В КРАКОВЕ

Венские мартовские теплые дни располагали к прогулке, хотелось посидеть в кафе… но Венявокий охотно посещал музеи, библиотеки, ходил в театр. На концерте в зале «Общества друзей музыки» он встретил эрцгерцогиню Ренату. Хотел ей вернуть перстень с алмазом. Не удалось. Зато Чаконну Баха он сыграл с таким блеском, что слушатели встали с мест.

К своему изумлению, выступая 17 апреля в Кракове, едва только под аккомпанемент оркестра зазвучали певучие трели Мендельсона, он заметил в креслах полную блондинку в обществе нескольких дам. В этот вечер его скрипка звучала удивительно мягко, ласкающе. По-видимому, причиной этому была акустика зала. Казалось, он играет не двигая смычком. Сочные и нежные тона, возникающие под его пальцами, напоминали теплый весенний ветерок, пахнущий свежими почками распустившейся сирени, словно это был танец самой весны… Сорвалась буря рукоплесканий. Он улыбкой поблагодарил публику. Во время исполнения фантазии из Дон Жуана, Юзик шепнул ему:

— Смотри, вон сидит эта австрийская толстуха.

— Пусть себе сидит. Ты лучше смотри — сейчас начнем играть «Пиратов» Эрнста.

Рядом с ней дамы из дворца «Под баранами».

В зале все еще звучали аплодисменты, слышались приветственные возгласы. Скрипач тихо тронул струны и остановился в задумчивости.

И вот снова поплыли звуки скрипки и рояля. «Пираты» это не Бах, а жонглирование смычком и пальцами. Для скрипача — это не игра, а вольтижировка, захватывающая слушателей, но не его, исполнителя. Генек исполняет штучки такого рода без особого напряжения. Возможно именно потому, что он так спокойно исполняет эти головокружительные пассажи, публика так возбуждена, шумит, бурно аплодирует. А что будет, когда по общему требованию сыграют «Негритянскую песню» Готшалка, «Мазурку» Вольфа, или «Русский карнавал» собственного сочинения?

В антракте он получил приглашение на ужин во дворец Потоцких. Он устал и идти туда не очень хочется. Однако, отказаться нельзя. Впрочем надо пойти хотя бы для Юзика. Там будет весь Краков с Кшешовицами, Тарновом, Дзиковом. И… там он встретит эрцгерцогиню Ренату. Во дворце, вслед за газетой «Час», во многих вариантах будут повторять, что Генрик Венявский объединяет в себе прославленную мощь Липиньского с нежностью Эрнста и юмором Паганини, а что касается исполнения, техники, то можно с ним сравнить, пожалуй, одного только Вьетана.

Что же они скажут, когда услышат «Вдоль по улице мостовой» — вариации, написанные для увеселения царя Николая. Двенадцать капризных, веселых, народных, русских мелодий, исполненные в Кракове в присутствии австрийской эрцгерцогини — не примут ли это за демонстрицию, оказалось нет! А может быть гофраты не заметили? Что это, у графов нет ушей? С балкона и галереи кричат бис. Музыкантам, меломанам, сидящим в партере эта бурлеска нравится.

Скрипач понимает, что закончить концерт русскими мелодиями нельзя. Посмотрел в зал, поклонился и объявил:

— Бах — «Чаконна».

Это классическое произведение должно уравнять все различия в суждениях и удовлетворить гофратов, генералов и… агентов полиции.

Во дворце «Под баранами» в салонах на бельэтаже, освещенных a giorno, собралось изысканное общество. Сегодня семнадцатое апреля. Не все помнят, что означает эта дата. Что же, напомнить им улицы Варшавы? В стенах тихого патриархального Кракова с помнящими седую старину Сукенницами, мариацким собором, через пять лет после весны народов, семь лет спустя после галицийского восстания — не стоит вызывать воспоминаний. Из окон этого дворца видели создание Краковской республики и ее исчезновение с карты Европы, присоединение к габсбургской монархии.

Вокруг полной, красивой эрцгерцогини Ренты снуют титулованные гости во фраках и мундирах с орденами. Беседа идет об охоте в Геделло. Здесь никто не посмеет сказать непродуманное слово. Обычная салонная беседа. Усталые Генек и Юзик вообще не интересуются разговорами. Пришли — ибо таков этикет. Пришли по совету импрессарио. Впрочем, приглашением во дворец «Под баранами», нельзя безнаказанно пренебречь.

