"Харбинский экспресс-2. Интервенция" - читать интересную книгу автора (Орлов Андрей Юрьевич)Глава седьмая Японский богАвсе-таки верна пословица: нет ни гроша, да вдруг алтын! Уж сколько раз Грач убеждался в ее справедливости. Можно даже сказать, вся его жизненная философия строилась на этой немудрящей присказке. Во всяком случае, значительной своей частью. Впрочем, отчего ж немудрящей? Жизнь переменчива, и в этом главное ее свойство. Слышать-то все о том слышали, да только понимает не каждый. А Грач давно себе уяснил: коли идет черная полоса, надобно зубы сжать да терпеть. И тогда непременно объявится белая. Правда, с делом «Метрополя» – да и не только – темнополосица затянулась, но вот и здесь наконец промелькнул свет. И пошло дело на лад. Покатилось, будто под горку легкие саночки. А началось все – смешно сказать – с пуговки! Ну, это для постороннего подобная малость может показаться забавной, а Грач-то хорошо знал, что из таких мелочей и состоит вся сыскная наука. Третьего дня, расспросив Только хунхузы тут ни при чем! Это те самые, охотники за панацеей. Вердарский мог что-то видеть там, в Модяговке. (Да, конечно, видел – ведь и там погиб стражник, уколовшись колючкой!) А видал он, наверно, убийцу. Случайно. И сам ничего не понял. Но его на всякий случай… того. И тех, с кем он встречался, – тоже. То есть Егора Чимшу. Да, но что же такое он – и Чимша? Что общего? Трудно сказать. Теперь уж никто не скажет. Но, верно, Чимша – он ведь мог без мыла, пардон, в задницу влезть любому – как-то заприметил молодого полицейского и предложил помощь. Вердарский, по дурости, решил, будто он Чимшу использует, а уж после начальству доложит. Однако же не успел. На этом пункте Грач застрял и двинуться дальше не мог. Если б не малец той бабенки – сидел бы и по сей день. И тут мальчишка со своим комментарием подвернулся – как нельзя вовремя. Так вот, поговорив с бабенкой (а более с ее сыном), Грач наконец-то взял след. Впервые за все это время. След верный – вернее уж не бывает. Описание злоумышленника, пускай даже и детское, – это не фунт изюма. Но главнее того – адрес! Не поленился вьюнош, птенец-вылупок, сбегал следом за тем ходей с дудкой – до самого его дома. Ждал, что сыграет тот на своем инструменте. Хорошо, не дождался, а то б хоронила теперь баба сразу двоих: и сожителя своего беспутного, и сынка заодно. Итак, адресок был у Грача, как говорится, в кармане. Но что дальше? Агенты донесли – аккуратный особнячок на Оранжерейной улице принадлежит действительной статской советнице Павловой. Которая третий год вдовствует, проживает у родственницы, а особняк сдает внаем. Ныне он арендован на имя некой Елизаветы Алексеевны Воронцовой. Но имя наверняка вымышленное, потому что никакой дамы, входящей либо покидающей особняк, за пару дней наблюдения обнаружить не удалось. Зато выявились два азиата, по всему – китайцы, они-то в сданном особняке как раз и проживают. Только что им можно инкриминировать? Нарушение правил городского проживания? Так это еще пойди докажи, да и вообще мелочь. А что-то крупное накопать времени нет. Да и неясно, удастся ли. Слова того отпрыска? Так это и совсем чепуха. Малолетка, что с него взять. (Хотя сам Грач был уверен, что малец ровным счетом ничего не напутал, доказать это было никак невозможно.) Словом, напролом не стоит лезть. Сейчас спугнешь – потом уже вновь не достанешь. А достать очень хотелось. Чрезвычайно, потому что дело это для чиновника поручений Грача из служебного превратилось в насквозь личное. Чувствовал он, весь его сыщицкий опыт говорил – тут горячо! Крутая каша заварилась вокруг сей «мандрагоры». Но ежели с умом да сноровкой, так можно вкруг пальца обернуть тех и этих. И сорвать куш, о каком прежде и не мечталось. А потом уж зажить в свое удовольствие. Но как подобраться? Вот ведь получается – близок локоть, да не укусишь! Опять по пословице. Помог, как ни странно, начальник. То есть Мирон Михайлович Карвасаров и прежде не раз умел помочь своим подчиненным, но теперь Грач от него подмоги не ждал, потому что не ставил в известность обо всех деталях – в силу, как уже говорилось, особенной заинтересованности. К слову сказать, полковник не особенно и вникал. Он вообще за последнее время несколько охладел к службе. И чуть что, мигом сводил разговор на политику. Что, впрочем, было вполне объяснимо: ходили неясные слухи, будто бы генерал Хорват собирается то ли совсем удалиться от дел, то ли возглавить некий сомнительный во всех отношениях Дальневосточный комитет. (И что дальше?) В любом случае для русской администрации наступали худшие времена. Те, кто посметливей, начинали подыскивать иные места. Только что тут подыщешь, когда китайский генерал Го заявил недавно, что у него тридцать тысяч безработных китайцев, которые вполне могут занять места русских чиновников, если те сумеют обеспечить работу железной дороги. То есть, с одной стороны, китайцы всячески ту работу саботируют, а с другой – угрожают крайними мерами в случае саботажа. Вот вам пример азиатской политики в действии. Полковника это задевало чрезвычайно, до болезненности. Грач бы тоже не оставался равнодушным, но у него нынче имелся И потому нынешним утром Грач шел в начальственный кабинет со смешанным чувством. И выдать боялся себя ненароком (а ведь еще и могли снаушничать!), и толковых предложений по делу не имел совершенно. Однако докладывать не пришлось. Полковник встретил его свежим выпуском «Харбинского вестника». (Похоже, этот листок теперь заменял ему ежедневную сводку о городских происшествиях.) – Читай! Грач покорно развернул газету. – Не здесь, на первой странице! Там, где про чешских легионеров! На указанном месте Грач обнаружил большую, в половину страницы, статью о чешском корпусе и его сегодняшней роли в Сибири. Автор сыпал цитатами. Некоторые были весьма интересными. – А кто таков этот Масарик? – спросил Грач. – Президент новоявленного чешского государства, – отмахнулся полковник, – ты дальше давай, дальше!.. – Что скажешь? – спросил полковник. Грач прекрасно знал – сейчас говорить ничего не нужно. – Дожили… – Карвасаров помолчал. Взял у Грача газету, скомкал, швырнул в угол. – Что у тебя? – Пока ничего… – замялся Грач. – Понятно. Иди работай. – Полковник махнул рукой, повернулся к окну. Грач, не веря своему счастью, попятился. – Подожди, – сказал Карвасаров, не оборачиваясь, – ты это, забери там свою профурсетку. – Кого? – не понял Грач. – Опийную курьершу! Отпускает ее контрразведка. Видно, нашлись у них дела поважнее. Вот что значит белая полоса! В синий домик с белыми окнами приехали еще засветло. Из контрразведки отправились не на служебной пролетке – на лихаче. Евгения-то Адамовна решила, что Грач это устроил для пущей парадности, однако на самом деле чиновник для поручений просто хотел обойтись без казенного кучера. Дело такое закручивалось, что пара посторонних глаз совсем ни к чему. Пока ехали, Грач непринужденно болтал о том о сем. А сам при этом внимательно к спутнице приглядывался. Хоть и пробыла она в чужих руках всего ничего, однако и за такой срок могло произойти немало. Бывает, люди и за три минуты капитально меняются – не то что за трое суток. В домике (который приходящая горничная успела прибрать) Грач продолжил свои наблюдения. И все решал про себя: заагентурили или нет? Много ли успела сказать? Вступала ли, так сказать, в близкие отношения? Насчет последнего – это уж сильно личное, однако и к первым двум пунктам все же имеет касательство. Кстати, никаких поползновений в сию сторону Грач нынче делать не стал (хотя далось это с превеликим усилием). Во-первых, чтоб не выказывать излишнюю заинтересованность, но главным образом – дабы сохранить доверительность. Которой вполне можно лишиться, если женщина уверится в том, что интересна мужчине только с точки зрения биологической. К тому моменту, когда пошли пить чай в палисадник, ответы уже сложились. Если по порядку, получалось так: 1. Не заагентурили и не пытались. 