Канцона XXVI

Приготовление пищи начинается с покупки ингредиентов. Бродя между полками и холодильными прилавками в гипермаркете, Катаев сочетал продукты в уме и составлял из них различные блюда. И думал о жизни.

Павлу Борисовичу нравилось готовить. Прежде всего потому, что он любил хорошо и вкусно поесть. Доказательством этой его склонности служило небольшое брюшко, нависшее над брючным ремнем. Худой повар вызывает сомнения и подозрения. Повар должен быть слегка полноват. Как Павел Катаев. Весьма возможно, что из Катаева мог получиться неплохой повар.

И сам он был бы при этом намного счастливее. Не только результат, но и процесс приготовления пищи приносил Катаеву удовлетворение. Гораздо большее, чем расследование уголовных преступлений. Ведь, по правде говоря, следователем Павел Борисович был не ахти каким.

Да, лучше бы Катаев стал поваром. К тридцати годам он вполне мог дорасти до должности шеф-повара в большом и хорошем ресторане: стоял бы на кухне, в белом халате, толстый и важный, а вокруг шныряли бы поварята в больших колпаках, с маленькими кастрюльками и сковородками в руках.

Катаеву понравилась эта воображаемая картинка, и он мысленно сделал стоп-кадр.

Большинство людей в современном обществе глубоко несчастны потому, что принуждены волею обстоятельств и по логике существующей экономической системы заниматься не тем, для чего родились.

Возможно ли было для Павла, чтобы его судьба и карьера сложились совершенно иначе? Мог ли он, отличник и знайка, после школы пойти учиться в какой-нибудь кулинарный техникум или, как это сейчас называется, колледж? Нет, никто бы ему не разрешил. К тому же он и сам ничего не знал о своем истинном призвании до того, как стал жить один. Раньше он не пробовал готовить, если не считать яичницу с колбасой. В родительском доме кухню узурпировала мать. Только она постоянно готовила еду. Этот вечный борщ, кроваво-красный от тертой свеклы. И тираническое «ешь, что дают!». И истерическое «мать готовила, старалась, а он нос воротит!» Павел ненавидел свеклу и все производные от этого кошмарного корнеплода. Павлу казалось, что свекла, подобно мандрагоре, произрастает на местах преступлений, жестоких убийств. Павлу казалось, что в одной из прошлых жизней жена отравила его свеклой. Вероятно, подсыпала цианистый калий в борщ. Или растолкла крысиный яд и заправила отравой свекольный салат. Или это была селедка под шубой, под шубой из тертой свеклы, только это оказалась не селедка, а ядовитая японская рыба фугу, поскольку Павел был тогда японским самураем. Павел верил, что одну из своих прошлых жизней закончил именно так. Поэтому в этой жизни ненавидел свеклу. И женщин. Особенно сочетание свеклы и женщин.

Борщ готовился один раз и на всю неделю. Огромная кастрюля с борщом ставилась в холодильник. Для того чтобы она помещалась в холодильник «Юрюзань», сняли одну из поперечных решетчатых полок. И всю неделю полагалось есть борщ. Который, согласно официальной идеологии, согласно непререкаемой кулинарно-религиозной догме, становился вкуснее и полезнее с каждым днем. Спорить с этим означало впасть в смертный грех, ересь, отколоться от русской традиции, стать ренегатом великой русской идеи. Вчерашний борщ вкуснее свежего – это столп и основа русской мысли, византийства и мессианства русского народа, это прозрение и дар, великий вклад русской культуры в мировую цивилизацию.

Похожее открытие есть, кажется, только уко-рейцев. Они так готовят свое лучшее национальное блюдо: в котел, стоящий посереди площади на солнцепеке, бросают мясо, рыбу, корнеплоды и травы. Все это загнивает пару недель. Процессы брожения превращают содержимое котла в густую и пахучую жижу. Когда вонь из-под чуть приподнятой крышки сшибает в обморок тестового среднестатистического белого туриста, блюдо считается готовым, и все селение устраивает пир. Это называется корейский борщ. Или не борщ. Но вполне могло бы называться и так.