Эрцгерцогиня поднялась со своего места. Она хочет пройтись по салону. Она улыбается почтенным, высокопоставленным дамам, аристократам одетым в контуши. Она любит подогревать родовую спесь, которая из замков и дворцов привела сюда представителей гордой знати. Они готовы на все услуги и, несмотря на свою гордость, все еще предаются разным иллюзиям. Поэтому так легко пользоваться посредничеством достойных матрон во всякого рода делах.

— Эрцгерцогине ни в чем нельзя отказать. Рената Габсбург обратила внимание графини на стоящего у камина Генека и попросила оказать ей небольшую услугу. Она хотела его видеть завтра и побеседовать о венских концертах. Графиня — женщина худая и длинная как четки. Одета в бесцветное платье, пахнущее нафталином. На Генеке сегодня безукоризненный фрак. Волосы причесаны как у женщины, с пробором посредине. Концы волос завиты. Черная голова блестит.

Графиня с вялой усмешкой спешит выполнить поручение высокой гостьи.

— Разрешите, я сам поговорю с ее высочеством.

— Это может привлечь внимание. Зачем возбуждать подозрения.

— Подозрения? Какие подозрения? Я должен немедленно выехать в Москву.

— Завтра утром вы скажете это эрцгерцогине Ренате. Моя подруга привезет вас из гостиницы. Будьте готовы к двенадцати часам.

Скрипач не сказал больше ни слова. В его голове промелькнула мысль:

— Кажется габсбургский перстень с алмазом у меня лежит в чемодане.

Дождавшись ухода графини Генек отыскал брата,

— Юзик, идем домой.

— Мы бы могли сыграть что-нибудь на этом графском приеме.

— Не хнычь.

— Импрессарио будет недоволен.

— А тебе не все равно? Ведь отсюда мы уезжаем в Москву.

Они сошли вниз, взяли из гардероба пальто. На рынке они задержались. Может быть подождать, когда зазвучит гейнал — традиционный трубный сигнал с колокольни собора? Уж скоро полночь.

На рынке нет никого. Около Шевской улицы скучает полицейский. Пусто и на линии А—Б. И снова скучающий, заспанный полицейский торчит на углу Флорианской. Вдоль Сукенниц прохаживается сторож с алебардой.

Рынок озарен бледным светом луны.

— Пошли спать, — говорит Юзик.

— Давай спросим у сторожа адрес какого-нибудь веселого дома в Кракове. Хорошо бы попытать счастья.

— Нет, идем лучше домой. Мама будет беспокоиться.

— Не будет, она подумает, что мы в гостях у графини.

Все же Юзика убедить не удалось. В гостинице Генрик начал поиски габсбургского перстня с алмазом.

— Что ты так роешься в чемодане?

— Ищу кое-что.

— Оставь, утром само найдется.

— Как же там было на приеме в доме «Под баранами»? — спросила мать приоткрыв дверь.

— Великолепно, лучше и быть не могло.

— Ну, идите спать, а завтра расскажете мне о своих впечатлениях.

Дверь закрылась. Звуки гейнала долетали с башни. Наступила апрельская полночь.

Мама на заре ушла в костел к утреннему богослужению. Мальчики спят, отдыхая после вчерашнего концерта. Импресарио мог бы организовать в Кракове еще один концерт, но теперь это уже невозможно. Они должны вовремя поспеть в древнюю царскую столицу. В условленный час к подъезду гостиницы подъехала карета. Об этом сообщил Генрику портье. Мама попросила, чтобы он был вежлив и воздержался от чудачеств и излишних шуток. Ливрейный кучер ударил по лошадям и они поехали через Флорианские ворота. Дама, сидевшая внутри кареты, молчала. Скрипач почти не замечал ее. Карета остановилась у подъезда двухэтажного здания. Дом стоял в старом саду, а может быть в запущенном парке. Дверь открыл лакей в повседневной рабочей одежде. В сенях стояло чучело медведя. На стенах развешаны роги оленей, головы диких кабанов. Лакей помог Венявскому раздеться. Молчаливая дама ввела его в комнату, уставленную мебелью в стиле XVIII века, со светлыми секретерами, комодами, шкафами с деревянными инкрустациями. Кружевные салфетки очаровывали нежностью рисунка. Стены комнаты украшены чернобелыми портретными силуэтами в легких рамках за стеклом. Среди них Венявский заметил портрет Тадеуша Косцюшко.

Он не успел еще осмотреться вокруг, как приоткрылась дверь и его позвали на французском языке:

— Entrez vite![16]

На пороге стояла эрцгерцогиня Рената во всей своей красоте.

