"Дезире" - читать интересную книгу автора (Зелинко Анна-Мария)

Глава 59 День моей коронации, 21 августа 1829

— Умоляю тебя, Дезире, не опаздывай на свою коронацию!

Эта фраза сопровождала все мои действия в этот знаменательный день. Жан-Батист все время повторял ее, пока я лихорадочно рылась в своих ящиках и шкафах. Мари помогала мне, а также Марселина и Иветт.

Между делом я любовалась Жаном-Батистом, который был уже одет и на голове которого уже красовалась его корона. Я до сих пор видела только на гравюрах эту массивную золотую цепь, которая висела на его груди, а также и высокие сапоги, очень смешные, с меховой опушкой. Свою мантию он решил надеть позже, когда и я буду одета.

— Дезире, ты все еще не готова?

— Жан-Батист, я никак не могу его найти! Никак не могу!

— Но что ты ищешь?

— Список моих грехов, Жан-Батист. Мои грехи! Я сделала список моих грехов, а сегодня эта бумажка куда-то пропала.

— Великий Боже! Неужели ты не знаешь их на память!?

— Нет. Их так много! Я помню только самые маленькие. Поэтому я записала все мои грехи, чтобы ничего не забыть. Иветт, посмотри-ка еще раз в моем белье.

Дело в том, что перед коронацией я и «Сверкающая звезда» должны были исповедаться в своих грехах. Мы с ней единственные католички в семье Бернадоттов, которые сейчас, как все шведы, лютеране. Таким образом, католическая церковь несет ответственность за наши души. И мой духовник решил, что перед коронацией мне необходимо исповедаться ему в грехах в нашей часовне. Оскар устроил католическую часовню в одном из крыльев королевского дворца для своей «Сверкающей звезды», внучки той Жозефины, которая была не слишком набожна…

Я должна получить отпущение грехов перед коронацией, после чего в коляске проследую в собор; все было готово. На кровати лежало мое платье из белой парчи, затканной золотыми нитями, из той парчи, которую когда-то держал в своем магазине мой папа. Рядом мантия королевы Швеции. Ее пришлось укоротить, так как она была мне длинна. И маленькая корона, реставрированная и блестящая, как новая.

Я не посмела ее померить…

— Мама, пора! — вошла Жозефина.

— Я не могу найти бумажку, где записаны мои грехи, — сказала я, вздыхая. — Не можешь ли ты дать мне свой список?

«Сверкающая звезда» возмутилась.

— Но, мама, вы же знаете, что я не записывала своих грехов. Я помню их все наизусть!

— Грехов нет под вашим бельем, Ваше величество, — сообщила Иветт.

Мы пошли в маленькую гостиную. Там ждал Оскар в парадной форме.

— Я не предполагал, что коронация твоей матери будет встречена с таким энтузиазмом. Оказывается, сегодняшний день празднуется во всех, даже глухих деревушках. Посмотри в окно, Оскар, все черно от народа, — сказал Жан-Батист.

Оба спрятались за занавесями и смотрели на улицу так, чтобы их не было видно толпе, собравшейся перед дворцом.

— Маму любит народ, — ответил Оскар. — Ты же знаешь, как она много делает для людей.

Жан-Батист посмотрел на меня с улыбкой.

— Правда? — И тут же заторопил меня. — Ну, поспешите же! Ты и Жозефина. Нашла ты свои грехи, Дезире?

— У меня их нет, — устало сказала я и опустилась на диван. — А Жозефина не хотела дать мне свои. Какие у тебя грехи, Жозефина?

— Свои грехи я расскажу только моему духовнику, — смеясь, ответила Жозефина. Она смеялась, не разжимая губ и слегка склонив голову к плечу.

— Я сын протестантской церкви и не вмешиваюсь в ваши дела, но может быть в дороге Жозефина даст тебе несколько своих грехов, чтобы уладить дело. Нужно же, наконец, ехать, — сказал Жан-Батист, делая вид, что рассержен.

Иветт подала мне вуаль и перчатки.

— Нечего надеяться на какую-нибудь помощь от этой семьи, — горько сказала я.

