"Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Серлинг Род)

ТОЛЬКО ПРАВДА

О Гарвее Хенникате можно было сказать определенно — это был исключительный лжец. Когда он продавал очередной подержанный автомобиль, его вранье было самозабвенным, полным выдумки и не лишенным определенного шарма.

В автомобильном ряду о нем говорили, что он может продать все, что имеет, хотя бы два колеса, одну фару, одно целое стекло и видимость двигателя, причeм на всю сделку ему потребуется не больше десяти минут.

Большинство из его знаменитых сделок вне всякого сомнения недостоверны, но часть из них подлинна, поскольку я помню их лично.

Как-то раз он выудил старый танк «шерман». Купил его за двадцать пять долларов у торговца металлоломом. Гарвей установил его на большой деревянной платформе перед своими машинами и подал под соусом «Новинка недели». Теперь вы, возможно, спросите, кому, в здравом уме придет в голову купить танк весом в пятьдесят три тонны, с пушкой в придачу? — Все зубоскалы автомобильного ряда задавались тем же вопросом. Однако колымага была выставлена на продажу в четверг; а в 9.12 на следующее утро Гарвей толкнул ее за триста восемьдесят шесть долларов!

В то утро я случайно был поблизости, поэтому слышал часть торга.

— Видел ли ты когда-нибудь подобный клоповоз? Ну-ка, выведи эту малютку на шоссе и увидишь, как учтиво к тебе отнесутся! Ни одному придурку не придет в голову шалить с такой машиной! Амортизация? Да к черту! У меня есть четыре знакомых офицера в Объединенном комитете начальников штабов и приятель в ЦРУ, который перегоняет такие штучки в Пентагон и обратно. Модели-то не меняются, поэтому эта игрушечка никогда не устареет, да и двигатель очень мощный. Пушка? Да это самый надежный сигнал поворота. Тот водитель, который будет ехать следом, должен быть слепым или мертвым уже три дня, чтобы не заметить его! Какого черта, снег, лед, дождь, грязь, дождь со снегом или град — этот драндулет может ездить в любую погоду. Посмотри, как он сработан! У какой другой машины имеется шесть с половиной дюймов пуленепробиваемой брони? Видимость? Ты говоришь об этой щели прямо напротив водителя?

Да благодаря ей ты всегда будешь смотреть на дорогу. Ты ничего не теряешь — увидишь и дорожные знаки, и пейзаж, и симпатичных баб в спортивных автомобилях, или что там еще. Ведь все, что ты видишь, это часть дороги прямо перед тобой! Какого черта! Да если бы мне удалось откопать десять таких крошек во время сухого закона, давно бы ушел на пенсию!

Покупателем был тихий маленький почтальон, который зашел занести два циркуляра и одно письмо от тетушки Гарвея. Он уехал на танке «шерман», слегка обескураженный всем происходящим, а Гарвей Хенникат наблюдал, как тот тащится на этой развалюхе, и стоял, отдавая честь, пока механизм не прогрохотал мимо.

Гарвей не был обманщиком от природы. Он врал не потому, что был хитрым ублюдком. Просто весь смысл жизни заключался для него в слове «бизнес». Он покупал, потом продавал, и торговаться для него было так же естественно, как для других дышать.

Это были и в последние шестьдесят пять долларов, которые он вытягивал из беззащитного клиента, а просто речь шла о принципе.

Согласно этому принципу, он припирал покупателя к стене, затем подавлял его волю, пока та полностью не растворялась в его собственной. Я знал Гарвея в двадцатые годы, и уже тогда он врал гениально.

Все его истории были яркими, складными и, как любая ложь, достаточно простыми. Это относится и к той истории, которую он рассказал мне при нашей последней встрече.

Большинство его рассказов можно оставить без внимания, но только не этот. Хенникат, поймавший меня в тот мрачный ноябрьский день возле своих машин, был совсем другим человеком и совсем другим рассказчиком. Даже яркий, кричащий спортивный пиджак в линялую фиолетовую клетку, бывший его любимой одеждой, цветастый галстук с разводами и шляпа, сдвинутая на затылок, не могли скрыть мрачного, испуганного выражения его лица. Вот что я услышал:

— Дело было в сентябре. Стояло бабье лето. Яркое солнце сияло сквозь слегка полинявшие флажки, окружавшие рынок подержанных автомобилей. Оно освещало вывеску:

Тут стояли, вернее, лежали его автомобили. Ведь все, что имел в запасе Гарвей, было бросовым товаром, едйа способным доехать до его склада и выкатиться оттуда, причем так было всегда. Облокотившись на машину, Гарвей чистил ногти и наблюдал за молодой парой в дальнем конце гаража, ходившей вокруг «бьюика» двадцать восьмого года выпуска.

Надо видеть лицо Гарвея, чтобы поверить ему в подобной ситуации. Это был психиатр, изучающий пациента. Тут он нацепил самую заразительную улыбку и понес ее на другой конец своего загона к старому «бьюику».

