"Ночь эльфов" - читать интересную книгу автора (Фетжен Жан-Луи)

Глава 13 Ночь Пендрагона

Дождь лил, не переставая, вот уже несколько недель, отчего проведение серьезных военных операций стало почти невозможным. В последние дни октября дождь сменился холодом. У кромки леса теперь постоянно слышался стук топоров и скрежет пил – люди запасались дровами на зиму, которая обещала быть долгой и суровой. Но, по крайней мере, не придется воевать…

В течение года королевское войско одержало несколько незначительных побед над восставшими баронами Севера. Этого было достаточно, чтобы устроить несколько благодарственных месс, но недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности… Пыль в глаза, вот и все… Настоящего сражения так и не произошло – ни с эльфами, ни с армиями баронов. Зима, весна и еще одно лето медленно прошли в ожидании апокалипсиса, который так и не наступил. Дни и недели чередой шли друг за другом, почти неотличимые, хотя каждый приносил свою долю сплетен и слухов. Поговаривали, что Лео де Гран де Кармелид остался жив (хотя это не было новостью – такой слух разнесся сразу после турнира, состоявшегося год назад) и собирает огромную армию, объединившись с варварами, живущими на Пограничных Землях. Другие утверждали, что эльфы выходят из леса целыми тысячами, словно река во время наводнения, и убивают всех, кто встречается им на пути,– и людей, и животных. Третьи рассказывали всем, кто хотел их слушать, о том, что восставшие бароны и эльфы объединились в единую армию, такую огромную, что если она подойдет к городским стенам, оттуда не будет видно горизонта.

Конечно, это были всего лишь слухи, но никто не оставался к ним равнодушным, даже регент Горлуа. Однако, поскольку ничего не происходило – ни нашествия эльфов, ни нападения армии баронов, – жители Логра в конце концов поверили, что мелких стычек с мятежниками было достаточно, чтобы полностью усмирить врагов.

В это поверили все – но не Горлуа.

Промокший насквозь, несмотря на тяжелый плащ, подбитый медвежьим мехом, регент расхаживал туда-сюда по дозорной дорожке, тянувшейся по верху крепостной стены, стискивая руки конвульсивным жестом, уже вошедшим в привычку. Один этот год измотал его больше, чем десять лет непрерывных сражений. Его седые волосы побелели, он отпустил бороду, которая еще больше его старила. Вдруг он остановился и взглянул в просвет между каменными зубцами стены. Над крепостным рвом множество солдат, собравшихся на учения, вяло и неохотно размахивали оружием.

– Мессир Эмерик! – закричал Горлуа сквозь шум дождя.

Огромного роста человек в белой тунике с красным крестом поверх доспехов, скорчившийся под низкой аркой одной из десяти башен, окружавших город, на расстоянии, примерно равном броску камня, поднялся с недовольным ворчанием и, надвинув на голову капюшон длинного ярко-красного плаща, рысью побежал к Горлуа.

– Ваши люди – бездельники! – резко произнес тот. – Заставьте их шевелиться!

– Но, монсеньор, – слегка улыбнулся рыцарь, – под дождем все размокает, даже боевой пыл… Без толку их заставлять…

Горлуа взглянул на него с такой яростью, что рыцарь опустил глаза и кивнул.

– Слушаюсь, монсеньор.

Он повернулся на пятках и побежал к башне. Нужно будет послать к солдатам одного из стражников, которому он даст свой собственный плащ, чтобы Горлуа убедился в том, что его приказ выполнен (к приказам регента все быстро научились относиться с должным почтением), а потом уйти в караульную – еще не хватало мокнуть целый день ради этого полоумного с его надоевшими до тошноты военными учениями…

Горлуа смотрел ему вслед, дрожа от озноба. Нужно возвращаться в замок. Если торчать на стене в такую собачью погоду, от холода и околеть недолго… Королева, должно быть, ждет его, сидя рядом с их дочерью Моргаузой…

Он быстрыми шагами направился к башне и торопливо спустился по лестнице, так что даже личная охрана не сразу догнала его. Трясясь от холода, оставляя на каменных плитах мокрые следы, он почти бежал по дворцовым коридорам, грубо отталкивая с дороги нерасторопных или зазевавшихся, все дальше углубляясь в лабиринт узких переходов, ведущих к королевским апартаментам. Бежал так быстро, что забыл о жене и дочери, – снова, уже в который раз, ноги сами привели его к тяжелой, плотно запертой двери в зал Великого Совета.

