УЛИЦА БЕРЖЕР, ИЛИ… ПАСТУШЬЯ

— Сабина, где мой кофе? — загремел сержант, ныне портье парижского муниципалитета. Усы его топорщились, в глазах блеснул злой огонек.

— Сейчас, мой ангел, — слащаво успокоила его высокая, худая женщина, выглянув из-за кухонных дверей. — Не могу сегодня разжечь очаг!

— Каждый день тебе что-нибудь мешает. Уж я тебя знаю, — брюзжал супруг.

Высокая, худая женщина попыталась предотвратить назревающую бурю.

— Этот растяпа Генек принес плохой уголь.

— Как Генек? За него ведь платят родители не для того, чтобы он носил уголь. Он же мальчик, ему надо учиться в консерватории.

— Молчи, а то они могут не заплатить, а Генек начнет бунтовать.

— Глупый малый. Давай кофе, черт возьми, — возмутился бывший сержант. — Посмотри-ка на часы, видишь который час?

Генек еще лежит в постели, но уже не спит. Уже пол часа он прислушивается сквозь тонкую стену к перебранке супругов Вуаслен. С квартирой маме не очень повезло. Мадам Вуаслен, словно добрейшая фея, обещала заботиться о Генеке и лелеять его, как собственного сына наравне со своей дочерью Жерменой. В действительности же оказалось по-другому. Она обещала провожать мальчика в консерваторию. Несколько раз пошла с ним, а потом заставила ходить одного. Обязалась чистить ему ботинки. А Генек — чистил ботинки не только свои, но и Жермены. Она обязалась кормить его на убой. Ведь он такой худенький. В действительности же… лучше не вспоминать.

Дядя Эдуард Вольф делал все, чтобы помочь мальчику. Дело кончалось, впрочем, луидором, сунутым в карман мальчика, да приглашениями к завтраку, если у знаменитого пианиста завтракал кто-нибудь из выдающихся музыкантов.

При Вольфе Сабина всегда была любезной, вежливой, предупредительной. В действительности она со своим подчиненным поступала совсем иначе. Кричала на него, недовольно фыркала, запирала на ключ, заставляла прислуживать себе. Знала, когда Генек кончает уроки в консерватории, но никогда не приходила встречать и провожать восьмилетнего мальчика, хотя на некоторых улицах было большое движение и ходить по ним было небезопасно. Зато Жермена, девочка старше Генека на два года, если знала, что он был у дяди с визитом или к нему пришел кто-либудь из родственников, бежала позвать его или встретить у консерватории. На площадях и улицах большого города было не мало жуликов, выуживающих деньги у простофиль при помощи разных лотерей и игр. У Генека были деньги. Можно было приятно провести время. Жермена открывала маленькому, впечатлительному мальчику тайны Парижа. Опаздывать на завтрак — dejeuner — им было нельзя; Сабина умела не только браниться, но и побить, лишить завтрака, запереть на ключ. Завтраки не отличались особым разнообразием. Макароны, жареный картофель, салат, немного рыбы или кусок мяса, стакан белого вина, чашка черного кофе. Генеку нравился длинный пшеничный хлеб. Он охотно съел бы такой батон целиком, но должен был считаться с портье и его женой. У мосье Вуаслен усищи не всегда лежали гладко под его красным грушевидным носищем. Если он приходил выпивши, что иногда случалось, он бранил свою высокую, худую супругу, не особенно выбирая слова: vache, girafe, folle, peste! *

Мосье Вуаслен был человеком по-видимому сильным. Руки у него словно клещи. Если, случалось, он сжимал худые ручки своей супруги выше локтя, та долго носила следы его лап. Мадам была весьма экономна. Она скопидомничала, копила франки, а экс-сержант не мог к этому привыкнуть. Встретив дружка-однополчанина, он удалялся с ним в бистро, чтобы успокоить сердце. Он не любил сидеть дома. Супруга же не очень жаловала приятелей и коллег своего муженька.