Молодому человеку было, видимо, не по себе, он занервничал:

— Мы только смотрел…

— Этого мы и хотим! — воскликнул Гарвей. — Разумеется, это нам и нужно. Здесь вас никто не торопит. Да, парень, здесь ты можешь расслабиться, помедлить, проверить и перепроверить, обдумать, внимательно просмотреть, поразмыслить, выбрать, обсудить и углубиться. — Он сделал широкий жест по направлению к ряду машин. — Будьте как дома, друзья мои!

Молодожены заморгали, когда водопад слов ударил по их перепонкам и привел в замешательство.

— Да мы… — неуверенно начал юноша. — Мы тут думали… знаете, нам хотелось бы приобрести автомобиль с четырьмя дверцами. Самую последнюю модель, которую только можно найти, но не дороже пятисот долларов.

Гарвей закрыл глаза и покачал головой. На его лице было выражение боли и отчаяния.

— Вы меня убиваете, вам это понятно? — Он посмотрел на девушку. — Вам ясно, что ваш муж меня шокировал?

Губы девушки округлились и закрылись. Гарвей похлопал по крылу старой машины.

— Знаете ли вы, почему я в шоке? — поинтересовался он. — Так знаете? Сейчас я объясню вам это. Вы поддались пропаганде каких-то олухов в наших рядах, у которых цемент вместо мозгов. Пропаганде, говорю я вам! — Он ткнул в машину пальцем и оставил вмятину, которую торопливо прикрыл локтем. — Это они внушают вам, чтоб вы покупали последние модели, не так ли? Ведь правда, внушают?

Захваченные врасплох, молодые люди одновременно кивнули.

— А знаете ли вы, почему они дают вам такие советы? — продолжал Гарвей. — Вы думаете, они поступают так потому, что являются честными, законопослушными, морально устойчивыми прихожанами? — Он покачал головой, но на этот раз, как пастор, неожиданно увидевший, что в церкви идет игра на деньги. — Позволь мне раскрыть тебе глаза, парень. — Тут он помахал пальцем у парня перед глазами. — Они толкают последние модели, поскольку это дает им прибыль! Они попытаются запихнуть тебе в глотку последние модели пятьдесят четвертого года, ведь им доллар дороже друга! Они ищут выгоды, а не добрых отношений!

Забывшись, он снова похлопал по крылу, раздался скрежет металла, и крыло отделилось от корпуса. Гарвей скрыл это разрушение, намеренно встав перед крылом.

— Им выгодней набить свои бумажники наличными, чем наполнить свои сердца дружескими чувствами к людям! — продолжал он.

Молодой человек принял все за чистую монету и сглотнул наживку.

— Просто нам нужна машина для поездок, поэтому мы решили, что чем новее машина…

Гарвей всплеснул руками, перебивая его.

— Вот тут-то вы и совершили ошибку. Именно поэтому вы пошли по неверному пути. Именно здесь вы устремились в тупик! Вам не нужна новая машина. Вам не нужна привлекательная безделка на колесах, которые штампуют на конвейере, покрывают блестящим хромом, с хвостовым стабилизатором и идиотским названием, причем такого качества, что и наперстка не наполнишь. Я знаю, что вам нужно! — Тут он снова ткнул пальцем в лицо юноши. — Вы ищете мастерство, приходящее лишь с возрастом! Надежность, которая приходит с испытанной технологией! Преимущество традиционных средств передвижения!

Он подался назад, словно приоткрывая бриллиант Надежды, и показал машину за своей спиной.

— Вот то, что вы ищете. «Шевроле» 1938 года с четырьмя дверцами. На нем вы доберетесь куда захотите и вернетесь домой.

Голос Гарвея не смолкал ни на секунду. Его речь длилась четыре или пять минут. И хотя сделка казалась случайной, она была давно устоявшейся процедурой. Гарвей делил ее на три стадии. Первой был резкий удар, «припирание к стене», имевшее целью начальные контакты. Вторая — в нее он как раз входил — была тихой, довольно благотворной и терпимой. Позже наступала часть третья — заключительная.

А в данный момент он мило улыбался двум молодоженам, подмигнул девушке, словно говоря: «У меня самого дома полным-полно таких крошек, как ты», — затем более мягко указал на «шеви».

— Смотрите. Я не собираюсь обдирать вас как липку. Я этим не занимаюсь. Я люблю. получать радость от своего дела. Я знаю, как вы должны поступить. Проведите какое-то время возле этой машины. Осмотрите ее. Насладитесь ее роскошью. Проверьте и посмотрите, как делали ввтомобили, когда их делали на совесть. Вперед, друзья мои! — говорил он, подпихивая юношу к передней дверце, и затем поспешно повернулся и вцепился в девицу.

