"Степан Разин. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Злобин Степан)

Опять беспокойные вести

Астраханский воевода Иван Семенович Прозоровский накинул персидский халат на плечи и, ленясь обуваться, босиком зашлепал по дощатому полу, с сонным любопытством поглядывая на оттопыренные и почему-то лихо задранные вверх большие пальцы собственных несколько косолапых ног.

Еще не ударили к ранней обедне, а солнце уже играло в изломах веницейских цветных стекол в окнах воеводского дома, составлявших гордость воеводы. Уютные оттенки нежных сумерек царили в белых сенях.

Две девушки с каким-то ведерком, затаив дыхание, беззвучно выскочили из сеней во двор. Иван Семенович покосился на них с ленивым недовольством, но не окликнул. Он спустился с крыльца во двор. Песок под ногами был слегка уже подогрет утренним солнцем. Воевода сощурился и, пальцами ног загребая песок, пошел в сад. Проходя мимо высокой конюшни, он услыхал уговаривающий низкий голос конюха: «Стой, тпру, стой!» Боярин привстал на цыпочки и через окошко конюшни увидел, как конюх вплетает цветную тесьму в гриву его коня, чтобы волос лежал волнистей и красивее.

«Песий сын, поутру заплетает! Отдеру! Сказано, с вечеру плесть!.. Сколь раз говоришь — толку чуть!» — подумал боярин.

Он беззвучно пошел в сад.

Садовник вышел ему навстречу с полным ситом тепличной клубники — первой ягоды.

— С добрым утром, боярин-батюшка! Накось отведай, — сказал он, протягивая сито.

Боярин захватил горсть из сита, высыпал в рот, смакуя сок, переминался с ноги на ногу, щурясь от солнца, давил языком ягоду, проглотил и ловко стрельнул изо рта в кусты залпом зеленых корешков.

— Зелена! — заключил он.

— Укажи не спешить. Обождать бы денек, то поспели бы лучше, — поклонился садовник.

— Завтре оставь, не сбирай.

— Черешни цветут, боярин. Добры будут черешни. И пчелки на солнышке вьются…

— Ладно. Смороду смотри береги от червя. Пойдем винограды глядеть. Да поставь ты сито, кому оно! Слей водицы помыться.

Садовник поставил сито в траву, ковшом из бочки черпнул воды, только что привезенной с Волги. Боярин подставил пригоршни; умываясь, пофыркивал, трепля мокрую черную бороду.

— Рушничок? — готовно спросил садовник.

— Так лучше, пускай просвежит…

Подставляя легкому ветерку мокрое лицо, боярин пошел по саду вперед. С бороды на халат вишневого цвета стекала вода.

Они пришли на лужайку, уставленную жердями, вокруг которых вились цепкие виноградные стебли. Свежие листики, не крупнее листьев смородины, уже покрывали упругие завитки стволов и зеленых стеблей. Боярин присел на корточки возле них, ревниво щупая пальцами в дорогих перстнях влажность и рыхлость почвы.

— Птичья помета в полив добавил? — строго спросил он садовника, сдвинув густые серебристые брови.

— Во всем — как учили, боярин…

— Добро взрастим, то осенью самому государю, буди он здрав, пошлем в дар…

— На Москву?! Не сопрел бы в пути! — заметил садовник, словно бы виноград уже зрел на стеблях.

— Кизилбашцы из-за моря возят — не преет! Чего ему преть! Учат в стружке держать…

— Мыслю, боярин-свет, собирать его надо не дюже спелым в дальний путь-то…

— Увидим. Купец обещал, армянин, что досмотрит. Как будет спелее, совета даст… Смотри, от червя, ото ржавчины береги…

— Раз по десять на день гляжу, князь-боярин. Куды ни пойду, все опять ворочаюсь сюды.

— Ну, гляди!

Боярин крякнул, вставая, схватился за поясницу. Садовник его подхватил под руку.

— С трудов, сударь, спинка неможет. В баньке с медом парь, пользует… Пчелы медок-то несут!

Пошли к ульям. Тут шла работа: летали к колодам тысячи пчел, гудели, как ратные трубы.