Генек после обеда обыкновенно упражнялся в игре на скрипке. На Пастушью улицу приходил и репетитор-эмигрант, который готовил его к по-

_________________

* vache… (франц.) Корова, жирафа, сумасшедшая, зараза!

ступлению в гимназию. У мальчика было много работы. Скрипка постоянно была у него в руках! Мальчика сжигало честолюбие. Он всегда хотел сыграть лучше, чем мог ожидать профессор Клавель.

В зале мадам Эрар, 27 апреля 1844 года в два часа пополудни состоялся концерт в пользу десятилетнего скрипача Лоренца. Эрар — владелец фабрики роялей — устроил в своем доме небольшой концертный зал для рекламы своих инструментов. Именно в этом зале Генек впервые дал свой публичный концерт. Он выступил со своим старшим коллегой Леоном Рейне в Symphonie concertante Рудольфа Крейцера. На концерте присутствовали Клавель и сам Массар.

На свой первый публичный концерт Генек пригласил Жермену Вуаслен. По программе должен был выступить со своим номером Лоренц и своей скрипкой привлечь внимание всей собравшейся публики. Генек и Леон Рейне должны были выступить к концу концерта. После увертюры на эстраде исполнялись номера в порядке, указанном на афише. Гремели аплодисменты, кричали бис. Оркестр ушел с эстрады, затем вернулся. Оркестр будет аккомпанировать Жану Лоренцу. Солнечный, весенний, погожий день был насыщен запахом сирени. Яркие дамские туалеты, новые шляпы, украшенные цветами и лентами, привлекали взоры мужчин. Среди завсегдатаев аристократических салонов Сен-Жермена было много любительниц, меломанок, постоянных посетительниц концертов.

Жан Лоренц, красивый мальчик и многообещающий скрипач, пользовался уже некоторой известностью. На его концерт собралась, как говорится, societé. Концерты учеников консерватории пользовались успехом. Слава Паганини, Липиньского, Феррари-Ковальчика ранила тщеславие французов. Меломанки и меломаны давно уже ждали появления своего, французского виртуоза. Маленький Лоренц изящно играл концерт Моцарта, никогда не расходился с оркестром; им были довольны, ему аплодировали. Его приглашали в аристократические дома на концерты и таким образом давали средства на его обучение. Лоренцу на этих приемах приходилось целовать не мало ручек и сморщенных лап. Целовали и его; ведь такой десятилетний мальчик являлся для аристократических салонов забавной игрушкой.

Сегодня дядя Вольф сидел в третьем ряду кресел и о чем-то беседовал с Россини. Вольфу не удалось перекинуться словцом с Берлиозом и Листом. Эти последние избегали его соседа Россини — остроумного обжоры. У Россини всегда наготове была шутка, вызывающая смех, притом нередко — злая шутка. Это ведь Россини, любезно улыбаясь, как-то обидел Листа, игравшего ему свое длинное и шумное произведение.

— Дорогой маэстро, ты создал величайшее произведение. Ты дополнил «Сотворение мира» Гайдна.

— Почему? Не понимаю, — спросил горячий венгр.

— Ты написал что-то, что было перед сотворением мира, то есть совершенный хаос.

Россини не был похож на музыканта. Толстяк с крупной головой, многоэтажным подбородком, в пышном парике (Россини был совершенно лыс), он неизменно привлекал к себе внимание, где бы ни появился. Публика любила и повторяла его остроты.

— Жду появления твоего племянника, как собственяого спасения, — добродушно болтал Россини с Эдуардом Вольфом.

— Очень приятно. Я думаю, что разочарования не будет.

— И я так думаю. В атаке — поляки непобедимы.

— Этому поляку всего лишь 9 лет… — ответил дядя.

— Тем более надеюсь на него, — засмеялся Россини.