— Посидите в машине. Устраивайтесь на сиденье и сидите в свое удовольствие. Что вам действительно необходимо, так это бутылочка хорошего вина и свеча. У машины просто масса достоинств!

До Гарвея долетел звук автомобиля, тащившегося к дальним воротам. Он захлопнул дверцу, оглушив молодоженов, подняв при этом столб пыли и вызвав враждебный стон протестующего металла, улыбнулся своим жертвам сквозь пыльное стекло и поспешил к северным воротам, где его ждала еще одна сделка.

В данном случае речь шла о первой модели «форда», которую вел седой старичок, похожий на Сайта Клауса, со счастливыми и простодушными. глазами. Гарвей подметил, что обычно такие глаза сулят быструю и относительно легкую сделку. Он прошел еще несколько футов рядом с «фордом». Автомобиль пыхтел, урчал, и, прежде чем он наконец остановился, в нем дважды что-то взорвалось. Старик вышел из него и улыбнулся Гарвею. — Как поживаете? Язык Гарвея очертил круг во рту.

— Смотря что иметь в виду, дедуля. Если вы здесь хотите припарковаться, цена обычная. Но если эту машину вы собираетесь продать, то дайте мне три минуты, чтобы немного посмеяться.

С этими словами он отступил назад и стал осматривать автомобиль, наклоняя голову во все стороны, обходя его несколько раз, не забывая при этом следить за стариком. В конце концов он остановился, испустил глубокий вздох, заложил руки за спину и на мгновение прикрыл глаза.

— Ну как? — тихо спросил старик.

— Я могу дать вам пятнадцать долларов. Если захотите сдать машину в металлолом, то получите двенадцать, а Смитсоновский институт обойдет нас на два доллара.

Старик мягко улыбнулся.

— Это замечательная старая машина; думаю, в прежние времена их делали лучше…

Гарвей вытаращил глаза и затряс головой так, словно запасался сверхчеловеческим терпением.

— Дорогой дедушка, — сказал он, безнадежно всплеснув руками, — старо предание. Это ведь просто поговорка. На рынке все, кому не лень, ей пользуются. — Он с жаром передразнил: — В старые времена автомобили строили лучше! Да это сфабрикованная ложь, сэр, в нее трудно поверить! Господи, да еще десять лет назад люди понятия не имели о том, как строить автомобили. Хорошо расходятся только новые машины! Только новые машины в цене. Только в них виден гений разума, мышц и сборочного конвейера!

Он очень снисходительно, с видом сверхсекретности потянулся к старику.

— Мне нравится ваше лицо. Знаете, что я сделаю? — Он заключил старика в объятия. — Вы мне напомнили моего дедушку, упокой Господи его душу! Он всегда был порядочным человеком с младенческого возраста и до того рокового дня, когда погиб, спасая людей с перевернувшейся лодки на Ист-Ривер! — Он благоговейно опустил глаза и сразу же возвел их горе. — Я дам вам за эту машину двадцать пять долларов. Видимо, мне придется разобрать его и продавать колесо за колесом, винтик за винтиком любому сборщику металлолома, который забредет сюда. Но двадцать пять долларов вы получите!

— Двадцать пять? — Старик с грустью смотрел на «форд». — Я… я в затруднительном положении. — Он посмотрел на Гарвея. — Вы не могли бы дать мне тридцать?

Гарвей вставил между зубами потухшую сигарету и посмотрел в сторону.

— Вы испытываете мое терпение, мой пожилой друг, — мрачно сказал он. Вы просто пытаетесь докопатьсяцо самых глубин моего терпения!

Старик продолжал смотреть на Гарвея.

— Вы хотите сказать, что… — начал он.

Гарвей улыбался ему сверху с тем же адским терпением.

— Это значит, что двадцать пять долларов уходят, уходят, уходят… двадцать пять долларов ушли.

Одним движением он достал бумажник из внутреннего кармана, вынул из отделения для денег три купюры и вручил их старику. Затем он развернул его и показал ему на будку в центре машин.

— Идите прямо в ту маленькую контору, — сказал он, — и отдайте там документы на автомобиль. — Он посмотрел на модель А. — Я сказал «автомобиль»? Я хотел сказать… — Он начал крутить пальцами, словно желая подобрать слово. — Ах, да, колымага, вот что это такое. Надо будет не забыть это слово для возможного покупателя… Но за это ручаться нельзя, мой очаровательный пожилой друг, есть определенные ограничения.

С этими словами он резко повернулся и пошел к молодой паре, все еще занятой «шевроле»-тридцать восьмого года.

Он посмотрел на них сквозь окно, поиграл пальцами, улыбнулся, подмигнул, очертил языком круг и уставился в небо, подавляя нетерпение. В процессе ожидания он оперся ногой на задний бампер, и. тот не замедлил с грохотом свалиться на землю. Гарвей поднял eго на место, укрепил с помощью пинка и пошел прогуляться до конторы.

