"Кувырок через голову" - читать интересную книгу автора (Журавлева Зоя Евгеньевна)

Снимок для афиши

Ася выскочила из школы и сразу увидела папу. Он стоял, как всегда, под старой липой, где было их место. Эта липа очень могучая, под ней даже в дождь сухо, поэтому ее и выбрали. И еще потому, что у этой липы есть дупло. Его папа как-то случайно обнаружил, когда Асю задержали после уроков, а он все равно ждал. Теперь папа иногда кладет записку в дупло. Просто так. Например: «Я по тебе соскучился!» Или: «Ты забыла ключ в дверях, но я нашел!» Или: «Фингал опять сделал лужу в коридоре!» Ну, это раньше. Иной раз Ася находит записку: «После уроков едем снимать!» Это самая приятная записка.

Как раз сегодня Ася выбегала к липе на большой переменке и вынула такую записку.

Папа уже с фотосумкой через плечо. Он зовет свою сумку «кофр». Мама считает, что это какое-то кошачье слово, но она не знает, что оно означает. Поэтому боится употреблять. Может, что-нибудь неприличное? Она даже пыталась научить Марию-Антуанетту произносить «ко!фр!».

Но хитрая Туська только щурилась, терлась маме об ноги и пела отвратительно звонким голосом, который у нее выражает самую крайнюю нежность. Это она была счастлива, что мама с ней занимается.

– Прямо сейчас поедем? – спросила Ася.

– Прямо. Не будем маме мешать. Пускай работает…

– Ну, получается у нее? – буднично справилась Ася.

Между собой они с папой говорят прямо и просто. Обо всем. В конце концов, мамина работа их с Асей слишком близко касается, чтобы об этом умалчивать, так папа считает.

– Да как тебе сказать, – папа слегка замялся. – Не очень, по-моему. Но она старается.

– Ну, пусть старается, – сказала Ася. – А портфель куда?

– Гм, – папа тоже задумался. – А портфель мы вон Вадима попросим временно взять к себе домой. Если ему нетрудно.

Богданов, который стоял, оказывается, не далеко и не близко, а как раз там, где все слышно и никому не мешаешь, переступил с ноги на ногу, нахмурился и сказал:

– Чего мне трудно? Я два портфеля донесу.

– Спасибо, – обрадовался папа.

Богданов взял у Аси портфель, свой – молодецки перекинул через плечо, засвистел, как добрый молодец из былины, которую сегодня читала на уроке Нина Максимовна, и пошел, загребая ногами листья на тротуаре. Спина у него сутулилась, как всегда бывает, если тебе пристально смотрят в спину.

Папа как раз смотрел.

– Одинокий какой-то человек… – задумчиво сказал папа.

Ася тоже посмотрела. Ничего не увидала особенного. Богданов шел медленными шагами, листья под ним шуршали, и он свистел. Вот свернул в сквер, и его не стало видно.

– Он сегодня Калюжного из третьего «Б» поборол, а Калюжный у них самый сильный в классе.

– Одиночество от физической силы не зависит…

Когда-то папа занимался борьбой, занимал призовые места, ему даже букеты дарили и писали письма поклонницы его таланта. Но он был тогда абсолютно одинок, сам маме рассказывал. А теперь у папы язва, но зато у него есть Ася и мама, так что от физической силы это не зависит, конечно.

– Надо бы его с собой тоже взять, – задумчиво сказал папа. – И вдвоем вроде хочется побыть, так?

Ася кивнула и ухватилась сбоку за кофр. Но, даже хватаясь, она все равно помнила, что это кошачье слово, неизвестно – что значит и раскрыть истинный его смысл могла бы только Мария-Антуанетта, которая не хочет из вредности.

– Ладно, – решил папа. – В следующий раз обязательно возьмем.

И они сразу пошли на автобус.

– А кого будем снимать? – деловито спросила Ася.

Она тоже в этом участвует – держит папе свет, поэтому может говорить вполне равноправно.

– Попугая, – сказал папа.