2. Говорить говорила, но только самое необходимое. 3. Интимностей не возникло. В общем, терпимо. Могло быть хуже. Впрочем, имелось кое-что настораживающее. Разговаривая со своей «сотрудницей», Грач вновь убедился, что Евгения Адамовна – дама с прошлым, много чего повидавшая и все перенесшая. Потому как имеет внутреннюю (и немалую) силу. Но вот закавыка: сила та свойства не очень хорошего. Не от природной крепости характера, а от нервности. Иными словами, держится Женечка хорошо за счет скрытой (для неопытного глаза совсем незаметной) истерики. А подобного рода стойкость продолжительной не бывает. И еще кое-что понял про свою пассию чиновник для поручений Грач. Хоть и уверял он Женю Черняеву в том, что лишь благодаря его интригам и связям удалось вырвать ее из узилища контрразведки, а только она ему не поверила. Потому что поняла – те люди посильнее будут. А главное – при случае сотворить могут куда более страшное, нежели сам Грач. В сыскной с кем воюют? Правильно, с уголовниками, бродягами да босяками. И отправить могут в тюрьму, да и то через суд. А в контрразведке ставки-то будут повыше. Там враги политические, с ними война идет, а на войне известно какие законы. Если что – к стенке, и весь сказ. «Не верит она мне больше, – решил про себя Грач. – И потому предаст при первой возможности». От этого, прямо сказать, нехорошо сделалось на душе. – Схожу-ка за наливочкой, – сказал Грач. – Я быстренько. Женя не ответила, только наморщила нос. Ну и ладно. Пока туда-сюда ходил, наметилась некая стратегия. И потому, разливая по мелким пузатеньким рюмкам пурпурного цвета наливку, Грач объявил: – Хочу тостик поднять. За твое, Женечка, возвращение. Ну и чтоб больше не было у тебя таких неожиданностей. А госпожа Черняева и на это опять промолчала. Наливку откушала, а более – ни гугу. Только глазищи поблескивают. А в зрачках – черти хоровод водят. Ежевичная, кстати, неплохой оказалась. Грач для себя отметил мысленно: толковая горничная, надо поощрить. Выпили еще. И снова – под сдобу. Разговор как-то вовсе на нет сошел. Вдруг Женя выплеснула в кусты свой недопитый чай, налила в стакан наливки до половины – да и выпила в несколько крупных глотков. Мигом запунцовела, щеки налились краской. А потом вдруг сказала: – Ну что, котик, сидишь – масляных глаз не сводишь? Пойдем-ка в постель. Тебе ведь этого надобно? Грач кашлянул, покачал головой: – В другой раз. Успеется. – В другой? Отчего так? – спросила Черняева и вдруг прыснула со смеху. – Был бы ты бабой, я б решила – кровя у тебя месячные. Хотя по твоим годам вполне уж могли б кончиться! – Она откинулась и захохотала. Грач и на это смолчал. Взял пустую рюмку, принялся в пальцах вертеть. Лицо у него изменилось. Но Женя Черняева это новое его выражение прочитала неверно, за конфузливость приняла: – Ой, застыдился!.. Даже ушки порозовели… А ушки-то у нас знатные! Ладно, благодетель, оставь стесняться. Пойдем лучше, утешу. Про уши она зря сказала. Грач был человеком бывалым и потому необидчивым, однако у всех есть свои слабости. Намеков на несоразмерность своих слуховых раковин Грач не выносил совершенно. Он подался вперед – и отвесил Жене пощечину. Звук телесного действия прозвучал оглушительно. Женя отшатнулась, схватилась за лицо. Глаза у нее стали бешеные. – Прекрати! Меня даже и Не волнуясь, абсолютно спокойно Грач поднялся с места и, обогнув стол, подошел к ней вплотную. Она попыталась встать, но не успела: Грач снова ударил ее по лицу, дважды – с обеих рук. Евгения Адамовна упала обратно на стул. Из глаз хлынули слезы. Грач между тем вернулся на свое место; он внимательно посмотрел на свою «сотрудницу» и, когда поток слез стал иссякать, заметил: – Надеюсь, это добавит стройности мыслей. А то ты, верно, решила, будто я у тебя в полюбовниках. А насчет Черняева взяла салфетку, промокнула глаза: – Чего ты хочешь? – Хочу, чтоб ты вспомнила своего офицера. Где он может скрываться? И кого из знакомых последний раз видела? – Третьего дня. – Что – третьего дня? – не понял Грач. – Знакомого третьего дня видела. Ты ведь о том спрашиваешь? – Какого знакомого? – Такого. Который мне всю жизнь изломал. Я рассказывала… – Подожди… – сказал Грач. – Не тот ли уж это господин, что нам на пролетке встретился? – Он, – ответила Женя. И глаза у нее стали совершенно сухие. – Он врач, а я у него милосердной сестрой состояла. Больных помогала пользовать, в опытах ассистировала. Он меня растлил, совратил… А потом – бросил. А теперь вон где объявился… Видать, несладко пришлось в Петрограде, – добавила она со злорадством. – В каких опытах? – переспросил Грач. Он почувствовал, как вдруг зачастило сердце. – Да… Был у него пунктик. Лекарство изобретал, будто от всех болезней. Он на этом прямо с ума сходил. – Как зовут? – Дохтуров Павел Романович. Знатной фамилии, весьма ею гордился. Негодяй… «Ай да белая полоса, – застучало в мозгу у Грача. – Ай да удача! Сейчас осторожненько. Да, главное теперь – осторожненько!» – Расскажи мне об этих опытах поподробнее, – попросил он. – Зачем? К опию не имеет касательства. – А это уж мне виднее. Подробно расскажи, обстоятельно. «Вот и замыкается колечко-то, – думал он, слушая. – Вот и понятно теперь, как разъяснить тех китайцев, что на Оранжерейной в особнячке поселились». Складывалась комбинация, да такая изящная – любо-дорого! От удовольствия Грач вздохнул и даже глаза прикрыл – так ему вдруг хорошо стало. – Не стесняйтесь, располагайтесь, – говорил Грач, распахивая дверь и пропуская Павла Романовича вперед. – Да я и не стесняюсь. – Вот и славно. Грач сел за стол, сложил перед собой руки и улыбнулся. У него было прекрасное настроение. Еще бы – такую кампанию провернул! …Отыскать незнакомца в Харбине – дело нелегкое. А в короткий срок – так и почти немыслимое. Тут есть где спрятаться: суетливые, кипящие жизнью кварталы Нового города; железнодорожные склады и пакгаузы, сотни меблированных комнат, где не спрашивают ни имени, ни фамилии – а только одной наличностью интересуются, – словом, для разумного человека имеются тысячи способов надежно укрыться. А доктор – определенно человек разумный. И для приватности своего пребывания в Харбине имеет самый серьезный резон. Очень жалел Грач, что в ту встречу, когда на пролетках разминулись, не послал следом городового. А ведь