Когда он вошел, старик уже закончил с регистрационными документами. Он улыбнулся Гарвею:

— Подпись, печать и доставка мистеру, — он выглянул в окно, чтобы прочесть огромную вывеску, — мистеру Хенникату. А вот и ключи. — С этими словами он положил на стол ключ зажигания и задумчиво посмотрел на них. Потом с легкой извиняющейся улыбкой посмотрел на Гарвея.

— У этой машины есть одна особенность, о которой я обязан сказать.

Гарвей просматривал документы и едва взглянул вверх.

— Да, да, говорите, — сказал он.

— Машина заколдована.

Гарвей быстро взглянул на него и улыбнулся с видом «видите, на что я вынужден идти?»

— Это правда?

— О, да, — ответил старик. — Бесспорно. Машина заколдована. С того дня, когда сошла с конвейера, это может подтвердить любой из прежних владельцев.

Гарвей продолжал улыбаться, обходя вокруг стола, чтобы сесть.

Он моргнул, собрал губы в трубку и потыкал языком в щеку.

— Не думаю, что вы захотите сообщить Мне, каким образом машина заколдована и как от этого можно избавиться.

— О, скоро вы сами все узнаете, — ответил старик. Он встал и отправился к двери. — Насчет того, как расколдовать машину — вам лучше ее продать. Счастливого дня, мистер Хенникат. Было очень приятно иметь с вами дело.

Гарвей оставался сидеть на стуле.

— О, возможно… возможно, — сказал он.

Старик задержался в дверях и повернулся к нему.

— Думаю, что вы поймете, что совершили самую лучшую сделку, — сказал он.

Гарвей соединил пальцы на затылке.

— Мой пожилой друг, — заявил он обиженным тоном, — вы поступаете крайне несправедливо по отношению ко мне. Эта маленькая сделка, с колдовством или без него, является моим сегодняшним актом благотворительности? Вы ведь будете жить на эти деньги, не так ли? Идите себе и живите.

Старик поджал губы.

— Нет, нет, нет, мистер Хенникат. Это вы живете на мои деньги. И я склонен думать, что будете.

Затем он засмеялся и вышел из конторы.

Гарвей опустил глаза на документы на столе и небрежно сунул их в корзину, уже обдумывая, как он представит модель А: «Неприкосновенно!» А может, выдать ее за машину, на которoй Элиот Несе ловил Фёйса Флойда. Он прострелит в заднем крыле пару дырок 22 калибра и будет уверять, что они получены во время необычной погани. 3a автомобиль с такой историей, с традициями закона и порядка не жалко 300 долларов. Голоса молодоженов, идущих в контору, прервали его мечты. Он встал, выглянул в окно и смотрел, как они приближались. Он мгновенно сменил обычное выражение алчности на «деловое» для третьей фазы — смесь родительской привязанности и обостренной, почти болезненной честности. Таким его видели всегда.

Молодой человек показал на «остин» 1934 года.

— Сколько стоит та машина? — спросил он.

Простак, подумал Гарвей. Законченный, настоящий-, честный, первостатейный, благонравный простак. Этот автомобиль принадлежал Гарвею вот уже двенадцать лет. Это был первый и последний автомобиль, на котором Гарвей потерял деньги. Он откашлялся.

— Вы говорите об этом коллекционном экземпляре? Это… это… — Гарвей наблюдал за юношей.

По какой-то дурацкой причине слова не могли вырваться наружу.

Он складывал слова, уплотнял их, как снежки, и пытался выбросить их, но ничего не выходило!

Через секунду он что-то произнес. Голос был его собственный, слова были его, но он не мог поручиться, что говорил их осознанно.

— Это не продается, — произнес его голос.

Парень переглянулся со своей женой и указал на машину, в которой они сидели.

— Как насчет «шевроле»?

И вновь Гарвей почувствовал, как его рот раскрылся, и услышал свой голос.

— Эта машина не для продажи.

— Не для продажи? — Юноша странно посмотрел на него. — Но ведь вы именно ее нам продавали.

— Да, я хотел толкнуть ее вам, — сказал голос Гарвея — и на этот раз он был уверен, что говорит он сам, — но сейчас я ее не продам. Да это же груда лома! Развалюха. У нее нет звонка. В ней отсутствуют цилиндры. В ней нет ничего. Блок разбитый, а бензин она жрет так. словно владеет всеми нефтяными скважинами Техаса.

Гарвей смотрел остекленевшими глазами и делал усиленные попытки закрыть рот, но слова все еще вылетали из него:

— Покрышки стерлись, рама помялась, и если я говорил, что она ходит, то имел в виду, что она прошла одну милю и остановилась. Вам она обойдется в два раза дороже, когда вы захотите ее отремонтировать, а вам придется это делать каждый третий четверг месяца.

Молодые люди вопросительно смотрели на Гарвея, а он, в свою очередь, уставился на них. Ему казалось, что вместо языка у него во рту раскаленная кочерга. — Он одиноко стоял, размышляя, когда же кончится это сумасшествие.