Некогда правители Свободных народов собирались здесь, вокруг талисмана людей – Фальского Камня, стоявшего на огромном бронзовом столе, украшенном искусной резьбой. Фал Лиа – священный камень, который издавал стон, когда к нему приближался законный король… Горлуа лихорадочно порылся в карманах своего промокшего кафтана, вытащил тяжелый ключ и просунул его в замочную скважину. Дверь отворилась со зловещим скрипом, и из зала пахнуло плесенью. Внутри был темно и холодно. Знамена, висевшие в простенках, медленно сгнивали. Деревянные резные панели разбухли от сырости. Вощеная ткань, затягивавшая окна, местами прорвалась и трепетала на ветру. Плиты пола были залиты дождем… Некогда великолепный зал пришел в полное запустение. Горлуа приблизился к круглому столу с лежавшим в центре темным камнем, но камень, как всегда, остался немым. Душу Горлуа затопила волна гнева, и он с яростным воплем обрушил на камень сжатые кулаки, отчего все тело пронзила боль.

Он не был королем.

Его жалкие вопли эхом разносились по коридорам дворца, доходя до самых отдаленных закоулков, до кухонь и подвалов. И всем, от скотников, готовивших свиньям пойло из овсяной муки, и до самых юных оруженосцев, задыхавшихся в слишком тяжелом для них вооружении и уставших за день от бесконечных упражнений с оружием, во время которых командиры вновь и вновь заставляли их рубить мечами толстые доски,– всем было стыдно за него.

Он не был королем.

Игрейна, молившаяся в часовне, почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Стоя на коленях перед алтарем, за которым брат Блейз служил мессу в честь Дня всех святых, она молилась о спасении своей души. Рядом с ней, в колыбельке, покрытой куньим мехом, мирно спала ее дочь Моргауза. Дочь Горлуа… плоть от проклятой плоти его…

Он не был королем.

К концу дня дождь прекратился. Несмотря на сырость, эльфам удалось найти достаточно сухих веток, чтобы разжечь костры вдоль всего берега. Ночь наступила почти незаметно – настолько мрачным был день с его бесконечными потоками дождя, от которого холод пробирал до самых костей, а берег стал напоминать болотную трясину. Но потрескивание сучьев в кострах и отблески пламени на промокших крышах шатров вызывали улыбки на усталых лицах многочисленного пестрого воинства, собравшегося у опушки леса. Вскоре все начали выходить из своих жилищ и собираться вокруг огня. Эльфы, люди и гномы сидели вперемешку. Да, здесь были и гномы – небольшие группки, оставшиеся от армии Красной Горы, охотники с холмов, а также редкие выжившие гномы Черной Горы, объединившиеся вокруг принца Брана, по своему обыкновению, недовольные и сварливые, – всего их было не больше двух сотен, и они почти затерялись среди вооруженных людей, носивших туники с гербами мятежных баронов и герцогов – Кармелида, Лионесса, Доммоне, – прибывших сюда с женами, слугами и даже домашним скотом. Здесь были и варвары с Границ – мощные, как дикие быки, и почти такие же заросшие, чей оглушительный хохот и впрямь напоминал бычий рев. Были и эльфы из Броселианда в своих муаровых одеждах, на которых вспыхивали красные и зеленые отблески в пламени костров, – слишком многочисленные, чтобы их сосчитать, не говоря уже о тех, которые прятались в кронах деревьев или обосновались чуть дальше в лесу и наблюдали оттуда за удивительным зрелищем. Пламя от костров казалось мощным заревом, освещавшим небо и озеро до самого Авалона, который сегодня видели все – правда, издалека и не слишком отчетливо, но все же видели… Было выпито достаточно вина и меда, чтобы мужчины захмелели, но пока еще никто не был пьян. Запах жарившихся целиком бычьих туш щекотал ноздри и вызывал урчание в желудках, но никто пока не начинал есть – даже гномы. Это была ночь Самайна, главного праздника в древнем календаре, чье название переводилось как «объединение». Это была ночь мертвых – единственная в году, когда был открыт проход между земным и потусторонним мирами, и каждый должен был вспомнить своих умерших близких, чтобы они сами не явились и не напомнили о себе. Эльфы, гномы и люди – даже те из них, кто обратился к новой религии, – верили в потусторонний мир и загробную жизнь души, даже если у них были разные представления о рае. Однако, как бы ни называли сегодняшний праздник – Самайн, Ночь всех святых или Хэллоуин, – это была жуткая ночь, когда каждый ощущал на своем лице леденящее прикосновение Смерти, когда ушедшие в мир иной забирали у живых силу, необходимую им для того, чтобы продолжать свое долгое путешествие из мрака к свету.