подсказывало чутье! Ну да ладно, чего уж теперь. Покинув синий домик (Женя осталась одна, без охраны, – но деваться ей без денег и документов некуда), Грач поставил себе найти Дохтурова Павла Романовича в кратчайший срок. Любопытный господин. Пользует по трущобам, незаконными абортами промышляет, а попутно ищет лекарственный корень «мандрагору» – средство от всех болезней. Судя по тому, сколь старательно разыскивают его неизвестные злодеи, умертвившие половину гостиницы «Метрополь», конкурент он для них нешуточный. Видать, слишком близко подобрался к интересующему их секрету. «Впрочем, почему неизвестные? – подумал Грач. – Теперь-то мы знаем: кто-то из них обретается на Оранжерейной, в особняке советницы Павловой. Люди, по всему, основательные: к праотцам отправляют всех, кто мог с упомянутым доктором видеться и через то прикоснуться к тайне. Просто удивительно, как это сам доктор до сих пор уцелел. Не иначе, черт ему ворожит». Вот и надобно отыскать его как можно быстрее. Но как? Без признательных показаний Евгении Адамовны Черняевой дело бы с места не стронулось. Ах, вот она, белая полоса! Женечка поведала многое, теперь у Грача имелось и словесное описание внешности господина Дохтурова. А это дорогого стоит. Теперь и поискать можно всерьез. Хорошая штука – поиски! Если и любил свою службу Грач, так именно через них. Тяжелое, конечно, занятие – и набегаешься, и напереживаешься. И отчаешься, и вновь обнадежишься. А потом, когда и не ждешь, – как зарница над гречишным полем! Провернется колесо Фортуны, и получай результат трудов. Почивать на лаврах, правда, не удастся, тут же и подвернется новая работенка. Но все равно для сердца благостно. По поводу Дохтурова Грач поступил так: перво-наперво повстречался со своими агентами. (Имелось у него их немало, некоторые пребывали, так сказать, в «замороженном» состоянии, заданий не имели – Грач берег их для особенных случаев. И вот теперь такое время приспело.) Шелухи ненужной немало пришлось перебрать, но потом и ядрышко показалось. Один из агентов донес, что некоему Сырцову, из новомилицейских, давеча незнакомый лекарь вправил выбитую в драке челюсть и даже мзды не взял! За то сей Сырцов лекаря у себя приютил (так как тот прибыл в Харбин недавно и теперь ищет места во вновь формируемом адмиралом войске). В другом случае на такую мелочь Грач не обратил бы внимания, но теперь все, что было связано с медициной, проверялось им с особенным тщанием. За Сырцовым была установлена негласная опека. И очень скоро у Грача имелось описание внешности лекаря, поселившегося у милицейского замухрышки. Оно вполне соответствовало тому, что дала Евгения Адамовна. А дальше было просто. – Чайку не желаете? – спросил Грач. – А, может быть, кофею? – Я желаю, чтобы вы как можно скорее объяснили мое здесь присутствие, – ответил сидевший напротив человек. Надо сказать, человек этот Грачу очень даже понравился: облика благородного, лоб высокий, открытый, посаженные широко глаза глядят спокойно и требовательно. Такого господина приятно иметь в друзьях. «Но, – вздохнул мысленно чиновник для поручений, – не в этот раз, увы». – Конечно, – кивнул он. – Я вам, Павел Романович, подробнейшим образом все объясню. Никогда б не заподозрил, что передо мной полицейский, размышлял Павел Романович, глядя на сыщика. Лицо простоватое и совсем непородистое. Типичнейший обыватель. Да и нездоров, кстати. Вон, в мочках ушей (какие знатные, однако, уши!) узелочки-тофи просматриваются. И суставы пальцев припухлые, покрасневшие. Можно не сомневаться – подагра. «Вам бы, уважаемый, меньше на мясо налегать да на соленые грибочки-огурчики. Оно и для кровяного давления будет полезно. А то нет-нет да коснетесь затылка рукой. Видать, побаливает? Ничего удивительного – грудная жаба, в первой своей стадии». Ничего этого Павел Романович вслух говорить не стал – приготовился слушать. Ну и услышал. Как по голове обухом. Не сразу и нашелся что сказать. Долго молчал, чуть ли не четверть часа, – так поразил его полицейский. А тот, видимо, и не ждал иного – сидел, сложив руки на животе, и ласково, отечески глядел на Павла Романовича. Ни словом не поторопил, ни жестом. Оттого, догадался Дохтуров, что он сам тоже чрезвычайно волнуется. Только умеет этого не показать. А и как не волноваться – в серьезнейшую историю ввязался сей полициант, и если не выгорит у него – так не сносить ему головы. Скорее всего, не в переносном смысле, а в самом прямом. Да, но каков!.. Никак не мог предположить Павел Романович, что секретнейшее дело, которому он посвятил много лет, которое теперь столь близко к своему завершению, станет известно властям. Да еще в самых поразительных подробностях! Впрочем, не совсем так. Едва ли можно говорить о власти предержащей: чиновник Грач сейчас представлял только себя, а вовсе не сыскную полицию. Насчет подробностей тоже требуется оговорка – ничего, что помогло бы раскрыть сам секрет, чиновник не знал. Однако и то, что было ему известно, впечатляло. Оказывается, он прекраснейшим образом знал, что «Метрополь» уничтожен именно из-за него, Дохтурова Павла Романовича. Людьми, которых сам полицейский нейтрально называл «оппонентами». – Так вот, – говорил Грач, – сии оппоненты на буйстве в постоялом дворе не успокоились. И устремились далее по вашему следу. А след их привел в одно не слишком богоугодное заведеньице, где они повторили попытку. Опять-таки неудачную – вместо вас смертельно пострадала некая девица известного поведения. А вместе с ней за компанию один подавальщик. Тут Грач сделал паузу и посмотрел вопросительно, словно ждал – не скажет ли чего Павел Романович? Но тот молчал, и чиновник пустился далее. Сказал, что в верхней комнате был найден желудочный зонд, следы промывания и прочие свидетельства медицинских манипуляций. И, дескать, он склонен предполагать, что манипуляции эти проводил именно господин Дохтуров. – Кого же вы там пользовали? – вопросил Грач все с той же отческой улыбкой. – Кавалерийского офицера? Вряд ли, его на том этаже в ту пору и не было. Тогда – господина купеческой наружности? Или старичка в генеральской шинели? «Откуда про шинель-то знает?» – тоскливо поразился Павел Романович. Ощущал он себя совсем глупо. Будто попал в детство, на рождественскую елку. Только добрых игрушек на ней нет, и вместо ангелов с золочеными крыльями висят на ветках исключительно черти, оборотни и вурдалаки. И, что самое скверное, – все настоящие, живые. Нацелились прямехонько на Павлушу Дохтурова. Он снова промолчал, не стал отвечать на вопрос. Однако Грач на это ничуть не обиделся. Его, похоже, такая односторонность даже устраивала. – Чем вы занимались, уехав от мадам Дорис, мне неведомо, – сказал он. – Но, судя по тому, как старательно маскируетесь нынче (хотя и весьма неумело), оппоненты в покое вас не оставили. И не оставят, смею заверить! – добавил он почти с радостью. – Потому что ваш секрет, драгоценный Павел Романович, подороже любого брильянта будет. Он замолчал – и впился взглядом в Павла Романовича. Увиденное, по всему, его вполне устроило. Грач сел поудобнее и сказал: – Милейший доктор, потому как вы не