Молодожены снова переглянулись, потом парень неуверенно спросил:

— Ну хорошо, что у вас еще есть?

Слова вылетали, несмотря на то, что Гарвей хотел их остановить.

— У меня нет ничего, что стоило бы вашего внимания, — заявил он. Все, что здесь находится, давно пора списать. Здесь у меня больше лимонов[4] на квадратный сантиметр, чем производит компания «Юнайтед Фрут». Поэтому мой вам совет, детки, бегите отсюда, пока вы не встретите достойного уважения торговца. У него вы найдете то, за что лы платите и получаете удовольствие. — А сюда ни за что не приходите, потому что я вас ограблю по-черному!

Юноша собирался что-то ответить, но девица резко толкнула его локтем, кивнула в сторону выхода, и они ушли.

Гарвей стоял, абсолютно неподвижный. Неожиданно его внимание привлекла модель А, стоявшая на площадке, простая, почти изысканная и бездомная. Гарвей моргнул, покачался, как большая фигура Святого Бернарда, затем намеренным усилием воли заставил себя сесть.

Он просидел в конторе несколько часов, сотни раз спрашивая себя, что с ним происходит. Все происходило так, словно какой-то демон, вселился в него, прицепился к гортани и. заставляет говорить.

Это было ненормальное, идиотское чувство. Однако несколько часов спустя оно пропало.

«Какого черта! — думал Гарвей. — Какого черта! Да по этим ребятам сразу видно, что они уже на следующее утро вернулись бы за своими деньгами».

Тут он в двадцатый раз отыскал глазами модель А. «Старик сказал, что она заколдована. Заколдована! Чтоб ты провалился, Гарвей Хенникат, все продолжаешь вести дела с психами!»

Спустя несколько минут в контору вошел помощник Гарвея. Его звали Ирвинг Проксмиер. Лицо у него было болезненное. Ирвинг был недоделанной копией Гарвея и находился под влиянием такого же спортивного пиджака, носил разрисованный галстук (на нем под заходящим гавайским солнцем был изображен танцор хулы) и тоже сдвигал шляпу на затылок. Копия, разумеется, была более низкого качества, чем оригинал. Все это было потугами, просто жалкими потугами.

— Извините за опоздание, босс, — проговорил Ирвинг и, точно так, как это делал его шеф, засунул сигару меж зубов. — Я искал в ломе колесные диски для «шевроле» тридцать четвертого года. Нашел два. — Он оглянулся назад и глянул в открытую дверь. — Что за сделка?

Гарвей прищурился.

— Так себе. — Затем, освобождаясь от глубоких размышлений, показал в окно. — Ирв, я хочу, чтобы ты толкнул «эссекс» тридцать пятого года.

— Давно пора. На нем стало невозможно ездить.

Гарвей прикурил сигару.

— Ставим до пятидесяти пяти долларов. Говори всем, что это музейный экспонат. Последний в своем роде. — Гарвей встал и выглянул в окно. Капот «эссекса» был приоткрыт.

— Придурок, — мрачно сказал он, — ты должен закрыть капот, болван. Он повернулся к Ирвингу. — Сколько раз я должен говорить тебе это? Когда весь двигатель покрыт ржавчиной, лучше всего поиграть в прятки. Ты ведь не собираешься объяснять, что продаешь машину, на которой французские солдаты ехали на первую битву на Марне.

В этот момент лицо Гарвея неожиданно побелело. Его челюсть отвисла. В глазах появилось странное выражение. Он повернулся и направился к столу.

— Ирв… — сказал он с усилием. — Ирв…

— Что случилось? — спросил тот. — Вам плохо, босс?

Гарвей чувствовал, как слова клокотали внутри и вырвались наружу. Он показал в окно.

— Установи на «эссексе» табличку. Пиши все, как есть. Никаких гарантий. Да открой пошире капот. Пусть полюбуются на этот двигатель.

Ирвинг смотрел на шефа во все глаза.

— Вы продать его собираетесь или всю жизнь хотите не расставаться с этим автомобилем? Да ни один нормальный человек не купит его, заглянув под капот.

Хенникат тяжело опустился на стул. Он чувствовал, как по его лицу струился пот. Он открыл левый нижний ящик стола и извлек фляжку виски. Отвинтив крышку, он сделал большой глоток. Потом взглянул в обеспокоенное лицо помощника.

— Что происходит? — спросил он чужим, тонким голосом. — Что это со мной, Ирв? Ирв, болван… как я, по-твоему, нормально выгляжу?

Ирвинг осторожно поинтересовался:

— Что вы ели на обед?

Гарвей задумался на мгновение и жестом исключил любую связь с едой. Потом овладел своим лицом, выдвинул челюсть, расхохотался с напускной храбростью и потянулся к телефону.

