"Зеленоглазка" - читать интересную книгу автора (Гаскин Кэтрин)

Глава вторая

Мы приехали в Балларат, когда уже начинало смеркаться – в сумерках голубые холмы казались лиловыми. Место представляло собой обширную долину, расчерченную изгибами небольшого ручья и окруженную невысокими горами, в которых было полно оврагов. Именно в них старатели находили золото. Местами на них оставалась скудная растительность, но там, где люди уже успели приложить руку, земля была безжизненно голой. Поросшие травой склоны под эвкалиптами походили на бесплодную пустыню, истоптанную тысячами ног. Они были перепаханы вдоль и поперек и покрыты бесчисленным количеством куч пустопородной земли, вырытой старателями в поисках золотоносного кварца. Спустя три года после первых находок в этой долине обитало уже сорок тысяч золотоискателей. Это был целый палаточный городок, словно вросший в землю; яркие ряды палаток тянулись вдоль золотой жилы с востока на запад, а также по берегу грязно-желтого ручья, который назывался Яррови. До сегодняшнего дня моя память помимо воли хранит названия всех приисков Балларата – Золотая вершина, где впервые было обнаружено золото, Эврика, Канадская жила, Итальянская жила, – это там, где прииск Золотые шахты сворачивает к Равнине камедных деревьев. Как и всем, кто бывал здесь хоть один раз, мне уже не суждено их забыть. Раскопки велись прямо посреди палаток, где и без того негде яблоку было упасть – они только что не сваливались в ручей.

Участок дороги при въезде в город был полностью отдан под торговлю – там заправляли те, кто, как и Ларри, приехал сюда, чтобы вытряхнуть золото из старательских карманов. Здесь были театры, отели, магазины– шаткие, вздрагивающие при каждом порыве ветра сооружения, обтянутые брезентом, готовые прекратить свое существование, лишь только в жиле кончится золото. Впрочем, было и каменное здание, единственное – в нем располагался банк. Каждый день сорок тысяч обитателей долины рылись в земле, пытаясь отыскать золото, а вечером многие из тех, кому это удавалось, проигрывали добытое в карты или безжалостно пропивали в барах. Здесь было все: бродячие собаки, босоногие дети, женщины, таскающие воду ведрами. Здесь продавались великолепные сафьяновые сапожки и шелковые платки из Гонконга. Из окон отелей днем и ночью слышалось бренчание рояля, а над улицами и в оврагах то и дело раздавались скрип работающих лебедок и хлопанье брезентовых рукавов, служащих для проветривания шахт. На Бейкери-хилл стояла церковь римских католиков; пресвитерианцы проводили свои службы в гаэльском храме на Спэсимен-хилл. Здесь говорили на всех языках, по крайней мере так мне поначалу казалось. Вот уже три года, как на этом маленьком клочке земли было сосредоточено величайшее богатство в мире.

Проехав через весь городок, Дэн Магвайр расположился для первой ночевки. Он поставил палатки немного в стороне от скопления людей, на земле, на которую никто не претендовал, – ведь пока у него не было своего участка. Я сразу же бросилась помогать разгружать повозку, распаковывать кухонную утварь и разводить костер из дров, которые принес Пэт. Я поняла, что Магвайры совсем не приспособлены жить в таких условиях. Сначала они взялись за дело как следует, но энтузиазма хватило лишь на то, чтобы разобраться с волами и повозкой, после чего все занялись сами собой. Я поджарила колбасу, вскипятила в котелке чай, хотя Кейт утверждала, что она главный кулинар. Я постелила почти все постели, пока Роза возилась со своим сундуком, набитым ненужной одеждой. Но мне была на руку их милая нерадивость, которая, к счастью, сочеталась с дружелюбием. Я и сама не была искусна в подобных делах, просто мне хотелось казаться незаменимой в глазах Кейт, да и вообще всех остальных. Для меня это была единственная возможность хоть как-то проявить себя. Я не собиралась уходить и не делала никаких попыток пойти и попробовать устроиться на ночлег где-нибудь еще. И они, надо отдать им должное, ни словом, ни взглядом не намекнули мне об этом. А когда пришло время доставать миски и кружки, они вели себя так, будто я была среди них всегда. Я ела хлеб с колбасой, запивая густым обжигающим чаем, и боялась вымолвить слово, чтобы лишний раз не напоминать о своем присутствии. Вдруг кто-нибудь из них скажет, что, мол, мы так не договаривались. И мне казалось, что они прекрасно понимают, о чем я сейчас думаю. Помню, Пэт даже подмигнул мне, желая подбодрить, и глаза его смеялись и говорили мне, какая я молодец.

Уже в первую ночь они привлекли к себе внимание местных жителей. В дальнейшем посетители стали неотъемлемой частью всех вечеров, проведенных в Балларате. Кон сразу же притащил к нашему костру еще одного мальчика – своего ровесника, Эдди О'Доннела. Через некоторое время за ним из соседней палатки пришел отец, однако не спешил забирать сына, а присел к нашему костру поболтать. Дэн предложил ему виски, и он решил посидеть еще немного. Таких на приисках было большинство – дружелюбных, всегда готовых познакомиться, помочь, чем только можно. Но все же в самих Магвайрах было еще что-то, отличавшее их от других. Возможно, оно исходило от Кейт.

Мужчина представился Тимом О'Доннелом.

