ОПЯТЬ В ВАРШАВЕ

Трактирчик мамаши Колдрасиньской находится против дворца Паца и принадлежит Колдрасиньскому, но никто иначе не говорит: Торговля у мамаши Колдрасиньской.

Несмотря на то, что на дворе октябрь, термометр опускается не ниже десяти градусов, поэтому баварское пиво производства А. Ленцкого все еще пользуется опросом. Именно в этом трактирчике удобнее всего встретиться с коллегой квартирмейстером и поговорить с ним, ведь он живет по-близости в районе улицы Медовой. Давно уже они не виделись. То есть с того времени, когда маэстро Панофка определил, что Генека нельзя не учить! Как же приятно тогда проходила беседа в ресторане Польской гостиницы на улице Длугой, вблизи Арсенала. Что-то нового скажет теперь друг-квартирмейстер?

Как бы только не опоздать. На Козьей улице движение, на Сенаторской толпы людей, на Медовой двери магазинов не закрываются. К доктору подошел посредник в лапсердаке. Он уже с первого взгляда узнал приезжего.

— Может быть вам что нибудь надо? — хитро спрашивает он.

Доктор улыбнулся. Ему этот вопрос знаком. И в Люблине часто еврейские факторы обращаются к приезжим с этими словами.

— Хаимок, мне ничего не нужно.

— О, вы меня знаете? Ну, так я, наверное, что нибудь заработаю.

— В другой раз, сегодня я занят.

— Когда и куда мне прийти? Может быть вам нужна кормилица для детей? Продается раздвижной стол и шесть кресел. А может быть вы желаете погулять? — не отстает фактор.

— В Варшаве холера, а ты хочешь гулять? Подумай, Хаим?

— Извините, пожалуйста, — что я вижу, и вы идете к мамаше Колдрасиньской? Приятного аппетита.

Доктор вошел в переполненный посетителями трактир. Столики уже с самого утра заняты, ведь недалеко суды, присутствия, рядом монастырь, где капуцины продают настойку, утоляющую все боли.

Квартирмейстер уже занял столик в глубине зала. Бывшие соратники встретились радостно. Доктор заметил, что квартирмейстер похудел и еще больше вытянулся вверх. Квартирмейстер в свою очередь пошутил:

— Лучше всего в Люблине, обрастаешь там жирком.

— Это из-за того, что постоянно сижу в кабинете. У меня мало движения — слишком много пациентов.

Высокий, худой квартирмейстер громко рассмеялся.

— Мало двигаешься, говоришь? А может я тебе напишу рецепт на движение?

— Пожалуйста, может быть действительно и придумаешь, только не настойку на травах, — смеялся доктор.

— Ничего, мы договоримся. Читал в газетах, что ваш Генек выступает у нас с концертом. Видно совет Панофки подействовал.

— Да, мальчик был в Париже и там выучился.

К столику подошла полная официантка, как раз во вкусе мужчин с седеющими волосами…

— Чем могу служить? — весело спросила она.

— А что у вас сегодня?

— У нас все найдется для любителей.

— Мы это видим, глядя на вас… — перебил квартирмейстер.

— Дайте мне сегодняшнее меню… Начнем с зубровки. На закуску два бутерброда с икрой. Только не больше, а то у нас не хватит в желудках места на зразы с кашей.

Доктор не может не улыбаться. Квартирмейстер — человек бывалый. Это видно по его движениям, жестам, по его манерам. Жалко только, что он такой худой…

На столе мигом появилась водка и икра. Официантка, как бы невзначай, зацепила квартирмейстера платьем.

— Что у вас здесь в Варшаве слышно? — спросил доктор.

— Вы лучше спросите, что делается на свете, — шепчет квартирмейстер.

— О, какие-нибудь необычайные известия? — интересуется доктор.

— Теперь все необычайно, дело идет к войне…

— Ну и что же? Нас это не касается.

— А если нас призовут под знамена?

