"Найденыш с погибшей «Цинтии»" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль, Лори Андре)

21. ПИСЬМО ИЗ ПАРИЖА

После возвращения в Стокгольм Эрик почти ежедневно получал много писем из разных европейских стран. Научные общества или частные лица слали ему свои поздравления, иностранные правительства отмечали его заслуги наградами и премиями, судовладельцы и негоцианты просили ответить на интересующие их вопросы. И все же он немного удивился, когда в одно прекрасное утро, разбирая корреспонденцию, обнаружил два конверта с парижским почтовым штемпелем.

В первом, который он вскрыл, оказалось приглашение французского Географического общества капитану «Аляски» и его спутникам самолично пожаловать в Париж за получением большой почётной медали, присуждённой на торжественном заседании «Совершившему первое в мире кругосветное полярное плавание в арктических морях».

Второй конверт заставил Эрика оцепенеть от неожиданности. Он был запечатан каучуковой облаткой в форме медальона, с вытесненными на нём инициалами Э.Д. и девизом Semper idem…

Те же инициалы и тот же девиз воспроизводились и на уголке письма, вложенного в конверт. Оно было от г-на Дюрьена и гласило следующее:

«Мой дорогой мальчик! Позвольте мне в любом случае так Вас называть. Я только что прочёл во французской газете одну биографическую заметку, переведённую со шведского, которая до такой степени взволновала меня, что я не в силах это выразить. В этой заметке речь идёт о Вас. Если можно верить тому, что в ней сообщается, Вы были подобраны в море двадцать два года тому назад норвежским рыбаком в окрестностях Бергена, в колыбели, привязанной к спасательному кругу с надписью „Цинтия“; арктическое плавание было предпринято Вами со специальной целью — отыскать человека, уцелевшего после крушения судна под этим названием, затонувшего в октябре 1858 года неподалёку от Фарерских островов; и, наконец, Вы вернулись из Вашей экспедиции, так и не сумев ничего выяснить.

Если все это правда (о, чего бы я ни отдал, чтобы это было правдой!), я умоляю Вас, не теряя ни минуты, ответьте мне телеграммой.

Ведь в таком случае, мой мальчик, — поймите моё нетерпение, мои сомнения и мою радость! — Высказались бы моим внуком, которого я уже столько лет оплакиваю, которого я считал безвозвратно погибшим; Вы оказались бы тем, кого моя дочь, моя бедная дочь, с её разбитым сердцем после драмы на «Цинтии», не перестаёт ещё призывать и не перестаёт ждать каждый день — её единственным сыном, единственным утешением и радостью в её горестном вдовстве!..

Найти Вас, найти Вас живым и прославленным — какое это было бы невероятное и огромное счастье! Но поверить в такое счастье я не решусь до тех пор, пока не получу от Вас личного подтверждения!.. И, тем не менее, как все это выглядит правдоподобно!.. В точности совпадают даже мельчайшие детали и подробности! Черты Вашего лица и весь Ваш облик удивительно напоминают мне моего покойного зятя. В тот единственный раз, когда мы случайно с Вами встретились, я сразу же почувствовал к Вам глубокую симпатию!.. И сейчас мне хочется верить, что моё безотчётное влечение к Вам было далеко не случайным…

Несколько слов, всего лишь несколько слов — телеграфируйте немедленно! Не знаю даже, как я доживу до той минуты. Даст ли она мне ответ, которого я так мучительно и так страстно жду? Принесёт ли она моей бедной дочери и мне ту радость, которая вознаградит нас за долгие годы страданий и слез?

Э.Дюрьен, генеральный консул в отставке. 104, ул. Деварен, Париж».

