"Ледокол 2" - читать интересную книгу автора (Суровов Виктор)

Глава 2. Если завтра война, если завтра в поход


И на нашей земле мы врага разгромим Малой кровью – могучим ударом Из советской песни

Почти все, что удается извлечь из многих страниц «Ледокола» о Первом и Втором стратегических эшелонах, – это лишь то, что за короткий срок в СССР осуществили ударную перевозку гигантского количества вчера еще невоенного народа. Мыслилось, как сенсационное разоблачение «Великого захватнического плана Сталина и Жукова», а получилось как панегирик наркому путей сообщения Кагановичу.


* * *

Если бы Сталин действительно стремился к нанесению упреждающего удара, ему непременно нужно было достигнуть внезапности нападения, как это сделал Гитлер. Кстати, Сталину тогда не понадобилось бы заранее объявлять о своих наступательных намерениях 5 мая 1941 года.

Вместе с тем при цельном рассмотрении этих событий, внимательном анализе решений и действий сторон накануне войны во всей их сложности и противоречивости многие решения советского руководства если и нельзя оправдать, то можно понять.

Сталин был уверен в том, что Гитлер, учитывая опыт Первой мировой войны, не станет воевать [45] одновременно на два фронта, не решится начать войну против СССР, не разделавшись с Англией и Францией. Хотя после быстрого поражения англо-французских войск и капитуляции Франции летом 1940 г. второй фронт против Германии, по существу, перестал существовать, Сталин по-прежнему полагал, что Германии выгоднее, используя договор о ненападении с СССР, вначале покончить с Великобританией, а потом уже нападать на Советский Союз. Поэтому ему представлялось, что сосредоточение германских войск у наших границ осуществляется не для нападения, а с целью оказания давления на СССР, чтобы вынудить его пойти на уступки.

В свою очередь и Сталин намеревался действовать аналогичным способом. Частичное отмобилизование 800 тыс. резервистов, выдвижение нескольких армий из глубины и многое другое было рассчитано не только на усиление группировок войск, но и на демонстрацию собственной военной мощи и сдерживание Гитлера.

Судя по опровержению, которое было дано ТАСС 9 мая 1941 г., можно предположить, что переброска резервных армий из глубины, которая даже не маскировалась, а, напротив, как бы специально упоминалась в этом «опровержении», была больше политической, а не военной акцией с целью оказать сдерживающее действие на правящие верхи Германии.

Примечательно, что многие перебрасываемые дивизии отправлялись недоукомплектованными личным составом, техникой и материальными запасами, предполагалось это сделать в новых районах их сосредоточения. Потому что главная цель заключалась в имитации перегруппировки, а не в реальном наращивании усилий. В одной из бесед со своим окружением Сталин сослался на Чингисхана, [46] излюбленным приемом которого было устрашение противника путем распространения слухов о неслыханной силе его армии.

Характерно, что на закрытых совещаниях, где речи произносились не для широкой аудитории и не для пропаганды, а по-деловому рассматривались вопросы состояния обороны страны, тон доклада начальника Генштаба и указаний Сталина был уже совсем другим.

Жуков с большой обеспокоенностью докладывал, что большинство стрелковых дивизий укомплектованы личным составом на 40-60 %, количество новой авиационной техники составляет 21 %, новых танков – 15 %. Многие танковые и механизированные дивизии вообще были укомплектованы танками на 15-20%. Говорилось, что для доукомплектования войск приграничных военных округов до штатов военного времени надо провести общую мобилизацию и в целом для приведения Вооруженных сил в боеспособное состояние нужно еще минимум 1,5-2 года.


* * *

Слово Резуну:


«…В апреле 1941 г… тайно развернуто пять воздушно-десантных корпусов. 12 июня 1941 г. в Красной Армии создается Управление воздушно-десантных войск, а в августе – еще пять воздушно-десантных корпусов. После полного укомплектования каждая из этих трех армий должна была иметь в своем составе 2350 танков, 698 бронемашин, свыше 4000 орудий и минометов, более 25 000 солдат и офицеров. Ни в Германии, ни в какой другой стране мира не было ничего подобного. Каждая из этих армий по количеству танков была равна половине Вермахта…» [47]


Или вот о знаменитом и мощном Втором эшелоне, который должен был, как предполагает автор «Ледокола», в несбывшейся наступательной войне Сталина уже в августе 41-го захватить плацдарм на Одере:


«Каждая армия Второго стратегического эшелона создавалась… – в районе концлагерей (ГУЛАГа); мужики там к порядку приучены, в быту неприхотливы и забрать их из лагерей легче, чем из деревень…».


А теперь расшифруем. Резун как бывший военный разведчик, пусть и бежавший в Великобританию, не может не знать:

1) что отдать приказ о создании или развертывании можно не только в один день, но в одну минуту – но в один день и даже месяц создать такое в реальности невозможно;

2) про одни и те же три армии нельзя одновременно утверждать три взаимоисключающиеся вещи:

а) будто каждая уже в реальности равна половине вермахта;

б) будто каждая могла такой стать только после полного укомплектования;

в) что (тут логично) ни в какой стране мира (в том числе и в СССР на июнь 1941-го года) не было ничего подобного.