Каждый вечер мать отливала немного борща из большой кастрюли в маленькую, разогревала и подавала на стол. Это был ужин. Одно и то же блюдо каждый день. По утрам разрешалось сделать себе яичницу с колбасой, бутерброды, отварить сосиски. Завтрак всегда становился праздником. На обед полагалось есть тот же борщ. Павел возвращался из школы, когда родителей еще не было дома, поэтому должен был разогревать борщ самостоятельно. Но мальчик предпочитал варить себе суп из пакета – продавались такие пакеты, суп куриный с вермишелью, еще задолго до кубиков Магги. Ужинали вместе, и борща никак не удавалось избежать. Такой ужин Павка с радостью отдал бы злейшему своему врагу. Пусть сдохнет, собака.

Отец ел с мрачной решимостью. Павка ковырялся ложкой в тарелке, вызывая проклятия матери на свою белесую голову. Отец молчал или поддерживал мать.

Иногда, утаив от матери – распорядительницы семейного бюджета – немного денег, создав заначку или, как теперь принято говорить, стабилизационный фонд, отец брал Павку погулять. Подозрительной маме говорилось про кино или футбол. Но шли они не в кинотеатр и не на стадион. Они шли в кафе, в гриль-бар, иногда даже в ресторан. Заказывали солянку, люля-кебаб, котлеты по-киевски, бефстроганов и даже шашлык. И ели, уплетали за обе щеки, и чувствовали, что совершают страшный грех, святотатство, и от того было еще вкуснее, еще радостнее. Запивали нарзаном, холодным и колким от пузырьков газа, и отец говорил: «Вот так надо жить, сынок! Запомни…»

Сам отец никогда не мог жить так, как хотел. И виной были не деньги, которых было вполне достаточно. Покупали и машины, и дачи, и дубленки, и итальянские сапоги, даже японский магнитофон завели. Виной стали женщины. Жена и теща. Которые решали, куда тратить деньги, сколько накопить и как израсходовать, да и вообще: как жить, что есть, о чем говорить.

Ведь можно было и маму взять в ресторан! Так думал Павка, и так они с отцом делали несколько раз. И радость оказывалась отравленной. На протяжении всего пира в заведении общепита приходилось сдерживать эмоции, не выдавать меры своего удовольствия и периодически замечать, что дома, конечно, гораздо вкуснее. Что пампушки бабушки – это почти непревзойденный кулинарный шедевр. Вкуснее лишь жаркое, которое готовит мама на дни рожденья. Да что там, ежедневный мамин борщ куда лучше всех тутошних изысков! И сюда они зашли только для разнообразия. Чтобы сравнить и в очередной раз убедиться. Ну, и так далее.

А после, по дороге домой, мама производила расчеты: на сколько дней этот ужин отдалил приобретение Павке новых ботинок.

И хотелось крикнуть: «Да шут с ними, с ботинками! Жизнь так коротка, так трудна, так безынтересна! Для чего же упускать хотя бы мгновения счастья, ничтожные радости, зачем?»

Но Павка не мог говорить такими словами, потому что огненными буквами в небе светился ответ: что ты знаешь о жизни, мальчишка? Взрослые почему-то думают, что знают о жизни больше, изучили ее лучше, потому лишь, что жили длиннее, но ведь это не так, и чтобы узнать вкус океана – не обязательно выпить его весь, до самого дна Марианской впадины, достаточно попробовать одну каплю – он соленый, он весь соленый, да… Также и наша жизнь: порой достаточно прожить один день на этой Земле, чтобы понять, каково это на вкус – быть живым, быть человеком. Это соль и горечь, вот каково оно на вкус! Но взрослые не понимают, никогда не поймут, и Бог на их стороне, потому что Бог тоже взрослый, вполне возможно Он даже старик – и что Он может понять в таком случае?