К этому письму был приложен документ с заверенной подписью г-на Дюрьена, также написанный его рукой. Эрик с жадностью прочёл следующие строки:

«Я был французским консулом в Новом Орлеане, когда моя единственная дочь Катерина вышла замуж за молодого француза Жоржа Дюрьена, нашего дальнего родственника, как и мы родом из Бретани. Жорж Дюрьен был горным инженером. Он приехал в Соединённые Штаты, чтобы заняться эксплуатацией недавно открытых нефтяных источников, и рассчитывал провести в Америке несколько лет. Сын ближайшего друга моей молодости, носящий одинаковую с нами фамилию, г-н Дюрьен был принят в моем доме, как и подобало такому достойному человеку. И когда он попросил руки моей дочери, я без колебаний дал своё согласие. Вскоре после свадьбы я был неожиданно назначен консулом в Ригу и мне пришлось расстаться с дочерью, так как важные дела задержали зятя в Соединённых Штатах. Там она родила сына, которого назвали моим именем и именем его отца — Эмиль-Анри и Жорж.

Через полгода мой зять стал жертвой несчастного случая в шахте. Бедная Катерина, овдовевшая в двадцать лет, спешно покончила со всеми делами и выехала на борту «Цинтии» из Нью-Йорка в Гамбург, чтобы попасть ко мне кратчайшим путём.

7 октября 1858 года «Цинтия» потерпела крушение восточнее Фарерских островов. Обстоятельства катастрофы вызывали подозрения, но выяснить их не удалось. Когда пассажиры тонущего судна перебирались в шлюпки, мой семимесячный внук, привязанный матерью вместе с его колыбелью к спасательному кругу, сорвался с палубы или был кем-то сброшен и исчез, унесённый бурей.

Моя дочь, обезумевшая от этого ужасного зрелища, хотела броситься за своим ребёнком в пучину, но её насильно удержали и в бессознательном состоянии перенесли в лодку, где находилось ещё три человека. Только эта единственная лодка и уцелела. Через сорок восемь часов она причалила к одному из Фарерских островов. Оттуда моя дочь, измученная жестокой семинедельной горячкой, была отвезена в Ригу одним заботливым матросом, который не только спас её от гибели, но и препроводил к отцу. Джон Динмен, так звали этого славного парня, впоследствии умер в Малой Азии, находясь у меня на службе.

Мы почти и не надеялись, что наш бедный малютка остался после кораблекрушения в живых. Тем не менее я предпринял поиски на Фарерских и Шетландских островах и на побережье Норвегии к северу от Бергена. Подумать о том, что колыбель могло отнести ещё дальше, было просто невозможно. Только по истечении трех лет я отказался от дальнейших поисков, и посёлок Нороэ не попал в зону обследования единственно по той причине, что он расположен в стороне и довольно далеко от открытого моря.

Когда всякая надежда была окончательно потеряна, я целиком посвятил себя моей дочери, ибо её физическое и моральное состояние требовало бережного ухода. Добившись, чтобы меня перевели на Восток, я всячески старался развлечь её путешествиями и участием в моих научных изысканиях. Она приобщилась ко всем моим работам и была моей неизменной помощницей, но, увы, мне никогда не удавалось развеять её безысходную печаль. Наконец, через два года я подал в отставку, и мы вернулись во Францию. С тех пор мы живём попеременно то в Париже, то в моем старом доме в Валь-Фере, близ Бреста.

Так неужели нам суждено будет увидеть, как порог этого дома переступит мой внук, которого мы оплакиваем столько лет? Надежда так заманчива, что я не могу решиться сообщить о ней дочери, пока не обрету полной уверенности. Воистину это было бы настоящим возвращением к жизни! И если теперь мне придётся отказаться от своей мечты, какое это будет горькое разочарование!..

Сегодня понедельник. В субботу, сказали мне на почте, я мог бы получить ответ!..»

Эрик с трудом закончил чтение. Слезы застилали ему глаза. Как и г-н Дюрьен, он боялся слишком поспешно отдаться внезапно возникшей перед ним надежде, но тоже говорил себе, что все данные совпадают: факты, даты и самые мельчайшие подробности… Это было бы настоящим чудом! Как он мог поверить в него после стольких разочарований! Найти одновременно семью, мать и родину!.. И какую родину!.. Именно ту, какую он предпочёл бы выбрать сам, потому что в ней каким-то удивительным образом воплотились все щедроты, таланты и величие человечества, потому что в ней объединились в одно целое гений античной цивилизации, дух и пламень новых времён!

