НОЧНЫЕ СОВЕЩАНИЯ. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ

Сентябрьские ночи бывают уже холодными. Приближается осень. Пани Регина очень занята. Она сушит полынь и ромашку. Она насобирала много различного зелья на лекарства. А ведь надо еще заготовить на зиму всевозможные маринады, соки, наливки, варенья, овощи. Доктор весь день возится с пациентами. Седьмое сентября. День ангела, именины Регины. Надо приготовиться. У семьи доктора в городе и окрестностях множество друзей и знакомых. Что-то ей подарит муж? Дети, конечно, не забудут. Да и слуги помнят о празднике своей доброй гоcпожи.

Генек похож на свою мать. Стройная, высокая женщина с греческим носом, черными как вороново крыло волосами и черными глазами. У нее красивые руки. Длинные пальцы, узкая ладонь поражают своей силой и не только тогда, когда она садится за рояль. Пани Регина — мастер на все руки. В ее руках игла превращается в волшебную палочку. Она превосходно красит кистью полы, умеет покрасить и двери и окна, умеет скроить платье, брюки или что-нибудь другое. Если надо — превращается в столяра и мастерски работает рубанком или пилит доску для каких-либо хозяйственных надобностей. Она умеет сшить даже ботинки. По-французски говорит, словно родилась в каком-нибудь Лионе, а не в Люблине.

Своих детей она учит музыке и даже находит время, чтобы сыграть что-нибудь в четыре руки, принять участие в трио или квинтете. Сколько силы у этой слабой женщины! Сколько прекрасного, утонченного изящества! А к тому же ей приходитсячасто успокаивать расстроенные нервы мужа, привыкшего распоряжаться по-военному.

Пани Регина обрадовалась возвращению мужа из Варшавы с новостью о таланте сына и одновременно напугалась. Как же такой малыш сумеет обойтись без матери, вдобавок на чужбине? Париж — большой город. В Париже действительно есть консерватория, где могут отшлифовать талант Генека. Но ведь он еще слишком мал для того, чтобы отправить его в Париж одного.

— Не пропадет!… — отрубил отец, выслушав опасения жены. — Ничего с ним не случится. Надо, чтобы мальчик привыкал к самостоятельности. Ведь не будешь же ему до смерти нос утирать.

— Ты меня не понимаешь, Тадек, — мягко защищалась мать. — По моему, он должен еще лет шесть жить с нами, в семье. Ведь ему надо не только уметь играть. Ему надо дать основы общего образования. Что же это будет за музыкант, который не имеет понятия о географии, истории, математике и о природе своей родной страны?

— Не беспокойся. Предоставь это мне, отцу. Уж ты всегда найдешь себе заботу, не стоящую выеденного яйца.

— Что ты говоришь, ведь это же наш ребенок!

— Наш. И что ж из этого следует?

— Ты не хочешь меня понять, — перебила жена, оставаясь при своем мнении.

Начиная с этого дня, каждое утро, просыпаясь ото сна, и каждый вечер, ложась в постель, в беседах о разных делах она упорно и с беспокойством возвращалась к теме отъезда Генека.

— Моя дорогая, я решил, что мальчик поедет в Париж. Не будет же он там одинок. У тебя в Париже брат, разве он даст в обиду Генека? А, впрочем, стоит ли думать обязательно о каком-либо несчастье? Что плохого может там с ним случиться?

— Он такой маленький, живой, несдержанный и слабый ребенок…

— Ничего… в Париже повзрослеет, укрепится, разовьется. — Доктор спешил. Ему необходимо сегодня посетить роженицу, в приемной ждут пациенты. Им надо выписать рецепты, утешить, терпеливо выслушать их жалобы. Пани Регина в столовой проверяет, подан ли завтрак. С этими завтраками хуже всего. Редко к ним собирается вся семья. Как же бывает хорошо, когда у стола соберутся все домочадцы, и мать любуется своими сыночками, здоровыми, чистыми, с хорошим аппетитом. Она очень любит такие минуты. Только в присутствии отца дети ведут себя спокойно, а если его нет — не обходится без шалостей, тумаков, щипков под столом. И все говорят непонятные матери слова. Действительно у них свой, никому не понятный язык. Неизвестно, откуда у них берутся такие слова. Юлика они зовут Киця, Олесь — это Клопс, Юзик — Крыса, а Генек у них — Гук-Пук.