— Пустяки, — уверенно заявил он и набрал номер. — Это… это все внушение или что-то в этом роде. Это все из-за старого болвана с его «фордом». Послушай Ирв, он действительно тронутый! Притащился сюда с этой историей про заколдованный автомобиль…

Он услышал, как сняли трубку.

— Дорoгая! — сказал он. — Это вечно любящий! Послушай, детка… я насчет вечера… да, я подзадержусь. Я говорил тебе, что у нас учет товаров, разве нет?

Свободной рукой он чертил в воздухе фигуру старика и «форд». — Конечно у нас инвентаризация, — продолжил он, — и я собираюсь… — Он вдруг замолчал. Его лицо вновь побелело, и на лбу выступил пот, струйками стекая по щекам. — Собственно говоря, дорогая, — услышал он свой голос, — я собирался перекинуться в покер с ребятами после того, как закроюсь сегодня. И когда месяц назад я сказал тебе, что провожу учет, на самом деле я тоже играл в покер!

Он мигом оторвал трубку ото рта, словно это было какое-то животное, тянущееся к его горлу. Он вздохнул, сглотнул слюну и снова взял трубку.

— Дорогая, — сказал он слабым голосом, — дорогая, детка, мне кажется, что я заболел. То, что я только что сказал тебе… понимаешь, детка… это была шутка… я хотел сказать…

И у него вновь вырвались слова:

— Я опять собираюсь играть с ребятами в покер! — Гарвей швырнул трубку и оттолкнул от себя телефон. Он повернулся и широкими глазами смотрел на Ирвинга.

— Что происходит, Ирв? Какого черта со мной происходит? Я не контролирую то, что говорю. Я потерял контроль над…

Он замолчал, достал платок и вытер лицо. Потом поднялся, пересек комнату и выглянул во двор. Там, сам по себе, чуть в стороне от других машин, стоял «форд». Гарвей смотрел на него не отрываясь, потом обратился к помощнику.

— Ирв, — напряженно сказал он. — Меня постигло бедствие! Этот старый гусь… тот придурок, о котором я рассказывал, он сказал, что «форд» заколдован — и он был прав! Понимаешь, Ирв? Кто бы ни владел «фордом», ему приходится говорить правду.

Гарвей вцепился себе в волосы и дергал их во все стороны. Его голова качалась вперед и назад, а в голосе слышалась мука.

— Ирв, придурок… до тебя дошло? Можешь ли ты вообразить что-нибудь ужаснее?

Он оставил в покое волосы и начал бить себя в грудь.

— Мне! Гарвею Хенникату! Отныне и до тех пор, пока я владею этим автомобилем, — мне придется продолжать говорить правду!

Прошло три дня. Это были самые длинные дни, которые когдалибо в своей жизни проводил Гарвей Хенникат. Клиенты приходили и уходили, а Гарвей смотрел, как они уходят, ломая руки и таская себя за волосы или просто сидя в своей уютной конторе, физически неспособный вымолвить хоть слово наедине с самим собой составляющий одну из традиционных хвалебных речей. Ирвинг, которого он засадил за изготовление вывесок, принес большое их количество и довольно-таки уныло расставил в конторе. Он указал на них, и взглянул на Гарвея, который сидел, схватившись за голову.

— Я закончил вывески, босс, — сказал он. Гарвей раздвинул два пальца, чтобы открыть глаз. Он небрежно кивнул и снова закрыл лицо.

Ирвинг откашлялся.

— Вы хотите, чтобы я поместил их на машины, или сами их читать будете?.

Снова Гарвей посмотрел сквозь пальцы на таблички. «Без гарантий», «В плохом состоянии», «Не рекомендуем» — гласили надписи.

Ирв покачал головой. В его голосе слышалось уныние.

— Раньше я слышал о низком давлении, босс… но, я думаю, будем откровенны, это не давление.

Гарвей кивнул и застонал.

— Ирв, придурок, — сказал он голосом медсестры, — ты знаешь, что моя жена со мной не разговаривает? Молчит вот уже три дня.

— Это не только ваши проблемы, босс. Вам известно, что за три дня мы не продали ни одного автомобиля? — Он шагнул ближе и продолжил: — Та старушка, которая приходила вчера днем и хотела купить старый «остин»? Босс, прошу вас не нервничать! Разве можно начинать продажу автомобиля с сообщения о том, что будь эта машина постарше на год, то Моисей мог бы пересечь в ней Красное море? — Ирв покачал головой. — Мне кажется… всякой честности есть предел, шеф!

Гарвей кивнул в знак согласия.

— Раньше я тоже так думал! — сказал он.

Ирв фыркнул, переместил вес на другую ногу, откусил кончик дорогой сигары и приготовился к схватке иного рода.

— Босс, — начал он слегка изменившимся голосом. — Мне бы не хотелось причинять вам беспокойство. Но… понимаете, речь идет о моей прибавке.

Гарвей закрыл глаза. — О прибавке?

Ирв кивнул.