— Я, кажется, знаю один грех, мама. В течение многих лет ты находишься в преступной связи с одним человеком, — заявил Оскар.

— Такие шутки могут увести нас очень далеко, — начал Жан-Батист, но я его успокоила:

— Дай ему договорить, Жан-Батист. Что ты хочешь сказать, мой дорогой Оскар?

— Католическая церковь не признает гражданских браков. Вы с папой венчались в церкви или регистрировали свой брак в мэрии?

— Только в мэрии, — заверила я, в то время как мое сердце отбивало частые удары.

— Ну так ты грешна, мама, и этот грех имеет многолетнюю давность. Ну, а теперь поторопимся!

Мы пришли в часовню вовремя, чтобы успеть исповедаться, но я совсем запыхалась. Когда мы вернулись, гостиная была полна придворных, а мне еще следовало надеть коронационное платье. Я почти бежала меж придворных дам, которые низко приседали.

— Тетя, у тебя очень мало времени, — сказала мне Марселина, помогая постаревшей, но энергичной Мари раздевать меня.

Иветт подала мне пеньюар.

— Тетя, епископ ожидает в соборе, — напомнила Марселина, но и она вышла вслед за остальными.

Когда женщина кокетлива и постоянно смотрится в зеркало, она не пугается старости. Старость подкрадывается мало-помалу, и, глядясь в зеркало каждую минуту, ее не замечаешь. Мне сорок девять лет, и я так много смеялась и плакала в своей жизни, что вокруг моих глаз уже давно притаились маленькие морщинки. Две глубокие складки залегли в углах губ…

Я слегка подгримировала розовым кремом лоб и щеки. Маленькой щеткой я провела по бровям, подчеркнув их линию. А потом слегка припудрила веки золотой пудрой, точно так, как советовала мне Жозефина, та Жозефина…

Сколько посольств и представителей прибыли из всех стран! Как будто Швеция ждала моей коронации много лет…

Жан-Батист не понимает. Уж не думает ли он, что я вышла за него замуж в уверенности, что стану королевой?.. Неужели он не знает, что этой коронацией я даю свое согласие?.. Даже не согласие, а обещание. Что сейчас, в соборе, перед алтарем, я поклянусь быть верной и положить всю свою жизнь на службу нашей стране. Что это будет как клятва невесты. Я ведь не венчалась в церкви.

Но так как невеста должна быть молодой и красивой, я еще подкрасила щеки и губы.

Толпы собрались на улицах с пяти часов утра, чтобы видеть меня, проезжающей в коляске. Я не хочу их разочаровывать.

Большинству женщин позволено быть красивыми и молодыми в сорок девять лет, хотя их дети уже взрослые, а мужья на склоне лет. Этим женщинам можно уже начинать жить для себя. Только я — исключение. Я только начинаю свой путь. Свой трудовой, тяжелый путь. Но я не виновата, что я — основательница династии…

Потом я взяла темную пудру и попудрила нос. Когда заиграет орган, я заплачу. Я всегда плачу, когда слышу звуки органа. А когда я плачу, мой нос краснеет.

Господи, как сделать, чтобы хоть сегодня я была похожа на королеву!..

Только сегодня!.. Я так боюсь!..

— Какая ты молодая, Дезире! Ни одного седого волоска! — Сзади меня стоял Жан-Батист. Он поцеловал мои волосы. Я постаралась улыбнуться.

— У меня много седых волос, но сегодня я впервые покрасила волосы. Тебе нравится?

Он не отвечал. Он стоял в своей тяжелой мантии, а его лоб был увенчан короной королей Швеции. Он вдруг показался мне таким чужим, таким большим, и это был не мой Жан-Батист, а был Карл XIV Иоганн, король…

Он стоял перед рамкой с пожелтевшим листиком, висевшей на стене моего будуара. Он еще не видел этой рамки, этого листка. Он давно не заходил в мой будуар.

— Кто дал тебе это, девчурка?

— Старый листок из газеты, Жан-Батист. Самый первый, в котором написаны слова Декларации Прав человека.

Он сдвинул брови.