– Необычайно рада познакомиться, мистер О'Доннел, – сказала она, слегка присев и грациозно наклонив голову, вся ее поза словно излучала радушие и гостеприимство. Я невольно взглянула на Тима О'Доннела еще раз, пытаясь понять, чем же он мог заслужить подобный торжественный прием. Это был худой человек с обвисшими усами, совершенно непредставительный и скромный. Теперь же благодаря Кейт он почувствовал себя королем или, по крайней мере, опытным и мудрейшим наставником, который сидит и неторопливо дает советы им, новичкам. Через некоторое время появились и его жена с дочерью. Люси О'Доннел была симпатичная девушка, хотя, конечно, не такая эффектная, как Роза. Интересно, что она точно так же, как и я, отреагировала на броскую красоту Розы: несмотря на приступ зависти и протеста, было видно, что она почувствовала к ней непреодолимую симпатию. Маленький Эдди уже уснул на плече своей матери, а О'Доннелы все сидели, слушая, как Кейт рассказывает о Дублине, а Дэн незлобно рассуждает на политические темы. Они даже с интересом выслушали проповедь Пэта об англичанах, хотя в том, что он говорил, не было ничего такого, о чем бы мог не знать рядовой ирландец. А Роза, чтобы сделать приятное отцу, спела куплет из его любимой баллады о Роберте Эммете и Саре Курран.

У нее был сильный, но мягкий и необыкновенно приятный голос.

В этот момент я почувствовала тяжесть у себя на плече – рядом со мной на бревне, которое Син подтащил поближе к костру, сидел спящий Кон. Потом он много раз засыпал вот так у меня на плече. В тот вечер я в первый раз сама уложила его спать. Кейт была не против; она согласно кивнула, когда мы с Коном покинули кружок у костра. Я приготовила постель и помогла ему раздеться. Кон был сейчас совсем сонный и забыл о том, что он уже почти мужчина. На самом деле он был еще совсем ребенком и по-детски потянулся ко мне ручонками, чтобы я поцеловала его на ночь.

– Как хорошо, что ты пришла к нам, Эмми, – сказал он.

Он почти сразу же уснул, но я еще немного посидела рядом, не отнимая руку от его щеки; я ощущала тепло его дыхания. Я думала о его невинном поцелуе, о том, как это детское тело нежно прильнуло ко мне, и чувствовала, что излечиваюсь после мерзости и грубости Гриббона. Мне хотелось, чтобы это дитя принадлежало мне, а не Кейт. Тогда я впервые осознала, что действительно хочу иметь детей. Ко мне пришло очищение; впервые после ужаса в «Арсенале старателя» у меня появился проблеск надежды. Я больше не чувствовала себя бедной простушкой – поцелуй этого мальчика вдохнул в меня силы и прогнал страх.

Когда я вернулась к костру, О'Доннелы уже собирались к себе в лагерь. Хотя никто из сидящих и не был официально представлен другим, за время разговора все уже успели перезнакомиться и знали друг друга по именам, и только я осталась незнакомкой. Миссис О'Доннел кивнула в мою сторону.

– А это… еще одна дочка? – спросила она с сомнением в голосе. Я не была похожа на их дочь.

– Нет, – ответила Кейт, – это друг нашей семьи, Эмми Браун.

Так и повелось.

Мне постелили на соломенном матрасе в маленькой палатке Розы. Что бы я ни думала о Розе потом, я не могу не признать, что в ту ночь она была гостеприимной со мной; да, ей были свойственны и ревность, и жадность, но в отношении людей, а не вещей. Она, не задумываясь, делилась со мной всем, даже теми предметами роскоши, которые привезла с собой, а ведь запасы их не были безграничны, – душистое мыло, одеколон; я помню, она подарила мне мешочек лаванды, чтобы вещи в моей сумке приятно пахли.

Я лежала у откидного окошка палатки и смотрела на ночное небо Балларата; рядом со мной тихо спала Роза. Десять тысяч озарявших небо костров уже потухли, и теперь оно было серым; наступила тишина, было слышно лишь, как где-то в горах воет динго – австралийская собака да раздается пьяная песня двух старателей, бредущих домой из бара. Я не могла уснуть и все думала о Гриббоне, и не верила, что наступит время, когда я смогу вырваться из плена этих ужасных воспоминаний; но в конце концов я уснула и наступили мир и покой.

На следующее утро я проснулась, когда все еще были в своих постелях – даже большинство соседей. Роза спала так крепко, что я не потревожила ее, хотя долго ползала в тесной палатке, пытаясь отыскать одежду; я подумала, что она, наверное, привыкла так долго спать с детства. Я развела костер и уже поставила согреваться воду, когда появился Ларри.

– Будешь чай? – спросила я.

– Спасибо.

Он мрачно посмотрел на меня. Насколько я поняла, он был единственным из всех, кто не принял меня. Думаю, что, если бы я собрала свои вещички и ушла, он был бы совсем не против. Возможно, так было потому, что из всей семьи он один осознавал до конца, в каких условиях они оказались и насколько малы шансы, что земля Балларата подарит им что-нибудь, кроме бедности. Все они, даже Дэн, не желая того, сваливали возникающие проблемы на Ларри. Возможно, он считал, что сейчас им ни к чему лишний рот, а может быть, ему претила мысль о том, что я была там одна, с Гриббоном, в «Арсенале старателя». Ларри был из тех, кто привык судить людей строго. Иногда он бывал даже слишком суров, но это только придавало ему силы и уверенности в себе.

Мне предстояло как-нибудь разрешить его колебания в отношении меня. В конечном счете он лучше Кейт понимал, что я вовсе не робкая девочка, которая боится и слово сказать, а уж тем более постоять за себя.

Небо было еще серым, но на западе вершины гор уже позолотились, и день обещал быть теплым и солнечным. Городок понемногу пробуждался, хотя до начала рабочего дня еще было время. Мы сидели одни, не считая нескольких соседей, которые тоже встали в этот ранний час. То, что Ларри ждал, когда я заговорю с ним сама, не пытался избегать меня, оставляя свои сомнения в силе, показалось мне достойным всяческого уважения. Еще вчера я считала его незрелым, теперь же он казался мне даже старше своих лет.