Какое-то время озеро было спокойным. Но вскоре поднялся ветер, и на берег стали набегать волны, принося с собой толпы невидимых душ.

Сидя на холме, возвышавшемся над остальным лагерем, Утер не отрываясь смотрел в сторону острова, и голос Ллиэн едва слышно звучал у него в ушах. Он сидел спинойк костру, совершенно неподвижно, и, казалось, не замечал устремленных на него взглядов остальных. Даже Мерлин не решался к нему приблизиться. Их было девять, сидевших вокруг костра, совершенно непохожих друг на друга. Бран, сжимавший обеими руками топор высотой почти с него самого, никак не мог осознать, что Утер и Ллиэн стали одним целым. Однако он все равно пытался рассказать ей во всех подробностях о сражении под Красной Горой и передать послание старого короля Болдуина – не понимая, что Ллиэн уже знает обо всем, что сохранилось в памяти Утера… Рядом с ним сидел Фрейр – правитель уцелевших варваров Скалистого Порога. Его обнаженный торс был раскрашен красным, как того требовал обряд в честь мертвых, и в свете костра он казался огромным глиняным изваянием. Он сопровождал Утера и Ллиэн в поисках эльфа Гаэля и был готов следовать за нимии дальше, куда бы ни пришлось. Ему никто даже и не пытался объяснить природу их нового союза. Возле него сидели старый друид Гвидион и принц Дориан, казавшиеся рядом с варваром еще более хрупкими и бледными. Смотреть на них и разговаривать с ними оказалось для Утера непривычным испытанием. Он впервые испытал ощущение, что не является в полной мере самим собой, говоря на эльфийском языке с существами, которых он никогда раньше не видел, прижимая к сердцу Дориана, обнимая Блодевез, утешая старого Гвидиона… И они сами, казалось, видят Ллиэн сквозь него – как будто его самого не существует. Может быть, и она чувствовала то же самое, когда он встретил своих старых товарищей и знатных сеньоров, которых ради него собрал Ульфин… Он тоже был здесь, одетый в тунику со своим собственным гербом – красная борзая на желтом поле,– и на щеке у него был шрам от эльфийской стрелы. За ним сидели герцогиня Хеллед де Соргалль – единственная женщина среди собравшихся, и Лео де Гран, герцог Кармелид, стальная кираса которого поблескивала в свете костра. Когда поднялся ветер, Мерлин бросил в огонь несколько веточек омелы. В следующее мгновение вверх взметнулся сноп искр. Озеро заволновалось, плеск волн о берег усилился, и все, сидевшие вокруг костра, ощутили ледяной холод, который начал распространяться по всему лагерю. Юные эльфийки, к удивлению людей, спустили свои туники с плеч и подняли руки, подставляя свои обнаженные груди невидимым укусам душ усопших. Эльфийские друиды и барды затянули какой-то странный напев. Голоса их звучали то пронзительно, то глухо, иногда напоминая рычание хищников, иногда поднимаясь до ужасающего резкого визга. Гномы, собравшись вокруг одного из костров, равномерно и тяжело ударяли ногами о землю и тоже пели – у них это было похоже на боевую песнь. Люди молились, преклонив колени и сложив руки на груди, дрожа от страха и холода при ледяных прикосновениях бесчисленных призраков. Между тем на озере разыгралась настоящая буря. Ветер, глухо завывая, поднимал такие высокие волны, что они доходили до самых корней высоких лесных дубов. В их шорохе иногда прорывались странные звуки, напоминающие резкие вскрики, хрипение или свист. Ощущение было ужасным – сама Смерть, видимая, осязаемая, скользила среди живых…

