"Дорога в небо" - читать интересную книгу автора (Шавина Виктория Валерьевна)

Глава XIX

«Есть те люди, к которым мы приходим, когда у нас всё хорошо. И те, к которым идём, когда плохо. Вторых мы обычно не ценим», — как-то поведал Гебье. Уан теперь вспомнил это. Он не остался с органистом, не разыскал Нэрэи, но пришёл к Альвеомиру.

Одинокое создание, не доброе и не злое, почти всегда смотрело вниз. Его как будто отвлекало что-то невидимое, иное. Теперь оно сидело над ручьём, обняв гобой и позабыв о нём, и казалось Хину духом холмов или зимней феей, слетевшей со звёздного неба и попавшейся в хрустальную ловушку. Ожившая фигурка бледной фарфоровой девушки, кружившейся на крышке музыкальной шкатулки — таков был Альвеомир. И отчего-то именно ему Одезри поверял глупые детские тайны и впечатления, которыми ни с кем не делился прежде.

— Ты ведь знаешь его манеру игры? — спрашивал уан и сам себе отвечал. — Очень выразительные басы, изумительная подвижность и беглость левой. У меня так не выходило, но я настойчиво учился ему подражать. Мне не хотелось просто играть, а хотелось играть так же. Так же опускать руки и поднимать их, так же лихо выполнять броски. И когда в своих повадках я замечал отражение его привычек, мне это доставляло удовольствие. И всякий раз я боялся, что он тоже заметит. С него сталось бы высмеять меня.

А ещё я долго не ведал, как мил ему рояль. Под звуки клавесина, когда-то очень давно, мне мнилось: ожила моя сказка. Словно бы Келеф, Хахманух, Синкопа и все остальные — это всё тени из столовой, вышедшие на свет и обретшие форму. Я не боялся их, ведь они были моими: я их увидел — или придумал; они приехали из моего сна. Я всегда о них знал. А остальные только бранили меня или смеялись. Вот почему летни и мать были так злы: я оказался прав. Это всё равно, что если в стране слепых рождается зрячий. В общем-то, это постоянно происходит: все дети видят, пока взрослые не научили их закрывать глаза. Но я оказался ребёнком, который упорствовал. Даже более того: я страшно боялся ослепнуть. Мне угрожали наказаниями и немилостью, мне сулили многие радости. А я представлял себя птицей и не верил в прелесть клетки. Я собирался улететь. Наверное, к отцу. Однажды уже раскинул руки, но шагнуть не успел — они меня поймали. И что-то меня удерживало от второй попытки. Как будто я знал, что наступит день, когда в страну слепых придут ещё зрячие. Ребёнком я не понимал, что их непременно попытаются убить. Я и сейчас не понимаю до конца, почему, но знаю: никто из людей иначе не поступит, ни мы, ни весены. То, что на нас непохоже — опасно. То, что опасно, нужно уничтожить, пока оно не ударило первым. «Делай честно, а думай высоко» — к кому люди обращали подобное наставление? Даже Келеф всё время толкует мне обратное!

— Быстрее всего заживают раны на совести, — впервые подал голос Альвеомир. Оказалось, он слушал.

Хин усмехнулся:

— Ну, конечно. И он совсем не оттого лезет в вазу.

— Люди говорят: реки глубокие плавно текут, народы великие мирно живут.

— А ещё они говорят: мира не ждут — его завоёвывают, — отрезал Одезри.

— Согласие крепче каменных стен.

Хин покачал головой и взялся перечислять:

— На языке у врага мир, а на сердце война. Не постой за волосок, бороды не станет. Смекнёшь да схитришь — врага победишь. Это к тому, толковал Орур, что подозревать надобно каждого. А дальше — бить, так добивать, а не добивать, так не начинать. И кто хочет воевать, тому причин к войне не занимать. Уж ты мне можешь о людях не рассказывать!

Альвеомир словно не слышал последней фразы.

— Мы говорим: если ищешь, за что возненавидеть, найдёшь. И если ищешь, за что полюбить — найдёшь.

Хин остыл и устыдился своей вспышки, хотя в тонком девичьем голосе не было и тени упрёка.

— Я скажу тебе, отчего он лезет в вазу, — вздохнув, произнёс Альвеомир. — Ты прав, в Лете он научился закрывать глаза, усвоил ваши методы. Ты говоришь, что сам шёл против всех, и это было трудно. А он ещё пытается показать нам, как хорош его путь. Неспособность к откровенности — вот что его изводит. Он понимает свою ошибку, а вслух признать её — не может. «Я не премудрый бог, я Биё из второго младшего поколения», — вот всё лекарство.

