Глава 13

Петьку и Таню доставили в Шалагановскую больницу. Самостоятельно стоять на ногах они не могли. Исхудали так, что Колесников, взяв обоих на руки, без труда занес в палату. Поселковый врач осмотрел их истощенные тела и поставил одинаковые диагнозы — хроническое недоедание.

Через Тимку Булахова (ему разрешили дежурить в палате) о «хроническом недоедании» узнала уборщица школы, бабка Ольгуша. И понеслась по поселку весть: «Сироты, едва спасенные, умирают с голоду, а врачу кормить их нечем».

Началась осада больницы. Охотники и рыбаки несли пострадавшим гостинцы: соленую черемшу, ягоды, котлеты из козлятины, грибы, жареную рыбу… Бабка Ольгуша принесла горячих блинов и трехлитровую банку клюквенного кислого сока.

— Ты уж родной, Глеб Спиридонович, не будь супостатом, отмени свою «хронику», разреши им кормиться, а при надобности и сам кушай. Не лишай жизни детишек.

Врач пообещал исполнять ее наказ, но, когда бабка Ольгуша ушла, сказал медицинской сестре:

— Старую сочинительницу сюда больше не пускай, а на дверь магазина повесь объявление: «Ввиду несъедаемости больными всех продуктов, прием передач прекращен до субботы».

Вечером в сумерках бабка Ольгуша пробралась к магазину и объявление сорвала…

Десять суток подряд Глеб Спиридонович не выходил из больницы. Спал урывками у себя в приемной на твердом топчане, прислушиваясь через стенку к дыханию Петьки и Тани. И был благодарен Тимке — тот даже ночью умудрялся уговорить больных поесть. Таня с Петькой быстро шли на поправку.

Наконец доктор позволил допустить к ним, «в виде исключения», Сидорова и летчика Сашу. В палату они вошли бесшумно и сразу приказали: Булахов, дверь на крючок — и никого сюда.

Крючка у палатных дверей не было. Тимка запер ее по-своему: вставил отломанную ножку стула в медную ручку двери. Анатолий Васильевич развернул во всю длину палаты карту-планшет Главного хребта. Летчик Саша открыл портфель и положил на табуретку перед Сидоровым чертежные инструменты, логарифмическую линейку, блокнот и карандаши. Анатолий Васильевич заторопился.

— Ребята, расскажите очень подробно о вашем третьем варианте.

Петька удобно устроился на кровати, прислонился спиной к теплой печке и стал рассказывать.

…Таня с Петькой вели обследование высоты И-39, когда подул обмораживающий лицо ветер. От летящего сухого снега и песка, казалось, зазвенели пики высоких гольцов. Ледяная стужа вынудила ребят спускаться в седловину. Закутав лицо шарфами, они крепко вцепились друг в друга и начали опасный спуск… Пристанища в седловине не нашли. Ураганный ветер свалил их с ног. Петька потерял Таню. Перевертываясь через голову, он коснулся ее рукой, но схватить не успел. Встал на ноги. И в белой мгле спутал ориентировку. Стал кричать, но в грохоте бурана сам не услышал своего голоса. Где-то сзади раздался выстрел из карабина. Сопротивляясь напору ветра, почти на четвереньках, он стал пробираться туда… Таню нашел в каком-то узком распадке. Уцепившись ногами за голые корни лиственницы, она лежала на спине и стреляла в качающуюся над ней пургу, Петька привязал Таню к себе и двинулся вниз по распадку. Начались кусты стланика. Они сдерживали порывы ветра, но цеплялись и рвали одежду.

До спасительного ельника оставалось совсем немного, когда Таня, провалившись в сугроб, сорвалась в щель. Петька какой-то миг удержал ее на весу, но удар ветра подкосил ноги. Петька съехал в щель вслед за Таней. К счастью щель, полузасыпанная сухим песком, была неглубокой. Особых ушибов они не почувствовали.

По хрустящему под ногами песку стали спускаться вдоль щели. Она была узкая, противоположные стенки иногда сдавливали плечи, и Петька с трудом протаскивал рюкзак. Щель походила на длиннейший шрам.

Ребята уходили все ниже и ниже, а щель оставалась такой же узкой. Петька боялся камнепада: отскочить некуда. Отсюда, снизу, щель казалась тонкой голубоватой трещиной на черном стекле.