Я протянула ему кружку с горячим чаем.

– Ты не доверяешь мне, Ларри? – спросила я. Он покачал головой, но не стал прятать от меня глаза.

– Кто ты на самом деле, меня не касается, – ответил он, – и я не хочу впутывать нашу семью в твои личные дела.

– Твой отец не будет против, если я останусь. И твоя мама…

Он жестом остановил меня. – Мой отец – человек простой. И мать – чрезвычайно добрая женщина. Было время, когда можно было позволить себе подобную роскошь. Но сейчас другая ситуация, а они этого не понимают. И я обязан защитить их в этой жизни.

Его переполняло высокомерие, даже чопорность, и, к сожалению, он был совершенно прав.

– Мне следует собрать свои вещи и идти? – спросила я.

– А куда ты можешь пойти?

Я пожала плечами.

– Я знаю об этом не больше тебя. Если я не пристану к какой-нибудь семье, то что мне остается? Бродить по приискам в поисках ночлега? Можно себе представить, какой мне там предложат ночлег! Или устроиться на работу в какой-нибудь отель? Да не все ли равно? – Я махнула рукой. – Можно было и не уходить из «Арсенала старателя»! Конечно, внешне я не ахти, но ничего, приоденут в атласное платье – и сойдет! Ты хочешь, Ларри, чтобы я стала такой?

– Нет! Я только… – он замолчал и. отвернулся в нерешительности. Сейчас он опять казался совсем мальчишкой, и я подумала, что он, наверное, в первый раз столкнулся с ситуацией, когда нужно принимать решение в отношении другого человека, не члена их семьи, а постороннего, чья жизнь неожиданно оказалась прямо у него в руках. И это ему явно не нравилось. Было бы намного проще, если б он мог, как обычно, вынести свой быстрый и отметающий все сомнения вердикт. Но он был слишком добр, чтобы поступить так.

– Что у тебя было с тем человеком из «Арсенала старателя»?

– Что бы там ни было, но случилось это против моей воли. И продолжалось только три дня – потом мне удалось улизнуть от него. А до этого – никогда. Никогда и ни с кем! Никогда, – как всякой женщине, говорить об этом было для меня унизительным, – я даже ни с кем не целовалась! – сказав это, я помимо своей воли отвела глаза и уставилась в землю под ногами.

Последовало долгое молчание, и, поняв, что он не собирается его нарушать, я снова подняла на него взгляд.

– Теперь ты меня прогонишь, Ларри? – спросила я умоляющим тоном, уже ни на что не надеясь. – Если бы ты только мог забыть об этих трех днях…

Лицо его стало непроницаемым; казалось, со своим детским упрямством он никогда в жизни не поверит, что меня могли принудить. Впервые я познала на себе, какой жестокой и непримиримой бывает невинность. Я чувствовала, что проигрываю, и от этого во мне вскипали злость и раздражение, как ответ на его стойкое нежелание меня понять.

– Ну и черт с тобой! – сказала я сердито. – Ты, наверное, думаешь, что я начну соблазнять твоих братьев или дурно влиять на сестру? Да если бы я была такой, неужели бы стала тут с вами возиться? Зачем бы мне вообще было здесь оставаться? В отелях все гораздо проще, да и платят там лучше!

Я раздраженно махнула на него рукой, в которой держала кружку, на пальцы мне плеснуло горячим чаем, но я и не заметила ожога.

– Как ты не можешь понять, что та работа, ради которой я хочу остаться, гораздо тяжелее? Тебе нужен кто-то, кто будет следить за тем, чтобы твоя мать не раздала всю муку направо-налево, не растранжирила сахар? Тебе нужен кто-нибудь, кто бы не позволил отцу спустить за неделю весь табак, снабжая им население Балларата, а потом сосать лапу? Тебе нужна кухарка, умеющая растянуть один фунт говядины на три раза? Ты подумал о том, кто будет штопать вам носки? Или ты собираешься отдать их своей матери и Розе, чтобы те выбросили их на помойку из-за пары дырок? А кто будет следить, чтобы Кон делал уроки?.. Да, да, Ларри, я прекрасно умею читать, а почерк у меня лучше, чем у вас всех, вместе взятых, к тому же я с десяти лет умела содержать магазин. Кем еще хотел бы ты меня видеть? Ты только скажи, а я уж найду, что тебе ответить. Может, мне лучше пойти в тот особняк на Главной дороге – помнишь, такой, с яркими огнями? Может, мне там предложить свои услуги?

Он покраснел. Ему было стыдно, и он злился на меня за это.

– Ты говоришь, что должен защитить их, Ларри. А кто сделает это, если ты собираешься ездить в Мельбурн?

– Ты предлагаешь, чтобы это делала ты? Но с какой стати?

– Да потому, что я хочу это делать, мне нужно остаться здесь. Я буду только благодарна вам. И тебе не придется платить служанке, чтобы она помогала матери и присматривала за Розой. Ведь речь идет не о деньгах, Ларри, а о том, что вообще не покупается.

– А как я узнаю, что ты вообще именно такая, какой хочешь себя представить? Интересно, с какой стати я должен тебе доверять?

– Испытай меня! Или скажи чтобы я убиралась прочь, а потом жалей об этом. Путь до Мельбурна неблизкий, и у тебя будет масса времени для раздумий…

Он выплеснул остатки чая в костер, наслаждаясь произведенным шипением. Он был все еще зол оттого, что никак не мог принять решение. Это было сложнее, чем в бизнесе, с которым он уже сталкивался в жизни. От напряжения он даже свел свои черные брови к переносице. Его волосы были встрепаны после сна, и тем более странно было видеть его юное миловидное лицо таким угрюмым и озабоченным.