Сил'ан опустил в воду лёгкую ленту и принялся вдумчиво наблюдать за её извивами.

— Знаю, — неспешно молвил он спустя какое-то время. — Себе помочь не может, но берётся судить других. Всё верно. Я ещё и людей берусь судить. Весна на радость не похожа. Понравилась она тебе? Едва ли. Глаза, увидевшие землю, в иную землю влюблены.

Хин аж присел рядом, удивлённый:

— И ты знаешь этого поэта? Келеф много мне читал из него.

— Унылое?

Одезри безотрадно улыбнулся:

— Снова перечислять?

— Меня не тяготит. Так почему нет?

— «На земле милее. Полно плавать в небо». «Всё равно не будет то, что было раньше». Или «Не буди того, что отмечталось, Не волнуй того, что не сбылось…»

Уголки губ Альвеомира чуть дрогнули:

— Но «Тех, которым ничего не надо, Только можно в мире пожалеть».

Хин недоверчиво тряхнул головой. Ему вдруг сделалось веселей:

— Опять тот же спор! Только цитаты вместо поговорок?

На этот раз Альвеомир отчётливо улыбнулся, смягчившийся, уютный и домашний:

— Когда я сам был молод, мы часто так забавлялись. Тебе ведь осталось, что сказать? Так не откажи себе в удовольствии напоследок меня разгромить.

«Звать любовью чувственную дрожь», — подумалось Хину. Однако, здесь он мог ответить сам.

— И потому, что я постиг, — выбрал он, — Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, — Я говорю на каждый миг, Что всё на свете повторимо.

Альвеомир склонил голову, от удовольствия потянул носиком.

— Вот что объясни нашему страдальцу, — велел он так уверенно, словно Келеф остался жив:

Основатель спал. Ему снилось, как тени собираются вокруг останков гусеницы, как над перевалом вновь воцаряется тишина. Он отбросил эту линию судьбы и вернулся к узловой точке. А что если Вальзаар решит поддержать полковника?

Сновидение меняется.

«15–14»

Лиловый сумрак гасил огни в домах Гаэл, а фонарей здесь не водилось. Люди, создания дня, исчезали до восхода Солнца. Пытаясь утомить ненужную, опоздавшую тревогу, Вальзаар прогуливался вдоль стены, скрывавшей резиденцию от города.

Вздохнув, глава семьи остановился под деревом. Птица смолкла.

— Как ты меня нашёл?

Весёлый смех донёсся с высоты:

— Я нашёл? Чудила! Я люблю взбираться повыше, чтобы все эти постройки не мешали. Помнишь, дневник Основателя? Как ему город клеткой казался? Даже тринадцать веков назад! — вновь лёгкое хихиканье. — А ведь тогда Маро был ещё маленьким. Забирайся сюда! Надеюсь, твоего достоинства это не уронит?

Вальзаар, поразмыслив, обвился вокруг ствола и пополз наверх.

— Я думал, ты откажешься, — удивлённо признал Нэрэи. Он подвинулся, освобождая место.

— Почему?

— Как обычно. Вот и мне интересно, почему?

Глава семьи вздохнул:

— Это ужасно глупо, Нэрэи. Висеть на ветке, словно плод, и смотреть…

Младший родич перебил:

— Как над далью гаснет поздняя заря?

Саели скептически хмыкнул:

— Как ты меня заметил, если смотрел туда?

Нэрэи не смутился и не растерялся:

— Почуял беспокойство и упёртость, может быть? — предположил он, готовясь уклониться от оплеухи.

Глава семьи не пошевелился.

— Я был не прав? — спросил он.

Младший родич изумлённо уставился на него. Отвернулся, поболтал хвостом, раздумывая, а потом ответил, не торопясь:

— Ты не можешь быть не прав — в тех вопросах, в которых последнее слово за аадъё. Или ты о невмешательстве в политику людей? Тогда не знаю. Может, и это правильно.

— А может, надо было послушать Мэйя Аведа.

Нэрэи улыбнулся и сказал смешливо:

— Он старше. Всегда надо бы слушать старших.

— Как ты меня?