Если бы это была рядовая съемка, он бы Асю не стал утруждать. Но тут как раз интересная работа. К ним в театр поступил новый артист, и у этого артиста есть попугай. Артист с ним готовит концертный номер. Им нужна афиша. Чтобы эту афишу повесили на забор и всем издалека было видно: вот – артист, а вот – его попугай. Чтобы зрители сразу валом повалили на этот концерт!

Ася с папой должны сделать снимок для афиши.

– А он говорящий? – спросила Ася.

– Нет, по-моему, – засомневался папа. – Он у нас сейчас занят в одном спектакле. Просто сидит в клетке. Нет, неговорящий, не буду тебя обнадеживать. Но очень яркий.

– А как его зовут?

– Там познакомишься, – улыбнулся папа. – Я, честно, забыл.

Ася бы никогда не забыла. Как это можно – имя забыть, тут весь папа. Ему важен предмет сам по себе, какой он есть. А мама всегда говорит: «Первый творческий акт – дать предмету имя». Если бы Асю она, например, называла просто «девочка»? Разве Асе было бы приятно? Хотя по существу – верно. Но скучно, как вареные бобы. У Аси была в детсаду знакомая Катя. Она всех своих кукол одинаково называла: «Лена». И розовый пупс – Лена, и с закрывающимися глазами – Лена, и клоун – все равно Лена. А если у нее был медведь, то Катя его звала «Миша», если заяц – то «Зая». Скучно, как вареные бобы! Ася недавно встретила эту Катю на улице. Она шла со своей кошкой. Ася спросила, как она свою кошку зовет, и Катя сразу сказала: «Киса. Как ее еще звать?»

Когда у Марии-Антуанетты прошлой осенью родились вдруг котята, их первым делом нарекли. Их так нарекли: Пифагор, Пафнутий, Фемистоклюс и Кристофер-Робин. В эти имена каждый в доме привнес свое, как мама друзьям объясняла. Ася, например, привнесла Кристофера-Робина. Он был Асин любимчик, самый маленький и самый шустрый.

Когда их называли, то надеялись, что они коты. А они все четверо оказались кошки. Это на их судьбах не отразилось, папа считает. Их все равно расхватали! Обижались, если кому не досталось. Даром, между прочим, нельзя отдавать, старая примета. Будущий хозяин платил пятачок, чтоб котенку было счастье на новом месте. Но имена, к сожалению, поменялись. Пафнутия на новом месте назвали, например, Чика. Хоть это имя скорее птичье, такое – на тонких ножках, скок-скок. А Пафнутий как раз мордун, у него самые толстые были щеки.

Зато Кристофер-Робин все равно так и остался Кристей…

– Как же ты имя забыл, – укорила Ася.

– Дырявая голова, – огорчился папа. – Хоть артиста помню, скажи спасибо.

– А артиста как?

– Алексей Николаевич Стурис, – сказал без запинки папа. – Можно «Леша», он еще молодой, но тебе, пожалуй, все-таки неловко.

– Я и не собираюсь его Лешей звать, – обиделась Ася.

– Ему бы как раз понравилось, – засмеялся папа. – В театре не любят по отчеству.

– Почему? – удивилась Ася.

Мама, например, запрещает всех подряд именовать «дядя-тетя». Так можно звать только очень близких людей. Немногих. Еще когда Ася была совсем маленькой, мама искренне изумлялась: «Разве ты всехняя племянница?» У взрослого человека всегда есть отчество, которое взрослому человеку лишний раз приятно услышать, потому что это имя его отца, а твоя элементарная вежливость – это отчество сразу запомнить. Что еще за младенческое сюсюканье – «дядя-тетя»!

– Чтоб была иллюзия вечной молодости, – непонятно объяснил папа. – Искусство, дружище, любит молодых, дерзких, вихрастых. А сытых оно отбрасывает со своего пути.

Будто с отчеством нельзя быть голодным!

– Вот, кажется, этот дом, – вдруг сказал папа.

Уже пришли. Ася и не заметила.

Артист Алексей Николаевич Стурис открыл дверь, шумно обрадовался папе, потом разглядел за ним Асю и как-то смутился:

– Ааа, вы с ребенком…

– Знакомьтесь, это мой ассистент, – сразу сказал папа.

Артист Стурис как-то смущенно пожал Асе руку и представился:

– Очень рад. Леша.

