"Танцуя с Девственницами" - читать интересную книгу автора (Бут Стивен)

Глава 15

Почувствовав, что окоченевшие пальцы начало пощипывать, Оуэн Фокс подумал, что надо бы найти в кармане куртки перчатки. Но он знал, что пальцы щиплет не только от холода.

За последние несколько лет через его руки прошло такое, о чем невыносимо было даже думать. Иногда ему удавалось выбросить воспоминания об этом из головы. Он поднимался на вершины холмов и позволял ветру выдуть эти воспоминания из уголков своей памяти. Но его руки каким-то образом все еще помнили: пальцы все еще касались крови, и безвольных конечностей, и холодных щек. Он словно вечно нес мертвое тело, словно был обречен каждый день держать на руках того ребенка, и так будет всю оставшуюся жизнь.

Неужели руки могли помнить, когда воспоминания уже покинули память? Иногда достаточно было лишь коснуться какого-то привычного предмета – дотронуться до рукава поношенной кожаной куртки или яблока в пластиковом контейнере, неожиданно пролить на себя теплый суп. И столь незначительное событие тут же вызывало воспоминание, от которого он весь дрожал, не в силах перевести дыхание, а горло сжималось от боли.

Иногда на него так же действовал какой-либо запах или звук – вонь бензина на заправке или жужжание вентилятора. Но чего он просто не в состоянии был выносить, так это воспоминаний, которые возникали от прикосновений: мучения были столь велики, что Фокс готов был отрубить себе руки.

Оуэн провел пальцем по глубокой складке, которая пролегла от указательного пальца через всю ладонь. Удивительно, как эта линия раздваивается, разветвляется и пересекается другими линиями. В хиромантии она вроде бы называется линией жизни. Или это та, что проходит у основания большого пальца? А, не важно – обе линии заканчивались сеточкой складок, напоминавшей кисею; они не обрывались резко, а постепенно исчезали, словно таяли в неизвестности.

Он заставил себя отвести взгляд. Если смотреть на руку слишком пристально, можно вновь ясно увидеть девочку в порванном голубом платьице, тяжело повисшую у него на руках. Лучше думать о чем-нибудь другом. Может, стоит что-то делать, чтобы помочь Марку легче пережить шок.

Он не виноват в том, что случилось с Марком. Молодой парень. Переживет. Не стоит взваливать себе на шею еще и это бремя. Хватит с него бремени. Пусть другие чувствуют себя виноватыми.

Марк Рупер осторожно пробирался по склону, покрытому увядшим вереском. Он старался идти осторожно, выбирая голую поверхность кроличьих тропок, чтобы под ногами не хрустели сухие стебельки. По торфу ступалось легко, словно земля радушно приветствовала его, дружески касаясь его брюк цеплявшимися за них сухими листьями. Он ждал уже целый час. Но никто из людей, за которыми наблюдал Марк, не видел его, стоявшего над ними в березовой роще на холме. Свою красную куртку Марк сегодня оставил дома и давно уже научился искусству оставаться незамеченным. К тому же он приготовился ждать ухода полиции столько, сколько потребуется.

Двое мужчин внизу были детективами: он узнал одного из них – запомнил с того воскресенья, когда его допрашивали. Этого полицейского звали Купер. Марк видел его еще один раз, вместе с женщиной, когда Купер беседовал с Ивонной Лич. Детектив был молод и, похоже, нездешний. В его взгляде не было той агрессии, которую Марк заметил у других полицейских. Он больше напоминал смотрителя. К тому же этот детектив, Купер, заставил Марка представить, каким бы стал сейчас его брат, если бы был жив.

Наконец полицейские покинули ферму. Возможно, они снова направились в центр проката велосипедов. Сегодняшним утром там, на парковке, было полно полицейских машин, что неприятно удивило самых ранних посетителей, разгружавших свои горные велосипеды и стаскивавших защитные шлемы.

Прямо над уступом Рингхэмской пустоши находились Девять Девственниц. Марк знал, что там полиции еще больше. Они охраняли каменный круг от публики, как священники защищают алтарь от непосвященных.

В ста ярдах по склону холма Оуэн Фокс ставил межевую стену. Работы было еще много, и районный смотритель, наверно, будет трудиться до наступления темноты.