— Несу-ут! — с удовольствием произнес боярин.

— И воску богу, и сладости людям — всего напасают!.. — подхватил садовник.

Со двора доносились ржание лошади, крик павлинов, кудахтанье кур и мычанье коров. Боярин радостно слушал разноголосое пробуждение своего двора.

Он прошел мимо яблонь, любовно потрогал веточки пятилетки, впервые давшей десятка два нежных цветков, осмотрел парники с рассадой арбузов и дынь.

Ударил колокол в церкви. Воевода и садовник истово закрестились.

— Пора за труды! — со вздохом сказал боярин.

Он пошел из сада. Садовник его провожал…

— Киш, проклятые! Киш, ненасытные глотки! Киш, черти хвостатые, прости господи, киш! — вдруг закричал садовник, со всех ног кинувшись к ситу клубники, оставленной на траве, которую с жадностью дружно расклевывали нарядные воеводские павлины…

Нехотя, важно павлины покинули опустошенное сито. Садовник понял причину несчастья, направляясь к отворенной калитке: боярин, войдя в сад, оставил калитку чуть приоткрытой. Жалкая горстка ягод краснела в сите печальным остатком птичьего пиршества…

— Глядел бы, пес! — сдержанно рыкнул воевода, ткнув кулаком под глаз растерянного садовника. И, не глядя больше на остатки утраченного лакомства и на побитого слугу, боярин в досаде и гневе вышел во двор.

Он поднялся в моленную комнату, притворил за собою дверь. Церковный звон еще плыл над городом, и воевода утешил себя, что не запоздал приступить к молитве.

Перед широким киотом горела большая лампада. На аналое, стоявшем возле стены, лежало несколько свечек. Воевода зажег свечу, опустился на колени перед распятием, перекрестился, с таким же кряканьем, как в саду, встал с колен, придерживая правой рукой поясницу, и, приложась к подножию креста, прилепил свечу Иисусу. Так же, одну за другой, с земными поклонами, он поставил свечи Иоанну Крестителю, богородице и еще двум-трем самым чтимым святым.

В комнатах раздавались приглушенные голоса, чуть слышное шарканье ног.

«Не дадут помолиться спокойно!» — подумал Иван Семенович про себя.

— Отче наш, иже еси на небесех! — начал молиться боярин.

Он услыхал стук в ворота, какую-то беготню, торопливый шепот за дверью моленной.

«Чего-то стряслось там!» — с досадой подумал боярин.

— …остави нам долги наши, яко же и мы… — шептал он.

«Никак, Мишка чего-то с утра. Чай, после объезда градских стен… Нет покою в Азии окаянной!» — думалось воеводе.

— …не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Молитву Иисусу, богородице и своему «ангелу» — Предтече воевода читал неизменно, что бы там ни было. И на этот раз он не оставил обычая. Хотя его мучили догадки, зачем пожаловал брат в столь раннее утро, но он дочитал до конца все молитвы, раньше чем выйти…

— Здравствуй, боярин! — почтительно поклонился князь Михайла, родной брат воеводы.

— Здравствуй, стольник! С чем тебя бог? — подставляя для поцелуя мохнатую щеку, спросил воевода.

— Дело тайно, — кратко сказал Михайла, выражая всем видом тревогу.

— Идем.

Они затворились в спальне.

— Царицынский воевода с вестями прислал гонца: Стенька-вор с Дона вышел на Волгу! — выпалил князь Михайла.

Воевода зашикал на брата.

— Да что ты, Иван, я тихо! — шепотом оправдывался Михайла. — Пишет Тургенев[5], что тысячах в четырех казаков лезет вор…

— Лопатин поспел бы! — задумавшись, прошептал воевода.

В течение всей зимы из Казани, Царицына и Астрахани, несмотря на разинские дозоры, подсылались на Дон лазутчики. Старшинские казаки тоже пробирались в эту зиму в Царицын, каждый раз извещая о выходках Разина.

Царь указал к весне приготовить струги, чтобы быть готовыми сразу напасть на казаков, как только они посмеют вылезти с Дона.