протестуете, не кричите: «Вы с ума сошли!» либо «Вы меня с кем-то путаете!» и прочую бесполезную дребедень, – из всего этого я делаю вывод, что угадал. Попал в яблочко. Что, не так? Вот это было совершенно ужасно. Сей шпик никак не мог знать про панацею. Однако ж знал! Что там шинель Ртищева – в сомнительных заведениях полицейских агентов хватает. Наверняка доносят о всех новых лицах. А вот лауданум – об этом никто у мадам Дорис не знал. В том числе и она сама. Но тогда откуда?.. – Ну что, господин Дохтуров, убедились в моей компетентности? – спросил Грач, явно наслаждаясь эффектом. – Однако учтите: это далеко не все. Имеете желание слушать еще? Воистину полицейский вопрос! Как будто у Дохтурова имелся теперь выбор. – Я не только знаю, что у вас есть Тут Грач улыбаться вдруг перестал. По лицу его промелькнула тень – будто он перешел некую невидимую грань, за которой возврата уж нет. – И что за условия? – спросил Павел Романович. Чиновник побарабанил пальцами по столу, глянул в окно. «Спектакль или действительно собирается с духом? Похоже, второе – слишком уж тянет с решительным словом». – Условия вот какие: вы нынче же… Но договорить Грач не успел – раздался осторожный стук в дверь, и она тотчас же приоткрылась. В кабинет заглянул молодой человек, словно сошедший со страниц Гоголя: чиновный сюртук, мелкое личико, вкрадчивые манеры. – Мирон Михайлович просили передать, – сказал человечек и положил перед Грачом на стол бумажный листок. Дохтуров напрягся. Ох, как ему хотелось туда заглянуть! Вполне вероятно, что в листке некие сведения, затрагивающие его лично! Грач придвинул листок, быстро пробежал глазами. Недовольно нахмурился: – Что, погиб Иван Карлович? – Точно так, – вошедший трагически склонил голову. – На пожаре тогда обгорели, а теперь вот скончались. – Жаль, – сказал Грач. – Милый был старик. И барбарисовая у него знатная. – Не будет теперь барбарисовой, – ответил чиновник. – Его супруга-с, как узнала, слегла. С нервной горячкой. – Жаль, – снова повторил Грач. – Ну все, благодарю. Человечек выскользнул за дверь. – Наш секретарь, – пояснил Грач, проследив взгляд Павла Романовича. – Принес сводку о происшествиях. Вот, брандмейстер погиб… – Тут он на мгновение умолк, словно припомнив что-то для себя не слишком приятное, но затем качнул головой и вернулся в настоящий момент: – Мои условия следующие, – хмуро сказал Грач. Всякая любезность с него отчего-то слетела. – К оппонентам мы идем вместе. Там я с ними беседую насчет этого расчудесного корешка, мандрагоры. Когда они сей корешок предъявят, вы его, так сказать, проэкзаменуете. Потому что я в этом вопросе бессилен. Потом немедленно делим его пополам и более своим присутствием друг друга не обременяем. Если вас такой вариант не устраивает, то я оповещу оппонентов о вашем местопребывании. И далее разбирайтесь с ними как знаете. Он замолчал и уставился на Дохтурова. Павел Романович опустил взгляд, чтоб не выдать себя. Его мгновенно охватило волнение – да и неудивительно. Оказывается, господин полицейский полагает, будто панацея не у Дохтурова, а у его «оппонентов»! Так вот для чего сей менуэт. Ну да, знай он правду – то, скорее всего, отыскал бы способ просто забрать лауданум, который по незнанию мандрагорой именует. Но правды не знает и полагает, что последний находится у недругов Павла Романовича. И желает подстраховаться: вдруг подложат не то! Что ж, и в самом деле – лучшего эксперта, чем Дохтуров, и не сыскать. – А с чего вы взяли, что упомянутые «оппоненты» станут делиться? И вообще, что это за люди? Кто они, откуда? – Кто да откуда – это вам знать необязательно. Могу сказать только, что эти господа – азиаты, и характера крайне решительного. Впрочем, вы и без того знаете. – Азиаты? Возможно, они не говорят по-русски. Грач хмыкнул: – Ничего, поймут. Я умею быть убедительным. Павел Романович лихорадочно соображал. Вопрос предельно ясен: или – или. Либо он отказывается, и тогда ситуация становится вовсе безвыходной. Или соглашается на предложение, в таком случае появляется некоторая отсрочка. Хотя в конечном итоге полицейский вряд ли его отпустит живым. – Хорошо, – сказал Павел Романович. И добавил, как бы покоряясь неизбежному: – Поработаю для вас экспертом. – Ну и славно, – Грач снова заулыбался. – Вы мне сразу понравились. Вижу – разумный человек. А с разумным всегда можно договориться. Ну-с, в таком случае, собирайтесь. Или вам угодно что-то с собой захватить? С квартиры мещанина Сырцова, у коего вы изволили остановиться? «Ах вот оно что! Мещанин Сырцов. Это называется – пригрел гадюку на сердце!» Вслух Павел Романович сказал: – Нет, у меня там совершенно ничего ценного. Похоже, прозвучало это не вполне искренне. Однако Грач истолковал опять по-своему. Он засмеялся: – На него зла не держите. Он вас не выдавал и вообще ни при чем. Хотя и хлюпик, конечно. Небось до сих пор в присутствии вас дожидается. Не поймет, куда это вы собрались. А кстати, о чем вы давеча с нашим знаменитым асом беседовали, с Миллером? – О предателях, – ответил Павел Романович. – В каком смысле? Дохтуров подумал про себя: рассказать? А почему бы и нет? И весьма коротко, без лишних подробностей поведал Грачу историю с пилотом-наблюдателем, действовавшим якобы в интересах полиции. – Так что в вашем департаменте имеется двурушник, активно сотрудничающий с моими, как вы их называете, «оппонентами». Может, сперва выяснить его личность? А потом уж делать визиты. Не то наломаете дров. Грач с минуту молчал, что-то соображая. – Нет, не думаю, – сказал он. – Да и не достоверно. Кто-то кому-то что-то сказал. Аэроплан над лесом? Чепуха. Впрочем, на досуге пораскину умом над вашей историей. А пока, простите, придется вас под замком подержать. Есть у меня некоторые неотложные дела. – В тюрьму отправляете? – Да что вы, – махнул рукой Грач. – В моем кабинетике посидите. Я ненадолго. С тем и вышел. Вместо него явился хмурый городовой. Сел в углу возле двери, поставил шашку между колен, оперся руками. И кобуру с револьвером ближе передвинул – с намеком. Павел Романович отвернулся к окну. Господи, что делать-то? Дальнейший ход событий Грач представлял себе совершенно отчетливо. Слава богу, не мальчик, некоторый опыт имеется. Голова была ясной, и предстоящие свои действия Грач мысленно наблюдал как бы со стороны. Вечер. Прогулка. А после, уже в особняке на Оранжерейной: Проникновение. Акция. Правда, прежде требовалось кое-что безотлагательно предпринять. Судя по кислой гримасе, набежавшей на физиономию чиновника для поручений, это «кое-что» было не слишком приятным. Однако полицейские дела удовольствие предполагают нечасто. Что поделать, издержки профессии. К тому же дело-то нынешнее – Выйдя из кабинета (который на всякий случай замкнул на ключ), Грач пробежал коридором и выкатился на площадку этажа. Оставалось спуститься вниз, но тут Грач услышал знакомый голос, эхом разнесшийся по лестничным маршам: – Да я вас под суд!.. Грач осторожно подошел к перилам, глянул вниз. Так и есть – пожаловал директор департамента. Однако, не вовремя. А кто это с ним? Директора сопровождали личный его помощник – и начальник сыскной