Радостный хохот и только — будто похвалили его. Вопреки обыкновению, Вальзаар и сам улыбнулся: а что тут скажешь? Воистину, лучший ответ.

Небо догорело, и ветер играл с угольками звёзд. Нэрэи вдруг встрепенулся:

— Тебя ищут, — сказал он, всё равно что бросил камень в тихую заводь. Покой закатного безмолвия был нарушен.

Вальзаар нахмурился. Неспособность слышать мысли столь же отчётливо, как и младший родич, немного уязвляла его.

— У нас важные гости, — ответил Нэрэи на безмолвный вопрос, слетая вниз. — Нет, не Мэйя Аведа. Хётиё.

Глава семьи спустился, поправлял одежду немного дольше, чем надо было. Он хорошо помнил предыдущий визит этого семейства и повторения не жаждал. А честно — вовсе предпочёл бы, чтобы отношения семей вернулись к прежним: Биё не ездят к Хётиё, а Хётиё не наносят визиты Биё.

Нэрэи предложил:

— Мне скрыться?

— Нет. Пойдёшь со мной.

Младший родич возражать не стал и мирно поплыл рядом.

— Мне интересно посмотреть на их главу, — восторженно заговорил он пару минут спустя. — Это ведь он схватил тебя за грудки? Представляю, свирепый такой и как зарычит: «Если ещё раз…»

Вальзаар тотчас разочаровался в выборе спутника, однако Нэрэи знал, куда идти, и Хётиё уже плыли навстречу, завидев хозяев. Так что оставалось лишь кисло подумать: «Замолкни».

— Прекрасная ночь, Саели, — энергично похвалил «свирепый» чужой глава, словно качества ночи, подобно планировке сада, являлись заслугой Биё.

У кё-а-кьё Хётиё было много имён-прозвищ: Ютшельнле, Юис, Юфльхейм — будто бы истинное — и даже Тюуне. Из-за непостоянства характера. И неожиданное дружелюбие показалось Вальзаару подозрительным. Он ответил формальным приветствием, смягчив его улыбкой.

— Вы проделали долгий путь, — заметил он.

— Мы не устали, — отмахнулся Ю, не дослушав.

Саели смерил его долгим взглядом и закончил:

— Чего ради?

— А! Я понимаю твоё негодование.

— Однажды вы уже явились без приглашения, чтобы угрожать мне. Теперь являетесь вновь, тем же манером. Хотите оскорбить нас? Объяснитесь или проваливайте.

Юфльхейм всепрощающе улыбнулся:

— Я угрожал тебе, Саели. Не порицай меня: и повод, и право у меня были. Давай закончим с увертюрой и поднимем занавес. Выбирай обстановку.

Вальзаар и не подумал. То, как эти двое смотрели друг другу в глаза, играя в кто-кого-переупрямит, казалось Нэрэи забавным: «Старшие, хи-хи!» К тому же глаза у них были похожи. Про одного люди вспоминали «… и загадочных древних ликов на меня поглядели очи», про другого — «подземные озёра, покинутые, царские чертоги». Люди-люди, любители красоты…

Хётиё недовольно постучал носком сапога и проявил настойчивость:

— Моего интереса в деле мало. Прежде всего, оно касается твоего родича. У моей бесцеремонности две причины: я проведал о вашем несчастье и получил письмо от Стрел.

— Весенов? — Саели не скрывал или не мог скрыть предубеждения.

— Мы не ведём с ними переписку, — быстро оправдался Ю. — Увангу Штирии стоило большой смелости обратиться к нам. А мне, после этого письма, пришлось назначить ему аудиенцию.

Юфльхейм выжидающе замолчал. Поразмыслив, глава Биё уступил:

— Нэрэи, проводи гостей в атриум.

Хётиё нежились в обширном бассейне с проточной водой, млеюще-зелёной, подсвеченной плавающими шариками света. Вальзаар не мог поверить, что пустил «гостей» сюда, вместо того, чтобы за шкирку вышвырнуть из резиденции — после той головомойки, которую их наглец-предводитель в прошлый раз ему устроил.

— Итак? — вопросил он, когда все, к чьему мнению он прислушивался, заняли место за спиной.

— Вода ласковая, нам нравится, — заверил Ю.

Вальзаар вздохнул и терпеливо объяснил:

— Не о воде тебя спрашиваю.

— Я понимаю. Но убеждён, что тебе интересно, как мы находим гостеприимство Биё.

Вмешался Альвеомир, дитя Мирэйю:

— Как вы его находите?