– Ну ладно, – сказал он наконец, – можешь остаться. Пока что на время первой поездки. А потом… посмотрим.

Я улыбнулась.

– Это уже договор… За свою сторону я ручаюсь! – и протянула ему руку.

Он отступил, не желая принять ее. Но мне было важно, чтобы он взял мою руку.

– Договор, Ларри, – повторила я, – и ты окажешь мне любезность, если скрепишь его рукопожатием.

Тогда в конце концов он с неохотой уступил мне. Магвайры все еще спали, а ранние птахи среди соседей были заняты своими делами. Так что, я думаю, никто, кроме нас самих, и не узнал об этом рукопожатии.

В тот же день Магвайры, и я вместе с ними, стали равноправными обитателями приисков, Дэн Магвайр перекупил земельный участок на Эврике у двоих мужчин, которые перебирались в Бендиго. Тот факт, что они так легко расстались с ним, вовсе не означал, что там не было золота, – оно могло лежать глубже. Золото в жиле встречалось на разной глубине; Эврика была одним из богатейших приисков, и все равно это было похоже на лотерею – с месяц назад неподалеку от участка Магвайров какие-то трое набрали золота на две тысячи фунтов, а чуть подальше, где люди вырыли шахту в пятьдесят футов глубиной, не нашли и пылинки, чтобы оплатить ежедневные расходы. Но об этом задумывался только Ларри. Остальные – Дэн, Пэт и Син – были полностью убеждены, что стоит лишь прокопать участок на восемь футов, как золото потечет им в карманы. Они взяли положенные по закону лицензии на раскопки еще до того, как могли начать работу. Поскольку Ларри тоже имел права на этот участок, он, как и все, взял разрешение, хотя и говорил, что требовать за него пять фунтов – это чистое надувательство. Они приобрели невиданные доселе приспособления для их новой деятельности – лопаты, заточенные кирки, ручную тележку для перевозки кварца к ручью, лоток для промывки песка, жестяную посуду для обработки небольших самородков и мелкой пыли. Они имели теперь все, что должен иметь уважающий себя старатель, кроме, разве что, мозолей на руках.

Я помогла Кейт с переездом на новое место; на этот раз предполагалось что оно будет постоянным, по крайней мере в случае, если участок окажется золотоносным. Все имущество Магвайров было вынуто из повозки, а затем из коробок и сундуков, где оно пролежало всю долгую дорогу. Оно представляло собой странную смесь из нужных и ненужных вещей, купленных в Мельбурне в расчете на суровые будни на приисках, а также нелепых остатков их прежней жизни в Дублине. Там были три низкие походные кровати – для Кейт, Розы и для меня (вообще-то одна предназначалась для Кона, но он настоял, чтобы ее отдали мне, поскольку считал, что если будет спать на матрасе, как его братья, то у него появится больше прав называть себя мужчиной). На все кровати полагалось тонкое белье и кружевные наволочки. У Розы было даже атласное стеганое одеяло; а мне она дала лоскутное, которое, по ее словам, было первым произведением ее швейного мастерства еще в детстве.

– Здесь нельзя пользоваться такими вещами, – сказала я Кейт, – они же испортятся от грязи!

Она пожала плечами.

– Я привыкла использовать и тратить все, что у меня под рукой, и, как ни странно, все всегда возвращается сторицей. Я не выношу, когда сохраняют на завтра то, чем можно наслаждаться уже сейчас. – Она любовно прикоснулась к своим простыням. – Было бы так обидно прятать все это по коробкам.

То же самое было с одеждой. Я обнаружила, что и Кейт, и Роза носят свои дублинские наряды только потому, что других у них просто нет. Даже если бы у них были другие, то сомневаюсь, чтобы они их надели. У Кейт были более смелые взгляды, чем у Розы, но обе любили производить эффект. Их одежда была яркой (слишком молодежной для Кейт), и обе выглядели разодетыми, как павлины, на фоне коричневых и серых платьев других женщин. Обе они отказывались подбирать волосы в сетки, как это было принято на приисках. У Розы были свои кудри, которые сбивались в колтун, если она не принималась мучительно расправлять их, что, впрочем, случалось редко. Кейт же приходилось накручивать волосы на щипцы для завивки и лоскутки, и, для того чтобы иметь над ушами неизменные локоны, она готова была бросить все другие дела и мужественно занималась этим каждый вечер. Она отказывалась носить чепец. Только шляпку от солнца, никаких чепцов.

– Это слишком старомодно, – говорила она. Мне казалось, что вся эта экстравагантность и нежелание считаться с тем, что принято среди женщин на приисках, поставят Кейт и Розу в невыгодное положение, но я ошибалась. Пусть у них не было склонности к хозяйству и экономии, как у обычных женщин, но все это с лихвой окупалось дружелюбием Кейт и тем душевным теплом, с которым она отдавала всю себя, все, чем дорожила сама; и это распространялось на всех и каждого. Она совершенно не кичилась своим богатством и вела себя так, как будто считала, что сегодня оно принадлежит ей, а завтра все соседи будут иметь еще больше. Женщины все прощали ей за ее щедрость. Миссис О'Доннел и Люси были первыми гостями на этом пире, и для них сразу же были вынуты фарфоровые чашки, которые страшно им понравились, несмотря на то что вызвали возмущение окружающих. Они сидели посреди тюков и полупустых ящиков, и Кейт будто принимала их у себя в доме в Дублине.