Несколько дней назад пришла тревожная весть о том, что Степан захватил Черкасск.

Семен Иванович Львов сказал с торжеством воеводе:

— Затем он и силы копил. Чести донской захотел — сесть большим атаманом. Теперь тихо будет, уймется! Незачем больше ему выходить из казачьих земель. Войсковой атаман зипуны добывать разбоем не лазит, там иные найдутся дела.

— Сам будет в Черкасске сидеть, а других посылать в разбой! — сказал Прозоровский.

— Что ты, боярин! Он ныне захочет Москве доказать, что не вор, а добрый казак, что при нем на Дону вся смута утихла. А что нам Корнилы Ходнева жалеть!

— Одна сатана! — облегченно согласился боярин.

Струги у Болдина устья, однако, продолжали готовить. Это делали не спеша, как доделывают начатую работу, утратившую прежнее значение, но, в общем, не лишнюю в хозяйстве.

И вдруг эта весть!..

Михайла Прозоровский заметил смятение в глазах брата. Еще бы не растревожиться эдакой вестью! Ведь что натворит, сатана!

В прошлый год, дьявол, вышел на Волгу в полутора тысячах, а теперь идет в четырых!.. Караваны ли грабить, города полонять, или — в море?!

Если опять начнутся разбои на Волге, то астраханским воеводам не усидеть на месте. Прогонят! Пошлют куда-нибудь в Сольвычегодск… «разводить винограды»…

— Гонец где? — спросил воевода брата.

— Гонец у меня взаперти, ключ со мною. Ночь шел, а там переправы ждал долго. Я накормил его, чарку согреться поднес да велел уснуть…

— Слух по городу не пошел бы. Гонца тотчас назад пошли, Миша. Да смотри сам проводи его за ворота, чтобы в городе слова ни с кем! А к царицынску воеводе писать, чтобы тотчас же повещал обо всем в Казань голове Лопатину… Да постой, — перебил сам себя боярин. — Я вместе с тобой в Приказну палату. Расспрашивать стану гонца… Эй, Митяйка!.. — громко позвал боярин.

Желтоволосый подросток в длинной рубахе, в коротких холщовых портах босиком вбежал в спальню.

— Живо давай одеваться!

— Иван Семеныч! — вслед за Митяйкой входя в спальню, плаксиво заговорила боярыня. — Неужто беда?..

— Ох, свет Маша! Язык-то — враг! Ты бы не стряла. Не женское дело! — одернул ее воевода. — Велела бы лучше птичницу Проньку лозой постегать, что павлины по саду гуляют! А в градски дела не липни!.. Да девки Аленка с Анюткой поутру шныряли чего-то украсть, дознайся!..

Митяйка хотел натягивать воеводе бахилы[6], присел перед ним. Иван Семенович досадливо дернул ногой, со злостью ткнул его пяткой в нос.

— Вишь, ноги не мытые, дура!

Не смея заплакать, Митяйка схватился за нос, отполз на карачках и быстро выскочил вон.

— Среди стрельцов надо уши завесть да ко всем воротам — своих верных людей… Воевода, скажи, велел воротных прибавить… Объезды ночные вокруг стен удвой, да по всем дорогам ловить, кто едет с верховьев, тащить в Приказну палату к расспросу, — распоряжался боярин.

Митяйка с раздувшимся носом принес бадейку воды, обмыл боярину ноги, ловко, привычно обул.

— Дядя Миша! Дяденька Миша! — крикнул младший сын воеводы Борис, вбежав босиком и в одной рубашке.

— Да, князюшка, что ты! Кака можно-то, Боренька! Срам-то каков от людей! — Догоняла его всполошенная нянька.

Но мальчишка уже скакнул на колени Михайлы, обнял его за шею.

— Боярину-батюшке перво иди целуй ручку, бесстыдник! — тянула нянька мальчишку.

— Отстала бы, старая дура! — отмахнулся мальчишка. — Дядя Миша, кататься! — заскулил он плаксиво.

