"Кувырок через голову" - читать интересную книгу автора (Журавлева Зоя Евгеньевна)

Сено для Дездемоны

В кухне сидела тетя Неля Чукреева в новой шляпе и говорила по телефону. Если у нее что-то новое, тетя Неля никогда не снимет, так и будет в своей шляпе сидеть. Потом еще спросит: «Анастасия, ты заметила, какая на мне роскошная вещь?» Мама все равно не заметит, тетя Неля ее даже не спрашивает. А папа сам всегда говорит: «Ого! Наша Нелли снова прибарахлилась!»

Но сейчас тетя Неля даже на свою шляпу не обращала внимания. Она набирала номер, делала большие глаза и кричала в трубку:

– Папа? Папочка, это я. Сеня не приходил? Нет? Да, опять. Нет, у дяди Олега нет, я звонила. Откуда я знаю? Нет, Зинуля еще на даче. Да не был он у нее на даче, как он туда поедет?!

– Не ори, – лениво сказала мама. Она тут же сидела за столом и чертила карандашом по клеенке, за что Асю всегда, например, ругает. Опять небось рисовала рожи. Все рожи у мамы на одно лицо: курносый нос в профиль, губы толстые, чубчик и огромный глаз.

«Ты бы хоть поэстетичнее чего-нибудь изобразила», – посоветовал как-то папа. «А это мой идеал красоты», – строптиво сказала мама. Полюбовалась на свой идеал и сама засмеялась. «Ничего идеал! – оценил тогда папа – На улице такой встретишь, сразу снимай часы и кольцо». – «Я уж найду что делать, если встречу», – пообещала мама. Но идеала своего все равно не изменила.

– Я не ору, я волнуюсь, – объяснила тетя Неля и опять закричала в трубку: – Нет, это я не тебе. К Ткаченко он не поедет. Там кот белый. Ну и что? Я не говорю – злой, я говорю – белый. Сеня его не выносит. Ничего я ему не сделала! Себе ванну напустила, а он вообразил, что ему. Скажешь тоже – ударила! Куда он денется? Ясное дело, сразу же позвоню…

Тетя Неля положила трубку, сняла новую шляпу и кинула на диван, вот до чего разволновалась.

– Ну, дрянь какая! – сказала с чувством.

В шляпу сразу залезла Мария-Антуанетта и стала в ней устраиваться. Ужасно любит новые вещи! Фингал понюхал и отошел. Он новых вещей не любит. Фингал любит только детскую клизму, желтую, как спелая груша. Ее удобно бросать и выгребать потом лапами из-под батареи. Когда Фингал жамкает свою клизму, она чавкает, ворчит и фуфыркает. Мария-Антуанетта тогда бросает все свои дела и глядит на Фингала, не мигая, как в телевизор.

– Ну, дрянь! – не может успокоиться тетя Неля.

Тут и спрашивать нечего. И так ясно. Опять у Чукреевых сбежал из дома Сенатор, которого они зовут Сеня. Это их пес. Он вообще-то метис, но кто-то у него в роду был эрдель. Сенатор похож на эрделя. Шерсть коричневая, жестко-курчавая и пружинит, если погладишь. Но Сенатор не любит, когда его гладят. «В этом есть элемент снисходительности», – так объясняет папа. А у Сенатора исключительно развито чувство собственного достоинства. Если он у тебя из рук берет бутерброд с ветчиной, ты должен быть ему благодарен. Не из каждых рук он еще возьмет!

– Ударила! – все никак не успокоится тетя Неля. – Его ударишь, как же. Сроду пальцем никто не тронул. Ему уж слова нельзя сказать. По-французски, что ли, с ним изъясняться?!

– Французского ты все равно не знаешь, – утешила мама.

– Не знаю, – легко согласилась тетя Неля.

– Я тоже не знаю, – вздохнула мама.

– Значит, другое что-нибудь знаешь, – легко отмахнулась тетя Неля.

У нее легкий характер, мама считает. Тетя Неля как-то умеет сама с собой примириться и при этом оставаться сама собой. Ну, не знает она французского – ну и что? Английский она тоже давно забыла, который они с мамой в университете сдавали. А что из этого?