– Мама, – сказала Люси, – можно я схожу за миссис Хили? У нее, наверное, глаза на лоб полезут при виде таких вещей…

Через некоторое время пришла Мэри Хили, ведя с собой двух детей, а третьего держа на руках; кроме них, у нее был еще один сын, постарше, который помогал отцу на шахте. Она была их соседкой на Эврике – женщина, вконец измученная семейным бременем и сознанием того, что ее муж работает на участке один и денег едва хватает, чтобы прокормить семью. Сейчас он находился там, на участке, и не было рядом никого, кто бы мог поднять для него лебедку, чтобы вытащить ведра с землей. Мэри Хили с трудом улизнула, чтобы выпить чашечку чая из китайского фарфора, а муж ее в это время промывал на ручье последний лоток песка, который они вместе вытащили на поверхность.

– На самом деле, – сказала Мэри Хили, – мне надо скорее бежать к нему, но он ведь знает, как мне хотелось пойти… – В ее голосе послышалась тоска, которая улетучилась, как только она увидела улыбку на лице Кейт. – Так здорово, что у нас теперь новые соседи…

Как все женщины на Эврике, она отличалась дружелюбием, и Кейт была ей под стать, чего нельзя сказать 6 Розе. Женщины всегда безошибочно чувствуют представительниц слабого пола, которые пренебрегают женскими проблемами, – тех, чей взгляд подобно компасу всегда направлен только на мужчин. Поэтому с Розой Мэри Хили была лишь вежливо холодна, чего та, впрочем, даже и не заметила. Я держала одного из детей Мэри – крупного подвижного мальчугана, которому жизнь на приисках явно пошла на пользу, – однако на меня она и не посмотрела. Зато приметила, что Роза совершенно не обращает внимания на ее детей, из чего я заключила, что она мысленно упрекнула ее в отсутствии женственности. Думаю, ни один мужчина, взглянув на Розу, не согласился бы с нею.

Целый день я помогала Кейт устраивать лагерь, но в соответствии с лично моим представлением о порядке. К счастью, она не протестовала, когда я аккуратно сложила все ящики и накрыла их брезентом от непогоды. Мне также удалось отвоевать несколько старинных стульев, что было еще более приятно после поражения с бельем. Эти изящные стулья, сделанные в прошлом веке и совершенно непохожие на современную тяжеловесную мебель, я тоже отправила под брезент. Нужно было полностью освободить повозку – рано утром Ларри отправлялся в свою первую поездку в Мельбурн. Я попросила Пэта подкатить к костру три больших крепких бревна и уложить их вокруг буквой «П», чтобы У нас всегда было на чем сидеть. Думаю, Кейт догадывалась, что решение о том, что я остаюсь, было принято Ларри, но сама об этом ни разу не заговаривала. Похоже, теперь этот факт воспринимался всеми как должное.

В тот день мне впервые довелось побеседовать с Кейт. Это было ближе к вечеру, когда я уже закончила наводить в лагере порядок и успела отправить кусок баранины в котелок, висящий над костром на треноге. К этому моменту лагерь как-то поутих, словно взял передышку после целого дня напряженной работы; мужчины не слишком усердствовали в раскопках, а вместо этого лениво бродили, беседовали с соседями или просто наблюдали за происходящим. Они были новичками в этом деле, поэтому чувствовали себя не совсем уверенно. Казалось, они еще не поддались той золотой лихорадке, что охватывала многих старателей. А может быть, они ждали, когда уедет Ларри. Сейчас они собрались пойти на главную улицу – туда, где пестрели театры и магазины. Роза тоже увязалась за ними, хотя, похоже, они не хотели ее брать. Они задумали какие-то свои, мужские дела, в которых женщина была только помехой и обузой. Но Дэн не смог отказать дочери, и она все же пошла, уцепившись за руку Пэта. Впервые за весь день я отметила на ее лице признаки проснувшегося интереса.

Оставшись вдвоем, мы с Кейт решили попить чаю, конечно, не из фарфоровых чашек. Их я упаковала обратно. Она расположилась справа от меня на бревне, аккуратно расправив юбку, и стала неторопливо рассматривать окружающую обстановку: палатки, суетящихся вокруг людей, дым от костра, клубами уходящий в небо, и ароматный пар над котлом, где варился ужин. Я подумала, что, как это ни удивительно, она необыкновенно вписывается в этот пейзаж, несмотря на свой неподходящий наряд и легкомысленные светлые локоны над ушами. Она была земная, и это сильно отличало ее от мужа и детей. Это чувствовалось и по разговору. Глядя на тропу между палатками, по которой удалялись мужчины с Розой, она сказала:

– Вот в этом вся Роза. Она постоянно витает в облаках – вечно таскается с братьями, когда она им совершенно ни к чему. Я больше чем уверена, что она рассчитывает подцепить там какого-нибудь щеголя. И конечно, не какого-нибудь там пастушка Джонни, а чтоб с полными карманами золота и сразу, как увидел, – любовь до гроба. И чтоб золото не грязное, с прииска, а чистенькое, новенькое – прямо из Мельбурна, да сам еще в придачу на белом коне! – Она со вздохом улыбнулась. – Возможно, конечно, все молодые девушки в ее возрасте такие… и все-таки мне не нравится, что она каждый раз воротит нос, стоит только приличному молодому человеку замаячить на горизонте. Чего она ищет – сама не знает. Только себя изведет. В Дублине было то же самое. Я совершенно не согласна с Дэном насчет того, что она не должна была помогать нам в таверне. Конечно, она могла что-нибудь не так сделать, но зато это вышибло бы у нее из головы всякую дурь. Так нет же, она всем рассказывает и сама нисколько не сомневается в том, что она графиня. Она считает, что общественные заведения – это для простых. «Папа не хочет, чтобы меня там видели». А Дэн, этот наш простодушный тюфяк, все слушает ее, да еще гордится, что, мол, пусть она не работает как проклятая, зато по разговору истинная леди. Он совсем испортил ее – уроки пения, фортепианные уроки и Бог его знает что еще. И, спрашивается, как это может пригодиться ей здесь? Насколько я понимаю, если тут и имеются те, кто собирается завести семью, то они прежде всего видят в своей жене пару лишних рабочих рук, а уж потом интересуются, чем она может развлечь гостей…