— Я стосковалась… Ты вчера играл демонически.

— Демонически? Я играю то, что написано в нотах.

— А кто пишет эти ноты?

— Эрнст, Моцарт, Мендельсон.

— Но и ты, дорогой Венявский.

Скрипач по всем правилам этикета приложился к вытянутой руке. Эрцгерцогиня поцеловала его в губы.

— Нет. Я тебя прошу, скажи, что это? В тебе есть какая-то колдовская сила. Перед тобой не устоит ни одна женщина. В тебе есть что-то необыкновенное… — говорила эрцгерцогиня, как в бреду.

— Что же необыкновенное? Может быть новая прическа?

— Фи, не хорошо. Такие прически носят кокетливые девчонки. С пробором посредине.

— Это венская мода, — пояснил Генрик.

— Я предпочитаю твою прежнюю прическу. Почему ты не взял с собой скрипку?

— Я принес себя, — осмелел Генрик.

— Да правда. Я хочу, чтобы ты сегодня был добр ко мне.

— Не понимаю. Я всегда желаю добра вашему высочеству.

— Ах, я хочу, чтобы ты полюбил меня.

И эрцгерцогиня принялась нетерпеливо и жадно ласкать музыканта.

Хотя Генрик пережил уже немало приключений, у него от ласк эрцгерцогини закружилась голова. Толстая германская Венера с массивным бюстом и крепкими ногами была еще более предприимчива, чем прошлый раз.

Генрик очнулся быстро и в мгновение ока оделся. Он пытался восстановить пробор и никак не мог попасть гребешком на нужное место.

— Почему ты так спешишь, нехороший?

— Посмотри, который уже час.

— Ну, что ж, всего лишь три часа. А ведь мы теперь не скоро свидимся.

— Я приеду скоро. У меня в Лейпциге назначен концерт.

— Когда? А теперь куда ты едешь?

— В Москву.

— Мне хотелось бы тоже поехать за тобой в Москву.

— И что же мешает?

— Что? Разве ты не понимаешь? Ведь я Рената Габсбург.

Генрику наконец удалось справиться с прической.

— Я должен уже уйти. Дай мне на прощание поцеловать указательный палец левой руки.

— Палец левой руки? Пожалуйста.

Скрипач поцеловал короткий, толстый пальчик и надел на него перстень с алмазом.

Эрцгерцогиня не успела разгадать его маневр, как он сказал:

— Носи этот перстень на память. Ты сегодня была демонична. Ах, как я хотел бы выразить звуками моей скрипки сегодняшние чувства и переживания.

Генрик быстро вышел в прихожую, набросил на плечи бекешу, схватил свою модную венскую шляпу. Он был рад, что расстался с габсбургским перстнем — знаком благодарности знатной дамы.

Фердинанд Лауб, знаменитый скрипач, писал однажды Листу из Карлсбада: «Сюда приехали оба Венявских с матерью, необычайно симпатичной дамой. Это же говорит о ней и К. Штер. Завтра братья выступают с концертом. Жаль, что они ведут себя дерзко, прямо-таки по бурсацки, и не возбуждают к себе симпатии».

Излишняя самоуверенность братьев Венявских, их самонадеянность, доходящая до грубости в отношениях с людьми, вызывает недоброжелательство со стороны многих. Но не всех. Некоторые ценят их общество, любят их. Генрика считают приятным собеседником, он умеет нравиться. Откуда же такое противоречие во мнениях? Откуда у братьев нетактичность, бурсацкие шутки?

После берлинских концертов Вильгельм I должен был наградить Генрика орденом «Красного орла». Некий придворный недоброжелатель Венявского настоял на том, чтобы вместо ордена Генрик получил драгоценную табакерку. Не задумавшись ни на минуту, Генрик отослал табакерку во дворец со следующим письмом:

«Если я слишком молод, чтобы носить орден, то тем более молод, чтобы нюхать табак…»

Подобным образом поступил Генрик и с голландской королевой-вдовой.

Что это? Легкомыслие, наглость, самонадеянность? Нет. Его изящные манеры, дар привлекать сердца людей, умение вести себя при всех обстоятельствах вызывают симпатию многих друзей и поклонников. Но у него появляются и враги, очень влиятельные враги. Интересно, что Венявский совершенно не занимался денежными вопросами. Деньги для него как бы не существовали. Он никогда не отказывал жертвовать их на разные культурные цели.