А мама, когда впервые за границу попала по туристской путевке, она вообще онемела. Вообще рот там не могла открыть. Во все только пальцем тыкала, как слабоумная. В дворцы, в бульон, в картины великих мастеров. А между прочим, если бы тетя Неля туда попала, в Англию, например, она бы сразу заговорила, и англичане бы ее сразу поняли – мама просто уверена. Потому что в тете Неле есть заразительная легкость.

Мама уже прилетела обратно: едет в автобусе из аэропорта. Кругом все давным-давно по-русски болтают, а она все молчит, как слабоумная. Ей кажется, что никто уже больше ее никогда не поймет, если она и заговорит. Хорошо, контролер подвернулся: «Ваш билет?» Мама молча по карманам зашарила. Только глаза таращит. Тут до нее дошло – она ж поняла, что этот чудесный контролер ей сказал! «Вот билет! – закричала. – Вот!» И никак потом не могла остановиться: «Спасибо! Нет, вы меня нисколечко не толкнули! Проходите, пожалуйста!» Как угодно была готова, чтобы ее толкали, – только чтобы на русском языке.

Мама без русского языка жизни себе не представляет. Но если бы она еще какой-нибудь язык знала, она бы еще больше не представляла, а жизнь ее была бы богаче…

Но тете Неле совершенно сейчас не до этого.

– Нет, на что он обиделся?! – все повторяет. – Вы меня просто из интереса спросите, что я такого ему сказала?!

– Ну, сообщи нам, – улыбается мама. – Облегчи душу.

– Вот именно, – обрадовалась тетя Неля. – А то зачем бы я через весь город сюда тащилась?

Тетя Неля всегда ездит к маме облегчить душу. Долго вдвоем на кухне сидят и никого больше не пускают.

Папа потом удивляется: «И не надоело тебе?» А мама отвечает: «Мне никогда не надоест, потому что Нелька – человек верный». – «Больно уж говорлива», – осторожно замечает папа. Но мама сердится: «Это, как известно, не самый большой у людей недостаток».

Никак не дает тетю Нелю в обиду, даже папе.

Они с мамой вместе в университете учились. Но тетя Неля тогда пела в хоре, а мама моталась по экспедициям, им и поговорить было некогда. Они тогда не очень дружили, только здоровались. Потом мама на Север уехала. А тетя Неля осталась в Ленинграде, чтобы петь в своем хоре. Голос у нее уже позже пропал, когда у тети Нели родилась Даша. И тут мама вернулась с Севера. Она совсем другая вернулась. Ей вдруг показалось, что она видала такое, чего другие никто не видят. И надо срочно об этом написать.

Как там, на Севере, где она была, прекрасно! Какие люди и какой этот Север! Посреди лета снег летит прямо на цветущие маки, а они только встряхиваются и опять цветут. Дикая нерпа танцует в морской воде рядом с лодкой, и можно близко ей заглянуть в глаза, где только чистота и наивность. Вольные олени бегут через тундру, и рога над ними взблескивают, как дворцовые вешалки. Или, наоборот, мороз – плюнешь и слюна на лету замерзает. А люди все равно живут, строят дома, ловят рыбу, учатся заочно, дарят друг другу подарки, летят на вертолете к больному, смеются, даже заводят себе грудных детей, и эти дети тоже смеются в своих колясках на таком морозе…

Мама села и написала повесть. Послала повесть в журнал. Потом – в другой журнал. И еще в третий. И из всех журналов маме ответили. Ей ответили, что надо не так писать. Совсем не так! А надо писать, как Тургенев. Или надо, например, как Лев Толстой. Или как Антон Павлович Чехов. Если мама напишет, как Шолохов, они с удовольствием напечатают. А пока пусть мама читает классиков и займется каким-нибудь делом. Не знали, конечно, что никаким другим делом мама заниматься не может, потому что она увидела что-то такое, чего другие не видят, и ей нужно теперь об этом написать.

Мама еще одну повесть написала.

Потом еще одну.

Но ей хотелось, чтобы их обязательно напечатали.