– Вот видишь! Я же тебе говорил, – засмеялся папа.

Ася поняла, а артист Стурис ничего не понял. Он снимал с Аси пальто и как-то все оглядывался на дверь в комнату. Но дверь была закрыта.

– Кто-нибудь спит? – испугался папа.

– Нет, нет, я один, – быстро сказал артист Стурис.

Лицо у него было подвижное, быстрое, кожа гладкая, как на фикусе, даже хотелось потрогать – такая гладкая. А улыбка какая-то виноватая. Он был щуплый, узкий. Никаких морщин на артисте Стурисе еще не было. В своем ТЮЗе, откуда он только что перешел во взрослый театр, он играл мальчишек младшего школьного возраста. Но Асе Стурис не показался, конечно, мальчишкой или там сильно юным. Вовсе даже нет! Все-таки артисту Стурису было уже почти двадцать шесть лет, а это возраст, между нами, почтенный.

– А где же птичка? – сказал папа, он, наверное, почувствовал Асино нетерпение. – Надеюсь, она здорова?

– О, вполне, – как-то смущенно улыбнулся артист Стурис.

Наконец распахнул дверь и пригласил их входить.

Ася только еще шагнула…

Не успела еще ничего увидеть…

Как вдруг ей навстречу раздался резкий, картавый и отчетливый голос:

– Дура в ботах пришла!

Артист Стурис ойкнул, забежал вперед, загородил от Аси кого-то и стал его уговаривать виноватой скороговоркой:

– Ну, зачем же так, Гарик? Разве так встречают гостей? Во-первых, она ни в каких не в ботах! Будь умницей!

– Иди к черту, Стурис! – сказал тот же голос картаво и резко.

– А мы-то боялись, что он неговорящий, – засмеялся папа.

– Нет, он кое-что у нас говорит…

Тут только Ася поняла, что это говорит попугай. Но артист Стурис все еще суетился и загораживал его от Аси спиной.

– И кажется, довольно осмысленно, – хмыкнул папа.

– Иногда чрезмерно осмысленно. Иногда чрезмерно, да, Гарик?

Артист Стурис, наконец, отодвинулся.

И тут Ася увидела попугая Гарика. Это был заморский красавец! Из сказки. Из буйных тропических снов. Пышный. Гордый. Синий, зеленый, красный. Он восседал на спинке высокого кресла – царственно, как на троне. И взгляд у него был царский, стальной, а когти, наоборот, черные, так и вцепились в спинку.

– Какой!!! – восхищенно ахнула Ася.

Гарик повернул голову и царственно почесал у себя под мышкой.

А папа уже осматривался в квартире, как ему тут снимать. Какой тут естественный свет и где, например, розетки, чтобы подключать свои лампы? На новом месте надо сперва обжиться. Чтобы зря пленку не переводить! И попугай тоже должен к новым лицам привыкнуть, все же это зверь. Зверям и детям всегда требуется время, иначе их не снимешь.

А артист Стурис ходил за папой следом и как-то смущенно все говорил, что можно, пожалуй, уже снимать, ведь его попугай вообще привык к посторонним, он все же занят в спектакле и видит полный зал зрителей, так что совсем не обязательно папе из-за него терять столько времени. Тем более – раз он приехал с дочерью.

– Дочь теперь отсюда не вытащить, – засмеялся папа. – Вам куда-то нужно идти, Алексей Николаевич? Так прямо и скажите.

Нет, Стурису никуда не нужно. Он просто хочет, как лучше.

– Я тоже хочу, – успокоил папа.

Гарик пока молчал. И артист Стурис вроде немножко приободрился. Перестал бегать и сел. Потом говорит Асе:

– Ты не обращай на него внимания. Пусть себе глядит! Это он присматривается к тебе. А вообще его и погладить можно, верно, Гарик? Ася же наша гостья.

– Дура в ботах пришла! – вдруг снова сказал Гарик.

Ася и не думала обижаться. Что она, дура, что ли? Она засмеялась. А артист Стурис сразу стал красный, вскочил, начал почему-то оправдываться:

– Это он от одной старушки научился. Старая такая старушка, сидит у дома на лавочке. Она так свою гимназическую подругу всегда встречает. Но у нее это ласково. А Гарик вот подцепил!