— Папа принес его много лет тому назад. Он был еще сырой от типографской краски. Я выучила текст наизусть. Сейчас этот листок поддерживает мои силы. Он мне нужен, знаешь ли… — И слезы заструились по моим щекам. — Знаешь ли, потому что я не родилась, чтобы быть королевой…

Я попудрила смывшуюся краску.

— Иветт!

Жан-Батист спросил:

— Можно мне остаться здесь? — и сел рядом с моим туалетом.

Иветт принесла щипцы для завивки и начала укладывать локоны вокруг моей головы так, как она одна умела это делать.

— Не забудьте, что прическа Ее величества должна быть такой, чтобы хорошо держалась корона, — предупредил Жан-Батист. Он достал из своего кармана листок и стал его перечитывать.

— Твои грехи, Жан-Батист? Какой длинный список!

— Нет. Распорядок коронационной церемонии. Тебе прочесть?

Я кивнула.

— Слушай! Пажи и герольды в костюмах, сшитых к моей коронации, открывают кортеж. Герольды трубят в фанфары. Сзади них идут члены правительства. Потом депутаты Сената. Затем — делегация Норвегии, так как ты будешь коронована и как королева Норвегии. Я подумывал, не короноваться ли тебе еще раз в Христиании? Эти празднества так трогательны, вся Швеция так празднует твою коронацию, что может быть…

— Нет, сказала я. — Только не в Христиании. Ни в коем случае!

— Почему?

— Дезидерия… Желанная… Здесь, но не в Норвегии. Не забывай, что ты силой присоединил Норвегию к Швеции.

— Это было необходимо, Дезире!

— Быть может, это единство продержится еще и во время царствования Оскара, но не дольше. Так что короноваться там нет никакой необходимости.

— Знаешь, это предательство, то, что ты говоришь, а ты произносишь эти слова за десять минут до коронации!

— Через сто лет мы будем очень уютно устроены на каком-нибудь облачке на небе. Там мы сможем еще раз обсудить этот вопрос. В это время норвежцы объявят себя независимыми и выберут какого-нибудь датского принца для того, чтобы взбесить Швецию. Мы вдвоем на нашем облаке посмеемся вдоволь! Потому что к тому времени в жилах этого датского принца уже будут течь несколько капелек крови Бернадоттов. Ведь свадьбы между соседями часты… Иветт, позовите Мари, чтобы она подала мне мое коронационное платье.

Марселина и Мари одновременно вошли в комнату. Я сняла мой пеньюар. Мари уже стояла возле меня с белым платьем в руках. Золотые нити, которыми была заткана материя, уже слегка поблекли от времени. Но когда я надела платье, я удовлетворенно вздохнула. Это было самое прекрасное платье, какое я когда-либо имела.

— Что же будет дальше, Жан-Батист? Кто идет в кортеже после норвежской делегации?

— Два твоих графа с королевскими знаками достоинства на голубых подушках.

— Помнишь ли ты меня, несущей подушку с носовым платком Жозефины к собору Нотр-Дам?

— Знаки королевского достоинства должны нести самые высокопоставленные придворные, самые знаменитые люди королевства, — сказал Жан-Батист. — Но ты можешь сама назначить тех, кто их понесет.

— Я назначаю графов Браге и Розена. Они оба бросили свои имена и свое положение на чашу весов в то время, когда шведы с трудом привыкали к дочери торговца шелком.

— Позади них пойдет дама, которую ты назначила, чтобы нести корону. Корона — на красной подушке.

— Ты можешь быть недоволен моим выбором? Может быть необходимо, чтобы она была целомудренной? По-моему, требовалось лишь, чтобы она была из хорошей аристократической семьи. Поэтому я и предложила поручить это фрейлине Мари Коскюль… — Я подмигнула Жану-Батисту.

— Как признание ее заслуг перед царствовавшим домом Ваза и… Бернадотт…

Жан-Батист внезапно очень заинтересовался камнями моей короны…

Я надела огромные перстни и бриллиантовое колье из очень крупных камней. Оно немного царапалось и было холодным и тяжелым.

— Марселина, можешь сказать в гостиной, что я готова.

Мари хотела накинуть на меня пурпурную мантию, но Жан-Батист взял ее и сам, нежно, очень нежно накинул на мои плечи. Мы остановились, очень тесно прижавшись друг к другу, перед моим большим зеркалом.