Наконец на эстраде появились два стройных черноволосых мальчугана. Прическа у Леона Рейне была сделана искусным парикмахером. Вокруг тонкой, как у индюка, шейки белело гофрированное жабо… Генек выглядел еще более слабеньким, тоненьким и бледным мальчиком, нежели Рейне. И у него на шее белело кружевное жабо. Однако глаза у Генека были иные, они метали пронизывающие взгляды. На встречу мальчикам из зала раздались отдельные хлопки, как бы для поощрения. Рейне стал поближе к пюпитру, начал поправлять лежащие на нем ноты. Генек на ноты не обращал внимания. Свою партию он выучил наизусть. Стук дирижерской палочки. Оркестр замер в ожидании.

И вдруг зал заполнился мощными аккордами. Скрипки у Леона и Генека настроены идеально. Они держат их наготове, под левой щекой. Леон впился глазами в дирижера. Генек — слушает оркестр. Он сам подхватывает момент вступления скрипки. Уже звучит его люблинская, сделанная руками Гроблича скрипка. Смычок мягко и широко ведет медленную мелодию. Теперь вступает скрипка Леона. Генек, как молния проносится пальцами по всем струнам, украшает мелодию необыкновенно красочным орнаментом. Дирижер взглядом подзывает Генека поближе к пюпитру. Сейчас он будет играть несколько тактов в унисон с Леоном. Генек придерживается мелодии, которую играет оркестр и коллега, но его ухо знает лучше, как должна играть его скрипка. Кончилась игра в унисон, теперь каждая скрипка ведет свою партию. Генек рассыпается лавиной вариаций; они у него всегда поразительны. Критики и профессора, сидящие в первых рядах кресел, зашевелились. Что происходит? Что выделывает этот мальчик? Ведь у Крейцера этого нет. Правда, мальчик придерживается партитуры, но играет по своему. Дядя опечалился. Он не знает, что сказать об этой беспримерной шалости.

Но вот Генек опять точно следует за крейцеровской партитурой. Лица слушателей проясняются, хотя на них написано бдительное внимание. Дирижер явно недоволен. На репетициях этот gavroche во всем следовал партитуре. Symphonie concertante Крейцера закончена. Однако, концерт был исполнен необыкновенно, нешаблонно, хоть и неакадемично, — и в этом заслуга девятилетнего мальца. Поднялась буря аплодисментов, аплодируют в основном коллеги из консерватории, аплодирует и оркестр. Кричат:

— Венявский!

— Что за дьявол сидит внутри этого мальчика?

— Qui lui écrit ces variations? Кто ему написал эти вариации?

— До сих пор еще не проходил композиции…

— Удивительный мальчик, — слышатся замечания.

Россини встал во весь рост и подчеркнуто аплодирует.

— Voilà un violoniste, voilà un virtuose! *— вызывающе громко повторяет Россини.

______________________

* Voilà… (франц.) Вот скрипач! Вот виртуоз!

Дирижер раскланивается, благодарит за аплодисменты оркестру и солистам. Отдает распоряжения. Солисты — марш в канцелярию. Оказано это сурово. Россини, веселый, улыбающийся, обращается к своему другу Эдуарду Вольфу.

— Хочешь, чтобы он стал королем скрипачей? Веснущатый, рыжеволосый дядюшка боится шутки и молчит.

— Зайди с ним ко мне позавтракать. Пусть съест со мной порцию ризотто с цыпленком, и из него получится музыкальный гений. Такой ребенок и такой феномен! А какая у него левая рука! Нет, это прямо-таки восьмое чудо света! — Россини нарочно говорит громко, чтобы рецензенты и меломаны слышали его мнение.

А в это время в канцелярии дирижер отчитывает Генека.

— Ты почему не смотришь в ноты, а играешь черт знает что?

— Известно что. Я играл своего Крейцера! — объяснил черноволосый мальчик.

— Ученику на эстраде нельзя играть отсебятину!

— Извините, пожалуйста, но я хотел сыграть этот концерт по своему.

— Леон тоже играл, но точно по нотам.