— Кто? и зачем? В нашем возрасте?

— Ты врач, а я квартирмейстер, кто его знает, может быть понадобимся?

— Наши дела уже отзвучали, нам остались только зразы.

— Бем, Дембиньский, Мерославский могут нас позвать.

— Эх, квартирмейстер, у вас уже свои годы, как и у меня. После зубровки можем говорить трезво, критически, спокойно.

— Во Франции снова пожар… — не уступает вояка.

— Мы эти французские огни знаем… Пришлют нам песенку, новую «Варшавянку», а здесь нужны пушки, орудия, полки. Паскевич тоже знает, что делается в Париже. У него небось, тоже ушки на макушке.

— Сам Мицкевич организовал легион.

— Мицкевич большой поэт, а мы что? Маленькие люди… Мы должны считаться с действительностью: видения, химеры, мечты нам не к лицу. Необходимо считаться с тем, что есть. Николай, пожалуй, не даст съесть себя с кашей. Мы можем подождать, что из этого всего выйдет и не будем класть голову на плаху… Разве мало наших товарищей сослано в Сибирь? А скольких лишили имущества! Я — врач, меня убеждают факты!

Худой квартирмейстер замолчал. Опустил нос в тарелку. Вилкой подхватывал поджаренные зерна темной гречневой каши.

— Как они умеют поджаривать эту гречневую кашу, — буркнул он, чтобы прервать беседу на щекотливую тему.

— Дома у нас еще лучше поджаривают.

Приятели опустошили тарелки… Официантка, не дожидаясь заказа, поставила перед ними две кружки баварского пива с шапкой пены. Выпил квартирмейстер, попробовал и врач.

— Чего бы тут еще такого заказать, чтобы соорудить на целый день фундамент под веселье, остроумие и благожелательность ко всему миру?… — подумал доктор.

— Лучше что-нибудь покушать, чем по пустому болтать с врачом. У него сын артист, а сам он ведет речи, словно помещик из под Замостья, у которого много корцев пшеницы на продажу…

Заказали еще по порции пулярды и по рюмочке житной.

На этот раз официантка задела платьем врача.

Подумав, квартирмейстер решил больше не касаться политических тем. Зачем ссориться со старым полковым товарищем? Поэтому он предпочел вести беседу о музыке и о Генеке.

— В газетах писали о триумфах твоего сына. Я чрезвычайно этому рад. Скажи только, это дело доходное?

— Что? Триумфы или известия из газеты?

— Дело в том, что мальчик как будто гений, а отец должен еще платить разным учителям, импрессарио и репетиторам.

— Ответить на это мне довольно трудно. Я еще пока не подвел итоги доходов и расходов. Но ведь то, что сегодня стоит расходов, может завтра принести прибыль.

— Верно. Однако я думаю, что такой парень уже на себя зарабатывает.

— Честное слово, я еще не подвел счетов. Впрочем я должен еще учить и Юзика. И из него выйдет крупный пианист, — доктор предпочитал не касаться темы доходов.

— Да, с детьми беда. Учится, у него талант, — хлопоты. Нет способностей и не хочет учиться, тоже беда.

— Разве твои дети не хотят учиться?

— У меня только единственная дочь, да и та уже невеста, ей шестнадцать лет. Надо готовить приданое.

— Возьмут и без приданого, она из хорошей семьи… Ну, выпьем за наших детей!

Во вторник на концерт в Большом театре собрались сливки варшавского общества, хотя в этот день были именины Виктора и Флорентины, а «Курьер Варшавский» напечатал фамилии жертв эпидемии холеры, бушевавшей в Люблинской, Радомской, Плоцкой, Августовской и Варшавской губерниях. В одной только Варшаве с июля по октябрь умерло 1249 человек. В этот день артист Круликовский выступал в театре «Розмаитосци» — в пьесе Юнга, а артисты Зюлковский и Паничковский в комедии «Мастер и подмастерье». Их выступления пользовались такой популярностью, что все другие представления и концерты не могли рассчитывать на полные сборы. Случилось иначе. В этот вторник зал Большого театра, начиная с партера и кончая галеркой, был заполнен до единого места. Комедия «Быть любимым или умереть» позабавила публику, но… «Справедливая общественность Варшавы единогласно подтвердила мнение музыкальной Европы относительно 14-летнего Генрика Венявского»… так на следующий день после концерта писал «Курьер Варшавский».