Марк видел, как Оуэн стянул перчатки и взялся за новенький стенной молоток, купленный за три фунта всего несколько недель назад. Острое лезвие сидело на древке под правильным углом – инструмент был предназначен для сглаживания углов камней. Из стены не должны торчать острые камни, это небезопасно. Иногда Марку хотелось попросить у Оуэна молоток и сгладить им окружающий мир – чтобы острые углы не кололи его чувства и не раздирали в клочья его память.

На земле рядом с Оуэном стоял небольшой рюкзак, из которого высовывалась антенна рации. Неподалеку в нужном порядке лежали камни, оставляя рабочее пространство открытым. Земля уже была выровнена, и фундамент заложен. Теперь оставалось, слаженно работая руками и глазами, поместить каждый приготовленный камень на свое место.

Марк молча прошел вперед и остановился в нескольких ярдах от стены. Какое-то время он наблюдал за руками Оуэна. Смотритель обтесывал камни, пока не добивался того, чтобы они тесно прилегали друг к другу: когда стену закончат, будет невозможно стронуть с места ни один из них. Неужели человек, так тщательно созидавший, мог думать о том, чтобы что-то разрушить?

Оуэн поднял очередной камень и качнул молотком, надрезав желтый песчаник, отчего его перчатки покрылись мельчайшей пылью.

– Оуэн?

Смотритель удивленно поднял глаза, и молоток, сверкнув на солнце лезвием, замер в воздухе. Немного золотистой каменной пыли с древка молотка осыпалось на его красную шерстяную куртку. Марка потрясло выражение, на мгновение промелькнувшее на лице Оуэна, словно смотритель мысленно входил в образ, который приберегал для туристов. И тут Оуэн разглядел, кто испугал его.

– Что ты здесь делаешь, Марк? – спросил он. – Ты должен быть дома.

– Как и вы. Сегодня у вас тоже выходной.

Оуэн пожал плечами.

– У меня есть работа. Стена ждать не будет. Межевые границы надо содержать в порядке, что бы ни происходило. И эту работу никто за меня не сделает. Во всяком случае, уж точно не Уоррен Лич.

Стена образовывала межевую границу там, где верхние поля фермы «Рингхэмский хребет» подходили к лесам парка. Марк уже помогал Оуэну менять ступеньки, которые разрушились от многолетнего использования. Первые их строители использовали плоские плиты из песчаника и сделали ступеньки не так плохо – они прожили почти две сотни лет. Но ботинки туристов давили на них слишком сильно, и ступеньки заметно расшатались и стали опасными.

Теперь Оуэн работал на вершине холма, заделывая проем в межевой стене, через который повадились шастать туристы – особенно те, кому было лень пройти несколько ярдов до ступенек перелаза. Это была двойная стена, но верхние камни потихоньку осыпались один за другим, а погода довершила дело, вымыв связывавший их раствор.

Марк и Оуэн с минуту стояли посреди разбросанных камней. И хотя Оуэн находился совсем близко, казалось, между ними настолько огромное расстояние, что Марку не становилось легче от его присутствия. Он не предполагал такой холодной встречи. Не для того он дожидался среди деревьев, пока уйдут полицейские. Неожиданная пропасть, пролегшая между ними, напомнила Марку зиявшую в стене брешь, словно ждавшую, что ее залатает заботливая рука.

– Оуэн, с тобой вчера полицейские говорили? – спросил Марк.

– Так они сейчас со всеми разговаривают.

– А о чем?

– Ты удивишься, – усмехнулся Оуэн.

Он поднял камень, отчистил его от грязи и принялся рассматривать на свету, как ювелир, вглядывающийся в грани только что отполированного алмаза. Марку нравилось наблюдать, как работает Оуэн. В лесу на холмах старший смотритель становился совсем другим человеком. В инструкторском центре, сгорбившись над столом, заваленным бумагами, рядом с которым стоял небольшой электрический обогреватель, он всегда казался не в своей тарелке.

– А что они хотели узнать, Оуэн? – продолжил Марк.

Оуэн был его другом и наставником все то время, что Марк учился работе смотрителя, да и в первые несколько недель его самостоятельной работы – тоже. Марк привык к тому, что одно только присутствие этого бородатого человека в красной шерстяной куртке снимает многие проблемы; он сиял от гордости, когда люди приветствовали Оуэна как старого друга, смеялись над всеми его шутками и забрасывали его вопросами по любому поводу – вопросами, на которые он из вежливости отвечал всегда, даже когда совершенно не знал ответа.

– Задали всего несколько вопросов, – ответил Оуэн. – Хотели воспользоваться моим знанием местности. Почему бы и нет?