На пылевидном сухом песке заметили следы. Четко отпечатались когти. Петька достал из-за спины карабин и послал пулю в патронник. Держа оружие наготове, неслышно двинулся вперед. Таня крепко зажала в руке нож и шла сзади, в точности повторяя Петькины движения.

Приближение людей хищники почувствовали. Донеслось хриплое рычание с собачьим подвывом. Росомахи! Их было три. Они стояли, прижавшись друг к другу, и злобно приподнимали губы, оголяя острые клыки. Петька взял на мушку одну из росомах и медленно стал приближаться. Звери отступили метров на двадцать, встали в круговую оборону. Петька понял, что нападать они не хотели. Им некуда было деться. Щель не имела другого выхода, а бежать навстречу людям они боялись. Звери ждали.

Из создавшегося положения выход нашла Таня. Рюкзаки они надели на грудь и втиснулись спинами в небольшую выемку. Затаили дыхание. Звери сообразили, что люди уступили им дорогу. Отталкиваясь от земли сразу четырьмя лапами, они с визгом бросились в освободившийся проход.

В щели быстро темнело. Петька с Таней сбросили поклажу и стали собирать кусочки коры, занесенные сюда ветром сосновые шишки. Маленький костер осветил необычное пристанище. Щель заканчивалась вместительной полукруглой пещерой. На гранитных стенах вековая пыль. В узком закуточке Таня нашла небольшую охапку дров. Самых настоящих, рубленных топором, лиственничных, только старых, почерневших от времени.

Костерчик, подкормленный найденными дровами, оживился, приятно выхлестывал языки пламени. При ярком свете ребята увидели череп и белую кость. Петька сказал, что здесь было логово волка, а росомахи, забравшись сюда, задавили его и съели. Но было это давно, потому что череп и кость покрыты пылью. Там, высоко на хребте, ураган, по-видимому, вошел в силу, потому что подрагивание пыльных стен и каменного пола не прекращалось. На углях ребята разогрели плоскую банку баранины и съели с раскрошенными сухарями. Стали готовиться к ночлегу. Петька сдвинул костер, на теплое место разложил рюкзаки, сверху спальный мешок и приказал Тане лезть в него:

— Спи до полночи, а потом сменимся.

Оставшись один, он надел на плечо карабин, вытащил из костра головешку и стал осматриваться. Петьку смущал гул. Даже там, наверху, когда они только еще спускались, было гораздо тише, а тут, словно кипящий вулкан. Петька прошел в тупик, на стенке хребта увидел выбитую стрелку. Она походила на маленькую молнию, острие показывало вниз. Петька сложил горкой несколько камней и встал сверху на них, не удержал равновесия и упал. С шумом покатились камни, шлепнулся об пол карабин.

— Что случилось? — глухо донеслось из мехового мешка. Петька подошел к Тане и рассказал о стрелке.

— Ты забыл, что ли? Это же личный знак Ельникова, начальника пропавшей экспедиции. — Таня выбралась из мешка. — Он неспроста ее здесь поставил. Тут, Петька, какая-то тайна.

Вооружившись пылающими головнями, стали осматривать запыленную стенку хребта. Под лопнувшим потолком пещеры Таня увидела дыру, забитую старой чуркой и замазанную глиной. Чей-то тайник. На глине виднелись отпечатки тонких пальцев. Острыми камнями ребята выбили пробку. Их сразу оглушил гул. Как будто там, внутри хребта, был подземный аэродром, и все самолеты ревели. Из дыры шел туман и морозными искорками оседал на каменной стенке. Петька заглянул в дыру — темень и грохот водопада. Сунул туда обгорающее полено. Сквозняком его стало раздувать, полетели искры, вспыхнуло пламя.

Петька вздрогнул. Огромная уходящая в бесконечность пещера. Потолка не видно. Внизу красноватой пеной кипела вода. В ней крутились белые переломанные деревья. На камнях слева — черная избитая лодка, и в ней… (Петьке стало не по себе) скелет человека. Разбитых лодок было несколько, торчали ребра шпангоутов, кили, форштевни, тонкие обломки мачт.

Петька забил дыру чуркой и достал карту Главного хребта. И вот тут-то они с Таней сделали открытие. На противоположной стороне хребта тек правый рукав реки. И они вспомнили слова Василия Жухова: «Пять километров рукав течет, прижимаясь к хребту, и после этого мельчает, вода, по-видимому, уходит в почву».

