"Степан Разин. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Злобин Степан)

Василий — мужицкий вож

Василий Ус лежал у лесного костра на овчинной подстилке. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с похлебкой.

— Да кушай ты, Васенька, кушай, сыночек. Не станешь ись, язва тебя еще пуще замучит. Перво дело с твоей хворью — ись надо лучше. Грудиночка-то жирна-а!.. — уговаривала его старуха стряпуха.

— В душу нейдет. Отвяжись, мать! — отмахнулся Василий. — Укрой тулупом, знобит меня что-то…

— Туманом с реки потянуло — вот то и знобит! — отвечала старуха, уже укрывая его огромной шубой на волчьем меху. — Горяченькой похлебал бы — и легче бы стало!..

Василий смолчал. Он лежал, как груда огромных костей, набитых в кожу. Все большое бессильное тело атамана было словно чужое его живой русоволосой голове, на которой светились темные большие глаза. Кудрявая русая борода еще не серебрилась сединой.

— Знахарка прислала тебе щавельку. Велела сырым ись, — сказала старуха.

— Ну вот, угодила! Давай сюда. Я ныне будто корова — любую траву, а пуще с кислинкой бы ел.

Старуха придвинула к нему лыковую плетеную кошелку с щавелем. Василий набрал костлявой рукой полную горсть.

У костров вокруг по лесу был разбросан табор. Сотни три разношерстного оборванного сброда сидело в дыму, подставляя к кострам каждый свой котелок или плошку с просяной похлебкой, с ухой. Иные пекли в золе рыбу, те, вздев на ветки, обжаривали в огне кусочки бараньего мяса, свиного сала. В стороне, на поляне, бродили спутанные кони.

Молодой парнишка в лаптях, в белой рубахе вынырнул из ближних к Василию кустов.

— Василь Лавреич, яичек принес тебе свежих! — весело крикнул он.

— Где взял, Сережа?

— Матка прислала.

— Спасибо скажи. Отдай вон старухе, я утре их…

— Когда, Василий Лавреич, мы всей-то землею повстанем? — спросил парнишка. — Я саблю выточил из косы. Ну и сабля!

— Постой, вот яички как поприем да поправлюсь, тогда и пойдем, — шутливо ответил Василий.

Василий Ус был славен не только на Волге. Тамбовщина, Тульщина и Рязанщина знали его набеги. Он налетал на дворянские поместья, сжигал дома, опустошал хлебные клети, делил хлеб крестьянам и уходил в леса. В ватаге его иногда собиралось свыше трех тысяч беглых крестьян и холопов. Стрелецкие сотни, которые высылали на них, не раз были биты. Беглые выходили с Дона и вновь уходили на Дон. В царских бумагах их звали «воровскими казаками».

Народная молва призывала к Усу все новые и новые толпы беглых. С каждым годом их становилось все больше. У них было несколько пушек. На зиму они строили город, с острожком, с башнями, в глубине лесов, куда не могли проникнуть разрозненные отряды из боязни быть истребленными, а посылать против усовцев настоящее войско казалось смешным и ненужным делом.

Сейчас Василий стоял, поджидая, когда к нему подойдут еще мужики из приволжских уездов и от Воронежа, где стрелецкие заставы вылавливали разрозненных беглецов, не давая им проходить к донским казакам. В это лето наметил он идти в Жигули и там, разбивая волжские караваны, пополниться бурлаками. Ему казалось уже недостаточным жечь поместья отдельных дворян. В скопищах беглых он чувствовал силу, с которой можно совсем истребить весь дворянский род и устроить вольное, справедливое царство, где каждому будет довольно земли — только бы рук хватило для пашни. «А подать платить одному государю. Он там пускай и стрельцов накормит, и крепости ставит, и во всем государство блюдет. От подати мы не прочь: хошь — с работника в доме, хошь — с дыма, а хошь — и с сохи, лишь бы было в одно — государю. А то каждый помещик себе норовит. До того уж дошли, что жениться воли не стало. Прости, господи, скоро уж нашего брата учнут, как собак, продавать!..» — поучал Василий приходивших к нему крестьян. Многие из них возвращались к своим домам, за побег принимали плети, селились на старых своих местах и между тем несли в толщу народа Усову проповедь справедливого царства.