Ему казалось, что все это он видит во сне. Уже столько раз его обманывала надежда!.. Вот и сейчас, быть может, достаточно будет одного слова доктора, чтобы развеять прекрасную мечту. Но, так или иначе, прежде всего нужно с ним посоветоваться.

Доктор внимательно прочёл письмо, неоднократно прерывая себя возгласами удивления и радости.

— Нечего и сомневаться, — сказал он наконец. — Все подробности точнейшим образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой корреспондент. Инициалы, вышитые на бельё, изречение, выгравированное на колечке, те же самые, что и на его почтовой бумаге… Мой дорогой мальчик, на этот раз ты действительно нашёл свою семью! Ты должен немедленно телеграфировать дедушке…

— Но что же сообщить ему? — спросил Эрик, побледнев от радости.

— Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее обнять свою мать и его!

Успев только обменяться сердечным рукопожатием с этим благородным человеком, молодой капитан выбежал из дому и вскочил в первый попавшийся кабриолет[84], чтобы, не теряя ни минуты, добраться до телеграфа.

В тот же день он выехал скорым поездом из Стокгольма в Мальмё, на западном побережье Швеции, за каких-нибудь двадцать минут пересёк пролив, сел в Копенгагене в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел на поезд Брюссель-Париж.

В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как г-н Дюрьен отправил своё письмо, он с радостным нетерпением встречал своего внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за телеграммой, которые сокращали для обоих томительные часы ожидания.

Наконец поезд с грохотом ворвался под высокие, застеклённые своды вокзала. Г-н Дюрьен и его внук бросились друг другу в объятия. За эти последние дни они настолько сблизились в своих мыслях, что им начинало казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.

— А моя мать? — спросил Эрик.

— Я так и не решился ей обо всём рассказать, пока тебя не встречу, — ответил г-н Дюрьен, сразу перейдя на нежное, как материнская ласка, «ты».

— Она ещё ничего не знает?

— Она подозревает, страшится, надеется! Как только я получил твою первую телеграмму, я начал исподволь её подготавливать к ожидающей её в недалёком будущем неслыханной радости. Я говорил ей, что меня, кажется, навёл на след один шведский офицер, что в Бресте я познакомился с молодым моряком и почувствовал к нему большую симпатию… Но она ещё ничего не знает и ни о чём не догадывается, хотя и начинает уже подозревать, что её ждут какие-то новости… Сегодня утром, за завтраком, мне с большим трудом удалось скрыть от неё своё нетерпение. Я чувствовал, как она внимательно наблюдает за мной. Мне не раз уже казалось, что она вот-вот потребует от меня откровенного объяснения. Признаться, я больше всего этого опасался. Легко представить, какое несчастье могло бы обрушиться на нас, если бы случилось неожиданное недоразумение или возникла непредвиденная помеха! В такой истории, как наша, можно всего опасаться… Чтобы не встретиться с нею сегодня за обедом и не попасть в затруднительное положение, я спасся бегством под предлогом неотложных дел…

Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил сам г-н Дюрьен.

Тем временем, оставшись в одиночестве, г-жа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о её желании вызвать его за обедом на откровенный разговор. Уже несколько дней как она была встревожена его странными уловками, многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намёками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от неё что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, он готовит для меня какой-нибудь сюрприз, — думала она, — не стоит портить ему удовольствие».

Но за последние два — три дня и особенно в это утро ей бросилось в глаза какое-то явное нетерпение, которое обнаруживалось в каждом жесте г-на Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той непонятной настойчивости, с какой он возвращался к обстоятельствам гибели «Цинтии», хотя об этом они давно уже старались не говорить.

И вдруг её словно осенило. Она смутно поняла, что появились какие-то признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и он опять надеется найти её пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко продвинулось дело, она твёрдо решила выпытать у него все подробности.