– Да ничего страшного, – успокоил папа. – Ася же понимает.

– Конечно, ничего страшного, – все равно волновался артист Стурис. – Страшно, когда попрет подсознание. Но сейчас Гарик покушал, у него отличное настроение…

Тут уж Ася с папой не поняли ничего. Какое еще подсознание? Откуда оно попрет? Просто они еще не знали красавца Гарика. А артист Стурис знал, но стеснялся сказать. Поэтому он и волновался.

Чтобы как-то его успокоить, папа еще добродушно пошутил с этим Гариком.

– Ты, старик, повторяешься, – пошутил папа. – Это уже не так интересно. Сказал бы что-нибудь новенькое.

И тогда вдруг Гарик отчетливо сказал ужасную гадость.

Ася сначала даже не поняла. Но он так внятно сказал! Ася никогда не думала, что попугай может знать такие слова. И папа никогда не думал, такое у него вдруг стало лицо. А на артиста Стуриса страшно было даже взглянуть! Он весь как-то перекосился и рухнул перед Гариком в кресло. А Гарик даже не шелохнулся. Сидит на спинке и смотрит прямо на Асю холодным стальным взглядом.

– Радио, что ли, включить, – первым очнулся папа.

И стал искать, где включить. Но он все равно не успел.

Вдруг Гарик опять картаво и внятно сказал кошмарную гадость.

Ася такой никогда не слыхала. Папа, наверное, тоже никогда не слыхал, такое у него стало лицо. А артист Стурис наверняка слышал это только от своего Гарика, больше такое нигде и не услышишь.

– Вот оно… – застонал Стурис в кресле, – подсознание…

– Да, поперло, – насильственно-бодро подтвердил папа. И сразу же пояснил Асе, как будто она дефективная: – Он ведь не понимает, что произносит.

Тут Гарик вдруг грациозно повел крылами и произнес капризно:

– Гарик хочет сухарик!

Все немножко опешили. А потом артист Стурис, наконец, взорвался.

– Сухарик тебе, чудовище? В рифму заговорил? Не будет тебе никакого сухарика! – закричал он. – Опозорил перед людьми! Ты что себе позволяешь? Совсем распоясался, хулиган!

Гарик моргнул и опять сказал:

– Гарик хочет сухарик…

– В тюрьме получишь, – сухо сказал Стурис.

Но все-таки бросил ему сушку, не глядя. Гарик поймал и стал грызть.

– Я должен был, конечно, предупредить, – сказал артист Стурис папе. – Но я не думал, что вы с дочкой придете. Растерялся.

– А у вас детей нет? – спросил с интересом папа.

– Именно что есть, – вздохнул артист Стурис. – Сын. Два года. Говорить как раз только начал…

И он тяжело задумался. Ася с папой, кажется, поняли, о чем он задумался. Маленькие дети ведь так легко повторяют всякие слова!

– И где же он сейчас? – опять спросил папа.

– Жена с ним к бабушке переехала… временно…

И артист Стурис Асе с папой все рассказал, чего не знают у них в театре и не нужно, чтобы узнали.

Леша Стурис еще мальчишкой мечтал иметь попугая. Не какого-нибудь волнистого, где один хвост, а настоящего – какаду или ара, большого, сильного, чтобы жил сто лет и все помнил. Но такой попугай стоит бешеных денег! А бешеных денег у Лешиных родителей не было. А когда он сам стал работать в театре, у него их тем более не было. Что папе объяснять! Папа сам знает, сколько получают актеры.

– Знаю, – кивнул папа. – В аккурат на морскую свинку.

Так что Леша Стурис в свое удовольствие играл в своем ТЮЗе шестого гнома, зайку, Ивана-царевича, братца Иванушку, дятла большеносого и как-то почти забыл о своей мечте. Тем более – он женился, задумал переходить во взрослый театр, сделал свою программу для Ленконцерта и даже снялся в кино в эпизодической роли. А главное – у него сын родился!