Увы, муж уже в своем кабинете. Михал пришел сказать, что доктор едет с визитом к тяжело больной.

— Доктор не должен уехать, не позавтракав, — решила обеспокоенная пани Регина. — Позови сюда Малгосю.

Михал направился в кухню. Долго объясняться с кухаркой не пришлось. Она хорошо знает свои обязанности и привычки хозяев. Если доктор едет в дорогу, то надо приготовить стакан крюшона и яичницу, по крайней мере из шести яиц, с грудинкой. Не помешает и кофе с молоком, мягкие, свежие булочки, масло в стеклянной масленичке с крышкой.

Мальчики уже одеваются. У них в комнате стоит шум и неразбериха. За ними смотрит старая нянюшка Марыся. Но разве ей совладать с этими сорванцами? Ребята моются, как попало, шею и уши едва побрызгивают водой, а хозяйка потом недовольна. Но в день именин любимой мамочки все эти ежедневные неурядицы, хлопоты, выглядят совершенно иначе. К завтраку кухарка подает пирог. Мальчики чисто вымыты, празднично одеты. Стоят у дверей родительской спальни как солдаты. У каждого в руках лист бристольского картона, а в кармане или за спиной спрятан подарок маме. Сегодня они встали пораньше, подымать их с кровати не пришлось. Впереди самый старший Киця, то есть Юльян. На листе картона он каллиграфически выписал свои поздравления, списанные из какого-то альбома. Он ревниво оберегает свое произведение от посторонних взглядов, связав свернутую в трубку бумагу розовой ленточкой. В уме повторяет стихи:

Дорогой матушке в ангела день,

Обещаю: навсегда оставлю лень,

Буду учиться примерно, образцово,

И уроки для мамы всегда будут готовы.

Стишки эти он списал и переделал. Дома у них была книга с примерами писем, поздравлений, тостов. Гук-Пук, то есть Генек, держит под мышкой лист нотной бумаги. По всей вероятности, это его первое музыкальное произведение. Он написал его в честь именин своей дорогой мамочки. Позднее они с Юликом сыграют этот великолепный дуэт. Олесь и Юзик еще слишком малы, у них в руках «покупные» подарки.

Четыре мальчика стоят у дверей, прислушиваются.

Родители беседуют о чем-то; они, пожалуй, уже встали — в спальне слышны шаги. Когда, наконец, откроется дверь? Генек уже хотел потянуть Юлика за чуб, но воздержался. Юзик тоже не прочь потянуть брата за волосы, или дать ему хорошего тумака, но сегодня шалить нельзя: мамины именины, а впрочем — отец заметит и сразу пошлет Михала за розгами. Отец не задумывается никогда. Расправа у него короткая: «Михал, а ну-ка всыпь им по три горячих, только по честному, я шутить не люблю»… Но вот голоса в спальне стали громче, сейчас откроется дверь. Пришла Марыся. На ней новая праздничная кофточка, блестящая широкая юбка. Олесь спрашивает:

— Няня, а что будет на завтрак? Подогретое пиво с сыром или кофе?

— Тише, сейчас выйдет мама, не заставляйте меня краснеть за вас, — шепотом наставляет няня.

И вот, действительно, отворяется дверь. Какая же красивая сегодня мама! Рядом с ней улыбающийся отец. Юлик целует матери руку, вручает ей лист раскрашенного картона и с волнением в голосе начинает свои детские поздравительные стихи:

— В ангела день…

Генек, тряхнул своими черными кудрями, быстро произнес свои поздравления и заявил:

— Я сочинил маме Andante maestoso и сыграю его с Юликом.

— Ну что ж, послушаем, но ведь ты без ошибок писать еще не умеешь. Не понимаю, как это тебе удалось написать музыку.

— Ноты я писать умею! Впрочем для тебя, мама, я могу написать даже концерт.

— Ведь я тебя еще не учила писать ноты, — удивляется пани Регина.

— Да, но я видел, как их пишет профессор Горнзель. И сколько раз пан Сервачиньский писал мне упражнения, — убедительно ответил мальчик.

— Прекрасно, послушаем, — прекратил спор отец. — Это наверное что-нибудь детское?

— Мы с Юликом сыграем это и при гостях, — самонадеянно заявил маленький композитор.