— Сегодня ровно полгода. То есть… я не собираюсь вас разорять, но вы обещали. Вы сказали, что если через полгода я продам три машины…

Гарвей повернулся в крутящемся кресле, мечтательно посмотрел в окно, но кргда почувствовал другой голос, поднимающийся в нем в точности так, как, это было последние три дня, его глаза вылезли из орбит. Он попытался сомкнуть губы и задушить приближающиеся слова, но это было ему не по силам.

— Ирвинг, — услышал он свой голос, — в тот день, кoгда ты получишь прибавку, на Фиджи ударит мороз!

Слова невозможно было остановить, хотя Гарвей делал сильное, почти нечеловеческое усилие остановить их путем экстренного извлечения виски из нижнего ящика стола. Но даже в тот момент, когда он откупоривал бутылку, слова лились из него подобно лаве из огнедышащего вулкана.

— Любой деревенский олух начинал и заканчивал работу здесь на одном и том же жаловании! Просто я морочу им голову прибавкой до тех пор, пока они не поумнеют!

Гарвей хотел извиниться, сказать, что он не хотел этого говорить, что Ирвинг дорог ему как сын и прибавку он действительно получит, как только все придет в нормальное русло, но вместо этого прозвучал самый настоящий приговор.

— Выбить из меня деньги для тебя будет не легче, чем налить раскаленное масло в уши ягуару! — вот что он сказал.

Гарвей поднял бутылку, словно она весила тонну, выпил, поборол тошноту и сказал напряженно и тихо: — Ирв, придурок, эти слова причинили мне больше боли, чем тебе.

Ирвинг распрямил свои худые костлявые плечи, обошел вокруг стола и сунул кулак в лицо бывшего шефа.

— Наказание, — сказал он твердым, высоким и визгливым голосом. — А это причинит мне больше боли, чем вам.

С этими словами он подпрыгнул, и Гарвей следил за тем, как его рука приближалась, пока не достигла его челюсти. Какой-то частичкой уставшего и потускневшего сознания он почувствовал удивление, что худенький маленький Ирвинг мог нанести такой сильный удар. С этой мыслью он завалился назад и приземлился на пол.

Ирвинг подобрал таблички «В плохом состоянии» и «Не рекомендуем», положил их Гарвею на грудь, точно похоронный венок, и, с чувством выполненного долга, тихо удалился.

Поздно ночью, по словам Хенниката, он сидел на ступеньках конторы, печально созерцая свои машины, в частности «форд» модели А.

Тот походил на железного изгоя; чьи древние фары зловеще глядели на Гарвея. Ночной бриз играл флажками и вывеской, дразня Гарвея их бренчанием и бессмысленностью.

Через северные ворота зашел джентльмен с брюшком, остановился и осмотрел машины. В старые добрые времена Гарвей уже был бы на ногах, пожимал бы его руку и начинал первую стадию атаки, прежде чем предполагаемый покупатель успеет сделать три вдоха.

Но в тот вечер Гарвей медленно встал, гостеприимно махнул рукой и прислонился к будке, в то время как мужчина посмотрел на него и направился в его сторону.

Его звали Лютер Гримбли. Он носил разновидность фрака, глаза его были маленькими, как у птицы. К тому же, у него во рту была сигара, очевидно, выполняя роль реквизита, во всяком случае, он, словно родился с сигарой во рту. Он мрачно кивнул Гарвею в ответ и покосилсятш «форд». Вне всякого сомнения, он принадлежал к такому типу покупателей, кого Гарвей называл «мыслителями», и жаждал вступить в битву воли и хитрости, как и сам Гарвей. Это было совершенно очевидно, судя по тому, с каким безразличным видом мистер Гримбли изучал «форд», одновременно наблюдая за лицом Гарвея.

Гарвей, со своей стороны увидев, что этот человек готов к схватке, заставил себя прйти ему навстречу. Он откопал часть своего обаяния, зажег сигару, сдвинул шляпу на затылке на целый дюйм, и в эту минуту выглядел, как всегда.

— Что вас заинтересовало сегодня? — спросдл он.

Гримбли не выпускал сигару изо рта.

— Лютер Гримбли, вот моя карточка, — представился он и одновременно вручил свою карточку. — Честный Лютер Гримбли, тридцать лет в политике, готовлюсь к перевыборам, являюсь членом городского управления от тринадцатого городского участка. Возможно, вы слышали обо мне.

Все это он произнес на одном дыхании. Гарвей взял карточку и прочитал ее.

— Очень рад! — сказал он. — Что-нибудь… — Он сглотнул. — Неплохой «форд». Красивый, не так ли?

Тут Гарвей мысленно присел, ожидая приступа упрямой честности, готовой опровергнуть его слова, но голос молчал. И, впервые за несколько дней, он почувствовал, как в нем поднимается надежда.

Гримбли вынул сигару, оторвал несколько листов табака и изящно очистил от них подушечки пальцев.