полиции, полковник Мирон Михайлович Карвасаров. Судя по интонациям в начальственном баритоне (весьма недурном, кстати, – директор им немало гордился и с удовольствием исполнял целые арии на благотворительных вечерах), сейчас имеет место жестокий разнос подчиненного. Попадаться на глаза в такую минуту самоубийственно. Грач мягко отступил назад, оглянулся. Время обеденное, большинство кабинетов закрыты. Он пошел вперед, пробуя на ходу двери. Подалась только пятая – за ней располагался архив, царство экзекутора Аркадия Георгиевича Подопригоры, человека тишайшего и милейшего, совсем не соответствующего зловещему звучанию своей безобиднейшей должности. У него Грач и переждал пяток минут. Заодно послушал последние сплетни: адмирал в приступе раздражительности назвал Дмитрия Леонидовича Хорвата совершенной шваброй – как по внешности, так и по существу. Грач усмехнулся: широченная борода генерала Хорвата и впрямь имела некоторое сходство с упомянутым предметом. Впрочем, тут дело не в бороде… Он вышел в коридор и, убедившись, что опасность миновала, быстро двинулся вниз. Время, повторимся, было неурочное – и по пути никто Грача не заметил и не окликнул. Ну и славно. Прошагал по улице целый квартал и только потом взял извозчика. Тот, узнав, куда, сразу запросил синенькую. Ох-хо-хо! Чистое разорение. Вышел тоже за целый квартал и, не торопясь, пошел по тротуару. В тени низких дубов было даже прохладно. Однако по вискам чиновника для поручений одна за другой скатывались капельки пота – прямо под воротник. Должно быть, напекло, пока ехал. Впрочем, может, дело вовсе в другом… Синий домик с белыми ставнями, как всегда, открылся неожиданно – словно вынырнул из ярко-зеленой листвы. Обыкновенно Грач умилялся такой картинности – каждый раз остановится и полюбуется пару минут. Но сейчас он без задержек протопал мимо калитки, обогнул беседку и подошел к крыльцу. Стражников не было, он сам отпустил их еще накануне. Снаружи домик казался неживым. На миг Грач испугался – а ну как все психологические расчеты его совершенно неверны, и Евгения Адамовна благополучнейшим образом сбежала? Экий будет пердюмонокль! Только зря он беспокоился – никуда госпожа Черняева не делась. Сидела она на застекленной террасе (несмотря на солнечную погодку, здесь не было душно – а все из-за удачной конструкции домика), читала книжку в потрепанном переплете. Увидев Грача, отложила ее на кушетку, поднялась. – А вот и наша Синяя Борода, – сказала она, улыбаясь. – Прибыл с инспекцией или же так… отдохнуть? Грач почему-то ответил не сразу. Повернулся, посмотрел, как пляшут пылинки в солнечном клине. Втянул носом воздух – пахло жасминовым чаем. – Пожалуй, с инспекцией, – сказал он. – А к ночи, глядишь, и для отдыха выберусь. – Ну, тогда инспектируй, – Евгения Адамовна опустилась обратно на кушетку, закинула ногу на ногу. – Как, поймал моего обидчика? – вдруг спросила она. – Кого?.. – Дохтурова Павла Романовича. Ты ведь за ним отправился, я это сразу поняла. Даже, каюсь, подумала – ты его сюда привезешь. А что? Стали бы жить вместе. Этакая менаж а труа по-харбински! – Она засмеялась. Грач тоже засмеялся, искренне и добродушно. Даже уши заколыхались, загорелись на солнце. – Нет уж, это для меня чересчур эпатажно. – Как знаешь. Горничной не было. Почему? – Не было и не будет, – сказал Грач. – Ты уж сама, матушка. – И долго? – Евгения помедлила и добавила: – Впрочем, знаю. Пока ты моего Дохтурова не изловишь, придется мне тут затворничать. Верно? – Верно… – Грач подошел к окну, выглянул. – А чего занавесь не задернешь? Я ведь наказывал. – Кому тут смотреть. Чай будешь, Синяя Борода? – Выпью, – Грач подергал за шнурок от шторы. Тот, как назло, застрял. Он дернул сильнее – и проклятый шнурок оборвался у самого потолка. Откинутая штора заколыхалась на распахнутом окне. Послышалось мелодичное звяканье фарфора. – Я налила, – сказала Евгения Адамовна. – Иди. Лицо у нее было без обычной колючести. Расслабленное, незлобивое. Словно и впрямь они тут семьей жили. – Сейчас, – сказал Грач. Он шагнул к столу, но потом бесшумно переменил направление. Подошел к Евгении Адамовне сзади и, когда та слегка повернула голову, одним быстрым и очень умелым движением накинул ей на шею шнурок. «В адрес», как выразился чиновник для поручений Грач, отправились на пролетке. Правил сам Грач, отчего Павел Романович заключил, что экипаж – казенный. Город он знал так себе, хотя и прожил в нем до всех этих зловещих событий без малого четыре месяца. Поэтому ориентировался сейчас с немалым трудом. Пара лошадок мышиной масти неторопливой рысью прокатила их мимо дома харбинского спиртоторгового общества, потом свернули на Казначейскую, миновали Сиреневый бульвар. После своей отлучки чиновник для поручений несколько переменился. Хмурился, все потирал влажной ладонью затылок. Павел Романович ничего не мог с собой сделать – смотрел на него сочувственно. Вот ведь въелось врачебное «Спасать и помогать»! С университетской скамьи, не вытравишь. Да и надо ли? Наконец он не выдержал: – Сильно мучаетесь? – Что?! – Грач в первый момент опешил и вытаращился на спутника испуганно – словно тот спросил о чем-то, что никому знать не положено. Но потом сообразил, ухмыльнулся: – А вы с чего взяли? – Тут много думать нечего, – ответил Павел Романович, – у вас сильная подагра, да грудная жаба вдобавок. Грач посмотрел на него уважительно: – Это вы что ж, по внешнему виду? – Именно, – ответил Дохтуров. И не удержался, добавил: – На ходу говорить не стану, а после могу назначить весьма эффективное средство. – Э-э, доктор, – засмеялся Грач, – да если ждет нас с вами это «потом», так все рецепты станут без надобности. У нас ведь такое лекарство в руках будет – от всех хворей на свете. А может, и от смерти самой? – Он наклонился с козел, посмотрел очень внимательно: – Вы мне расскажите, что это за штука такая, с чем едят? А то ведь я за нашими хлопотами и не спросил у вас главного… – Сперва скажите, как вам удалось докопаться? – невежливо перебил его вопросом Павел Романович. Грач посуровел. – Неважно, – отрезал он. – Главное, что не ошибся. Он помолчал недолго, а потом (как раз проезжали кожевенное товарищество «Единорог») добавил: – Хочу вас кое о чем предупредить, Павел Романович. Но не договорил – запах вкруг «Единорога» стоял такой, что бедные лошадки сбились с шага и захрапели. – Вот ведь чертова фабрика, – проворчал Грач. – Давно б ее прихлопнуть, да властям теперь не до этаких тонкостей. – А что такое? – Открыли ее прошлым летом, некто Вавилайнен и Хидмич. Одно слово: журналисты столичные, пустые людишки. Там у себя как-то влипли в историю, но выкрутились, раздобыли деньжат – и к нам укатили. Надумали издавать газету – будто тут своих мало. И, ясное дело, прогорели в дым. Мы было решили – все, теперь утекут обратно. Ан нет! Известное дело: хохол с чухной – упрямейшие существа на свете. Да только на одном упрямстве дела не сделаешь, тут еще и голова требуется. А у нашей пары с последним не очень. Кинулись вот в кожевенное производство. Так и здесь осрамились: сырья закупили, а машины приобрели старые да мастеров толковых не