Настала очередь Юзика и Олеся. Они выстроились перед матерью, вынули большие листы бумаги и начали в унисон:

Я, маленький мальчик, люблю свою маму,

Поздравлений в стихах не умею слагать,

Но могу ей сыграть я мажорную гамму

И ручки у мамы — поцеловать.

— Прекрасно, целуйте! — оказал отец.

Подходит Марыся. Она вручила имениннице вязанную салфетку своей работы и пожелала счастья. Именинница поцеловала Марысю в голову.

Но это еще не конец. Пришла кухарка Маргарита, очень полная женщина. Весит она не меньше двухсот фунтов, жирное ее лицо светится, как будто только что смазанное салом. И она принесла подарок — заварной кулич, покрытый сахарной глазурью с белыми буквами РВ. Буквы эти стоили большого труда, ведь Маргарита неграмотна. Спасибо Михалу, он нарисовал буквы и Маргарита по этому образцу вылепила их из глазури. Доктор заметил Михала. И он с самого утра пришел с поздравлением и подарком: огромный шар, словно пивная бочка.

— Подавайте завтрак! — распорядилась именинница.

Сегодня на столе розы! В столовой, куда ни глянь, везде цветы. Это дело рук Марыси.

— Налей, пожалуйста, Михалу, Маргарите и себе вишневки или сливянки.

— Михалу сливянки, а вам — вишневки, — уточнил доктор.

Гости начинают сходиться в четыре — пять. На столе уже стоит нарезанный торт. На большом подносе множество различной закуски. Второй поднос нагружен пирожными всех сортов: кремовыми, пуншевыми, яблочными, виноградными. На третьем подносе — бисквит, разного рода сладости, украшенные черешнями, вишнями, сливами, абрикосами…

Двери гостиной раскрыты настежь, чехлы с мебели сняты. И везде множество цветов! Рояль открыт, крышка поднята. На стенах гостиной портреты доктора и его супруги. На столах семейные альбомы. Пол устлан большим, красным ковром. Столовая и гостиная устроены в два света. В прихожей дежурит Михал. Для маленьких гостей приготовлено отдельное угощение — в детской.

Весь дом Венявских за каких-нибудь полчаса до назначенного времени заполнился гостями. Пожаловало все люблинское общество: врачи, адвокаты, учителя. Видны сутаны священников и мундиры городских чиновников. Все они пришли с подарками. В городе и окрестностях любят и уважают Венявских. У подъезда дома выстроились и коляски окрестных помещиков.

Дамы одеты скромно. Это большей частью жены военных. Еще жива память о боях под Остроленкой, в Грохове. Полковник Рендзина из Ясткова, полковник Белиньский из Турки, полковник Фредро из Якулович, майор Козьминьский из Мордыньца, шеф Подгородиньский из Травников, майор Коссаковский из Вежховиц, Прот Венглиньский из Эмбожиц.

Уже началась беседа об урожае, о ценах на зерно;

заговорили и о политике. Как всегда, известия противоречивы. Ходят слухи о проекте нового административного деления королества.

— Говорят, что Паскевич намерен уменьшить количество губерний до четырех и присоединить уезд частью к виленской, частью к ковенской губернии.

— Галицийский сейм создал комиссию по освобождению крестьян от крепостной зависимости.

Представители люблинской интеллигенции обмениваются мнениями о журнале «Научное обозрение», основанном сыном каштеляна Эдуардом Дембовским. Кто-то сообщил, что в Вене не дали согласия на преподавание в школах закона божьего по-польски. К тому же польская литература перестает быть обязательным предметом на философском факультете Краковского университета. Его величество не считает нужным удовлетворить просьбу сейма.

Здесь присутствуют и такие, что уже читали Przedświt i Psalm wiary, Священники шепотом передают прошлогоднюю новость, что папа Григорий XVI объявил царя Николая врагом цивилизации. В гостиной на столике лежит журнал «Варшавское обозрение», в котором богема то есть Норвид, Зморский, Филлеборн пытаются высказать романтические устремления своего поколения. Письма, что приходят из Франции, дают новую пищу пересудам на тему о мессианизме, товианизме, социализме. Лекции Мицкевича в Коллеж де Франс взволновали умы люблинцев. Гизо провозгласил лозунг De faites partout, toujours. *

Прудоновское «Собственность — это кража» уже дошло и до гостиной Венявских, как раз в день име-

__________________

* De faites.. (франц.) Факты всегда и везде.