«Язва» томила Василия уже четыре года, и с каждым годом все хуже. Все началось с того, что после побега из вотчины от боярина он, спасаясь от сыска, три дня просидел во ржавом болоте, в воде. Двое его товарищей умерли через неделю, а сам он остался сначала даже здоров, пошли только чирьи на пояснице и по ногам. Василий добрался на Дон, стал казаком, жил в станице, научился владеть пищалью, мушкетом и саблей. Чирьи не проходили, открылись гнойные язвы. Знахарки давали ему и лук и чеснок, хрен с медом, редьку, телячью печенку, медвежье сало. Чего не ел только, что не прикладывал к язвам — все втуне! Ноги распухли. Язвы покрыли все тело. Летом, на солнышке, они утихали, а осенью снова ему становилось хуже. Сильное тело ослабло. Теперь уже он и не думал сесть на коня. Он или плыл на челне, или ездил в санях, не то — в двуколке на сене. Но народ уже знал его и любил.

«А что, не поднять мне всю Русь?! Есаулов довольно, саблей махать не хитро, и другие могут, а голова у меня светла. Во товарищи умного атамана возьму — и пойдем. Ить сила народная зря пропадает! — раздумывал Ус. — А бояре все крепнут, а мужик все слабеет, как словно в язвах. Время упустишь — и язва народ заест. Уж тогда не поднять… Атаманишек много на свете: народ разобьют на ватажки, туды, сюды, — и вся сила в разбой изойдет, на шарпальство… А надо собрать во единую крупность народ. Вдруг помру, не поспею!..»

Ус испугался этой впервые пришедшей мысли. Он решил бороться во что бы то ни стало за жизнь, за силы.

— Эй, мать! — крикнул он стряпухе.

— Что, сыночек?

— Давай там грудинку, разогрей, что ль, поем.

— Василий Лавреич, яички тоже? — спросил парнишка, принесший яйца.

Не смея тревожить атамана в его размышлениях, он присел у костра и стругал из дерева черенок к своей сабле.

— И яички вари! — согласился Ус.

Стряпуха радостно захлопотала с едой.

— Василий Лавреич, тебя человек добиватца! — сказал, подходя к костру, один из есаулов Уса, Петенька Рыча.

— Чего же не пускаешь?

— Я мыслил, ты хвор. Да, вишь, человек-то странный: сказывает — пахотный, ан по хлебам идет, зеленя потоптал, не взглянул. Худа какого не стало б!

— А что, ему голова не мила? Вон сколь людей вокруг. Позови, не беда.

Есаул вернулся с дюжим чернобородым мужиком в лаптях, в сермяжном зипуне и поярковой шапке. Ворот рубахи был расстегнут. Медный крестик болтался на нитке.

— Добра здравья, Василь Лавреич! — сказал он, кивнув головой.

— Здорово! Как звать-то? — откликнулся Ус, пристально и хитро осмотрев новичка.

— Стяпанка Зимовин.

— Отколь?

— Рязанских земель. Боярский мужик я, Василь Лавреич.

— Пошто ж ты ко мне пришел?

— Хочу за казацкую правду с боярами биться, — ответил пришелец.

Василий снова пристально посмотрел на него.

— Пахотный? — спросил он.

— Был пахотным…

— Ну, садись вечерять, — сказал Ус, подвинувшись и давая место возле себя.

Мужик сел возле него к горячей похлебке, которую снова поставила стряпуха перед Василием.

— Ешь, гость. Ты не брезгуй: я здрав. Не зараза какая. В болоте застыл — оттого и язва.

Оба взялись за ложки.

— Каких, говоришь, ты земель? — внезапно спросил его Ус.

— Рязанский…

— Соврал! — подмигнув, с усмешкой сказал атаман. — Рязанских за то косопузыми кличут, что вяжут кушак узлом на боку, а ты опояску стянул на пупе!

— Так, сбилось… — пробормотал мужик, поспешно поправив пояс, будто это было важнее всего.

