могут быть возражения, если вам так хочется. И все-таки это как-то…

— Странно, — не выдержал сержант Добсон.

— Непонятно, — сказал сержант Ваулз. — Совершенно непонятно, сэр, почему вы, сэр, при наличии собственной кровати, если можно так выразиться…

Нет, черт возьми, с меня довольно.

— Я ненавижу кровати, — отрубил я. — Видеть их не могу. С детства.

— Понятно, сэр. — Он помолчал. — Удивительно теплая нынче ночь, сэр.

— Да, удивительно.

— Мой племянник сегодня чуть не получил солнечный удар. Верно, констебль?

— Это как это? — удивился констебль Добсон.

— Сделался такой чудной.

— Неужели?

— Да, сэр. Вроде как размягчение мозгов случилось.

Надо втолковать этому идиоту, не прибегая к излишне резким выражениям, что час ночи — не самое подходящее время обсуждать размягчение мозгов у его племянника.

— Вы расскажете мне о состоянии здоровья всех ваших родственников как-нибудь в другой раз, — сказал я. — Сейчас я хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Хорошо, сэр. Доброй ночи, сэр.

— Доброй ночи, сержант.

— Позвольте задать вам вопрос, сэр, у вас нет такого ощущения, будто стучит в висках?

— Что вы сказали?

— В ушах не звенит, сэр?

— Да, вроде бы начинает.

— Ага! Ну что ж, сэр, еще раз доброй вам ночи.

— Доброй ночи, сержант.

— Доброй ночи, сэр.

— Доброй ночи, констебль.

— Доброй ночи, сэр.

Дверь тихо закрыли. Минуты две, я слышал, они шептались, будто две знаменитости, приглашенные на консилиум к больному. Потом вроде бы ушли, потому что все стихло, только волны плескались у берега. И честное слово, они плескались так мирно, размеренно, что у меня стали слипаться глаза, и через десять минут после того, как я с отчаянием понял, что теперь никогда в жизни мне уже не заснуть, я спал сладким сном младенца.

Но, как вы сами понимаете, сон мой длился недолго — ведь я был в Чаффнел-Реджисе, а этот городишко бьет в Англии рекорд по числу любителей совать нос в чужие дела на квадратный фут. Уже через минуту кто-то тряс меня за руку.

Я сел. Привет, старый знакомец фонарь.

— Какого черта… — начал я с большим чувством, но слова замерли у меня на губах.

Знаете, кто тряс меня за руку? Чаффи.