– Когда идет следующий автобус на Бакстон, да? Или где ближайшая круглосуточная аптека?

Оуэн улыбнулся вымученной шутке Марка – напоминанию о том, как однажды во время их совместного обхода вершин Дарк Пика они неожиданно повстречали на заброшенной дороге двух пожилых дам. Этого было достаточно, чтобы Марк вновь обрел столь необходимую ему уверенность и чтобы притупилась боль, которую он почувствовал, впервые увидев на лице Оуэна такое выражение.

– Интересно, полиция еще будет допрашивать меня? – размышлял вслух Марк.

– Ты же им все сказал, или нет?

– Да вроде все.

Но Марк знал, что сказал он не все. С детективами оказалось не так-то легко говорить, как ему прежде казалось. Есть определенные вещи, которые физически невозможно высказать, когда за вами записывают каждое слово. Эти фразы звучали бы слишком глупо и странно. Прежде всего, он не представлял, как описать полиции женщину, лежавшую между камнями. Как передать то, что она выглядела танцующей.

– В любом случае, – сказал Оуэн, передавая Марку один из верховых камней, – теперь уже все позади. Забудь и возвращайся к работе. С какой стати им снова беспокоить тебя?

В ожидании, когда Оуэн залатает нижнюю часть стены, Марк складывал камни на траве, выстраивая их в линию.

– Не знаю, – говорил Марк. – Я никогда… ну, я никогда не сталкивался ни с чем подобным.

– Я понимаю, парень. Передай мне веревку.

Оуэн снял свои плотные хлопчатобумажные перчатки И в два ряда натянул веревку вдоль поврежденной части стены, закрепляя ее между деревянными колышками.

– Относись к полицейским спокойно: они просто делают свое дело, как ты или я.

Голос Оуэна звучал тихо и монотонно. Успокаивающе. В общем-то, было не важно, что он говорил, – Марка утешал сам звук его голоса. Он никогда не слышал, чтобы Оуэн повышал голос, хотя поводы для этого возникали частенько: когда велосипедист или мотоциклист открыто игнорировали его дружелюбное предупреждение о том, что они нарушают закон и рискуют попасть под суд; когда одетые не по сезону туристы плевали как на его советы, так и на здравый смысл и подвергали риску собственные и чужие жизни; когда фермеры то и дело вели себя по-свински. Фермеры типа Уоррена Лича с фермы «Рингхэмский хребет». Но Оуэн никогда не злился.

– Так что здесь не о чем волноваться. Расскажи им все, что ты обнаружил, Марк, им больше ничего не нужно. А поскольку им проще не тревожить тебя, они и не будут этого делать. А если будут, отправляй их ко мне.

Оуэн улыбнулся, и сквозь седую бороду сверкнули зубы, а в уголках глаз залучились морщинки. Как и большинство смотрителей, он никогда не носил шляпы, и его волосы всегда выглядели растрепанными и грязными.

– Оуэн, – снова обратился к нему Марк.

– Да?

– Где ты был?

Оуэн похлопал перчатки одну о другую, стряхивая грязь и песок.

– Когда, Марк?

– В воскресенье днем. Ты знаешь…

Марк внимательно смотрел на изумленную улыбку Оуэна. На этот раз Оуэн улыбался, не показывая зубов. Его глаза сузились, но морщинки не стали заметней.

– Твоя рация не работала, Марк.

– Я просто подумал, что, может, ты был не на месте…

– Марк, я не стал бы так тебя подводить. Неужели ты считаешь, что я мог так поступить?

Марк смотрел мимо стены – вниз, на ферму «Рингхэмский хребет». Повернувшись к остальному миру своими стенами из песчаника, постройки сгрудились вокруг двора, словно защищая его, тем самым весьма напоминая средневековое поселение. Самый большой сарай выглядел гораздо новее остальных зданий. Его зеленая рифленая стальная крыша была мокрой от недавно закончившегося моросящего дождика и сейчас поблескивала в слабых солнечных лучах.

На мгновение Марку вспомнилась женщина на Рингхэмской пустоши. По крайней мере, ее смерть наступила внезапно, не оставив ей времени понять, что происходит, или задуматься над тем, что хорошего и плохого она сделала в жизни.

Оуэн учил Марка, что в жизни бывают ситуации, когда лучше отступить, избежать противостояния, позволить событиям идти своим чередом. Он говорил, что доброе слово лучше злого, а холодная голова лучше горячей, ослепленной яростью: ослепление пройдет, и ты обязательно поймешь, что совершил непоправимую ошибку.