нин пани Регины, красивейшей хозяйки и самой музыкальной из дам…

На эту тему немного пошутили, кое-кто серьезно верил вестям из-за рубежа. Впрочем скоро начали расставлять пюпитры: гости должны были прослушать квартет Моцарта. Итак, новое удовольствие.

Играли любители, хотя из числа присутствующих гостей можно было бы составить квартет профессионалов. Музыканты с изяществом, немалым мастерством и благоговением исполнили на своих инструментах легкую, как бы кружевную, танцевальную мелодию менуэта. Что ж, в домах люблинской интеллигенции издавна существует культ музыки. В докторском доме не только наливки, пирожные и закуски. Здесь живым огнем горит пламя любви к искусству. Когда в доме раздаются звуки инструментов — выступает мама с профессором Сервачиньским, — маленький Генек в черном костюмчике с белым жабо под подбородком, со своей кудрявой прической уже замирает возле рояля и внимательно слушает игру. Ровесники его уже не интересуют. Ведь он тоже может сыграть как профессор Сервачиньский. Это же он написал маме Andante, переложил для скрипки сонатину Бетховена, написанную для виолончели, и несколько раз сыграл ее маме. Едва утихли аплодисменты, не успела мама ответить на слова восхищения, раздавшиеся со всех сторон, не успела предложить гостям отведать домашнего печенья и наливок, а у рояля оказался уже Юлик. Гостям разносили новый напиток, китайский чай, который считался безвредным «дамским зельем». Мужчины от этой новости сторонились. Никакого сравнения с пивом или вином. Они ведь не больны. Некоторые удивлялись: откуда появился чай в доме доктора?

— Разве потому, что это дом врача, где обязаны следить за здоровьем пациентов и гостей.

— Чай — это восточный напиток. Он нам ни к чему, — рассуждали гости.

Генек и Юлик стояли у рояля в ожидании возвращения матери. Она должна была обойти всех, показать на подносы и рюмки, поговорить с гостями, сказать каждому несколько любезных слов и поблагодарить за визит.

Но вот мама вернулась в гостиную. Между гостями разнесся слух, что будет исполнена сонатина Бетховена в обработке Генека. Не все, конечно, интересовались этим произведением, но вежливость требовала внимания.

— Говорят, что у моего Генека крупный талант, но с публичными выступлениями можно еще подождать. Вот, когда подрастет, окончит какую-либо консерваторию, тогда другое дело!

Уже с первого такта, с первого удара смычка, любители музыки заинтересовались произведением в исполнении матери и сына. Да, это был действительно Бетховен. И несомненно Генек украсил мелодию необыкновенной орнаментацией.

— Замечательно, удивительно! Откуда у ребенка берутся такие музыкальные идеи. Из него, пожалуй, выйдет второй Липиньский или Паганини!

И действительно! Генек своей орнаментацией не только не исказил произведение великого композитора, но наоборот, дал этому произведению столь виртуозно-скрипичную выразительность, что специалисты-музыканты, присутствующие на вечере, не могли прийти в себя от изумления. Феномен, гений, чудо природы, нет — просто поверить трудно, возможно что кто-то другой пишет ему эти вариации. Но откуда этот кто-то может знать исполнительские возможности маленького скрипача? Ведь его левая, да и правая рука выполняют невероятные вещи! Техника игры у этого восьмилетнего мальчика выше, чем у опытных скрипачей. Откуда? Неужели его научили этому Сервачиньский и Горнзель?

Не все могли оценить игру Генека с такой профессиональной точки зрения. Для многих уже один тот факт, что он играл хорошо, без ошибок и уверенно, стал предметом удивления — ведь это же мальчишка, черноволосый мальчишка, каких в Люблине сколько угодно! Об оценке Панофки доктор не распространялся. Не говорил он и о своем намерении отправить сына в Париж.

Гости горячо аплодировали, кричали бис, кто с искренним восхищением игрой мальчика, а кто просто из вежливости к имениннице.

— Хорошо, сыграем кое-что и на бис.

— У вас есть запись этой переработки бетховенской сонатины?

Именинница не успевала отвечать на все вопросы. Сказала только:

— Нет, это его импровизация.

— Импровизация? — в голосе спрашивающего слышится недоверие. Каким образом?

— Мне на это трудно дать ясный ответ. На пюпитре лежат ноты для виолончели, а сын на них даже не смотрит, ибо мы эту сонатину играли уже несколько раз.