Она даже пала духом, сама папе рассказывала. Папа сперва не верил. Потом говорит: «Это потому, что нас с Аськой не было рядом». А мама с папой, между прочим, тогда еще даже не познакомились. Ну, неважно. Мама все равно согласилась: «Вот именно поэтому».

Одна тетя Неля тогда в маму верила, говорила: «Пиши, Танька, – и все!» Этого мама забыть не может…

– Так что же ты сказала своему Сенатору?

– Глаза бы мои на тебя не глядели, – объявила тетя Неля.

– И все? – засмеялась мама.

– Ему, как видишь, хватило, – гордо объявила тетя Неля,

Хоть Чукреевы своего Сеню проклинают, когда приходится за ним по всему городу рыскать, но все же они гордятся благородной его обидчивостью. Таким редким достоинством! Даже гордыней. Фингалу скажи, например, он и ухом не поведет.

– Это уж, извини, какая-то блажь, – осудила мама.

– Капризы… – поддержала Ася.

Мама быстро взглянула на нее. И Ася поняла, что насчет блажи мама тоже сказала из зависти. Сразу не так обидно! Но тетя Неля ничего не заметила.

– Вы представить себе не можете, насколько он эмоционален, – гордится дальше. – Мы между собой теперь шепотом только ругаемся. Честное слово! Чуть голос повысишь, Сенька отказывается от еды. На табуретку в кухне залезет, отвернется, как идол, и в окно смотрит. Всю ночь может так сидеть!

– А вы бы занавеску задернули, – из зависти посоветовала Ася.

– А он носом отодвинет, – гордо вздохнула тетя Неля. – Такое отличное настроение вчера было! Новую шляпу купила. Отоспалась. В ванне, думаю, полежу спокойно. Полежала, как же. Только воды напустила, а Сенька прямо в ванну со своей мордой. И спокойно же ему так сказала: «Глаза бы мои, – говорю, – на тебя не глядели». Ну, моргнул и вышел. Я ничего и не подумала. Вдруг входная дверь вроде хлопнула. «Даша?» – кричу. Молчит. Выскочила из ванной. Туда-сюда, никого. Тут уж сообразила. В халате прямо на улицу, волосы мокрые, бегаю вокруг дома. А соседка из крайнего подъезда говорит – видела вашего Сенатора, как же, только что у метро мол столкнулись…

– В метро, значит, поехал, – хмыкнула мама. Это она тоже нарочно сказала, из зависти. Всем известно, что собак в метро не пускают. Даже с людьми.

– Там рядом автобусная остановка, – объяснила тетя Неля серьезно. – Может, к моему двоюродному брату подался? Мы недавно были, и Сеньке вроде понравилось…

– А откуда он знает, на каком автобусе ехать? – спросила Ася. Она уже заразилась тети Нелиной гордостью, ну и что же – что не Фингал, все равно. – Он номера понимает?

– Черт его знает, Анастасия. Может, и понимает, не удивлюсь.

– Вы его учили?

– Никто его не учил…

– Самородок, – вставила мама.

– Не веришь, да? – засмеялась тетя Неля. – Я бы тоже не верила, если б не свой.

– Почему же? – мама вздохнула. – Я во все иррациональное как раз верю. Вот папа у нас не верит, ему надо, чтоб можно пощупать и разложить.

– Сеня твоего Юрия уважает, – сообщила тетя Неля.

– Это лестно, – улыбнулась мама. – Я ему обязательно передам.

– А что такое «иррациональное»? – спросила Ася, чтоб не забыть.

– Тайна, не поддающаяся разумению, абракадабра, ерунда, чепуха, реникса, – небрежно пояснила мама. – А иногда – как раз главное, пыльца на крыльях бабочки.

– Ну, напустила туману, – сказала тетя Неля.

– Без туману нет обману, – усмехнулась мама.

– А что такое «реникса»? – спросила Ася.

– Не знаешь? – мама удивилась. – Чехова читать надо. Кстати, как Даша?

– Ой, забыла совсем, – всполошилась тетя Неля. – Я новое привезла. Погляди, там немного. Поглядишь?

– А как же?!