взяли. Так, дуриков всяких насобирали. Почитай – сэкономили. Вот и лежат у них теперь шкуры невыделанные, ароматизируют атмосферу. Тьфу!.. Грач замолчал, сосредоточившись на лошадях. Когда миновали скандализировавшее округу товарищество, сказал, возвращаясь к прежнему: – Предупредить вас хочу. Мероприятие у нас непростое, по-всякому может сложиться. Ежели попытаетесь что-нибудь супротив договоренности сделать – я вас тотчас жизни лишу. Застрелю аккуратненько, сквозь карман. И не промажу, не сомневайтесь. Вот еще напасть! Теперь этот подлый полицейский с расстроенными нервами. Ведь и впрямь с перепугу застрелит. Не понимая, что тогда всему – конец. Разве попытаться объяснить, рассказать про Павел Романович мысленно взмолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!» А вслух сказал, покачав головой: – Неразумно. Как вы сами заметили – мероприятие ждет непростое. Стало быть, и нервы будут возбуждены. Мало ли что покажется? А вы сразу – стрелять. Но Грач не стал ни возражать, ни спорить. Только посмотрел выразительно, после чего стало со всей непреложностью очевидно: как сказал, так и сделает. Уже вечерело, длинные тени деревьев перечеркнули насквозь мостовую. Район был чистым, для благородной публики. Мимо тянулись симпатичные двухэтажные особнячки. Правда, из недорогих. Где ж это?.. Павел Романович понял, что совсем перестал ориентироваться. – Тпрру!.. – Грач натянул поводья, кони встали. Он неловко соскочил с козел. – Этот? – спросил Павел Романович, разглядывая салатного цвета постройку с башенкой. – Нет. Там, впереди. Экипаж оставим, а сами пешком прогуляемся. Так спокойней… – Отчего так спокойнее, Грач пояснять не стал. Вокруг, почитай, и не было никого. Вдали фланировали две дамы с зонтиками в сопровождении хлыщеватого офицера. У самых ворот шаркал метлой бородатый дворник. Неподалеку, на тележке с колесиками, скучал безногий инвалид в пыльной шинели, обрезанной почти что по пояс. Поглядел на Грача с Павлом Романовичем – да и припустил прочь, стуча деревяшками по тротуарной брусчатке. – Эй! Погоди, герой очаковский! – крикнул Грач. «Очаковский герой» покорно замер, испуганно таращась из-под раздерганного картуза. Оборванный козырек наискось закрывал пол-лица. Грач подошел к нему и о чем-то спросил. Самого вопроса Дохтуров не слышал – волнение мешало. В иной раз он бы сам первым подал калеке. Но сейчас все чувства и мысли сосредоточились на предстоящем. Что собирается предпринять Грач? На что надеется? Неизвестно. И уж совсем непонятно, отчего они заявились только вдвоем. Впрочем, это как раз объяснимо: виной тому запредельная жадность чиновника для поручений. Что, кстати, – признак весьма тревожащий. Скорее всего, сам Павел Романович до сих пор жив только благодаря ошибке Грача. Он полагает, будто панацея в руках у «оппонентов», а те лишь устраняют свидетелей. В таком случае каковы возможные действия? Думать особенно нечего: бежать при первой возможности. А далее? Возвращаться к Дорис опасно, особенно в одиночку. Нужно поспешить к Сырцову, забрать кота. Ах, как удачно, что этот Грач не надумал с Сырцовым как следует потолковать. Должно, времени не хватило. А ведь Сырцов вполне мог рассказать про кота, столь дорогого его новому другу. Грача б это непременно насторожило. Он не из тех людей, кто пропускает мелочи. Чем дальше, тем стремительнее становилось течение мыслей. Да и не только мыслей – окружающее сделалось ярче, отчетливей, однако воспринималось отчего-то по частям, фрагментами. Вот Грач оставил, наконец, инвалида в покое и возвращается. Вот они вдвоем на крыльце. Грач отчего-то морщится и рассматривает ладонь. Дребезжание звонка где-то в глубине, слишком долгое. Понятно, что не откроют. Может, там и нет никого. Но тут вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла молодая дама – а может быть, барышня. Точно сказать нельзя: лицо ее закрывала модная шляпка с вуалью. – Господа, что вам угодно? – А вот что… – сказал Грач и потянулся рукой во внутренний карман – вероятно, за визитной карточкой. «Прошляпили, сукины дети! – раздраженно подумал Грач. – Проворонили! А ведь в своих рапортах доносили – никакой дамы, дескать, в указанном доме не проживает!» В общем, с филеров, ответственных за сие безобразие, следовало спросить по всей строгости. Проще говоря – шкуру спустить. Это и будет исполнено. Но после. А сейчас… Грач сунул руку за пазуху и вытащил револьвер. Упер его стволом дамочке в грудь. – А вот что… – сказал он. – Веди-ка в дом. Тихо. Барышня (пожалуй что, так) приоткрыла рот. Но не закричала, нет. Часто-часто захлопала глазами и отступила назад. Умница. Грач – за ней. Он слышал, как следом ступил доктор. Парадная дверь закрылась. Теперь Грач быстренько огляделся. Надо признать, скромная обстановочка. Гравюрки по стенам развешаны, справа в углу – стойка для зонтиков, подле нее притулилась калошница. В глубине высился гардероб. В прихожую вели две двери – прямо и справа. А по левой стене начиналась лестница в бельэтаж. – Где? – коротко спросил Грач. Барышня (по всему, отличавшаяся похвальной сообразительностью) кивнула в сторону лестницы. По ней и отправились: первой – хозяйка, за нею шел Грач. А замыкал эту колонну Павел Романович. Вышли на площадку. Тут началась анфилада. Ну, это надолго, подумал Грач, однако ошибся – миновали всего две комнаты, а уже третья была тупиковой. По убранству сразу стало понятно: кабинет. Не доходя, Грач остановился и потянул барышню за рукав: – Как зовут? – Лизавета… Воронцова, Елизавета Алексеевна, – ответила она почему-то нетвердо. Впрочем, Грач догадывался – почему. – Ты вот что, Лизавета. Скажи-ка мне, где сейчас твои гости? – Сударь, я одна… Поверьте… Грач усмехнулся. Ишь ты: «Сударь»! Подумал – не-ет, бабонька, благородных играть тебе – кишка тонка. Юнец какой разве купится. А опытному человеку враз видно: свой желтый билет ты не вчера получила. Продолжая улыбаться, он сказал: – Знаешь, я ведь тебя сейчас застрелю. А их возьму все равно. Проще пареной репы. Ну как? Она немного подумала и молча кивнула. Пошла вперед, не оглядываясь. Грач – следом. На ходу он сделал такую штуку: левую руку осторожненько вытащил из рукава (причем снаружи было ничего незаметно) и завел назад. Там, со спины, за брючный ремень был заткнут английский пятизарядный «бульдог». Грач обхватил рукоятку, но вынимать не стал. Так и вошел в кабинет. Со стороны было не особенно и заметно. Разве что пустой рукав болтается. Так мало ли… К тому ж известно: калек часто не принимают всерьез. Все трое вошли и остановились посередине, и тут чиновник для поручений на какой-то миг все же смутился. А что, мгновенно подумал он, если все это – ошибка? Ведь один раз филеры уже обмишулились. – Садитесь, – сказал Грач и указал револьвером на казенного вида диван. Сам встал у окна – самая выигрышная позиция. Огляделся вкруг – тоска; одни стеллажи с книгами. Мебель что ни есть канцелярского вида, глазу отдохнуть не на чем. В углу какой-то коврик скатан в плотный рулон. Посмотрел на Дохтурова, потом вновь уставился на хозяйку: – Где они? Но тут «Лизонька Воронцова» опять взялась за прежнее. – Господа, – нервно