— По слуху, на память? Невероятно!

— Да разве это возможно?

— Однако, слышал весь дом, все гости, — улыбнулась именинница, как бы извиняясь за это чудо.

— Будьте любезны и прослушайте сочинение, написанное Генеком в честь моего сегодняшнего торжества. Произведение исполнят Генек и Юлик…

Надеюсь, вы будете довольны игрой моих сыновей.

Гости окружили Станислава Сервачиньского, учителя Генека, надеясь услышать, что он думает об исключительных способностях своего ученика.

— Он уж такой. Бывает однако, по-разному. Иной раз играет — диву даешься, а потом остановится и ни с места. Ему надо учиться, он должен учиться, может из него выйдет второй Паганини. Кто знает? Талант — дело важное, но чтобы подняться наверх, надобно и счастье, — вздохнул учитель.

Маэстро Сервачиньский не только хвалил своего ученика, но и удивлялся и, одновременно, сомневался. От него немножко отдавало выпитой сливянкой, вишневкой и венгерским вином. Он был чрезвычайно корректен. Чем больше он выпивал, тем становился корректнее и вежливее. Хозяйка дома дала мальчикам знак начинать Andante maestoso.

Юлик несколько неуверенно сел за рояль. Генек, как будто бы не отдавая себе отчета в важности происходящего, спокойно настраивал скрипку. Он еще не знал силы общественного мнения. Ведь именины в доме Венявских на некоторое время станут темой доброжелательных, а иногда и критических разговоров среди люблинского общества.

Кивком головы он дал знак начинать. Рояль и скрипка согласно зазвучали. Первые такты — полонез, полный торжественности и величавости. Затем послышались звуки марша. Но уже играя полонез Генек применял разные приемы, с силой ударяя смычком по струнам, играл пиццикато.

В музыке переплетались отголоски тем Огиньского, Бетховена, Моцарта, крестьянской думки. Мальчики играли уверенно, с темпераментом. В третьей части — оберке, ударили вовсю. Это должно было представить музыкальное обожание, апофеоз матери. Не какой-нибудь жалобный гимн, или кантата, а именно жизнерадостный оберек, от звуков которого ноги сами начинают танцевать. В звуках инструментов горит огонь, выбиваемый коваными сапожками пар, несущихся в вихре танца.

Произведение понравилось гостям, меньше — меломанам. Гости аплодировали, требовали повторения.

Юлек и Генек раскланивались как настоящие артисты. Мама благодарила за аплодисменты. Что касается папы — тот наливал приятелям бокалы венгерского. В гостиной толпились люди — пройти негде. Дамы гладили Генека и Юлика по головам и щекам. Некоторые заглядывали в скрипку, как бы в поисках чего-то чудесного, что играло там вместо черноглазого, маленького и бледного мальчика. Ребятишки тоже обступили их, трогали пальцами клавиатуру рояля, струны скрипки. Генек защищал свой инструмент от посягательств детворы, но не избежал щипка сзади. Вечер затянулся до глубокой ночи. Темой разговоров был Генек. О нем говорили больше, чем об имениннице.

— Несомненно, у мальчика есть музыкальные способности, но он еще слишком мал. Они должны подождать с учением. Пусть подрастет и окрепнет.

Доктор думал иначе. Он решил послать Генека в Париж, даже вопреки желанию матери. Он решил осуществить это во что бы то ни стало…

Париж… Париж… Париж… Мекка тогдашней Европы, город как магнит, притягивавший многих поляков, символ и средоточие стремлений людей пера, кисти, резца скульптора, театра, музыки. Париж, город постоянно рождающихся новых идей, беспокоящих не только Европу, но весь мир. Выехать в Париж было делом не легким. Требовался паспорт.

А разрешение на выдачу его давал только сам наместник — фельдмаршал Паскевич-Эриванский. У доктора Венявского нашлись пути и тропинки, идя по которым ему удалось снабдить сына документами на выезд заграницу.

Восьмого ноября Генрик Венявский в возрасте восьми лет, вопреки уставу Парижской консерватории, был принят в число ее учеников. В консерваторию допускались дети, достигшие двенадцатилетнего возраста, Венявский же был принят как исключение. И действительно. У него был исключительный, редкий талант. Маленький, худой, черноволосый и черноокий мальчик родился гениальным скрипачем.