Забрала у тети Нели тетрадь и уже читает. Там читать-то нечего – один листик исписан, Ася через мамино плечо видела. А она все читает…

Значит, Дашка опять написала!

Раньше Ася ее любила. Дружила с этой Дашей, хоть Дашка почти на два года старше, сейчас уже в пятом классе. Опекала ее на даче. Даша дачу не любит. Она бы лучше всегда жила в городе, сама говорила. Ходила бы в парк, сидела бы там на лавочке. Сквозь деревья видно, как рядом по улице бежит, раскачиваясь, трамвай и красиво дребезжит на бегу. По аллеям тихо прогуливаются старушки, и листья шелестят под легкими их шагами. Толстые голуби отряхиваются в теплой пыли. А солнце такое же, как в деревне! Даже ярче. Зато можно в любое время уйти домой, влезть на диван с ногами и сидеть сколько влезет. Вот что Дашке нравится!

Но тетя Неля обязательно свою Дашу вывозит на дачу. А там Дашка всего боится – гусей, коров, лягушек, громких мальчишек, черной темноты без фонарей. Исключительно боязливая! Ну, корова, положим, на всю деревню была одна и сама всех боялась. К ней дачники со всех сторон несутся с бидонами! Ее хозяйка кричит: «Вы мне запугали корову! У ней молоко пропадет!» А гусей было много. Один даже дрался с Марией-Антуанеттой, такой отчаянный. Этот гусак от своей отчаянности всегда ходил по самой грязи и лапами шлепал, будто галошами. Через заборы заглядывал, с кем бы еще подраться. Шипел! Но почему-то он страшно полюбил морскую свинью Дездемону и подолгу стоял, молча вытягивая шею, если Дези гуляла в траве. Ася его не боялась, она была с Дездемоной.

И вдруг Дашка написала рассказ про этого гусака. Как она его боится. Никогда не писала и вдруг – пожалуйста! Потом еще один написала. Как она не умеет искать в лесу грибы. Нашла чем хвалиться!

Ася не читала, чего она там пишет. На даче вообще читать некогда. Но тетя Неля сразу всем доложила, что ее Даша стала писать. Будто она до этого неграмотная была! Тетя Неля пристала к маме: «Посмотри, Тань! По-моему, тут что-то есть». Мама сперва не хотела. Что ей, делать нечего? Только вундеркиндов еще не хватает! Она тете Неле прямо сказала: «Не терпится стать матерью вундеркинда? Выкинь из головы». Но тетя Неля не выкинула, так и ходила за мамой следом. Маме пришлось в конце концов согласиться.

Вечером, поздно, села читать…

Вдруг как захохочет! Папа подскочил: «Ты чего?» Мама все хохочет. Ну и глупость Дашка, наверное, написала! Вдруг мама говорит: «Здорово!» – «Да ну?» – удивился папа. Тоже стал читать. Маму иной раз пустяком можно рассмешить. Или, например, растрогать. А папу ерундой не растрогаешь, у него нервы крепкие. Вдруг тоже смеется. «Недурно», – говорит. Мама все удивляется: «Как ловко она схватила!» Что там Дашка могла схватить? Всего боится. «А язык? – никак не успокоится мама. Впечатлительная какая! – Ты обратил внимание? Прямо Марина Цветаева – да и только!»

Ася отвернулась к стене.

Все равно слышно. Какая еще Марина, когда она Дашка? Папа, правда, не соглашается. Но мама от языка в восторге. Сил нет уже это слушать! «Я пить хочу…» – сказала Ася из-под одеяла. Мама даже не обернулась: «Сама возьми, если хочешь. Видишь, мы заняты». Чем, интересно, заняты? Сидят за столом и смеются. Ася даже на крайнюю меру пошла. «У меня голова болит», – даже на эту меру. Сейчас мама вскочит, начнет совать градусник, щупать лоб. Ладно, и градусник можно потерпеть. А мама не шевельнулась. «На солнце перегрелась, наверное, – невнимательно так. – Спи». Даже не подошла.