А что было? Сильномогучий Второй эшелон. Из зеков. С командирами-зеками. Про которых, поминая попутно офицера и зека Солженицына, Резун утверждает: «Каждый из них – горящий желанием делом и кровью… вернуться на высоты, с которых Сталин его сверг».

Теперь послушаем самого Солженицына:


«Но вот наступила самая справедливая война при самом справедливом строе – и вдруг обнажил наш [48] народ десятки и сотни тысяч ПРЕДАТЕЛЕЙ… А это прежде всего те, по чьим семьям и по ком самим прошлись гусеницы Двадцатых и Тридцатых годов… Или сам тонул и выныривал по лагерям и ссылкам, тонул и выныривал… Обо всех таких у нас говорят… с презрительной пожимкой губ: «обиженные советской властью», «бывшие репрессированные», «кулацкие сынки», «затаившие черную злобу к советской власти».


Не будем обсуждать, как, кого и насколько несправедливо обидели. Возьмем факт: обидели (и обиделись!) сотни тысяч, миллионы. Из этого факта следует другой факт: Сталин, даже не будучи гением, а будучи просто не олигофреном, физически не мог надеяться на «ударную силу», сформированную из фактически обиженных и потенциально затаивших злобу – а не то что делать ставку на них при захвате «плацдармов» на Одере. Уж они бы ему такие «плацдармы» наподдавали, если б не были вкраплены в кадровые соединения и части!

Из вышесказанного вытекает третий факт: либо бывший офицер-«аквариумист» В.Б. Резун был никудышным офицером и разведчиком, либо он вновь солгал, объявив плодотворную гипотезу заведомо исчерпывающей правдой. Ведь должен же любой мало-мальски соображающий офицер и разведчик отличать:

1) перевозку в эшелоне (время в пути) от создания стратегического эшелона (месяцы, а то и годы);

2) «бригады» зеков от профессионально обученных батальонов;

3) и, наконец, приказ (директиву) о формировании армий от самого кропотливого формирования?.. [49]


* * *

Таким образом, если взвесить все политические и военно-стратегические обстоятельства того времени, то можно сказать со всей определенностью: объективно упреждающий удар со стороны СССР в 1941 г. исключался по нижеследующим причинам.

Прежде всего, не было никакого документального подтвержденного политического решения о превентивной войне против Германии. Цитаты из высказываний Ленина 1915 или 1920 гг., последующих советских лидеров ничего не доказывают, ибо политические решения принимаются исходя не из громких лозунгов, а в соответствии с конкретной, сложившейся на данный момент обстановкой. Уже одного этого обстоятельства достаточно для опровержения версии Геббельса-Резуна, т. к. без подобного официального решения никто войну начать не мог.

Некоторые «историки» говорят, что, мол, отсутствие документального подтверждения вызвано тем, что Сталин следов не оставлял. Какой же надо обладать фантазией, чтобы представить, что целое государство может вступить в войну без всяких утвержденных на самом высоком уровне документов и распоряжений правительства? На основе чего проводить всеобщую мобилизацию, перевод экономики в стране на военное положение и т. п. и т. д.?

Почему-то для войны с Финляндией такое решение было. Принимались соответствующие документы и в правительстве, и в ЦК ВКП(б). (Например, на отмобилизование 800 тыс. резервистов, по другим крупным военным мероприятиям.) А в большую войну с Германией СССР, если верить «Ледоколу», должен был вступать лишь по устному указанию Сталина? [50]

Не принималось политическое решение вступить в войну с Германией и по другой причине. Советское руководство не могло не понимать, что СССР и его армия еще не готовы воевать. Экономика на военные рельсы переведена не была. Главная ударная сила сухопутных войск – механизированные корпуса – не могла быть использована для наступления ввиду недостаточной укомплектованности танками, артиллерией и автомобилями. Положение могло измениться в лучшую сторону не ранее чем через год. В целом Красная Армия находилась в стадии коренной реорганизации. Советскому Союзу было крайне необходимо оттянуть конфронтацию хотя бы на один-два года, к чему всячески стремился Сталин.

О несостоятельности версии о превентивной войне свидетельствуют и немецкие источники. В частности, запись в дневнике, сделанная за неделю до войны Геббельсом, гласит: «В Восточной Пруссии у нас все так сконцентрировано, что превентивный удар русской авиации нанес бы нам тяжелые потери. Но им на это не хватит решимости».

Помимо сказанного выше, Гитлер до последнего момента продолжал свою политическую игру, пытаясь склонить на свою сторону Англию, где имелись влиятельные прогерманские силы. Именно для контакта с ними был направлен туда Гесс в мае 1941 года.