Петька заволновался, вскочил, несколько раз обошел костер.

— Вода, Таня, не в почву уходит, а под хребет, от этого рукав и мельчает, а выходит вода здесь, на этой стороне. — Петька ударил рукой по стенке хребта, смотри, какой туннель себе пробила.

У Тани заискрились глаза:

— Петька, это же третий вариант!

И, как маленькие шаманы, они стали плясать вокруг костра. Успокоившись, отметили на карте координаты, поставили восклицательный знак.

— Примерные размеры отколовшейся горы можете указать? — Петька назвал длину, высоту и ширину. Анатолий Васильевич взял логарифмическую линейку, подсчитал и сказал летчику Саше:

— Пожалуй, одним взрывом уберем. — Перед уходом Сидоров попросил: — О третьем варианте никому ни слова. Везде будьте осторожными. В городе людей много. Могут специально навязать разговор об экспедиции. Старайтесь уйти от таких собеседников. Тимка от нас инструкции получил. В случае чего, ребята, он работал не радистом, а поваром вместе с вами.

Таня подняла голову с подушки:

— Анатолий Васильевич, а почему вы про город сказали?

— Через недельку-другую мы посылаем вас троих в город — учиться на подготовительных курсах в геологическом техникуме. Стипендию будете получать от нашей экспедиции, в городском банке. Тимке мы все рассказали. Он будет у вас главным казначеем. Жить будете в деревянном доме, он теперь собственность нашей экспедиции. Четыре года пролетят незаметно, и вернетесь к нам уже полноправными геологами.

Сидоров и летчик Саша попрощались за руку с Петькой и Тимкой, а Тане галантно поклонились и на кровать к ее ногам положили голубую коробочку.

Гости еще разговаривали с доктором в приемной, а Таня уже раскрыла коробочку. Там оказались крохотные часики и блестящий браслетик к ним. Таня ойкнула от неожиданности и смутилась. А Тимка, как будто делал такое тысячу раз, выдернул Танину смуглую руку из-под одеяла и стал прилаживать часы. Потом они с Петькой по очереди спрашивали у Тани, сколько времени, и она каждый раз, изгибая руку, медленно, певучим голосом отвечала. И все трое смеялись и опять спрашивали.

Вечером Петька хотел по-своему приладить узенький браслетик часов и уронил его на пол. Блестящей ящеркой тот соскользнул в щель между досок. Зацепить его линейкой не смогли, он отлетел в сторону и закатился куда-то в ямку. Решили поднять доску. Осмотрели гвозди — один новый, шляпка не закрашена. Доску кто-то недавно отрывал.

Тимка, крадучись, принес из сеней топор и спрятал под матрац к Петьке. Стали ждать, когда медсестра и врач уйдут ужинать. Тимка нервничал, через полчаса ему надо было идти в штаб и дежурить у рации. Врач домой не собирался, он зажег керосиновую лампу и занялся составлением документов,

— Ты иди, Тимка, я сам ночью доску оторву и вытащу браслет, а топор через форточку брошу на крыльцо, а ты утром занесешь.

Ночью Петька отодвинул кровать, взял топор и принялся за доску. И вздрогнул от Таниного голоса.

— Под топор положи полотенце, а то вмятины останутся.

Таня спрыгнула с кровати и стала ему помогать. Лезвие топора Петька вставил в щель у самого конца доски. Вдвоем они налегли на топорище. Гвоздь вылез без скрипа. Отвели толстую плаху в сторону, легли на пол и стали шарить руками в темной щели.

— А-а-а! — вдруг крикнула Таня и отпрянула в сторону.

— Прищемила палец?

У Тани губы свело судорогой.

— Там, кажется, голова человека.

Петька запустил руки в щель. Под балкой у печки пальцы нащупали что-то мягкое круглое. Что-то меховое и тяжелое и в одном месте холодное…

— Кто-то идет сюда, — прошептала Таня.

Захрустел снег у крыльца, брякнула щеколда.

— Откройте, это я — Тимка. — Войдя, он сбросил с себя полушубок и валенки, лег на пол и тут же вытащил из-под пола браслетик. Потом спросил: — Вы почему такие настороженные?

— Мы шапку оттуда подозрительную вытащили, вон она под кроватью. В ней что-то спрятано.