Марк передал еще один камень. Он оброс темно-зеленым мхом и лишайником, и Марк догадался, что он с северной стороны стены. Если стену возвел Оуэн, она была прочной и надежной, абсолютным символом стабильности.

Марк решил, что утром он снова спросит Оуэна о том, почему все-таки он тогда не сумел связаться с ним по радио. А может быть, он спросит об этом через день. Просто чтобы услышать что-нибудь более правдоподобное.

Уэстоны сидели рядышком, и лица их больше не излучали надежду. Испытав разочарование от своего первого опыта общения с полицией, они пришли в ужас, поняв, что и полицейские тоже могут ошибаться, и потеряли веру в то, что следствие к чему-либо приведет. Они заметили, что в первый раз говорили со старшим инспектором, затем – просто с инспектором, а сейчас – всего лишь с исполняющей обязанности сержанта полиции. Выражение «исполняющая обязанности», похоже, оскорбило их больше всего.

– Не поймите нас неправильно, – сказал Эрик Уэстон. – Мы уверены, вы делаете все возможное.

– В следственной группе множество людей, – терпеливо объясняла Диана Фрай. – Мы отрабатываем все версии. И это лишь одна из них.

– Мы понимаем. Правда понимаем.

Миссис Уэстон расставила чайные чашки на стеклянном столике. Она сервировала чай по хорошо отрепетированному шаблону, безо всякого намека на гостеприимство. При этом она извинилась за состояние холла, объяснив, что они не хотят его ремонтировать, поскольку в скором времени переедут в свой коттедж в Эшфорде. Когда дом продадут, новые владельцы в любом случае сделают ремонт. Так зачем сейчас возиться? Только напрасная трата денег.

Деревянная корзина на камине была полна бумаги и щепок, приготовленных для разведения огня. Обогревателя под окном хватало, только чтобы в комнате не было ледяного холода. Но обстановка показалась Фрай вполне приличной. Она считала приличным все, на чем не было плесени и паутины. Когда она возвращалась в квартиру, то могла сидеть на чем угодно, только бы там не лежал слой пыли.

– Вас, наверное, уже спрашивали о молодой женщине по имени Роз Дэниелс.

– Спрашивали, – отозвался мистер Уэстон. – Мы никогда о ней не слышали. Когда нам сказали, что она какое-то время жила вместе с Дженни, мы подумали, что, может, она – одна из девушек с работы Дженни и ей негде было остановиться, а Дженни временно приютила ее. Она вполне могла.

– Но Роз Дэниелс никогда не работала в «Глобал Ашуэранс», по крайней мере, насколько известно нам.

– Нам так и сказали. Наверное, Дженни встретила ее где-нибудь еще.

– Вы можете предположить где?

– К сожалению, нет.

– Нам она рассказывала только о людях из обществ защиты животных, – сказала миссис Уэстон. – Поговорите с ними.

– Непременно поговорим. – Фрай не отводила взгляда от своей чашки с остывшим чаем. – У меня есть еще вопрос: ваша дочь упоминала, что ее кто-то преследует? Может быть, жаловалась, что кто-то крутится у ее дома или ходит за ней по пятам? Может, неожиданные или неприятные телефонные звонки?

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы хотите сказать, что за ней следили? – переспросила миссис Уэстон. – Вы это имеете в виду?

– Что-то в этом роде.

– Она никогда не говорила ничего подобного, – ответил мистер Уэстон.

– Был один такой звонок, – сказала его жена.

– Да?

Мистер Уэстон вжался в кресло и начал беспомощно переводить взгляд с одной женщины на другую, словно совсем не понимал, что происходит.

– Дженни упоминала один звонок, – пояснила миссис Уэстон. – Не то чтобы он был неприятным, но он показался ей немного странным. Но больше такое не повторялось, насколько мне известно. Просто ей вспомнился этот звонок, когда я разговаривала с ней.

– Кто ей звонил?

– Полиция, конечно, – уставилась на нее миссис Уэстон. – Сказали, что проверяют, как охраняется дом. Но вопросы задавали смешные, и она решила, что тут что-то неладно.

– Дженни говорила вам, как звали того полицейского?

– Нет.

– Мужчина или женщина?

– Думаю, мужчина. Да, точно.

– Он не представился?