— Как в сказке: жил был очень большой король и очень маленькая королева… — прошептала я. Потом я быстро повернулась и подошла к стене, на которой висела моя рамка. — Жан-Батист, мой листок!..

Он спокойно снял рамку и подал мне. Я наклонилась и поцеловала стекло, прикрывавшее пожелтевший листок с Правами человека. Когда я подняла голову, Жан-Батист был бледен от волнения.

Широко распахнулись обе створки двери, ведущей в гостиную. Жозефина подтолкнула вперед детей. Маленький Карл, которому только что исполнилось три года, подошел ко мне и испуганно остановился.

— Это не бабушка, — пробормотал он и потрогал пурпурную мантию.

Жозефина протянула мне крошку Оскара. Я взяла ребенка на руки. «Это только для тебя, только для тебя я сегодня буду короноваться, мой второй Оскар!», — подумала я.

Глухой шум толпы за окнами напомнил мне ночь, когда под моими окнами на улице Анжу также шумела толпа. Жан-Батист спросил:

— Почему не откроют окна? Что там кричат? Что они кричат?

Но я уже знала. Они кричали по-французски. Мои шведы вспомнили то, что когда-то прочли в газетах, они хотели, чтобы я их поняла, они радостно кричали:

— Богоматерь мира! Богоматерь мира!

Я вернула Жозефине ребенка, меня охватила такая дрожь, что я боялась уронить его.

Дальше все было как во сне. Конечно, пажи и герольды уже покинули дворец, за ними следовали члены правительства, потом делегация Норвегии. Когда мы спустились по лестнице, мы увидели графов Браге и Розена со знаками королевского достоинства на голубых подушках. Розен поймал мой взгляд, и я глазами напомнила ему Мальмезон, Париж, Виллата…

Потом оба графа важной поступью пошли вслед за процессией. Потом я увидела Коскюль, в голубом платье, с короной на красной подушке. Коскюль имела очень счастливый вид и была горда, что ее не забыли. Она, наверное, не замечает, что уже отцвела…

Потом показалась открытая коляска с Жозефиной и Оскаром. И, наконец, перед дворцом остановилась наша коляска, коляска Их величеств, королей Швеции…

«Я последней приеду в церковь, как и подобает невесте», — успела подумать я.

С двух сторон кортежа раздались приветственные крики, и все вокруг потонуло в них. Я увидела, что Жан-Батист улыбается и приветственно машет рукой, а я была как парализованная.

Они кричали мне, только мне!.. Они кричали:

— Да здравствует королева! Королева!

Я чувствовала, что сейчас расплачусь, и никак не могла проглотить комок в горле.

Перед порталом собора Жан-Батист расправил складки моей мантии и, подав мне руку, повел в собор. Там меня ожидал епископ со всеми шведскими священниками.

— Будь благословенна та, которая входит сюда во имя Господа! — прозвучали слова.

Раздались звуки органа, и я почувствовала, что епископ одел корону мне на голову.

«Какая она тяжелая, — подумала я. — Какой тяжкий груз!»

Сейчас поздняя ночь, и все, вероятно, думают, что я уже давно легла, чтобы отдохнуть перед завтрашними празднествами, которые будут даны в мою честь, в честь королевы Дезидерии, шведской и норвежской.

Но я хочу в последний раз записать в мой дневник все, что было сегодня. Как странно, что в тетради осталась эта последняя страничка!

Когда-то эта тетрадь лежала на моем ночном столике, как подарок ко дню рождения, и все ее страницы были чисты… Тогда мне было четырнадцать лет, и я спросила, что я буду сюда записывать? А папа тогда ответил мне: «Историю гражданки Бернардин-Эжени-Дезире Клари»…

Папа, я записала всю свою жизнь и мне больше нечего писать. Потому что история, как и жизнь этой гражданки, сегодня окончена, и началась жизнь королевы.

Но я обещаю тебе, папа, не покладая рук делать все так, чтобы тебе не было стыдно. Я обещаю никогда не забывать, что ты был всю жизнь почтенным торговцем шелком.