— Прекрасно. Мы довольны, — Юфльхейм вновь повернулся к Вальзаару. — Ты, Саели, помнишь, из-за чего мы повздорили? Твой родич пытался воспитывать нашего, словно сам ему аадъё. Мне это не понравилось — а кому понравилось бы? Хотя, возможно, мне меньше следовало слушать Мэйя Аведа. Он весьма нелестно отзывался об этом вашем Сюрфюсе.

— Мэйя Аведа его никогда не видел, — мрачно заметил Вальзаар.

Ю непринуждённо рассмеялся:

— А говорил так уверенно.

— У него всегда авторитетное мнение, — сухо подтвердил Саели. — Человеческого бога он, похоже, тоже знает лично.

На этот раз Хётиё промолчал. Вальзаар и не ждал ответа:

— Если Сюрфюс так встал тебе поперёк горла…

— Мне только не понравился его поступок!

— Но ты усмотрел за ним умысел всей семьи Биё. А теперь Мэйя Аведа решил, что мы не так уж плохи?

Ю резко нахмурился, оскорблённый, глаза его засияли:

— Хётиё не поют с голоса Сэф!

Вальзаар развёл ладони:

— Хочешь, позову того самого Сюрфюса? Если он и не докажет тебе обратное, то, во всяком случае, очень убедительно попытается.

Юфльхейм нырнул, раздосадованный, выгадывая время, чтобы успокоиться. Ему пришлось признать:

— Ссориться с Сэф никому не с руки.

— Это правда, — легко согласился Вальзаар. — Но не вся. Я убеждён, они вам что-то обещали. А недавно Мэйя Аведа понял, что крупно ошибся. Ты поэтому здесь? Меняешь союзников?

Ю надменно фыркнул:

— Это уже никуда не годится, Саели! Твоя фантазия обвинит другого и даже не даст ему рот раскрыть, чтобы оправдаться. Хочешь быть прав? Будешь! Мы немедля уйдём. Однако, если ты закончил вымещать на мне зло за прошлую встречу и восстанавливать авторитет в глазах родственников — тогда я готов говорить. При условии: ты будешь молчать, пока я не закончу.

— Я бы молчал, — мрачно заверил Вальзаар, — если бы из тебя каждое слово не приходилось тянуть клещами.

— Обмен любезностями, — оценил Альвеомир умилённым тоном. Сегодня он был не в меру оживлён.

— Тюуне, ты в самом деле мог бы выражаться ясно, а не плавать вокруг да около, — тем временем взялся поучать своего кё-а-кьё один из свиты.

Ю поднял бровь, но наставлению внял:

— Саели, — начал он слегка пристыжено, — когда Кэльгёме чудом не разбился в птицекрушении, трудно было описать мою злость на твоего родича и всех вас. Я даже собирался, в горячке, вызвать его на дуэль.

— Сомневаюсь, что ты бы победил, — не удержался Вальзаар. — И поэтому взялся Люур?

Раньше, нежели Хётиё успели отреагировать, Альвеомир резко потребовал.

— Наклонись ко мне!

Саели, удивлённый, повиновался и вздрогнул, получив затрещину.

— Молчи и слушай, — озвучило другое дитя Мирэйю. — Гениальные догадки завели нас туда, где мы есть.

Юфльхейм, остыв — от удивления —, вдруг дружелюбно хмыкнул:

— Оказывается, у нас есть что-то общее, — и тотчас продолжил. — Люур не брался. Я убеждён, что сам Мэйя Аведа не хотел того, что он сделал. Для меня, да даже для Сэф загадка, с чего он кинулся на их полукровку, живущего у вас.

Вальзаар вздохнул, уставился на воду перед собой:

— Преакс-Дан мог ему что-нибудь предсказать. Я думаю, так и было. А ничего хорошего он ещё ни разу не предсказывал.

— Люур не настолько глуп, чтобы думать, будто изменит грядущее, убив провидца.

Саели не хотел спорить. Ограничился было недоумённым жестом, но потом всё же добавил:

— По-твоему, напасть на дитя семьи, чьей поддержкой его кё-а-кьё приехал заручиться — умнее?

Вопрос поставил Ю в тупик. В конце концов, он открыто улыбнулся и признал:

— Как-то не думал об этом. Не знаю. Выходит, в сравнении с Люуром — я просто образец самоконтроля.