– Понятия не имею, – раздраженно ответила миссис Уэстон. Она снова посмотрела на мужа, затем на Фрай. – Вы хотите сказать, что, возможно, он вообще был не из полиции? – спросила она.

– Боюсь, такое возможно.

Супруги в унисон покачала головами.

– Дженни всегда была слишком доверчивой, – сказала миссис Уэстон. – Ей потребовалось много времени, чтобы понять, каковы люди на самом деле. А все эти ужасные мужчины… По правде говоря, лучше бы она жила одна со своим котом.

– Этот звонок может быть связан с ограблением вашего коттеджа в Эшфорде? – спросила Фрай.

– При чем здесь ограбление? – поинтересовался Эрик Уэстон. – Почему вы о нем заговорили?

– Сэр, мы отрабатываем все версии.

– Надеюсь.

– С тех пор Уэйн Сагден никак не давал о себе знать? Ваша дочь не упоминала, что общается с ним?

– Но он же в тюрьме, разве нет?

– Теперь нет, сэр.

– Что? – Уэстон, похоже, дал наконец волю эмоциям.

– Должна ли я сделать вывод, что вы ничего не знали об этом? – спросила Фрай.

– Нам никто не сказал. Разве нам не должны были сообщить?

– Обычно не сообщают. Если только нет особого риска для жертвы. Например, в случае изнасилования или нападения на ребенка. Неожиданная встреча на улице с преступником, о котором вы думаете, что он за решеткой, может обернуться большой психологической травмой.

– Но не в нашем случае.

– Маловероятно, что Сагден вернется, чтобы ограбить тот же самый дом.

– Вполне возможно, что по возвращении он мог следить за нашей дочерью, чтобы отомстить ей.

– Ну, если так…

– Вы ведь поэтому спрашиваете, не так ли? Вы предполагаете, что это он убил Дженни?

– Все не так просто, сэр, – сказала Фрай.

– Не так просто?

– Нас интересуют определенные моменты, связанные с ограблением, вот и все. Вы в то время были в отъезде, правильно?

– Да, на Кипре, – подтвердил Уэстон. – Мы ездим туда во время школьных каникул, когда можем себе позволить.

– И как долго вы там находились на этот раз?

– Месяц. Мне надо было вернуться, чтобы успеть подготовиться к новому учебному году. Знаете, до начала занятий нужно проделать много работы. Люди этого не понимают.

– Получается, что вы не пользовались коттеджем в Эшфорде, когда произошло ограбление.

– Нет. Мы попросили соседей время от времени проверять дом: ну, полить цветы и все такое прочее. Знаете, как у нас бывает: набирается полный почтовый ящик газет и всякой рекламной чепухи, и все это торчит наружу, – лучший способ показать, что в доме сейчас никто не живет.

Фрай внимательно разглядывала деревянную корзину на камине. Она чувствовала на себе пристальные взгляды Уэстонов, словно они пытались угадать ее дальнейшие вопросы.

– А как вы узнали об ограблении?

– От соседей. Они слышали звук разбившегося стекла. А позже заметили, что разбито наше окно. Так он туда и забрался.

– Ясно.

– Знаете, он здесь все перевернул вверх дном. Забрал видеомагнитофон, немного наличных денег и кое-что из драгоценностей, вот и все. Но ущерб-то какой! Стулья сломаны, картины – просто всмятку, стены, ковер – все облито соусом табаско. Нам пришлось сделать ремонт и поменять все замки, чтобы Сьюзан снова смогла пользоваться коттеджем.

– Но отпечатков пальцев не было, – сказала Фрай.

– Скорее всего, преступник был в перчатках. В наши дни даже малые дети знают, как это делается. Но кто-то видел его возле коттеджа и опознал. И еще сказали, что на его куртке нашли несколько волокон с обивки нашего кресла. Похоже, решающее доказательство.

– Боюсь, нам придется пересмотреть мотив. У семьи Сагденов есть основания испытывать к вам сильную неприязнь.

– А, так вы знаете о моих неприятностях, – произнес Уэстон. – Но на меня же не заводилось дело, так? И мое доброе имя было полностью восстановлено. Хотя кое-кто до сих пор не может забыть.

– Расскажите мне, что произошло.

Мистер Уэстон сконфуженно пожал плечами:

– Несчастный случай, вот и все. Мальчишка сильно поранился.

– Это случилось на загородной экскурсии?