Ася крепко глаза закрыла. Режет что-то в глазах! Тронула пальцем – мокро. Так жалко под одеялом себя, так одиноко, черно. «Талантливая какая девчонка», – все никак не угомонится мама…

Час, наверное, про свою Дашеньку говорили. Ася, правда, уже начала засыпать. Тут мама подходит наконец. Наклонилась, глаза блестят: «Спишь, Чингисхан?» Ася и не думала отвечать. «Можете вообще забрать себе свою талантливую Дашу! – вдруг сказала Ася дрожащим шепотом. – А меня отдать!» – «Как это – отдать? – удивилась мама. – Куда?» – «Куда-нибудь!» – «Ой, Аська, – засмеялась мама, – ты ревнуешь, да?» – «Ничего не ревную», – сказала Ася. И вдруг сразу заснула.

Но с тех пор Даша взяла такую моду. Сходит, например, в театр. И про это напишет. Или поссорится со своей подругой. Сразу напишет, как она ссорилась. А тетя Неля маме несет читать. Иногда мама говорит: «Ну, это упражнение в пределах возрастной группы». А иногда: «Занятно. Хоть бери и печатай». -»Правда?» – расцветает тетя Неля. Но мама ее останавливает: «Еще чего выдумала? Даже не думай». -»А может, это бы укрепило ее веру в себя?» – сомневается тетя Неля. Мама сердится: «Хочешь жизнь девчонке испортить? Ее веру никто еще не подтачивал. Нечего укреплять. Пускай человек работает».

Ишь, Дашка уже работает! «А может, надо как-то помочь?» – пристает тетя Неля. «Тут никто не поможет. Само пройдет». -»Или не пройдет», – говорит тетя Неля. «Или не пройдет, – мама кивает. – Но для своей дочери я бы этого не хотела». Может не беспокоиться, Ася сама не хочет. «Почему?» – таращит глаза тетя Неля. «Литература но своей беспощадности – чисто мужское дело», – объясняет мама. Но тете Неле разве втолкуешь! «Ты же занимаешься», – опять пристает. «Занимаюсь, – вздыхает мама. – Но лучше бы я водила трамвай. Наверняка была бы счастливей…» Тетя Неля смеется так, что щеки дрожат, и Мария-Антуанетта глядит на нее не мигая, как в телевизор. «Не понимаешь ты, Танька, своего счастья!» – «Где уж мне», – соглашается мама. И опять читает, что Дашка выдумала…

Вот, значит, она опять написала.

– Анастасия, – говорит тетя Неля медовым голосом, – ты свободна в воскресенье? Тебя Дарья в цирк приглашает.

– Я не пойду, – отвечает Ася.

– Почему? – изумляется тетя Неля, голос так и растекается медом. – Там новая программа.

– Я не люблю цирк, – говорит Ася.

– Да что ты? Как можно не любить цирк?

– Так, – говорит Ася.

Мама уже перестала читать и на Асю смотрит.

– Таня, уговори ее, – просит тетя Неля. – Билеты с огромным трудом достали. Я в лепешку расшиблась!

– Не буду и уговаривать, – усмехнулась мама. – Она не пойдет.

– Почему? – удивляется тетя Неля.

– Значит, есть причина, – говорит мама. – Фингал, кстати, гулял?

Понятно. Хочет их выпроводить с Фингалом, чтобы об своей талантливой Даше поговорить без помех.

– Он уже нагулялся…

Мама нахмурилась. Что-то хотела сказать, но все-таки промолчала. Пока! Когда тетя Неля уйдет, будет опять с Асей серьезно разговаривать. Что надо быть доброй. Что надо уметь держать себя в руках.

Будто Ася не держит!

– Ну, с Лариской пройдись, а, Чингисхан?!

Обычно Асю просить не надо, чтоб она шла на улицу. Наоборот, оттуда надо затаскивать. Но не сейчас.

– Я с ней уже в булочную ходила. Очередь так орала, нас с ней чуть в милицию не забрали…

– А ты не ходи с крысой в булочную, – назидательно сказала мама. – Я тебе, по-моему, уже сто раз объясняла, там хлеб.

– Она чистая, – упрямо сказала Ася.