— Мы его скрутили и никуда не пускали, пока дурь не прошла, — тотчас подтвердил один из Хётиё. — Воистину образец.

Свита Юфльхейма заулыбалась как один, определённо что-то вспомнив. Их кё-а-кьё попытался не смутиться.

— Это они к лучшему сделали, — пряча улыбку, заметил Вальзаар.

— Я знаю, — вздохнул Ю. — Так вот, Сюрфюс — не виноват.

Ничто не предвещало столь резкий переход к главной новости после длительного вступления, и Саели не сразу смог её полностью осознать. А когда убедился, что ему не послышалось, уставился на Хётиё, пытаясь заглянуть ему в душу.

— Ты уверен? — спросил он, наконец.

— О, — тот улыбнулся с грустным пониманием, — я тоже не поверил. Тем более, что мне об этом поведало письмо. От человека.

— И поэтому ты с ним встретился?

Юфльхейм замялся:

— Хм, в конце концов, да. А поначалу… — поборовшись с собой пару секунд, он признался, — я хотел вызвать его на дуэль.

Вальзаар молча поднял брови. Ю продолжил:

— Двойная наглость: писать лично мне, кё-а-кьё Хётиё. Какой-то человек, будь он хоть трижды уванг! И при этом ещё врать, да так незатейливо, словно я последний олух в подлунном мире.

— Что остановило? Кроме приближённых.

— Кэльгёме, — какое-то время Юфльхейм молчал, точно и не собирался ничего добавлять. Но на сей раз Вальзаар терпеливо ждал, и Хётиё, вернувшись из своих облаков, закончил: — Я так неистовствовал, что многие сбежались. В том числе и он. К слову, с того самого происшествия, он ушёл в себя. Мы думали, от унижения или испуга. Даже аадъё не удавалось вызвать его на откровенность, и мы решили довериться лучшему лекарю. Я говорю о времени. Если станет хуже, тогда бить тревогу. Но, как оказалось, угнетало моего родича то, о чём никто из нас не подумал: он хранил тайну от всей семьи. Не знаю, боялся он или уже хотел, чтобы всё как-то вышло наружу, но что-то его подтолкнуло. Представь, я схожу с ума, попадись мне только этот человек — разорву на кусочки, и в общей кутерьме раздаётся голос младшего родича.

— Ты — поэт, — хмыкнул Вальзаар. — И какова же правда?

Ю тонко улыбнулся:

— Правда в том, что твоего Сюрфюса не было на базе, когда прибыли какие-то люди с приказом Даэа, выбрали Кэльгёме и того штирийца, которого твой родич назначил старшим в двойке. Им велели выполнить испытательный полёт. И дали птицу, новую, очень похожую на ту, которую на днях привозил показать разводчик. Кэльгёме припомнил, что он ещё тогда волновался, не был доволен работой. Женщина, их командир, с приказом спорить не стала. Набрали высоту нормально, даже быстрее обычного, начали выполнять фигуры пилотажа, как вдруг увидели сигнал «Лети ко мне». Опять же птица послушно устремилась, куда велели. Прекрасная маневренность, управляемость. Они рассмотрели, что навстречу летит птица твоего родича. И тут вдруг — Кэльгёме утверждает, что не по вине пилота — их птица перестаёт махать крыльями. Они срывают в … как это называется? В общем, летят камнем к земле. Мне кажется, где-то здесь и кроется то, что мой родич так не хотел признавать. Может быть, то, что человек не виноват: он сделал всё, что сделал бы на его месте Кэльгёме. Ему удалось заставить птицу снова лететь. Сюрфюс не сбивал их, как сказали. Да, его птица атаковала их птицу, но та второй раз сорвалась в падение не из-за его атаки, а за мгновения до неё. И это случилось не по вине человека также. Второй раз птица рухнула потому, что умерла. Если бы её тело не расшиблось так, что всё смешалось, причину можно было бы установить. А сейчас ничего не докажешь, но своему родичу я верю. Уж человека ему выгораживать незачем, более того, хладнокровие штирийца уязвляет Кэльгёме. Он признал, что, будь пилотом сам, мог бы и не покинуть птицу — мог бы в увлечении чувствами не заметить или заметить поздно, что она мертва. А человек, когда твой сородич едва не ценой своей жизни дал им шанс спастись, верно оценил ситуацию.

Вальзаар долго молчал, осмысляя, затем спросил:

— Зачем же ты встречался с увангом?