Хотелось, чтобы это сказал отец. Но он молчал. На его лице стояла печать вины. Именно стояла, как на важном государственном документе, большая, синяя: я виноват перед тобой, дорогая супруга, поэтому вечно буду молчать и терпеть унижения, чтобы искупить свою вину, но даже так я никогда не искуплю ее, потому что она неискупаема. И Господь может простить, Господь Сам спустился в Ад и вывел оттуда за руку некоторых грешников, но ты не простишь, потому что мой грех непростителен, и наказание мне – рабство и унижение навечно.

Павел помнил своего отца всегда таким, с неизменной печатью вины на лице.

Павка не знал, в чем эта вина. Вероятно, грехи молодости. Может, он изменял маме, хотел бросить семью, а потом вернулся домой, как побитая собака. Или раньше он сильно пил. Да, кажется, он действительно пил, и сильно. И бил маму, когда та попадала под пьяную руку. В интеллигентной семье? Да полно вам, в любой семье это бывает. И в родовых замках посередине идиллических старозаветных поместий чопорные английские лорды лупят тростями своих молодых плачущих жен и ругают их изысканным английским матом.

А может, и не было никакой вины. Или вина эта просто в том, что он – мужчина. Значит, всегда и во всем виноват. Во всем, что у женщины не получилось, что ей не удалось. В том, что она не стала певицей или актрисой, в том, что у нее нет такой норковой шубы как у вон той мокрощелки, в том, что их ребенок не играл фуги Баха с пяти лет, как соседский вундеркинд из квартиры этажом выше, в том, что она сама постарела, потолстела и подурнела – особенно в этом. Потому что он обманул ее. Он использовал ее! Она отдала ему лучше годы жизни. И все такое прочее.

Людям невдомек, что это время. Просто время: оно забрало юность и красоту, лучшие годы жизни, оно использовало и обмануло нас. Оно всегда обманывает нас. Мы говорим, что убиваем время, но на самом деле время убивает нас, потому что мы умираем, а оно остается. Какие бы ставки мы ни делали, в выигрыше всегда казино. И это казино – время, а его хозяин – Бог. Это Он обманул нас. Потому что мы всю жизнь пытались обмануть Его. У нас ничего не получилось. И мудрость людская, накопленная поколение за поколением, была отшлифована в одной бриллиантовой фразе: «Бог не фраер».

Павел никого не винил. В том числе и мать. Мама хорошая, она любит его и папу. Она заботится о них. Она вела сквозь житейские бури утлую лодчонку их семьи. Как раньше вела ее мать, а еще раньше – мать ее матери. Они не доверяли мужчинам. Семья – слишком важное дело, чтобы его доверить мужчинам. Они научились не доверять.

Как можно доверять мужчинам?

Как можно доверять существу, которое сегодня здесь, а завтра решило отправиться в космос, пустой и холодный, чтобы покорить космос, пустой и холодный, и теперь мертвой ледышкой мчится среди комет и астероидов в межзвездном пространстве? Или надумало открыть среди вечных снегов Южный полюс, который уже открыт до него, и воткнуть палку с британским флагом, и замерзнуть на обратном пути, оставив жену вдовой, а детей – сиротами? Или отправиться на войну и погибнуть в первом бою, за родину, за Сталина, как будто Сталин придет проверять уроки у твоего ребенка, а родина сварит борщ и накормит твою семью.

Они всегда уходят. В мужчинах есть нечто избыточное, неродное. И это чужое утягивает их вверх, вниз, в стороны – подальше от того что, собственно, составляет жизнь.

А женщины остаются. Они получают от времени все, они отдают времени все и умирают обманутыми, несчастными. Выкормив новое поколение, которому назначена та же горестная участь.

И папа тоже хороший. Папа не виноват. Он сделал все, что мог. Он старался. Он мог бы быть властным и твердым, но пожертвовал собой, своим самоуважением ради мира и спокойствия, ради семьи. У него не было выбора.

Павел никого не винил. Мама хорошая и папа хороший. Но вместе…

Людям просто не нужно быть вместе. Каждому человеку лучше быть одному. Так решил Катаев.