Все из-за сына и вышло. Леша Стурис гулял днем с коляской. Вдруг слышит – кто-то его ужасно ругает. Такими словами! Так нагло! А никого кругом нет. Ни прохожих, ни магазина.

Леша чисто случайно глянул вверх. Он увидел во втором этаже на подоконнике огромную клетку с красавцем попугаем. Это был Гарик. Лешу как в сердце что-то толкнуло! Он бросил на тротуаре сына, коляску, прямо взлетел по лестнице. Позвонил. Открыла старушка с твердым лицом и враждебными глазами. «У вас там на подоконнике…» – только начал Леша. «Господи! – вдруг испугалась старушка. – Окно забыла закрыть!» И унеслась опрометью. Сразу вернулась и стала благодарить Лешу. Он сперва не понял – за что. Ее, оказывается, уже дважды штрафовали по десять рублей за нарушение общественного порядка. «За Гарькин язык», – она объяснила.

Леша тогда набрался смелости: «Может, вы его продадите?» – «Ему сперва язык надо вырвать», – враждебно сказала старушка. Но Леша заверил, что его, например, это не смущает. Его может смутить только большая цена. Тут старушка упала Леше на грудь и разрыдалась. Рыдая, она говорила Леше, сколько она натерпелась от этого попугая. Как он над ней издевается. Как она три раза его дарила хорошим людям и как они его приносили обратно с проклятьями. И как все соседи пишут куда-то письма, что невозможно жить…

Леша едва-едва во всем разобрался.

Попугай был, оказывается, не старушкин. Она – человек тихий, обычный, работала всю жизнь в бухгалтерии. Но муж у нее был яркий! Его все соседи боготворили. Он плавал, был капитан, ходил на своем корабле в далекие рейсы по всему свету. И любил во всем свете, так она думает, только этого Гарика: без него не выходил в рейс. Гарик мол самый стойкий из всей команды, не поддается морской болезни и даже в двенадцатибалльный шторм вдохновляет капитана правильно вести судно.

– Представляю, как он его вдохновлял! – засмеялся папа.

Но вдруг, видимо, испугался, что Ася тоже представит, и сразу сделал очень серьезное лицо.

А недавно старушкин муж умер. И тогда ей на голову свалился этот Гарик. У него ум не птичий! Он попугай-инквизитор. Как он над ней издевается! С раннего утра до поздней ночи летает за ней по комнате и кричит на разные голоса: «Мамашка, где наш папашка?», «Мамуля, где наш папуля?», «Маманька, где наш папанька?» А в клетке он так ругается, что соседи стучат шваброй в стенку. Если бы она верила в Бога, то считала бы, что Гарик послан ей за грехи. Не ее, а всего человечества. Но она в Бога давно не верит. Бог не может такого попугая создать, у него не хватило бы воображения!…

Так Леша Стурис получил своего Гарика.

Гарик сперва был тихий, сидел и хохлился. Сиял своей красотой. Очень понравился Лешиной жене. И все на него приходили любоваться. Но теперь уже давно не приходят. А жена забрала сына к своей матери и сказала, чтобы Стурис выбирал: или она, или Гарик.

– Н-да, – глубокомысленно сказал папа. – Может, с ветеринарами посоветоваться? У меня там есть свои люди…

– Я уже со всеми советовался, – вздохнул артист Стурис. – И с ветеринарами, и с невропатологом. Ветеринары смеются. А невропатолог сказал, что со стороны нервов у Гарьки полный порядок. Нервы как канаты. И надо действовать только лаской. Чтобы он слышал вокруг себя только ласковые слова. Тогда попозже, лет через пятьдесят, он, может быть, все плохие забудет и будет всем подряд говорить: «Дорогие друзья!» А сразу тут даже психиатр ничего не сделает.

– И большой у него запас? – осторожно поинтересовался папа.

– Больше сотни, это уж точно, – сознался артист Стурис. Теперь уж чего скрывать! – Это таких, которые нельзя слушать.

– А новые он запоминает? – спросила Ася.

Гарик сидел с равнодушным видом, будто и не о нем говорили и будто сам он сроду ничего никогда не говорил.