сказала она, – вам, верно, нужен мой муж. Но его теперь нет. Он инженер, служит на дороге. Сейчас во Владивостоке, по делам, и будет на той неделе. Если желаете, я могу телефонировать… Грач не смутился, весело хмыкнул: – Очень хорошо-с. Желаем. Телефонируйте. Барышня встала и подошла к низкому ореховому столику на гнутых ножках, на котором был укреплен аппарат. (Последней модели, отметил про себя Грач, у нас в управлении таких пока нет.) Ему пришлось немного отступить в сторону, чтобы дать пройти, – размеры кабинета были не для троих человек. Барышня сняла трубку, провернула рычаг: – Алло-алло!.. В этот момент вперед сунулся доктор: – Послушайте… Но слушать его было нечего, доктор наверняка собирался сморозить какую-нибудь глупость – насчет ошибки и прочее. Но Грач все ж немного повернулся в его сторону. И вовремя: краем глаза он увидел, что книжный стеллаж за спиной доктора поворачивается вокруг себя! – Послушайте, – проговорил Павел Романович. Он намеревался сказать, что налицо явная ошибка. Что эта барышня наверняка не имеет никакого отношения к «оппонентам», а потому грозить ей револьвером – дикость и произвол. Произнести это следовало громко и твердо, однако получилось совсем иначе – шелестяще и как-то несмело. Ничего удивительного, что и слушать никто не стал. Правда, Грач (странно: отчего это левый рукав у него свободно болтается?) все-таки глянул в его сторону. Однако всего на секунду; затем глаза его сузились, словно в зрачки попал сильнейший свет. А затем он поднял руку с револьвером и прицелился Павлу Романовичу в лоб. Револьвер ударил три раза. Бам! Бам! Бам! Павел Романович отшатнулся, удивляясь, что еще жив. Посмотрел на Грача, потом обернулся: один из книжных шкафов был приоткрыт (это сперва так показалось, а после он рассмотрел, что шкаф имел секрет – мог поворачиваться на вертикальном шарнире, скрывая устроенную за ним потайную комнатку), а в проеме заклинился человек с залитым кровью лицом. Так, значит, это в него стрелял Грач? Павел Романович шагнул к раненому. Грач тотчас закричал: – Стойте на месте! К черту, ответил ему мысленно Павел Романович. В сыскной у себя командуйте. Но в услугах его надобности уж не было: подстреленный Грачом человек умирал. Рана на виске была неопасна – поскольку пуля ударила по касательной. Однако другие две попали точно в грудь. «Первые две – останавливающие, третья – на поражение», – машинально подумал он. Дохтуров слышал о тактике полицейской стрельбы, именно так теперь и действовал Грач. Правда, третий выстрел был неудачным (дрогнула все же рука у чиновника для поручений), но первые два сделали свое дело. Почти механически Павел Романович коснулся запястья умирающего. Застрявший в полуоткрытом проеме, тот походил на огромного жука, наколотого иголкой. Ощутив прикосновение, он поднял голову. – Омэдэто… годзаимас… – сказал человек. Китаец! Хотя… Нет, это наверняка не китайский. – Да подите прочь! – рявкнул чиновник для поручений над самым ухом. Павел Романович побледнел и выпрямился. Это было уже чересчур, даже и по меркам нынешней ситуации. Но сказать ничего не успел – взгляд натолкнулся на барышню, о которой все вдруг позабыли. Можно было ожидать, что после пережитого (вторжение незнакомцев, угрозы, стрельба – наконец, кровь) она лишится чувств. Либо, по женскому обыкновению, хотя бы станет кричать. Ничуть не бывало: Елизавета Алексеевна (ежели только это настоящее имя, мельком подумал Павел Романович) не кричала и в обморок падать не собиралась. Немного боком, по стенке она переступала к выходу – с очевидным намерением как можно быстрее покинуть поле сражения. По пути задела свернутый в углу коврик и на миг возле него задержалась. «Развернуть, что ли, хочет? Вдруг все ж падать придется…» И только она его коснулась, как коврик, разматываясь, сам собой покатился по полу. Это было невероятное зрелище. Форменный цирк. Кажется, вот теперь раздастся туш, и конферансье с фальшивою радостью вскричит: «Почтеннейшая публика! А сейчас под куполом смертельнейший номер – ковер-самолет!..» Но коврик никуда не полетел. Развернулся – и остался лежать на полу. Зато словно из ниоткуда на нем появился маленький мальчик, лет восьми. Чудной: совсем голый, только тряпка повязана поперек бедер. И вся кожа покрыта синим узором татуировок. По всему, цирковой номер назывался иначе – Мальчик-с-пальчик. Павел Романович, будто завороженный, смотрел на диковинного ребенка. Тот, с удивительной даже для столь невеликого существа гуттаперчивостью, проворно вскочил на ноги и отвесил глубокий поясной поклон. Впрочем, нет – нагнулся что-то поднять с пола. Да, точно: в руках у малыша показалась тросточка – нечто вроде тростниковой свирели. Он повернулся к полицейскому и поднес ее к губам, точно хотел сыграть для него. Глубоко вдохнул, откинул назад голову… – Стой… – проговорил Павел Романович. Странный ребенок быстро повернулся и метнул на Дохтурова угольный взгляд. Такая жгучая ненависть высветилась в этих чернильных зрачках, что Павел Романович вздрогнул. А потом… понял! – Стой!! – завопил он. Склонившийся над подстреленным незнакомцем Грач выпрямился. Но повернуться он не успел. Прогремел гром, а из спины полицейского вдруг кинулось пламя. И тотчас татуированный ребенок выкинул фортель: прыгнул назад и со всей силы стукнул «Лизавету» затылком. Да так, что чуть с ног не сшиб. Барышня, правда, устояла, а сам он упал и больше не шевелился. Из разжатых пальцев выпала тросточка и покатилась к двери. «Кто стрелял? Ребенок? Но откуда у него револьвер?» Мысли эти пронеслись мгновенно, однако и ответ не заставил себя ждать: вопреки ожиданию, чиновник для поручений Грач не упал, а вполне живо кинулся в сторону, на ходу сбрасывая дымящийся на спине сюртук. – Доктор, не подходите! – крикнул он, уловив движение Павла Романовича. Но Дохтуров его не слушал. Он первым наклонился к ребенку… и замер. Никакой это был не мальчик. Взрослый человек, только очень маленький. То есть, если смотреть на лицо, еще можно спутать, а вот тело… тут уж никаких сомнений. Африканский пигмей? Нет, не то. Пигмеи уродливы, а этот, пожалуй, даже красив. Маленький человек лежал неподвижно, глядя в потолок из-под опущенных век. Лежал слишком свободно и неподвижно, чтобы его опасаться. Да и смертоносная тросточка была далеко. Но что с ним? Павел Романович присмотрелся и увидел под левым соском аккуратную круглую дырку. Откуда?! – Ага, вы тоже догадались, – сказал Грач, опускаясь рядом на колено. Он бестрепетной рукой перевернул маленького человека – спина у того была целой и чистой, если не считать синих узоров. – Пуля внутри, – прошептал Павел Романович. – Вот почему его так отбросило. – Угу… – Грач взял с пола укатившуюся трубку, легонько потряс. Из нее на пол слетела деревянная иголка. Темный кончик отсвечивал масляным блеском. – Осторожно! Там яд! – Знаю. – Грач вытащил из кармана платок, опасливо подобрал с пола колючку, бережно замотал в ткань. – Видали, каков трюкач? – спросил он. – Это ж надо: отравой плеваться! Русский человек такой низости не измыслит. Одно слово – Азия! Грач выпрямился, спрятал платок в карман. Поднял