Она налила себе еще чаю. Лицо ее было спокойно; было бы глупо всерьез расстраиваться из-за такой девушки, как Роза. Она продолжала:

– Все началось еще с ее деда – отца Дэниэла. Он прожил дольше, чем все предполагали, учитывая, что он был запойным пьяницей. Но никогда не забывал о том, что он джентльмен, и утверждал, что купил таверну в Дублине на деньги, которые выручил с продажи своих последних земель в Виклоу. Когда я первый раз туда пришла, там было, если честно, просто не на что смотреть. Тогда я сама была еще совсем зеленая, только приехала с маленькой фермы в Мифе, но все же смекнула, что дело в том, что таверну неправильно содержат. А чего еще можно было ожидать от кичливого старика, который вечно пьянствовал у себя наверху, считая ниже своего достоинства спускаться и обслуживать посетителей, да еще от Дэна, имевшего за душой лишь латынь и прочий вздор, которым отец постарался как следует напичкать его. Старику совсем не понравилось, когда Дэн выбрал меня невестой. Однако, следует заметить, именно я привела таверну в более-менее надлежащий вид. Пока я не приложила к ней руку, она не приносила ни пенни… но старик все равно не простил и не принял меня, так как я не соответствовала его представлениям о той, на ком следовало жениться Дэниэлу. Этот старый дурак как будто не видел, что его сын всего лишь хозяин идущей вразнос пивнушки. Он все еще считал себя Магвайром – владельцем Виклоу. Это бы не беда, если бы он не прожил так долго, но проклятый дурак успел-таки вбить этот вздор в головы детям. Спасибо ему, конечно, большое! Он еще заставил Дэна нанять для них учителя – католические школы, по его мнению, были слишком для них простонародны. Но, спрашивается, какая разница? Они и так не дураки, мои мальчики, а Ларри вон вообще схватывает все на лету. Что же ему еще? Ну да Бог с ним… Все равно они отличные ребята… и очень хорошие сыновья…

Она посмотрела в чашку с чаем.

– Я ведь не хотела сюда приезжать. Мне и в Ирландии было неплохо, даже после голодного времени. Мы с Дэном уже немолоды и могли бы удовлетвориться тем малым, что у нас было. Но вот дети… Мы поехали только из-за них, чтобы у них тоже был шанс… чтобы им не приходилось всю жизнь скрывать, что они католики. Тут еще Пэт влип в историю, и мы просто вынуждены были забрать его из Дублина, чтобы он не кончил на виселице, как это случилось с его дядей, который сражался вместе с Вульфом Тоуном. И вот теперь мы здесь… – Она кружкой показала на лагерь, сложенные коробки, тропинки между палатками и весь этот голый, безрадостный пейзаж разоренной земли Балларата. – Не больно-то мы выиграли. Но все изменится к лучшему, Я знаю. Мой Дэн всегда был удачливым парнем. – Вспомнив мужа, она поправила свои завитки. Через некоторое время вернулись Роза с Коном. Я как раз показывала Кейт, как делается пресная лепешка – распространенный в этих местах вид хлеба, который обычно выпекался в золе. Сама я научилась этому у бармена в «Арсенале старателя», когда он еще не ушел, поссорившись с Гриббоном. Роза была вся красная от злости; Кон тоже выглядел немного подавленным, но сразу же воспрянул, как только я разрешила ему немного разгрести угли вокруг лепешки.

– Они познакомились с владельцем магазина, американцем, кажется, его зовут Сампсон. Ларри, конечно, стал говорить с ним о делах, и они сразу же завалились в пивную. – Роза говорила обиженным тоном, и ей почти не было дела до возни с лепешкой.

– Ну вот, пожалуйста, а чего ты еще ждала от Ларри? – оживленно сказала Кейт. – Ему всегда нужно показать свою власть. Будь его воля, он бы и траве запретил тут расти, чтоб под ногами не мешалась. – Она говорила об этом с трудно скрываемым удовольствием, похоже, ее вполне устраивал поступок Ларри, а также то, что Роза вернулась в лагерь. Все-таки между ними существовало некое соперничество, как между двумя красавицами, каждая из которых ревниво оберегает свое влияние на окружающих мужчин. И здесь Кейт была в более выгодном положении, так как имела больше опыта, а кроме того, ее неизменная приветливость придавала ей дополнительное очарование. Тогда как Роза, в свои семнадцать лет, совершенно не думала о том, что надо как-то считаться с другими, кроме тех случаев, когда ей было что-нибудь очень нужно. А поскольку она и сама не всегда знала, что ей нужно, то в целом ее поведение трудно было бы назвать мудрым. Позже это пришло и к ней. А сейчас она полагалась на свою красоту – уж в ней-то она не сомневалась ни на секунду.

– Как будто здесь может расти трава! – ядовито сказала Роза. – Ты что, видела что-нибудь похожее на нее? Да здесь вообще ничего нет, кроме толп старых грязных мужиков, которые копаются в земле, как… как… – она возмущенно всплеснула руками, – как навозные жуки! А магазины… Смотреть не на что! Это даже не Мельбурн!