Доску положили на место. Из кармана Тимка вынул новый гвоздь и вогнал его в плаху одним ударом обуха. Кровать поставили на место, расположились на полу и стали распаковывать старую, поеденную молью шапку. Вынули тяжелый сверток. Петька развернул тряпки, в лунном свете блеснул револьвер. Старинный, крупнокалиберный, с отставшей кое-где никелировкой. Петька его узнал. Револьвер начальника пропавшей экспедиции Ельникова. Вспомнилась ночь в сарайчике. Жухов. И рюкзак, в котором лежал этот револьвер. Рассмотрели ствол. Цепочкой шли слова: «Бюри, Бюри, Бюри».

— Но как он сюда попал? — стал рассуждать Петька. — Жухов положить не мог, его в то время ранили. Колесников? Челпанов? Их тогда в Шалаганове не было.

Да и кому понадобилось прятать револьвер в больнице?

— Гарновский, — вдруг сказала Таня. — Он здесь лежал. И гвоздь новый он забивал. Помнишь, Петька, какую он ерунду нес про батареи от шпионской радиостанции.

Петька вскочил:

— Тимка, а где сейчас Метелкин?

— Он, говорят, уволился и уехал куда-то на Украину. — Тимка непонимающе смотрел на своих друзей. — Вы мне-то расскажите, что к чему?

Петька, не отвечая, нырнул под кровать, лег на живот и что-то рассматривал на полу. Оттуда спросил:

— Ты где гвоздь брал?

— У сторожа магазинного склада, старика Пантелея. Попросил два гвоздя. А он, известный скряга, дал только один.

— Это хорошо, что скряга, значит помнит, кто у него еще просил. Ведь гвозди в доске одинаковые.

Петька вылез из-под кровати и коротко рассказал Тимке о пропавшей экспедиции и о своих подозрениях. Тимка внимательно выслушал и стал одеваться.

— Пойду спрошу старика Пантелея. Он сейчас дежурит у склада.

Шапку и револьвер он взял с собой и обещал спрятать как следует.

Вернулся Тимка быстро и скороговоркой произнес через форточку:

— Гвоздь брал Гарновский, шапку он снял с забора у Метелкиных. Живет сейчас в городе, где-то у понтонного моста. Мне пора на связь, до завтра, — и убежал.

— Ничего, — грозно сказал Петька, — в городе мы его из-под земли достанем.

Таню с Петькой выписали из больницы через неделю. Прощаясь с ними, старшая медсестра Вера Ивановна передала записку:

— Ее, ребятки, велел вам вручить Гарновский. Как, говорит, будут выписываться, сразу, говорит, вручите, но, говорит, чтоб никто не видел. «Дорогие Петя и Таня, пишу вам со слезами на глазах, и признаюсь вам — я совершил преступление. И совершил его из-за своей поганой трусости. Я испугался волков и убил ни в чем не повинную лошадь. И спасая себя, свою шкуру, убежал, бросив вас на произвол судьбы. Я каюсь и стыд терзает мне душу, но теперь ничего не исправишь. До конца дней моих я буду мучиться от позора и мысленно просить у вас прощения. Чем искупить вину перед вами? Если не побрезгуете мною, приезжайте ко мне в город жить. Я буду заботиться о вас день и ночь и просить прощения. Смилуйтесь надо мной, зайдите ко мне в гости, простите меня или убейте. Я должен понести наказание за свою трусость. Умоляю простить меня и жду вас. Мой городской адрес: улица Марата, 25, квартира 42 (звонить два раза). С глубоким уважением к вашему мужеству Гарновский».

Петька аккуратно сложил записку, засунул в карман.

— Что ты думаешь? — спросила Таня.

— Пишет он правду. И потому пишет, что мы ему зачем-то очень нужны. И кормить нас будет, и ползать перед нами будет, пока не добьется своего. Там, в городе, что-нибудь придумаем. Надо узнать, для чего мы ему понадобились?

В штабе экспедиции был порядок. Додоев и Тимка вымыли полы, на окна повесили марлевые занавески. Широкие нары покрыли белыми шкурами домашних коз. Печь побелили.

Как только Таня перешагнула порог, из-под нар, словно сумасшедшая, вылетела Линда. С визгом подскочила к Тане и облизала ей лицо. Потом бросилась к Петьке и чуть не свалила его с ног.

Вошел Додоев и поставил на стол брезентовую сумку, полную мороженой рыбы. Подошел к Тане, обнял. По эвенкийскому обычаю, прижался морщинистой щекой к ее волосам. Петьку тоже обнял и тоже прижался.