Утер, раскинув руки, стоял, слегка пошатываясь от сильных порывов ветра и от наплыва образов и голосов – среди них были и его близкие, ушедшие из жизни, и другие, которых он не знал. Друзья, умершие на его руках, – Родерик и Цимми; враги, умершие от его рук… Изможденные эльфы… Какие-то странные, гримасничающие твари… Внезапное мимолетное ощущение божественного присутствия, яркий свет, словно дыхание божества на его лице… И вдруг он узнал среди всех этих призраков своего отца. Утер встряхнул головой, открыл глаза – и видение тотчас же исчезло. Но это и впрямь был Систеннен…

– Отец!

Ветер резко стих, и от этого Утер едва не потерял равновесие и не упал.

Все остальные обитатели лагеря, как и он, пошатывались или лежали на земле, словно марионетки, которым перерезали ниточки, в полной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костров.

Утер чувствовал себя полностью обессиленным, неспособным сделать малейшее движение, измученным бесконечными видениями, пронесшимися мимо него и неуловимыми воспоминаниями о божественном озарении. Перед ним по-прежнему оставался неотвязный образ – лицо его отца среди всех этих мертвецов…

Потом он увидел, что все снова смотрят на него, но заговорил на сей раз Мерлин:

– Слушайте меня! Народы Даны, живые и мертвые, слушайте меня! Я Мирддин, сын эльфийки! Я Мирддин, сын человека! Благородное племя деревьев, племя воздуха, хранящее Чашу Дагды, Чашу божественного знания, священный Грааль, слушайте меня!

И все эльфы Великого Леса, стоявшие вокруг костров и до самой кромки Элианда, приблизились, не отрывая глаз от мужчины-ребенка.

– Вы, справедливые люди, племя воды, слушайте меня! Ваш талисман – Фал Лиа, камень истинных правителей! Вы менее чем кто-либо способны смириться с незаконным королем! Слушайте меня!

И все – мужчины и женщины, солдаты и варвары, слуги и господа – почувствовали, как где-то внутри них отдается певучий и в то же время мощный голос Мерлина.

– Народ гномов, племя земли, вы, у кого похитили священный талисман Каледвх, Экскалибур, священный Меч Нудда, – знайте, что все мы собрались здесь, чтобы восстановить справедливость!

Мерлин замолчал, и на берегу снова воцарилась тишина. Костры уже догорали, и тлеющие угли едва могли рассеять ночную темноту. Перед его глазами мелькали бесчисленные отблески на доспехах, шлемах, остриях копий – от этого стальные латы были похожи на блестящие панцири майских жуков… Где-то в этой толпе немногие уцелевшие гномы слушали его со слезами на глазах – он оживил в их сердцах почти угасшую надежду…

– Не только один народ на свете, и не только один бог! – снова заговорил он. – Ибо так устроено мироздание! Боги захотели, чтобы были и хищники, и безобидные твари, подводные чудища и птицы небесные! Богиня создала четыре великих народа – эльфов, людей, гномов и монстров, – ни один из которых не должен править остальными! Вы, которые некогда объединились, чтобы разбить армии Безымянного Зверя, вы, которые установили мир, – вы знаете, что ни один народ не может царить на земле единовластно! Ибо тогда все исчезнет… Все – и хищники, и агнцы, и подводные чудища, и птицы небесные, и сам этот мир, – все погрузится в безмолвное небытие единственной вселенной… Это будет смерть мира…

Последние слова Мерлин почти прошептал. Утер с беспокойством взглянул на него: казалось, он вот-вот упадет. На мгновение Мерлин предстал тем, кем он на самом деле был: ребенком, слишком быстро повзрослевшим, слишком одиноким, с трудом несущим на своих слабых плечах слишком тяжелый груз.