Ю загадочно опустил ресницы, но молвил серьёзно:

— Услышать историю от него. Для верности. И передать благодарность его родственнику. Разве он не заслужил?

Лёд был сломан. Разговор двух кё-а-кьё сделался безыскусней, приветливей. Прекрасными ночью, водой и обществом, не скрывая, наслаждались. Отбросив на время проблемы и тревоги, принялись вспоминать забавные случаи, справлялись об аадъё, урождённых одной семьи, а живущих в другой. Делились описаниями замеченных красот, историями о том, что приключалось с родичами, чем удавалось им помочь, а чем не удавалось, говорили о своих ошибках и их цене. Признавали, что на чужом опыте едва ли кто учится. Сравнивали наследственную власть у людей с переходящей у Сил'ан. Государственное право, основанное на законах, и следование заветам предков. Само понятие справедливости у Сил'ан и людей. Почти любой разговор, с чего бы он ни начинался, обычно заканчивался именно на людях. Эта тема была и надоевшей, и любопытной, и неисчерпаемой одновременно.

— Я повторю, что сказал о людской справедливости сам человек, — предложил Юфльхейм. Его роднило с Мэйя Аведа пристрастие к чтению человеческих сочинений. — Справедливо подчиняться справедливости, невозможно не подчиняться силе. Справедливость, не поддержанная силой, немощна…

— Всё так, — согласился Сил'ан из Биё. — История с Сюрфюсом это ясно показала.

— …сила, не поддержанная справедливостью, тиранична, — тут Ю сам прервал свою речь, подмигнув Вальзаару: — Повод задуматься, верно?

— Читай дальше, — распорядился тот.

— Бессильная справедливость неизменно будет встречать сопротивление, потому что дурные люди никогда не переведутся на свете…

На это тотчас вспомнили изречение:

— В политике условились в том, что право без силы есть отрицательная ценность.

— …несправедливая сила всегда будет вызывать возмущение, — Ю усмехнулся. — Да уж, надеюсь. Значит, нужно силу объединить со справедливостью и либо справедливость сделать сильной, либо силу — справедливой.

— Второе, — выбрал Альвеомир.

Юфльхейм согласился:

— Справедливость легко оспорить, сила очевидна и неоспорима. Поэтому справедливость так и не стала сильной — сила не признавала её, утверждая, что справедлива только она, сила, — и тогда люди, увидев, что им не удастся сделать справедливость сильной, порешили считать силу справедливой.

Утро пьянело от весеннего солнца. Сильно пахли цветы, словно после дождя, а небо, посылая ветер шуршать листвой, ласково синело над головами. Оно было таким ярким и чистым, что вместо восторга хотелось грустить. Перед прощанием, глава Хётиё отозвал Вальзаара в сторону и предложил отстать от свиты и вместе прогуляться по дорожкам пробуждающегося сада, пока не сошла роса и не исчезло волшебство.

Саели согласился. Они долго плыли в молчании, слушая тихий шёпот трав, словно всё, о чём стоило говорить, уже было сказано ночью. Но ясно было, что рано или поздно, Юфльхейм заговорит — недаром же просил о прогулке. Хётиё не обманул ожиданий:

— Мэйя Аведа тревожится не напрасно, так я думаю. Я и раньше подозревал, что он не валяет дурака, просто его тревоги не касались моей семьи.

— Теперь ты считаешь иначе?

— А ты — нет? Я-то изменил мнение едва не после первых слов Кэльгёме. Если, согласно приказу, выбрали его… Я начал сомневаться, что гибель птицы в воздухе — случайна. Во всяком случае, если я теперь и требую доказательств, так именно этого. В обратное поверю без них.

— А если людям того и нужно: настроить нас против Даэа?

Ю усмехнулся:

— Мы не угадаем, что нужно людям. Мы много говорим о них, но совсем их не знаем. Поэтому, не удивляйся, если Хётиё всё-таки запоют с голоса Сэф. В способность Мэйя Аведа проникнуть в людские планы я верю больше, чем в свою. А играть нами — мы не должны позволять.

— Хочешь, чтобы они ответили за Кэльгёме? Найти виноватого и вызвать на дуэль?