Г-жа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын её мог остаться в живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами, что её ребёнок мёртв, она не поверит в его гибель. Она будет убеждать себя, что свидетели ошиблись, что их ввело в заблуждение внешнее сходство, и даже много лет спустя она все ещё будет надеяться на внезапное возвращение пропавшего и не перестанет его ждать. Тысячи солдатских матерей и матерей моряков стараются тешить себя этой трогательной иллюзией.

Что касается г-жи Дюрьен, то у неё были большие основания, чем у многих других, беречь и лелеять свою надежду. Все пережитые ужасы были так свежи в её памяти, трагические картины так отчётливо стояли у неё перед глазами, словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.

Она видела перед собой «Цинтию», осаждённую бушующей стихией, готовую пойти ко дну от удара первой волны. Она видела себя привязывающей малютку к широкому спасательному кругу, в то время как пассажиры и матросы с бою захватывали места в спасательных шлюпках; оттеснённая толпой, она умоляла, требовала, чтобы захватили хотя бы её ребёнка, но в эту минуту какой-то человек вырвал у неё из рук её бесценное сокровище, а сама она была брошена в шлюпку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и — о, ужас! — спасательный круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от ветра, который уносил свою добычу, как пёрышко, упавшее в бурный поток. Душераздирающий вопль смешался с криками и стонами насмерть перепуганных люден, потом отчаянная борьба, падение во мрак, потеря сознания… Потом пробуждение, безграничная скорбь, мучительные ночи в горячке и бреду… А затем длительные и безуспешные поиски и безысходная тоска, поглотившая все другие чувства…

О, как свежо все это было в её памяти! А вернее сказать, её до такой степени потрясла пережитая трагедия, что она уже не в силах была оправиться. Прошло почти четверть века с тех пор, как это случилось, а г-жа Дюрьен, как и в первые дни, продолжала оплакивать своё дитя. Её бедное материнское сердце изнемогало от горя, и вся её жизнь, омрачённая трауром, была отдана воспоминаниям.

Перед её духовным взором часто возникал образ сына, последовательно переходящего из одного возраста в другой. Детство сменялось отрочеством, подросток становился юношей. Из года в год она рисовала его себе таким, каким он мог бы стать и каким, возможно, был в действительности, ибо она ни на минуту не переставала верить в его возвращение. Ничто не могло поколебать её безотчётную надежду — ни бесполезные хлопоты, ни бесплодные поиски, ни истёкшее время!

Вот почему в этот вечер она ожидала отца с твёрдым намерением освободиться от мучивших её сомнений.

Вошёл г-н Дюрьен. Его сопровождал молодой человек, который был представлен ей в следующих выражениях:

— Дорогая моя, это тот самый Эрик Герсебом, о котором я тебе рассказывал. Он только что прибыл в Париж. Географическое общество присудило ему большую почётную медаль, и он оказал мне честь, согласившись воспользоваться нашим гостеприимством.

По пути с вокзала было решено, как Эрику себя вести. Только позднее и как бы невзначай он упомянет о ребёнке, найденном близ Нороэ, и очень осторожно, чтобы не вызвать у г-жи Дюрьен сильного потрясения, наведёт её на мысль, что он и был тем самым ребёнком. Но, когда Эрик увидел свою мать, у него не хватило сил войти в эту роль. Побелев, как полотно, он низко поклонился, не произнеся ни слова.

А она приветливо улыбнулась ему, слегка приподнявшись в кресле. И вдруг глаза её широко раскрылись, губы задрожали, руки протянулись ему навстречу.

— Мой сын!.. Вы мой сын! — воскликнула она и бросилась к Эрику. — Да, ты, ты… ты и есть моё дитя! — сказала она. — Я вижу перед собой твоего отца! Он воскресает во всем твоём облике.

И в то время как Эрик, обливаясь слезами, опустился на колени перед своей матерью, бедная женщина, обхватив его голову и поцеловав в лоб, лишилась чувств от радости и счастья.