Рыцарь невольно протянул к нему руки, но Мерлин жестом остановил его. Короткий взгляд, едва заметная улыбка – и он возобновил свою речь.

– Завтра наступит первый день нового года, – сказал он. – И завтра, наконец, мы двинемся к Лоту! Пришел тот момент, которого вы ждали почти целый год. Может быть, ваши близкие сочли вас мертвыми. Может быть, для вас зажгли они костры Самайна по всему королевству…

Утер перестал вслушиваться и прикрыл глаза. Он испытывал противоречивые чувства – словно бы Ллиэн внутри него была охвачена воодушевлением, тогда как его человеческая часть не могла поверить во всю эту магию… Неужели он правда оставался на Авалоне почти год? Или там, на острове фей, время течет иначе? Он снова вспомнил непрерывный быстрый бег облаков, который с самого начала удивил его. Может быть, это был знак?

Внезапно он осознал, что голос Мерлина изменился, и, взглянув на мужчину-ребенка, увидел, что тот протягивает ему руку. Когда Утер протянул в ответ свою, Мерлин схватил ее и вывел его вперед.

– Вот тот, кого вы ждали! Пендрагон, и человек, и эльф одновременно, ибо королева Ллиэн слита с ним и говорит его устами!

– Нет! Никто не говорит от имени эльфов!

Этот крик, донесшийся с другого конца лагеря, вызвал общий ропот. Толпы, собравшиеся вокруг костров, расступались, пропуская кого-то, чьего лица ни Мерлин, ни Утер, никто другой на холме не могли различить. Но вот, наконец, первые ряды расступились, и тогда они увидели его.

Ллэндон.

Он шел быстрыми шагами, сжимая в руке длинный кинжал. Когда все его узнали, глухой ропот сменился неописуемым шумом и смятением. В течение года Ллэндон опустошал королевство Логр, и многие люди лишились по его вине своих близких и имущества. Что касается его сторонников, то большинство из них покинули его, охваченные отвращением при виде нескончаемой череды убийств, и один его вид наполнял их стыдом.

Прежде чем кто-то успел его остановить, Ллэндон одним прыжком оказался возле Утера, вцепился в его тунику и занес над его головой кинжал. Лицо эльфа было до неузнаваемости искажено смертельной ненавистью. Противники были одного роста, но Утер, конечно, был гораздо сильнее. Однако он стоял не шелохнувшись, не делая ни малейшей попытки защититься. Он смотрел королю Высоких эльфов прямо в глаза, и его губы начали произносить какие-то слова – так тихо, что никто, кроме них двоих, не мог ничего расслышать.

Ллэндон мгновенно опустил руку, и на лице его появился страх. Глаза Утера изменились. Теперь они были светло-зелеными и так сверкали, что казались почти золотыми. Глаза Ллиэн. И Ллиэн его устами прошептала смертоносное заклинание:

– Ллэндон аэльф аэтелинг, рвстан аэрфе. Рестан аэрфе, хаэль хлистан!

Взгляд Ллэндона затуманился, веки опустились. Он задрожал всем телом, в уголках глаз выступили кровавые слезы и покатились по щекам.

– Утер, нет! – прошептал Мерлин позади него.

Никакой реакции.

– Ллиэн, прошу тебя!

Пендрагон повернул к нему голову, и на мгновение Мерлин встретился взглядом с его золотистыми глазами. Даже эти глаза обладали божественной мощью… Но в следующее мгновение их взгляд померк, Утер опустил голову, и его напряженное тело ослабло. Тогда Ллэндон, в последний раз содрогнувшись, выронил кинжал и упал на колени, потом рухнул лицом в землю у ног рыцаря, подобно сломанной марионетке, испуская жалобные стоны. Он с трудом переводил дыхание, и из глаз продолжали течь кровавые слезы, смешиваясь с пылью.

И собравшиеся вокруг них народы трех племен с немым удивлением созерцали неведомую силу Пендрагона.