Юфльхейм невольно рассмеялся:

— Нет. Я ещё не знаю, чего я хочу. Знаю, чего не хочу: чтобы эта первая, робкая попытка сошла им с рук, и вдохновила на ещё большие подвиги. Как думаешь, не в этом ли тебя пытался убедить Мэйя Аведа? (Вальзаар смолчал.) Если так — ему не повезло. Дэсмэр посмеялась: он поспешил как говорить со мной, так и с тобой. Выслушаешь его, если он приедет снова?

— Если с Люуром — ещё как.

Ю вздохнул и огляделся:

— Тогда я попробую тебе сказать. Управление обществом через страх и разделение совершенно лишило человека власти над реальностью. Пока они — часть, не замечающая целое. Вот что может привести к большой беде. Их правители… Мэйя Аведа боится, что они готовы, образно выражаясь, спалить лес со всеми обитателями, чтобы погреться. Или, если хочешь, город — ради вдохновения слагать стихи. Договорённость с ними, равно как и контроль, становятся невозможными. Потому, что контролировать — значит, всё же допустить. Я прошу: не умывай руки.

Вальзаар промолвил неохотно:

— А почему бы, вместо того, чтобы метаться и надеяться их понять, а то и оказаться для них средством в итоге, не пойти другим путём?

— Каким?

— Ты знаешь. Покинуть резиденции, уйти в утробу кёкьё, переждать там их войны, смертоубийства и катастрофы. Что бы они ни делали, внутри кёкьё мы в безопасности. Даже если люди вовсе вымрут, вместо них придут другие существа и населят эти земли. Не всё ли нам равно, с кем вести обмен? Уже следующее поколение родится похожим на новых соседей, а люди обретут бессмертие в наших сказках, подобно тем, кто был до них. Спроси Альвеомира — он много знает преданий.

Юфльхейм погрустнел:

— Это последнее средство. Возможно, не так страшен чёрт, как я его малюю. Да что таить — я хотел бы попытаться сохранить тот мир, к которому привык. Уходить в утробу кёкьё мне ещё рано.

— А меня не увлекают призывы: «Надо что-то делать!» — равнодушно ответил Вальзаар. — Либо вы объясните мне, что именно тут можно сделать, либо… Пока у меня нет ни малейшего желания втравить Биё в это лихо: погоню за собственным хвостом.

Ю заметно огорчился.

— Тоже верно, — пробормотал он. — Я не могу тебе отвечать за Мэйя Аведа. Может, у него и есть план. Я, опять буду честен, не знаю, что делать. Мне кажется, хотя можно отыскать виноватейших виновников, на самом деле грех — на всех весенах вместе.

Вальзаар ошарашено взглянул на собеседника. Ю, однако, стоял на своём и взялся объяснять:

— Многие весены ныне полагают себя началом и причиной всего, что случается с ними и с миром. Представь: вот исчезло высшее начало, будь то Бог или Абсолют, перестало быть основанием жизни, и люди перестали думать о вечности. Время жизни распалось на взаимно исключающие точки — мгновения: здесь и сейчас, там и тогда. Но миг не вместит в себя всю полноту мыслей и чувств человека — только набор сиюминутных потребностей «я», того самого «я», которое отныне почитает себя венцом творения. И что останется, если перестать искать высоких смыслов? Суетная жажда устроить жизнь «здесь» и «сейчас», насытиться ею перед смертью — вот виновник и противник нам и самим людям. В царстве разума ожидает безразличие к необычному, стремление всё уравнять — всё объяснить, более того, уверенность, что всё объяснимо.

Другой человек написал: «Религия, философия — это клей, мы постоянно собираем и склеиваем разбегающиеся клочки статистики, придаём им смысл, лепим из них колокол нашего тщеславия, чтобы он прозвучал одним-единственным голосом! А на деле это всего лишь бульон… Математическая гармония мира — наша попытка заколдовать пирамиду хаоса. На каждом шагу торчат куски жизни, противореча тем значениям, которые мы приняли как единственно верные, а мы не хотим, не желаем это замечать!»

Вальзаар покачал головой:

— Я начинаю думать, вы с Мэйя Аведа можете хорошо понимать друг друга. Но всё это тем более бессмысленно. Как вы надеетесь переменить людей? Вспомни библейский миф о грехопадении или любой другой: мы оставляем загадки, люди — нет. Мы переживём их как народ, но это не значит, что мы вправе учить их. Судьба народа и личности — далеко не одно и то же. Я допускаю, что жизнь человека ярче жизни любого из нас, и её наполняет такое многообразие впечатлений и такая сила чувств, какие нам никогда не изведать.