«В удивительной его игре чувствуется свежесть и сила, умение и глубокое чувство, достойное зрелого мужа. Ввиду таких достоинств, что же можно сказать о его технике? Разве только то, что Венявский преодолевал все технические трудности так, что они совершенно исчезали в потоках гармонии и чувств. Поэтому постоянно гремели бурные аплодисменты и молодого лауреата единогласно вызывали на сцену восемь раз».

«… Примечательно, что Круликовского в театре «Розмаитосци» вызывали 3 раза, Зюлковского и Панчиньского тоже 3 раза, а подростка-скрипача— 8 раз».

Но и это сравнение не дает понятия о том настроении, какое господствовало в зрительном зале Большого театра. Здесь присутствовали все специалисты-музыканты, весь состав оркестра, выдающиеся певцы, варшавские меломаны и любители всякого рода новостей. Этих было больше всего. Снобизм и мода издавна присущи Варшаве. Во время перерывов рассказывали необыкновенные анекдоты, а в ложах забавлялись сплетней, будто это играет не Венявский, а его учитель Горнзель.

— Как так, Горнзель, моя дорогая?

— Посмотрите, — этот Генек стоит у самой будки суфлера.

— Ну и что же? Действительно у будки…

— Он совсем не двигал смычком, а сыпались гирлянды звуков.

— Да, действительно он играет, почти не двигая правой рукой.

— А вы знаете почему? Он только делает вид, что играет! Вместо него играет солист оперы — Горнзель.

— Где играет? Ведь его на сцене нет.

— Он спрятан в будке суфлера.

Можно было бы посмеяться над этой наивной сплетней, если бы не то, что недавно в Варшаве фокусник Фрыкель показывал интеллигентной публике такие штуки, что все просто диву давались: стеклянные вазоны, откуда ни возьмись наполнялись золотыми рыбками, на виду у публики он съедал две тарелки ваты, пускал изо рта огонь и дым, вытягивал оттуда же сотню аршин разноцветных ленточек и дарил их дамам, сидящим в креслах. И не только это. Несмотря на то, что он был в узком фраке и на сцене кроме него никого не было, он прямо из воздуха ловил коробки с конфетами, шоколадом и дарил их дамам из партера… Что ж по сравнению с этим игра Венявского? Прекрасные дамы, сидящие в ложах, с удивлением качают головами и думают, что возможно вместо Венявского играет Горнзель. Но ничего… Этот фокус быстро будет разоблачен. Ведь мальчик приглашен к Августу Потоцкому и князю Любомирскому, а там суфлерской будки нет…

Родители Генека не успевают отвечать на поздравления и приветствия. Кланяются, пожимают руки, благодарят за цветы… Их приглашают на ужин после концерта. К сожалению, приходится отказаться. Мальчик только что встал после болезни. Ему необходим покой.

После столь блистательного успеха, нужно дать еще один концерт. Но доктор уже не мог оставаться в Варшаве, пани Венявская с сыном принимала визиты поклонников в своем номере в гостинице «Европейской». Она следила за тем, чтобы мальчик не выходил один на улицу и не пропадал где нибудь в городе. Иногда Венявскую посещали матери, у которых тоже были гениальные дети, не имевшие, однако, успеха. Они спрашивали, каким образом создать шум вокруг молодого артиста? Приходили и обыкновенные попрошайки, хоть и одетые довольно прилично. Да, не легко иметь талантливого и знаменитого сына!