Следует учесть, что обстановка в то время была чрезвычайно сложной, противоречивой и не способствовала однозначным выводам. Это сейчас некоторые историки выкладывают перед собой только те данные, которые говорили о готовящемся нападении со стороны Германии. К сожалению, так поступили при отборе материалов для солидного [51] сборника уникальных документов, изданного фондом «Демократия». На деле же в то время не меньше, а в некоторые периоды даже больше поступало донесений о том, что Германия предполагает направить свои первоочередные усилия против Англии или даже на Ближний Восток, и войны против СССР может и не быть.

Например, советский посол в Лондоне Майский после беседы 13 июня 1941 г. с Криппсом, послом Великобритании в СССР, который говорил ему о неизбежности войны Германии против СССР, тем не менее, сообщил в Москву: «Вся картина… кажется мне более чем гипотетической… Я по-прежнему считаю германскую атаку по СССР очень маловероятной».

Данные о начале войны у советского руководства были самые разноречивые. Поступали сведения, в том числе и о датах возможной агрессии – 14, 21 мая, 15, 21 июня. Сроки проходили, а нападения не было. Все это вызывало сомнения. Как известно, Сталин больше всего опасался того, что малейшая неосторожность или провокация лишат его всяких шансов на оттяжку сроков начала войны.

И неудивительно. Практически все донесения о том, что Гитлер принял решение о нападении на СССР, как правило, сопровождались выводом, что это может случиться только после окончания войны с Англией. Обобщив ряд таких донесений, тогдашний глава ГРУ Голиков 20 марта 1941 г. в докладе Сталину сделал вывод: «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже может быть германской разведки». (Кстати, в плане [52] Генштаба от 11 марта 1941 г. отмечалось, что документальных данных о конкретных намерениях противника у советского военного командования нет.)

Берия угрожал «стереть в лагерную пыль» авторов донесений о возможном нападении Германии и заверял вождя: «Я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет».

Со стороны гитлеровского командования, в свою очередь, велась изощренная кампания по дезинформации. Распространялись данные о том, что начиная с 15 мая начнется массированная переброска немецких войск от границ СССР на запад. Что Гитлер готовится к личной встрече со Сталиным в июле и т.д. При таких обстоятельствах Сталин всячески избегал шагов, которые спровоцировали бы войну.

Ну и, наконец, для нанесения упреждающего удара необходима готовая, отмобилизованная и развернутая армия, но, по изложенным выше соображениям, Сталин не хотел идти на полное мобилизационное и оперативное развертывание вооруженных сил. Без этого начинать войну невозможно.

Если к тому же учесть, что после советско-финской войны было уволено из Красной Армии 686 тыс. человек, призванных из запаса, запрещено даже сбивать германские самолеты, нарушающие наше воздушное пространство, если, наконец, даже после того как агрессия против нашей страны началась, войскам отдается приказ отразить наступление противника, но госграницу не переходить, то ни о каком готовившемся советском нападении не могло быть и речи (стоит только вдуматься: готовить упреждающий удар и с началом войны требовать от войск – границу не переходить!). [53]

Получалась довольно сложная и на первый взгляд противоречивая картина. С одной стороны, решительные наступательные заявления. С другой – постановка приграничным округам оборонительных задач, серьезные уступки фашистской Германии в последние месяцы перед войной (резкое увеличение поставок сырья и продовольствия Германии; безоговорочное принятие советской стороной 15 апреля всех немецких предложений по пограничным вопросам; закрытие 9 мая в Москве диппредставительств стран, оккупированных Германией; публикация 14 мая сообщения ТАСС, опровергавшее возможность германского нападения, и многое другое). Или такое парадоксальное явление: резервные армии из глубины страны выдвигаются вперед, а дивизии первого эшелона остаются в городках, к границе не выходят и не занимают предназначенных им рубежей{2}. [54]

Попытки командующих выдвинуть к госгранице хоть какие-то дополнительные силы жестко пресекались. Причем действовавшие по принципу «заставь дурака богу молиться» чиновники в погонах объявляли их паникерами, наказывали – и не только в партийном и служебном порядке. Так, командир артиллерийского полка 10-й армии 17 июня 1941 г. на партсобрании сказал: «Может быть, это наше последнее собрание в мирных условиях». Поскольку это противоречило сообщению ТАСС от 14 мая 1941 г., его обвинили в панических настроениях и на следующий день арестовали. 23 июня дело командира рассматривали в Смоленске, когда немцы уже бомбили город. Но что из того! Логика следователей была проста: раз было сообщение ТАСС, что нападения ждать не следует, то – бомбят, не бомбят – исходить надо именно из этого.

Как отмечал Г. К. Жуков: «… Введение в действие мероприятий, предусмотренных оперативным и мобилизационным планами, могло быть осуществлено только по особому решению правительства. Это особое решение последовало лишь в ночь на 22 июня 1941 года, да и то не полностью».

Что значит «не полностью»? При рассмотрении подготовленной Генштабом директивы о приведении войск в боевую готовность Сталин вначале заметил: «Такую директиву давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений». [55]