сюртук, посмотрел с сожалением на рваную дыру на спине и отбросил в сторону. – Скажите, доктор, как вы догадались? – спросил он. – Насчет ядовитой колючки? – А вы? – У меня некоторый опыт имеется. Через этакую вот дрянь давеча мой коллега погиб. И один стражник тоже – упокой Господь его душу. А потому выходит – штукенция мне знакомая. Вам, стало быть, тоже? – Воочию – нет. Но слышать приходилось. Духовая трубка – вещь довольно известная. Правда, лишь среди диких племен. А этот… – Думаете, он – тоже дикий? – Грач с сомнением покачал головой. – Нет. Это цивилизованный человек. Взгляните на пальцы ног – большой палец прижат к остальным. – Насчет пальцев не знаю, – отозвался Грач, – а про все остальное лучше спросить хозяйку. Он тяжело шагнул к «Лизавете Алексеевне» и протянул руку: – Ну-ка, сними! Будет уже таиться! Та, вжавшись в угол, покачала головой, но Грач одним движением сорвал с нее шляпку с вуалью. – О! – вырвалось у Дохтурова. – Что, знакомая? – живо спросил Грач. – Пожалуй, что так… Павел Романович узнал ее сразу: это была Софи́, исполнительница чувствительных романсов в заведении у мадам Дорис. Правда, сообщать об этом чиновнику для поручений было совершенно необязательно. – Где видели? – вцепился тот. – Может быть, видел. А может, и нет, – с расстановкой ответил Павел Романович. – И не ведите себя, будто я у вас на службе. На это Грач только хмыкнул. – Ладно, неважно. – Он завертел головой, глаза забегали вокруг по стенам. Вообще, с каждой секундой Грач приходил во все большее возбуждение. – И что это за монструозные личности? – спросил чиновник для поручений у «Лизоньки», показывая рукой на убитых. – Я… яб… японцы… – Ах, японский бог! Вот оно что! – Грач стукнул себя по лбу. – Ну, тогда понятно… Он замолчал, словно боялся сказать лишнее. Это, наверное, было хорошим признаком. Но Павел Романович уже имел возможность убедиться, как быстро и непредсказуемо действует сей господин. Грач подошел к первому покойнику, наклонился, небрежно отбросил с мертвого лица волосы: – А вот и пропавший служитель гостиницы, – сказал он. – Господин Синг Ли Мин. Вы знаете, доктор, мы просто с ног сбились, разыскивая беглого китайца. А он, оказывается, никакой не китаец. Вы, часом, японского языка не знаете? Очень уж любопытно, что он сказал напоследок. – Он сказал: «Поздравляю вас»… – выдохнула Софи́. – Даже так? – Грач пожал плечами. Посмотрел на второго покойника (видимо, тоже на предмет опознания) – но подходить не стал, только рукой махнул. – Бог с ним, успеется, – сказал Грач. – А нет, так тоже не страшно. Он с хищной улыбкой посмотрел на «Лизоньку»: – Ну что, прелесть моя, может, укажешь, где твои сотоварищи сокровище свое укрыли? Ты, верно, у них в доверии находилась, коли так навострилась болтать. Давно с ними живешь? – К-какое сокровище?.. – пролепетала Софи́. – Э-э, брось, – Грач нахмурился. – Я ведь все равно найду. Но тебе, если поможешь, послабление выйдет. Или даже вообще отпущу. Как, бабонька, желаешь, чтоб я тебя отпустил? – Да! – Ну так помоги. Ты мне поможешь, я – тебе. По справедливости. Согласна? Чего молчишь? Бояться-то тебе все одно теперь нечего… Грач закрутил шеей, дернул за воротник. – Фу, черт, – сказал он, – жарища у тебя какая! Воздуху совсем нет… Он глубоко и трудно вздохнул. Пот лился с него градом. – Говори, где мандрагору укрыли! Не то я тебя… – Чиновник рванул на себе сорочку, так что полетели пуговицы. – Надо ж, какая жара! Печь, что ли, стопили? Эй, дай-ка воды! Где у тебя вода? Павел Романович заметил, как сильно побледнел Грач. Взгляд у чиновника для поручений стал нехороший, мутный. Не дожидаясь ответа, Грач вдруг нетвердо двинулся прочь. Он вышел из кабинета, прошел две смежные комнаты и стал спускаться по лестнице. Дохтуров посмотрел ему вслед. Потом повернулся к Софи́: – Здесь есть телефон? Та покачала головой: – Нет. А о какой он маноре… мангоре спрашивал? – Ни о какой. Забудь. – Да как же я забуду?! Он ведь полицейский, верно? Он ведь меня под суд!.. А я ничего! Что ж мне теперь будет-то?.. – Ничего не будет, – сказал Павел Романович. – Только ты должна меня слушаться. – Я все сделаю, – быстро проговорила Софи́,– все-все, что только ни пожелаете. Это прозвучало двусмысленно, но сейчас было не до намеков. Все повторяется, подумал Павел Романович. Совсем недавно (а кажется – целая вечность прошла) он вот так же взаперти сидел на втором этаже, а на первом ротмистр решал его судьбу. Теперь ротмистра не было, но, как известно, хрен редьки не слаще. И все же имелся шанс – если только придумать, как обойти главное препятствие в лице чиновника для поручений Грача. Кстати, как он там? Дохтуров прошел короткой анфиладой к площадке. Лестничные марши отсюда прекрасно просматривались. Там он увидел Грача: тот сидел внизу, на ступеньках, привалившись к стене. Видать, допекло. Неудивительно – первая молодость давно позади, а переживаний нынче на десятерых. «Беги, – сказал рассудок, – через окно. Сейчас самое время. Еще немного – и ты спасен!» Но Павел Романович пренебрег этим, со всех сторон дельным, советом. Он стал спускаться, не сводя глаз со спины сидевшего внизу на ступенях чиновника. Подошел вплотную, негромко позвал – никакой реакции. Коснулся плеча – и тогда Грач мягко, словно большая плюшевая игрушка, повалился вперед. Дохтуров притронулся к его шее. Биения сердца не ощущалось. Вот так номер! Умер или… убит? Дохтуров быстро осмотрел лицо, шею чиновника. Все чисто. Руки – тоже. Тоже? Ан нет! Вот здесь, на правой ладони, красное пятнышко размером с копейку. И кожа вокруг припухла. Значит… Значит, он таки укололся колючкой. И платок не спас. Не надо было ее вообще трогать. Как глупо… Но позвольте, что это? Павел Романович замер и затаил дыхание. Прислушался. Сверху доносились сдерживаемые рыдания – видно, многоопытная Софи́ все ж далеко не уверена в собственной будущности. Других звуков не слышно. Хотя… С улицы, сквозь плотно прикрытую дверь слышался дробный стук – будто кто-то коротко бил деревянной киянкой. «Таг-дак. Таг-дак». Заперта ли дверь? Или только прикрыта? Дохтуров пересек прихожую. Дверной засов не был наложен. Павел Романович дернул за скобу, но она не тронулась с места. Что за черт! Дернул еще – с тем же успехом. Видно, засов тоже со скрытым секретом. Не дом, а какая-то пещера Али-Бабы. Между тем стук становился все громче. Павел Романович посмотрел сквозь дверную щель и увидел, что по дорожке от тротуара к дому пробирается давешний безногий. Оттолкнется деревяшками – и покатиться вперед: «Таг-дак. Таг-дак». Довольно ходко. И явно сюда направляется. Интересно, для какой такой надобности? Однако выяснять это не было ни малейшего желания. Павел Романович птицей вознесся наверх, кинулся в кабинет. Софи́, увидав его, замолчала. Он пробежал к окну, распахнул. Повернулся к метрессе: – Здесь есть простыни? – Нет. Это в спальне. На первом. – Ну что ж. Значит, придется прыгать. – Зачем? – вскрикнула Софи́. – Чтоб не отправиться следом за полицейским. Он сейчас лежит внизу, на ступенях. – Мертвый?! – Софи́ прижала ладони к губам. – Да. Но у нас имеется шанс. Если только ты поторопишься. |
||
|