— Досуга нет нынче, Боря. Постой, в иной день покатаю…

Старший сын воеводы, шестнадцатилетний Федор, слишком толстый для своего возраста, затянутый натуго пояском, подошел к отцу, привычно поцеловал его руку, поцеловался с дядей.

— В объезд возьмешь нынче, как обещал? — спросил он Михайлу.

— Из градских ворот никуды! — решительно оборвал воевода.

— Велика напасть! — пренебрежительно отмахнулся Федор. — Мы к Болдину устью только струги смотреть!

— До стругов поезжай, а дале — ни шагу, — разрешил отец. — Да к делам пора обыкать: перво с нами поедешь в Приказну палату. Мать поесть велела бы дать, там скажи.

В белых сенях накрывали стол, ставили блюда.

— Боярыня, нам недосуг, — выходя одетым, сказал воевода. — Наскоро лишь закусить.

Спешить, казалось, и некуда, но боярину не до еды.

— Да много ли тут, боярин! Пироги со стерлядочкой, да икорка, да…

— Брось! Квашена молока дай да хлебушка свежего. То нам и в путь, — беспокойно сказал воевода.

— Хоть икорки! — настаивала боярыня.

— Рыбное с молоком не идет.

— А хлеб-то ржаной — аль боярская пища?!

— В обед расстараемся, Машенька-свет, а ныне — дела! Вишь, к обедне и то недосуг, — прервал воевода. — Ты птичницу не забудь отодрать за потраву. Тепличну клубнику павлинам скормила, проклятая баба!..

Наскоро похлебав, торопя за собой брата и сына, воевода вышел во двор.

Конюх торопливо разбирал дрожащими пальцами конскую гриву, выплетая одною рукою тесьму, другой проводя гребешком по волнистому волосу.

— Сказывал, с вечера заплетать для волны, — строго сказал воевода.

— Ей-богу вот, с вечера… — заикнулся конюх.

Боярин ударил его в подбородок серебряной рукояткой плети.

— Божишься еще!..

— Прости, осударь боярин, проврался! — на коленях воскликнул конюх, зажав окровавленную бороду.

Вереница конных помчалась от воеводского дома: четверо стремянных стрельцов, два конюха с заводными лошадьми, воевода с братом и старший сын воеводы Федор, одетый в платье стрелецкого сотника.

По пути сам боярин ударил плетью в ставень князя Семена Иваныча Львова. В ту же минуту стольник Семен выехал из ворот своего дома в сопровождении одного холопа.

— Слыхал, Семен, вести? — спросил воевода.

— Слышал, боярин. К тебе было выехал…

— Отколе прознал?

— Лазутчик меня взбудил час назад, пришел на ладье с верховьев…

— Где лазутчик?

— Угнал назад, воевода боярин…

В Приказной палате они замкнулись. Боярин развернул на столе чертеж Московского государства, и все склонились над ним.

— Писать царицынску воеводе, тотчас дал бы вести в Казань голове Лопатину, чтобы нам разом с ними ударить. Лопатин с верховьев погонит воров к низам, а мы снизу досюда вот, к Черному Яру приспеем. Тут бой, — указал Прозоровский, ткнув пальцем в Черный Яр. — Согласен, Семен Иваныч?

— Поспеть бы, боярин!

— Как струги? — обратился боярин к брату.

— Поедем глядеть. Должны завтра готовы быть.

— Четыре тысячи наших стрельцов да тысячи две у Лопатина будет. Пушечный бой у нас сильный… Как хочешь, Семен, а разом добить воров надо. Живем, как в какой-то орде: кто хочет, тот скочит!.. — говорил воевода. — Кого на бою не побьешь, того вешать. Пущим заводчикам головы сечь али связанных в Волге топить, чтобы мук устрашились… Ан знаю тебя: с поноровкою ты к казакам! Как будут побиты, я сам к расправе приеду… Да разбегаться по Волге отнюдь не давать, не плодить разбоя… Кои насады готовы, ты те, князь Семен, начинай снастить. Пока оснастишь — и достальные тоже поспеют, — приказал воевода Львову. — Прошлый год осрамились, так нынче побьем на корню, чтобы отцов своих не срамить еще пуще…