— Шибко хорошо, что теперь живые. Я своей старухе говорил. Плакала она и подарок велела передать. — Он вытащил легкое ожерелье: медвежьи клыки на тоненькой жилке. — Старуха обязательно велела взять, говорит, от беды, однако, от всякой помогут.

Чтобы сделать Додоеву приятное, Таня тут же надела на шею подаренный талисман.

Додоев посмотрел на часы-ходики:

— Тебе, Тимка, через пять минут на связь выходить, а я буду ужин эвенкийский готовить, гостей угощать.

Тимка принялся настраивать рацию. Движения у него были точные, выражение лица — серьезным. Он надел наушники, сел на высокую чурку, покрытую мягкой козьей шкурой. Повернул большой никелированный рычаг. На деревянном пульте замигали разноцветные огоньки. Тонко запел эфир. Тимка посмотрел на часы, поднял палец вверх, прося тишины, и склонился к микрофону:

— Я — Центральный. Вызываю восточный участок. Я Центральный. Прием. — Тимка вынул из стола тетрадь с наклейкой «журнал приходящих радиограмм». Восточный участок отозвался. — Восточный, слушайте радиограмму о коронках: «Специальным рейсом отправлена на восточный партия коронок с алмазными резцами».

Затем Тимка вызвал восьмую поисковую. Геологам он сообщил, что к ним отправлены аэросани, сахар и десять мешков сухофруктов. И спросил, почему не высланы образцы пород, взятых с линзы вечной мерзлоты.

Таня с Петькой забрались на нары и восторженно смотрели на Тимку. Они гордились своим другом.

Принятую информацию Тимка записал в журнал и снял наушники.

Когда эвенкийский ужин стоял на столе, пришел врач Глеб Спиридонович и сразу уставился на стол. Посмотрел на мороженое, настроганное легкими стружками мясо, на омулей, расколоченных молотком, и воскликнул: — Ага, поймал вас. Сырое едите. Сколько раз я предупреждал вас, Додоев: мясо и рыбу так нельзя есть. Заразиться можно. — И спросил. — А перец есть?

— Хнешно, есть. Садитесь, пожалуйста.

Доктор сбросил собачью шубу и, упоминая каких-то микробов и бактерий, сел к столу. Ел он красиво и с аппетитом. Стружки мороженой, красноватой оленятины он макал в соль, посыпал перцем. Он выпил полкружки густого чая без сахара и принялся за рыбу. Ледяные кусочки сырого омуля проглатывал, не прожевывая, и всякий раз добавлял:

— Сотворила же матушка-природа такую прелесть.

Потом поблагодарил Додоева за гостеприимство и выдал Тане с Петькой по две таблетки, «чтобы выпили на ночь». Попрощавшись, опять сказал, что сырое кушать опасно. И упомянул какую-то иностранную бактерию.

Закрылась за доктором тяжелая дверь. И сразу из-под нар вылезла Линда, понюхала то место, где лежала шапка Глеба Спиридоновича, и чихнула. Запах больницы был для таежной собаки слишком резким.

— Шибко хороший человек, — сказал про доктора Додоев. — Мясо сырое ест, рыбу — ест. Но всегда микробов ругает. Они ему, наверно, плохое сделали.

Додоев сел у печки на пол и рассказал, как в прошлом году доктор шел через тайгу зимой триста километров, чтобы сделать операцию Бурмакову, которому «медведь немножко помял ногу».

Радиограмма из Токио.

В один, из морозных дней над поселком появились вертолеты. Сохраняя интервал, зеленые громадины держали курс к Главному хребту. От рева газотурбинных двигателей лопался речной лед. Темная трещина, как змея, бежала посередине реки вслед за звенящим гулом. Тимка, Петька и Таня из радиопереговоров знали, что вертолеты везут оборудование и взрывчатку к месту третьего варианта. На обратном пути командирский вертолет сделал посадку в Шалаганове и взял ребят на борт. А через два часа высадил на Байкале, на острове Ольхон. Встретили их Сидоров, Букырин и Бурмаков. Накормили в штабе геологопартии, проводили к самолету

— В городе вас встретит Вячеслав Валентинович Колесников и проводит к жилью. Слушайтесь его. Понятно?

— Понятно, — ответил за всех Петька.