– Да. У нас был пикник в Лоузхилл-холле. Вы знаете исследовательский центр нашего национального парка недалеко от Каслтона?

Фрай не знала, но все равно кивнула, не желая показывать, что плохо знакома с местностью.

– Тогда поднялась большая шумиха. Какая-то истерия. Министерство образования провело настоящее расследование. Подключили даже полицию, но, конечно, никаких обвинений не последовало.

– Понятно. Вы отвечали за эту экскурсию?

– Да, это так. Но ни малейшей халатности в моих действиях не обнаружили. Несчастный случай, простой и ясный. Никто не мог его предвидеть. Мальчик отбился от группы. Хотя я предупреждал их всех об опасности и группу сопровождало необходимое число взрослых. Всем детям было велено не сходить с дороги. Но некоторые же не слушают, что им говорят. Их ведь никогда не учили вести себя дисциплинированно.

– По-моему, это и на совести родителей.

Уэстон горько улыбнулся:

– Скажите это родным Гэвина Ферригана. Они вели себя просто оскорбительно. Даже агрессивно. Должен вам сказать, между нами произошло несколько очень неприятных сцен. Мне пришлось обратиться за советом к юристу для защиты своей позиции. Я не мог допустить, чтобы моя честность была поставлена под сомнение: это несовместимо с должностью заместителя директора.

– Вы говорите, что мальчик сильно поранился?

– У него была серьезно повреждена голова. Я делал все, что мог. Вытащил его из воды, согревал, пока не подоспела воздушная «скорая помощь». Но он разбил голову о камни на дне реки. И через пять дней врачи решили отключить его от аппаратуры жизнеобеспечения.

– Но в конце концов шум утих, во всяком случае в отношении вас?

– Да, через некоторое время. Было множество разговоров – нелепые, голословные обвинения. Знаете, это весьма неприятно. Иногда мне было стыдно за себя, хотя я и знал, что ни в чем не виноват. Но все вокруг стремились убедить меня в обратном. Абсолютно все.

– И мать Гэвина Ферригана – сестра Уэйна Сагдена.

– Ну да. Его отец, Ферриган, тогда уже сидел в тюрьме за торговлю наркотиками. А остальное семейство занималось тем, что активно мешало расследованию. Это было чрезвычайно неприятно. – При воспоминании об этом Уэстона даже передернуло. – Я вынужден был оправдываться. Хотя и не сделал ничего, за что следовало бы извиняться. Я действовал совершенно правильно. И предпринял все, что мог, для спасения мальчика.

Через несколько минут Эрик Уэстон проводил Фрай к выходу. Он смущенно замер на пороге рядом с массивной дубовой дверью, оглянулся через плечо, проверяя, не услышит ли его жена, возившаяся на кухне с посудой.

– Этот несчастный случай с Гэвином Ферриганом… – проговорил он. – Поймите, мне все это очень нелегко далось.

– Я понимаю и нисколько в этом не сомневаюсь.

– Просто… просто некоторые люди не могут забыть. Им нравится, если вы испытываете стыд всю оставшуюся жизнь.

Посуда на кухне перестала греметь, и мистер Уэстон, похоже, вдруг заметил тишину.

– Ладно, тогда всего доброго, – сказал он. – Простите, что ничем не смогли быть вам полезны.

Он вышел вслед за Фрай и остановился на ступеньках перед полуоткрытой дверью.

– Этот случай с Ферриганом… вы действительно считаете, что он связан… ну, вы понимаете?

– На данный момент ничего не могу сказать.

– Очень плохо, если так, – сказал Уэстон. – Очень плохо.

Он повернулся и ушел обратно в дом еще до того, как Фрай миновала ворота. Диана тут же услышала ворчливый голос миссис Уэстон и приглушенное бормотание в ответ, затем какой-то звучный хлопок.

Она села в машину и достала карту: хотелось как можно быстрее уехать отсюда и снова оказаться на холмах.

В отличие от Бена Купера, Фрай не испытывала горячего желания защищать неудачников – и уж тем более таких, как Эрик Уэстон. Она разозлилась и в то же время смутилась, обнаружив, что слова Уэстона не оставили ее равнодушной. Ее испугало, что несколько произнесенных им фраз так точно напомнили ей ее собственные чувства из сравнительно недавнего прошлого.

«Иногда мне было стыдно за себя, хотя я и знал, что ни в чем не виноват, – сказал он. – Но все вокруг стремились убедить меня в обратном. Абсолютно все».