— И поклон у тебя не тот, не мужицкий, — дворянский поклон: головой мотнул, да и все, будто спину сломать страшишься! Полем шел — зеленя топтал не жалеючи. Вечерять сел — и лба не окрестишь. Кажи-ка ладони…

— Что глумишься, Василь Лавреич! — воскликнул пришелец. — Что низко тебе не кланялся — не обидься: боярам устали поклоны бить. Зеленя топтал — не приметил, а сел вечерять — бог простит — с голодухи забыл помолиться.

— Кажи-ка ладони! — настойчиво повторил атаман.

Мужик протянул вперед руки ладонями вверх.

— И мозоли, видишь, не те, и руки нежны! Сохою ты не владел, сын боярский, а саблей. Лазутчика видно! Что же, повесить тебя за то? — с насмешкою спросил Ус. — Такая лазутчику у меня за смелость и хитрость награда.

Мужики окружили толпой костер Уса. Слух о странном пришельце уже пробежал между ними, и они все сошлись сберечь своего атамана.

— Укажешь повесить, Василий Лавреич? — спросил Петенька Рыча, подвинувшись ближе.

Василий хитро посмотрел на пришельца, вид которого изображал не испуг, а скорее смущенье…

— Да что вы, ребята! Он гость атаманский! Кто же гостя-то весит?! А ты кушай, кушай, Степан Тимофеич. Я так ведь, к слову… Я сам ведь хлеб-соль твою ел. Мне тебя принимать почетно!.. — со смехом сказал Василий.

Мужик хлопнул ложкой себя по ляжке и неожиданно громко расхохотался.

— Признал, окаянный! Да как ты меня признал? Али видел?

— Видал, видал, — подтвердил с улыбкой Василий. — Ведь ты атаман большой, а нас, мужиков-то, много. Тебе нешто всех упомнить!.. А пошто ж ты нечестно ко мне пришел? Добром бы приехал. Я б принял тебя добром, пир созвал бы…

— Пришел тебя звать в кумовья, крещати бояр, да хотел прежде кума поближе видеть. Ты — казак, я — казак. Нам едина дорога, Василий! — убежденно сказал Степан, отбросив притворство.

— Мы не казаки, а мужики, Степан Тимофеич! — ответил Василий. — Мужик за правду мужичью встает, а вы для корысти да озорством. Нам волю свою добыть, чтобы землю взять, хлеб пахать в поте лица, по божью веленью, а казаки… тьфу! Земли у вас — море без края; поглядеть — то черным-черна, от жиру аж лоснится вся на солнце, в горсти помять — то как пух… А нет чтоб пахать!..

— Срамота казакам! — воскликнул один из ватаги, стоявший поближе к костру. — Как собаки на сене!..

— И скажи ведь, откуда такая неправда на свете?! — заметил второй. — Кому не надо — дается. А нет чтобы нам, землеробам!..

— Истомилась казачья земля, извелась бесплодием, — продолжал Василий. — Поначалу и мы тебя почитали, Степан. Слыхали, что брат твой Иван за беглых перед Корнилой вступался. Мы чаяли скопом сойтись под его рукою, бояр побивать…

— Великое дело! — заметил Разин.

— Не то что персидские лавки грабить! — опять перебил его Ус. — Ан, Иван Тимофеич, царство ему небесно, загинул за правду.

— Бояре сгубили… — вставил Степан.

— Вот то-то!.. Сергей Микитич, твой шурин, тоже прежде-то правду видел. Привел нас к себе добру сотню, поил, кормил. Твоя Алена Никитична нам пироги пекла… Тут ты воротился. Сергей нам тебя-то хвалил. Как ты домой пришел, Сергей говорит: «Ну, братцы, весь Дон заберем. Богатырь святорусский явился!» Верили мы. Ан ты изменил: пошел перса шарпать, богатством прельстился… Бесплодна смоковница ты, оттого нам с тобой не с руки!..

— Неправ ты, Василий! — ответил Разин. — Бояре богаты: у них и ружье, и порох, и пушки, и хлеба вдоволь. Голодному люду с ними не сдюжить. А ныне и мы богаты! Ныне у нас на них силы довольно. Кабы я перса не шарпал, на что бы мне войско свое снарядить?!

— А что нам в твоем-то войске! Ты казакам норовишь, не народу! Князем стать хочешь, казацкий уряд в Понизовье устроить… Ну, скажем, стрельцы к тебе набегут, ну, станет, наместо Черкасска, Астрахань город казацкий. А как на Руси будет жить народ?