– Разве в этом дело? – мама уже рассердилась. Ну и пусть! – Вот что, дружочек! Забирай тогда Дездемону и выметывайся. Ей нужно сено на зиму заготовить, пока тепло.

Вот это придумала – сено для Дездемоны! Ася невольно улыбнулась. Но все-таки сказала:

– Будет она его есть!

– Заставим, – засмеялась мама.

Но все равно Ася долго еще возилась. Искала пальто. Никак не могла поймать Дездемону в клетке. А сама ей щекотала пузо, и Дездемона визжала, как резаная. Потом еще Ася искала варежки, которые никогда не носит. И еще зашла напоследок в кухню и будто только сейчас увидела:

– Ой, тетя Неля, Туська в вашей шляпе спит!

Тетя Неля взвизгнула не хуже Дездемоны и бросилась изгонять Марию-Антуанетту из своей шляпы. А это не так просто сделать. Ася уже была на лестнице, но все еще слышно, как она изгоняет.

Во дворе у подъезда стоял Богданов и делал вид, что он стоит просто так. Колотил палкой по водосточной трубе. Труба старая, звука почти что не было – как по шубе колотишь. Но малолетние близнецы из первой квартиры, Коля и Оля, все равно смотрели на Богданова с восхищением. Пальцы у них навечно вставлены были в рот, у Коли с одной стороны, у Оли – с другой. Впрочем, различать их никто не умел, тем более – на них были сейчас одинаковые коричневые шаровары. Один Богданов их различал. К Богданову даже их бабушка иногда обращалась, чтобы он различил ее внуков…

Ася пустила Дездемону в траву. Близнецы сразу стали ее пасти, толкаясь и приседая вокруг Дездемоны на корточки.

– Ты чего у нашего подъезда торчишь? – спросила Ася Богданова. – Двора мало?

Другой бы человек огрызнулся, когда его так спросили. Главное – ни за что. Но не Богданов.

– А где мне стоять? – удивился он. – Я же тебя жду.

– А если бы я не вышла? – поинтересовалась Ася.

– Тогда бы домой вернулся, – объяснил Богданов.

Хорошо все-таки, когда тебя ждет во дворе верный человек – необидчивый, белобрысый, крепкий, немножко без чувства юмора, немножко разноглазый, с крепкой палкой в руке, которая больше и не нужна, она ж не для драки. Ася что-то такое почувствовала внутри – хорошее, вдруг. Но, конечно, не поняла, что это от Богданова. Это позже понимаешь.

Она просто пошла через двор, не оглядываясь. А он пошел за ней. Потом она обернулась и спросила:

– Что такое «реникса»?

Богданов тоже не знал.

– Эх ты! Чехова читать надо, – небрежно сказала Ася.

Богданов засопел сзади. Он вообще ничего не читал и терпеть не мог таких разговоров. Но на Асю он все равно не обиделся.

Неожиданно вышло солнце. Узкий городской двор вдруг засиял пронзительным осенним светом. Зашевелились деревья. Желтая трава заблестела. Серая глухая стена, без единого окошка, вдруг сделалась голубой и будто возносилась куда-то. Воробьи взлетели, как искры. И скрылись за искрящейся крышей. Арка, где был выход на улицу, вдруг стала таинственно-черной, и в бархатной ее глубине явственно проступила тайна. Туда, к этой тайне, по светлому асфальту бежал сейчас большой черный кот, занося вбок упругий, как руль, хвост.

Так вдруг красиво!

Ася что-то такое почувствовала. Даже приостановилась. Но, конечно, она не знала, что теперь этот двор, вдруг пронзенный мгновенным светом, останется в ней на всю жизнь. И эта замшевость арки. И лиловая чернота астры на маленькой клумбе. И кот на белом, словно морской песок, асфальте. И певучий голос где-то далеко позади: «Коля! Оля!» И сопенье Богданова за спиной. И что потом она будет все это помнить как счастье.

Это ведь только потом понимаешь.

А сейчас это знала за Асю мама, которая стояла на третьем этаже у окна, смотрела напряженно-прищуренными глазами, может – во двор, может – куда-то дальше, и улыбалась каким-то своим мыслям.