Мы поняли, что она хочет этим сказать. Мельбурн немногим отличался от большинства городков, выросших, как грибы, на золотоносной почве этих мест, он был лишь на полвека старше, но там все-таки ощущалась атмосфера города. Конечно, там тоже был целый Брезентовый район, были и нищие, каких не увидишь ни на одном прииске. Иммигранты, которым не хватало денег на дорогу до Балларата или Бендиго, ночевали прямо на доках. В целом город был сырой и неуютный, однако изредка там попадались красивые каменные строения и хорошо спланированные улицы. Имелся и Нарядный пригород, где знать обычно скрывалась от городской суеты. Там можно было встретить даже модное платье и лошадей в красивой упряжке, везущих приличный экипаж. Не было ничего удивительного в том, что Роза тосковала по Мельбурну, хотя это был далеко не Дублин.

– В Мельбурне есть несколько очень хороших магазинов, – сказала она мечтательно, – может быть, Ларри привезет мне красивый платок… – Она вдруг повернулась ко мне: – В вашем лондонском магазине продавались платки?

Я кивнула.

– Платки и шляпки. Перчатки. И все в этом же роде. Все очень дорогое. У нас была самая богатая клиентура – дамы из тех, что признают только французские шелка и батистовое белье.

Роза широко распахнула глаза.

– И ты сама выбирала им вещи?

– Нет, Элиу Пирсон делал это всегда один. Хотя меня удивляло, откуда он знал, что именно нужно выбрать. Мне казалось, что он старый убежденный холостяк, который всю жизнь сторонился женщин, и вдруг… Он даже частенько говорил мне, что больше половины клиенток – набитые дуры.

– Но ты все-таки продавала? – спросила Кейт. – Если бы мне пришлось стать вашей клиенткой, я бы не купила у этого старого хрыча даже носового платка.

– Вообще-то он был ничего, – сказала я, удивляясь сама себе, – он научил меня многим вещам. Мы с отцом попали к нему, когда я была еще маленькой, и Элиу всегда следил за тем, чтобы я училась. Он даже доставал мне необходимые книги. Он был таким терпеливым учителем. Передал мне свое умение вести магазинные дела.

Кейт недоверчиво хмыкнула.

– А не был ли это расчет с его стороны?

В свете того, что она краем уха слышала вчера, она считала Элиу Пирсона не особенно привлекательной фигурой.

Я пожала плечами.

– А почему бы и нет? И кому это мешало? Отец… он был не очень силен в делах. Много раз он заслуживал, чтобы Элиу его выгнал, но он все-таки держал нас, поэтому я была рада помочь ему чем могла. Ведь он не обязан был держать нас у себя. Нашлось бы очень много желающих занять наше место. Об этом и думал мой отец, когда Пирсон умер и мы оказались выброшенными на улицу. Слишком уж много народу в Лондоне. И все хотят устроиться. Он решил, что лучше поехать в Австралию, потому что здесь больше места, а значит, больше возможностей.

При воспоминании об отце я поежилась, пытаясь стряхнуть с себя горькие чувства. Он так надеялся на Австралию, наивно полагая, что в этой огромной дикой стране найдется место для слабого и неискушенного, что с помощью жалких потуг, на которые он только и был способен, он сможет урвать себе кусочек счастья. Когда я думала об этом, мне становилось плохо: насколько он все-таки был чужим здесь, как глубоко ошибался! Хотя, скорее всего, он во многом поехал из-за Джорджа – тот настаивал, безудержно рвался за золотом, с одной стороны, потому что не желал всю жизнь влачить то жалкое существование, которое грозило ему, если бы он оставался в Англии, а с другой – поскольку был прельщен рассказами о легком богатстве и быстрой карьере, ждущих его в Новом Свете. Отец был кротким и скромным человеком, он никогда ни с кем не делился своими мечтами, и, возможно, долгое время работая в услужении у людей вроде Элиу Пирсона, он скопил их достаточное количество, поэтому замысел Джорджа стал чем-то вроде камушка, наконец стронувшего лавину. Всё свои небольшие сбережения отец потратил на то, чтобы мы смогли уехать втроем. Но лавина сошла, а он остался лежать под кухонным навесом в «Арсенале старателя», и Джордж, как только отец перестал быть полезным для него, тут же ушел. Мне было противно об этом думать. Хотелось вообще забыть о Джордже.

Я с досадой посмотрела на Кейт и Розу, хотя в действительности я злилась не на них. Я знала теперь всю правду об этой стране. Не было здесь никаких легких путей. Для сильных – пожалуйста, но так ведь происходит везде – побеждает сильный, имеющий деньги и власть. Роза, пожалуй, была в чем-то права. Если бы я была так же красива, как она, то, скорее всего, путь, о котором она мечтала, показался бы мне заманчивым, поскольку с помощью него можно проще и быстрее прорваться к богатству.

Я продолжала:

– Но, кажется, у нас нет почти никаких шансов.

Наверное, Ларри знал, что говорил: здесь все уже давно расхватано. И тем, кто сейчас в силе, нет никакого резона уступать что-либо. Остальные – так, сторонние наблюдатели. Нету здесь лишних мест, вообще нет места – напрасно отец надеялся.

Я решила прекратить этот пустой разговор и пошла разбирать кучу Розиного нижнего белья, чтобы немного подштопать его. Она не просила меня об этом, но я знала, что сама она ничего не сделает, пока белье совсем не расползется. Кроме того, мне просто хотелось занять чем-нибудь руки, чтобы поскорее улеглись тяжелые мысли.