— Как жил! — сказал Разин. — Жил, не помер доселе народ. Землю пахал…

— Бояр кормил хлебом, дворян, казаков — захребетного люду мало ль на свете! — с насмешкою перебил Василий. — Ныне ты Волгу и Яик возьмешь — еще того более дармоедов станет. Бояре посмотрят: страшна казацкая сила! — и скажут тебе: «Давай мирно жить, Степан Тимофеич, служи государю добром, а мы тебе хлебное жалованье, и денежное жалованье, и пороховую казну будем слать, и меха, и сукна». Держава казацкая станет!

— Худо, что ли?! — спросил Разин.

— Кому и добро! — ответил Василий.

— А худо кому?

— Мужику — землеробу! Ему еще дармоедов на шею прибудет… А станет народу тошно, и всею Русью подымется он побивать бояр, да дворян, да вас, казаков…

— За что же казаков? — удивился Степан.

— За то, что работать не хочешь, а ложку тянешь! Вот за что, Степан Тимофеич! Мужик на вас шею гнет, горб натирает! А ему с каждым годом тошней!.. Не зря он бежит с Руси.

— Ну и пусть бежит к нам… Я всех приму…

— Примешь? — с усмешкой спросил Василий. — Ну ладно. А когда все к тебе в казаки убегут, кто же станет пахать да сеять? Где хлебушка взять?..

Степан засмеялся.

— Надумал тоже! Ведь вон сколь народу на русской земле. Как же все убегут!

— А не все, так им больше работы станет и жизнь тяжелей!..

Степан озадаченно замолчал.

— Ну, как? — с усмешкой спросил его Ус.

— Мудрец ты, право!.. Мудришь, мудришь — намудрил целую гору!.. Чего ж ты хошь?! — даже с какой-то досадой спросил он.

— Не то ты надумал, Степан, — сказал Ус. — Не державу казацкую надо народу.

— А что?

— А всю Русь воевать у бояр! — прямо сказал Василий и поглядел на Разина.

— Всю Русь?! — повторил Степан. — Эко слово великое молвил, Василий!.. Куды занесет! Ру-у-усь! — будто прислушиваясь к самому звуку, задумчиво повторил Разин.

— Бояр побивать на Руси, Степан, чтоб нигде не осталось им места, а жизнь по-казачьему ладить, как у Черкасов: те пахотны казаки — казаки, те торговые казаки — и они казаки, тот бочар, тот кузнец — и те казаки… Живут, сами себе обирают старшину, а время пришло воевать — за сабли берутся да в Запорожье!..

Но Разин почти не слушал Василия. Величие замысла поразило его. Он мыслил сложить воедино казачьи земли, собрать их под одного атамана, а этот покрытый бессчетными язвами богатырь вон что надумал!..

— Русь воевать! Ведь эко великое слово-то молвил! Другого такого-то слова на свете не сыщешь!.. — задумчиво глядя в угли костра, повторил Степан. — Мечтанье! — вдруг оборвал он, словно опомнившись. — Илья Муромец сиднем сидел и не чаял, что станет богатырем святорусским, а сила пришла — куды деться от силы? — и встал!.. А ты, Василий, навыворот: был-был богатырь, да сила тебе изменила. Другой бы на печку влез, лапти плесть, а ты силу свою позабыть не хочешь. Замах у тебя богатырский, точно, я не в обиду тебе. А сам ты — ну будто дите… Понизовые земли казачьи собрать воедино — то славно. А набрать мужиков да с боярами меряться силой — ку-уда-а! У них и стрельцы, и дворяне оружны, и немцы… А много ль у нас?..

Ус наблюдал за волнением Степана.

— А сколь ныне людей у тебя в ватаге? — спросил он.

— Ныне у нас не ватага, а войско. Тысяч пять.

— И все справно?

— Все справно: пушки, пищали, мушкеты, пороху вволю, ратному делу обучены ВСЕ. Запорожское войско четыреста сабель прислало. Алеша Протакин с тысячью конных пришел… Да ты не о том помысли, Василий, — а сколь у бояр?

— Выходит: твоих тысяч пять да моих тысяч сорок, а встанем войной — и все сто набегут. Так-то и дрогнут бояре, — уверенно сказал Ус.