Каждый человек живет сам по себе, а другой – это страдание.

Люди делятся на тех, кому лучше быть одному, и тех, кто боится себе в этом признаться.

Когда умерла бабушка, Павел с радостью покинул родительскую квартиру, оставил стареющих отца и мать, стал жить один. Они хотели, чтобы он продолжил их страдания, чтобы женился и подарил им внуков. Но Павел не собирался. Он не мечтал повторять судьбу своих родителей, а другого способа семейной жизни не знал и не видел.

Катаев боялся не только жениться, но и просто ввести женщину в свой дом. Ему казалось, что первым делом она захватит кухню. И вскоре заставит его есть борщ. Снова есть борщ, день за днем, год за годом, до самой смерти.

Нет.

Катаев любил готовить себе сам. И сам съедать приготовленное. После работы не оставалось ни времени, ни сил на полноценное кулинарное творчество. Но он нашел выход. Замороженные полуфабрикаты. Современная пищевая промышленность предлагает огромный выбор замороженных полуфабрикатов. Готовить их легко и быстро. Можно проявить фантазию и каждый вечер придумывать новые блюда, по-разному сочетая ингредиенты.

Например, сегодня на ужин Павел Борисович решил приготовить себе суп «Премьер-министр» и пиццу «Арлингтон» с соусом «Нектар богов». Он закупил необходимые продукты, добрался до дома и начал готовить.

Катаев подумал, что вполне мог бы составить книгу кулинарных рецептов. Ее можно назвать так: «Секреты кухни одинокого мужчины». Или: «Рецепты холостяка». Хотя слово «холостяк» звучит оскорбительно. Если в смысле политкорректности нельзя называть чернокожих чернокожими, немых немыми, а педерастов педерастами, то тем более следует запретить употребление слова «холостой» применительно к неженатым мужчинам. Холостым бывает выстрел, если патрон без пули. Или, того хуже, выхолостить кабана значит кастрировать его, превратить в хряка. Получается, что неженатые мужчины вроде кастратов. Наверняка это обзыва-тельство придумали женщины.

Поэтому лучше так: «Кухня, свободная от женщин». И слоган: «Верни себе власть над ужином!»

Итак, суп «Премьер-министр» готовится следующим образом. Берем овощную смесь «Президентская» и пельмени «Классические» с мясом молодых бычков. Кипятим воду в кастрюле. Кладем лист лавра, бросаем пельмени. Когда пельмени всплывают, засыпаем овощи. Солим. Добавляем куркуму. Черный перец. Через пятнадцать минут посыпаем сушеной зеленью. Выключаем огонь. Закрываем крышкой и даем настояться десять минут. Все, суп готов!

Для приготовления пиццы «Арлингтон» нам понадобится круглый лаваш, сыр, колбаса, оливки, специи. Берем лаваш, нарезаем на него сыр, колбасу, втыкаем оливки и посыпаем специями – смесью карри, например. Ставим в микроволновку на восемь минут. Готово. Пицца казалась Катаеву похожей на американское военное кладбище Арлингтон, каким его показывают в патриотических американских фильмах о любви к Штатам и героях, погибших за американские ценности и американскую мечту, – эти фильмы зачем-то регулярно транслируются по главным российским телеканалам, – и потому получила соответствующее название.

И, наконец, соус «Нектар богов». Его можно добавлять в суп, можно полить им готовую пиццу или просто макать в него хлеб. Для приготовления соуса наливаем в чашку три части сметаны с жирностью пятнадцать процентов, две части майонеза, одну часть соевого соуса. Тщательно перемешиваем и взбиваем деревянной ложечкой. Готово.

Насытившись, Катаев сразу помыл всю посуду, включил на DVD «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта, взял потрепанный томик Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей» и стал читать лежа, постепенно погружаясь в сон.

На Domine Jesu к звукам музыки из квадрофонической акустической системы добавился его густой и увесистый храп.