Но я заметила, что со вчерашнего дня, вернее, с того момента, как я бросила в яму книгу, подаренную Элиу Пирсоном, я все чаще стала думать о нем, даже против своей воли. Передо мной являлось обрамленное сединой лицо с характерным для него сардоническим выражением, когда он дразнил меня, находя в этом какое-то злобное удовольствие. Именно он, а не отец, сформировал меня как личность. Несмотря на то, что он почти все время был прикован к креслу, так как больные ноги не позволяли ему много ходить, он был властным и очень сильным человеком. Он поставил передо мной цель и следил, чтобы я, не сворачивая, шла к ней.

– Ни один мужчина не женится на тебе только за твое лицо, Эмми, – говорил он, – ты должна быть полезной – и все будет хорошо. Ты сможешь дать сто очков вперед нескладным и глупым.

У нас были общие любимые дела, которые мы всегда выполняли вместе. Например, подведение баланса – это же был целый праздник. А еще в маленьком дворике за магазином мы разбили небольшой палисадник, в котором, как правило, ничего не вырастало. Но когда, несмотря на серый от копоти лондонский воздух, нам все же удавалось хитростью выманить из неуступчивой почвы хоть один зеленый росточек, для нас это тоже был огромный праздник. Иногда, когда у Элиу уставали глаза, я читала ему газеты, и он, бывало, подстрекал меня поспорить с ним – о политике, о принце-консорте, о нашем господстве в Индии. И в итоге он всегда говорил мне, что я знаю больше, чем полагается женщине, и что будет лучше, если я научусь это скрывать.

Конечно, он многое дал мне, но было и то, что отнял. В частности, одежду. Он сам снабжал меня тканями со склада, чтобы я училась шить платья. Как ненавидела я эти тошнотворные серые и коричневые робы, которые он от меня требовал – и никаких кружев или украшений, чтобы хоть как-то оживить их! До чего же уродливы были шляпки – на такую не позарился бы ни один посетитель. Он покупал их где-то подешевле, вместе с ботинками. Никогда я не прощу ему эти платья, эти мрачные старушечьи платки.

– Ты не леди, – внушал он мне, – и нечего с них обезьянничать.

Возможно, поэтому я с таким трепетом относилась к платью из зеленой шотландки, которое отец купил мне перед самым отъездом; кстати, это был его первый и последний подарок. Наверное, когда Элиу умер, отцу впервые пришло в голову, что я уже женщина, а не часть магазинного имущества.

В своем завещании Элиу отписал мне несколько книг – это более походило на жестокую насмешку, призванную напомнить мне, кто я такая. Но я все же сохранила одну из них – ту самую, что теперь лежит в «Арсенале старателя».

Может быть, мне приятнее было получить от Элиу хоть насмешку, чем вообще ничего.

– Я думал, он оставит Тебе немного денег, – ворчал Джордж.

Он был большим мастером тратить чужое добро. Я только пожала плечами. Лично я и не ожидала, что Элиу оставит мне деньги. Он ценил их больше всего на свете и ни за что не стал бы растрачивать на людей, не связанных с ним кровным родством. Поэтому он все завещал своему племяннику, которого не видел много лет.

Но в конце концов можно считать, что старик оставил мне лучшее наследство, какое только мог – жестокий урок жизни, осознание того, что я должна добиваться всего сама, не надеясь ни на чью поддержку, а только на собственную энергию и ум. В какой-то степени благодаря ему я стала тверже и сильнее, а может быть, он понимал, что это лучшее, что он мог для меня сделать.

Наверное, именно поэтому меня так тянуло к Розе – она была полной моей противоположностью. Ее путь к успеху и достатку обещал быть ровным и гладким, как кожа на ее прекрасном лице. Кроме того, она унаследовала от матери удивительную щедрость, из-за которой я готова была простить ей ее несносные детские капризы. Вчера она без разговоров пустила меня к себе в палатку и поделилась со мной туалетными принадлежностями, а сегодня она готова была признать меня чуть ли не членом семьи. Вероятно, когда человек очень уверен в себе, ему незнакомо чувство ревности, так как он не допускает и мысли, что найдется кто-нибудь, кто мог бы с ним соперничать. Я знала, что очень скоро она начнет помыкать мной так же, как она помыкает братьями и отцом. Но я уже заранее представляла, что мне будет только приятно что-нибудь для нее сделать. Для меня это было началом любви.

Все знали, что завтра утром Ларри уедет в Мельбурн. Это действовало угнетающе – и даже на меня, хотя по большому счету мне не было дела, уедет он или останется. Напротив, я должна была радоваться его отъезду – все-таки он смотрел на меня с подозрением. Однако радости я совсем не ощущала. Как бы там ни было, в этом незнакомом мире он был нашей надеждой и опорой. А уже с завтрашнего дня Дэну с сыновьями придется без него обходиться – здесь было из-за чего упасть духом.

Вечером Кейт собрала всех для молитвы. В трудные моменты она становилась набожной. Я была другого воспитания и едва сдерживала улыбку, вспомнив, как Элиу с пеной у рта презирал и ненавидел «папистов», всячески побуждая к этому меня. Теперь мне оставалось лишь удивляться, что такого уж страшного он мог найти в этих людях, – вот они подошли к костру и, подчиняясь требованиям Кейт, встали возле него на колени.

– Пресвятая Богородица… спаси и сохрани нашего Ларри, – начала Кейт.

Забыв, что я в жизни не помышляла ни о каких молитвах и, уж точно, никогда в них не верила, я принялась шептать вместе с ними:

– Спаси и сохрани его…

Пожалуй, я уже слишком далеко зашла в своей любви к ним…

Перед тем как лечь спать, я отметила про себя, что закончился еще один день без Гриббона, и меня пока не начала ловить полиция. О последующих днях, которые могли оказаться совсем другими, я старалась не думать. Мне хотелось наслаждаться сегодняшним.