– Запоминает, – кивнул артист Стурис. – Только он старых, к сожалению, не забывает. У них долгая память, говорят, у попугаев…

– Я только одного не понимаю, – задумчиво сказал папа. – Как можно вашего Гарика сажать в театре на сцену? Я даже и на галерку бы не рискнул.

– О, это как раз совершенно безопасно, – впервые улыбнулся артист Стурис. – Он только дома говорит, в этих стенах.

Был, правда, один случай, когда Гарик заговорил на улице. Но это был исключительный случай! Он, вообще-то, произошел недавно с женой артиста Стуриса. Когда жена потребовала, чтобы Стурис убрал куда хочет своего попугая, Гарик сразу понял, что она – ему враг. Он все-таки недюжинного ума! И жену буквально возненавидел. А сам Леша как-то на целый день задержался в театре. Жена пожалела своим женским сердцем, что Гарик сидит такой грустный. И пошла с ним гулять. Они ушли от дома довольно далеко. Гарик смирно сидел у жены на плече. А когда они вошли в садик, где никого поблизости не было, он вдруг долбанул ее в ухо. В самую мочку! Кровь так и брызнула. Это самое кровавое место – мочка. Жена закричала на Гарика. Вот тогда-то и он на нее закричал.

Так они и бежали по людной улице. Жена артиста Стуриса, вся в крови. И у нее на плече – орущий попугай. Жена забежала в «Скорую помощь». А ей никакой помощи оказывать не хотят. Стали ее стыдить, что такая молодая женщина! И такие слова! Как не стыдно!…

После этого случая жена окончательно сказала: или я, или он.

– Но раз такой случай все-таки был… – стоял на своем папа. – Я бы на вашем месте, Алексей Николаевич, все же поостерегся. Ляпнет что-нибудь в публику. Или режиссеру.

– Режиссер дурак, – вдруг отчетливо сказал Гарик.

– Вот видите? Он все знает.

– Ага, слышит в театре, – признал артист Стурис. – Уши ему не заткнешь. А дома потом выдает.

У артиста Стуриса вдруг сделалось на мгновенье такое озорное, лобастое, откровенно мальчишеское лицо, что папа вдруг всем своим уже тяжелеющим телом ощутил, как он еще блистательно молод, этот Алексей Николаевич Стурис. Как ему невозможно расстаться с детской своей мечтой, которая сама опустилась ему на ладонь. Как он верит, что все само собой образуется в его жизни. И на всех заборах засияют огромные афиши с его именем. А жена и сын будут счастливо смеяться и обнимать его за хрупкую шею…

Но Ася только увидела, как у папы вдруг стало грустное и мягкое лицо, какое бывает у него, когда он провожает маму на вокзале, если мама не видит, что папа на нее смотрит.

– А какой же концертный номер вы, Леша, с ним приготовили? – спросил папа мягко…

Тут артист Стурис вдруг покраснел.

Он никакого номера с Гариком даже и не готовил. Ему просто ужасно хочется иметь хорошую фотографию своего Гарика. Тем более, что ему почему-то кажется, что он не в силах будет расстаться с женой и сыном. Поэтому он, можно сказать, обманом заманил папу к себе домой. И хотел ему тут открыться наедине. Он никак не ожидал, что папа может приехать с дочерью…

Ася слегка даже обиделась, что ему все время мешает дочь.

Но папа, наоборот, расцвел.

– Вот и прекрасно! – весело сказал папа. – Мы с Асей вас сейчас великолепно отснимем. Аська, давай ставить свет!

И пока они устанавливали аппаратуру, нужную для работы, артист Стурис задумчиво сидел в кресле, а над ним, молчаливый и гордый, будто сидя парил красавец попугай. Красный, зеленый, синий.

Потом Стурис вздохнул и сказал:

– Может, его Мурманскому траловому флоту подарить, как вам кажется, Юрий Георгиевич?

Папа от неожиданности чуть не уронил аппарат.

– Почему – именно Мурманскому траловому?

– Ну, не знаю. На какой-нибудь сейнер. Море. Стихия. Они ко всему привыкли.

– Может, вы и правы, – засмеялся папа.

Тут у Аси в руках ярко вспыхнула лампа, и папа сделал первый снимок.