Разин вспыхнул.

— Побойся ты бога, Василий! Отколь у тебя сорок тысяч?! Пятьсот человек бы ладно! — воскликнул он, возмущенный наглою ложью Уса.

— Чудак ты, Степан! По домам мужики. Как хозяйство-то кинуть? Весна ведь — и пашут! А надо станет, не сорок — и сто сорок тысяч встанут!

— Без хлеба мужик — не воин, честной атаман! Отсеются — встанут с ружьем! — выкрикнули из толпы мужиков, слушавших всю их беседу.

— Вот ты и помысли, Степан, сколько нас нынче, — продолжал между тем Василий. — Нас — весь народ! Нас — русская сила! Вот сколько нас! Помысли сам, кого больше — дворян али черни людской? Ты крикни народу, что ружья даешь на бояр, — а там и считать принимайся!..

— Ишь ты! — поддразнил Степан.

Его увлекла дерзкая мысль Василия. У него закружилась голова, но он боялся сразу поверить в эту мысль и сам себя охлаждал насмешкой…

— Кипит вся земля, Степан Тимофеич, — продолжал Ус. — Атаманов повсюду немало — и ты атаман, и я атаман. А кого народ изо всех из нас большим поставит?

— Может, тебя! — ревниво сказал Разин.

В этот миг он подумал, что Ус в самом деле больше, чем он, достоин того, чтобы стать впереди.

— Может, меня, — спокойно ответил Ус. — А может, тебя, Степан… Ты моложе. Тебе, поглядеть, сорока еще нет, и здоров и славен. Ты сам к народу иди. Не к одним казакам да стрельцам, а к народу! Всему народу стань головой и вожом. А вожом стать — не легкое дело, не то что разбойничьим атаманом. Надо, чтобы народ тебе сам поверил, чтоб люди дома покидали, жен и детей, да к тебе под великую руку шли…

— Под великую? — вдруг со смущенной усмешкой недоверчиво переспросил Разин.

— Стыдишься сам величаться? — понял его Василий. — А ты не стыдись, не девица! Слыхал я, как в Астрахани стречали тебя. Не золотом ты покупал астраханский народ. К Приказной палате сколь люда тебя провожало? Сколь здравиц кричали тебе?! Вот где твое величанье. Народ-то ведь слыхом слыхал, что ты воин победный, ты кизилбашцев на суше и на море бил, бояр не страшился, дворян казнил, ан тебе государь даровал прощенье. Так, стало, ты сила!.. Народ силу любит. А коли такая-то сила сама за народ — тогда что?! Народ за тобой куды хочешь пойдет…

— Народ, Василий, дурак! Народ золотны уборы любит, шелк да парчу… Уборам и честь!.. Я в Астрахань шел — паруса парчовы да шелковы в забаву народу ставил, дорогу мне бархатом да сукном устилали. Народу то любо!..

— Сам ты, гляжу, дурак! — оборвал Василий. — И воеводы ходят в золотых уборах, а где им такая честь? Если ты покуда еще не велик, то народ величаньем своим тебе путь указует к величью… Путь указует! Велит народ тебе стать воеводой народным. Кричит: «Пособляй на бояр! Подымай нас, веди на неправду!» А ты — в кусты?

— Сроду не хоронился! — вспыхнул Степан.

— Не к лицу бы тебе! — согласился Василий. — Стало, надо вставать. Видишь, время приспело. А слава другая пойдет об тебе — ты боярам еще грозней учинишься… Города и деревни сами к тебе потекут… Так что ж, стало, вместе? Мужиков-то не кинешь в беде?

Василий испытующе взглянул на Степана.

— За себя самого и за всех казаков обещаюсь не кинуть, — твердо ответил Разин, поднимаясь от потухшего костра.

— Погоди, Степан Тимофеич, еще я хотел тебя упредить, — остановил его Ус. — Слыхал я, что ты к боярам в Москву посылал на поклон. К шарпальным делам бояре привычны — тебя и простили. А мы на самих ведь бояр встаем, нам не кланяться им — и прощенья нам не будет.

— До смерти, Василий, прощения не стану молить. До последнего буду биться! — твердо сказал Разин, словно давая клятву.