— А я сам композитор и хочу играть только свои произведения, — с пафосом защищался Генек, чуть не плача.

— Еще ничего не умеешь, а уже занимаешься сногсшибательными несерьезными выдумками. Ты должен понять: настоящий музыкант точно придерживается текста произведения.

— Извините меня, пожалуйста, я больше не буду! — согласился Генек.

— Знай, что, если еще когда-нибудь опять начнешь при мне свои фокусы, я прерву концерт. Тебя освищут и высмеют.

Дядя Эдуард не был столь суровым, но и он спрашивал:

— Что тебе пришло в голову?

— Но ведь по тексту Крейцера моя партия лишена всякого эффекта, она прямо скучна. А я люблю играть то, что мне нравится, что меня вдохновляет, — горячо объясняет мальчик.

— Вот я напишу о сегодняшнем концерте и твоем поведении маме!

— Ну, что-ж, пожалуй все заметили, что я играю иначе, чем Лоренц и Рейне, а я этого и хотел, — оправдывался будущий виртуоз.

— Ты меня огорчил, еще больше будет огорчена мама.

— Милый дяденька, а вы ей об этом не пишите, — просил Генек.

— Постой, постой… помни, что я приеду за тобой, мы приглашены на завтрак к Россини.

— К Россини, к этому толстяку, что сидел рядом с вами?

— Да, к этому толстяку. Вот тебе этот луидорчик на пирожные, но с условием, что больше ты никогда себе таких шуток не позволишь. Играть надо то, что написано в нотах. Что было бы, если бы ты ошибся?

— Я никогда не ошибаюсь, — решительно сказал мальчик.

— Ну, как тут будешь говорить с таким самоуверенным мальчишкой!

Дядя Эдуард решил, что им надо заняться посерьезнее. Оставлять его на произвол судьбы нельзя. Он свернет себе шею на этих детских затеях,

Зато Жермена хвалила Генека:

— В зале около меня говорили, что у тебя большой талант.

— Неправда, но я тебе и так куплю пирожное с кремом.

— Если так, то не желаю твоего пирожного, — обиделась маленькая женщина.

— Ты мне аплодировала?

— Посмотри, какие у меня красные ладоши.

— Получишь за это пирожное с кремом. Мадам Вуаслен встретила свою дочку весьма неприязненно.

— Ты где была, что делала?

— Я была на концерте. Выступал Генек.

— Почему ты мне об этом ничего не сказала?

— Потому, что не знала, возьмет ли он меня с собой.

— И ты пошла на концерт в этом старом платье?

— Никто на мое платье не обращал внимания.

— Кто тебе так растрепал прическу? — ворчала мать.

— Но я ведь причесана.

— Боже мой, неужели пустили в зал такую неряху?

— Меня ввел Генек, а билетер еще нам поклонился.

— Поклонился, говоришь? Так вот же ложись на эту скамейку! — кричала разозленная мадам.

— Если вы, мама, будете меня бить, я убегу из дому.

— Ты как с матерью говоришь! Ложись, бродяжка!

Генек за стеной слышал, что происходило на кухне у любезной жирафы.

Вскоре ло всей квартире послышались звонкие удары. Жермена кричала, что есть силы.

Мальчик выбежал из своей комнаты и начал просить.

— Мадам Вуаслен, она же не виновата, не бейте ее.

— Убирайся вон, а то и ты получишь, — шипела жирафа. — Ты ее никуда с собой не таскай. Концерты не для нее. Это забава богачей, а не бедной девушки.

— Но ведь там ничего плохого с ней не случилось.

— Убирайся немедленно, марш в свою комнату.

Генек ушел к себе. Он не мог понять, за что мать наказала Жермену. Не переставая удивляться, Генек разложил свои книги, — вскоре должен прийти учитель-эмигрант на ежедневный урок. Из окон своей комнаты Генек смотрел на крыши города. Его взгляд устремился далеко, далеко — до самого монмартрского холма.