— Как сказать, — заявил он, наполовину прикрыв глаза. — «Форд» можно назвать красивым, приняв дюжину таблеток аспирина и закрыв глаза, но в холодном неоновом свете, сынок… — Он покачал головой и показал на машину. — Это же развалюха! В каком она состоянии?

Гарвей хихикнул низким голосом и собрался ответить цитатой из Библии, которой он обычно отвечал на этот вопрос, и еще одним изречением, которое придумал сам полгода тому назад, но услышал свой голос: «Коробка треснула!» Гарвей вздрогнул, покрепче закусил сигару и отвернулся в сторону, проклиная себя, честность, заколдованную машину и все остальное.

Бровь Гримбли поползла вверх.

— Разбит блок, так ты сказал, сынок?

Гарвей устало кивнул и прекратил борьбу.

— Коробка треснула!

— Что еще?

Гарвей посмотрел на колеса.

— Резина стерлась на нет. — Он пнул колесо.

Гримбли подошел к «форду» и тоже пнул колесо.

— Так и есть, — сказал он. Гримбли состроил гримасу и почесал подбородок. — Видимо, машина много лет была в работе.

Затем он поспешно и хитро посмотрел на Гарвея.

— Впрочем, не очень много.

Гарвей почувствовал, что тоска и слова поднимаются в нем.

— Много? Да этой машине пришлось одолжить время, чтобы жить дальше.

Гримбли потыкал языком в щеку и мягко постучал по крылу «форда». Искоса он смотрел за Гарвеем.

— Сколько он стоит? — спросил он и, поспешно сменив тон, добавил: — Я имею в виду, для олyха, которому потребовалась действительно негодная машина для розыгрыша или чего-то в этом роде.

Он откусил небольшой кусок сигары, выплюнул его и снова обошел автомобиль. Затем низко и протяжно свистнул, втянул щеки и снова похлопал крыло автомобиля.

— Может быть, пятьдесят долларов?

Глаза Гарвея остекленели.

— Пятьдесят? — Ну, хорошо, — сказал Гримбли, — может быть, шестьдесят?

— А почему не тридцать? — сказал Гарвей. — Вы не понимаете, ведь так? Это плохая машина. Негодная.

Гарвею очень хотелось, чтобы его язык прирос и он мог закрыть рот. Он был осужден, проклят и запрограммирован, поэтому уже повернулся, чтобы идти и прекратить этот никчемный разговор. Он был совсем не готов к реакции Гримбли, поскольку маленький толстяк уставился, на него и захохотал. Он ржал во все горло до тех пор, пока не пбтерял над собой контроль. Гримбли стоял и хохотал до слез.

— Ах ты, мошенник! Ты — хитрый сукин сын.

Гарвей к этому моменту тоже засмеялся. Он и сам толком не знал почему. Возможно, он почувствовал облегчение, может, расслабился, но он присоединился к смеху Гримбли и хохотал до визга.

— А разве это не правда? — визжал он. — Разве это не самая настоящая правда?

Гримбли вытер глаза и постепенно перестал смеяться, но он все еще качал головой с удивленным восхищением.

— Я повидал много приемов, ей-богу! Все виды приемов, — Он подмигнул Гарвею и толкнул его в грудь. — Но ты — умный маленький пончик, ты… это старый английский прием, не так ли? Старая уловка! Ты- ловкий мошенник!

Он снова засмеялся и вернул сигару назад.

— Ты знал, что «форд» мне нужен, правда, чертяка! — Он снова пихнул Гарвея. — Ты знал, что я хочу его. Послушай, что я тебе скажу. — Тут он вынул сигару и продолжил: — Даю тебе за него двадцать пять долларов, главным образом из-за того, что это неплохая политика — водить старые автомобили. Люди не поймут, что ты таким образом на них наживаешься! — Он опять уставился на «форд»: — Пусть будет двадцать два с половиной. Я не замечал вмятину на крыле. — Он вернул сигару в рот, скосил глаза и взглянул на Гарвея.

— По рукам? — спросил он. — Двадцать два с половиной доллара, машину и никакого мошенничества.

Выражение экстаза на лице Гарвея медленно исчезло, и он почувствовал, что холодеет.

— Никакого мошенничества, — слабо проговорил он.

Тона Гарвея было достаточно для Гримбли. Снова его язык исследовал рот, он взглянул на Гарвея, потом на машину.

— Лучше бы ты показал товар, мошенник. Показывай внутренности, Я хочу видеть то, что покупаю!

Гарвей отвернулся и закрыл глаза.

— Двадцать два с половинор доллара, и машина как есть иг… и…

— И — что?

Гарвей повернулся к нему, его голос звучал, как у призрака.

— Она заколдована, — тихо произнес он.

Гримбли вытащил сигару изо рта, уставился на Гарвея, и снова раздался его визгливый, бесконтрольный смех.

— Заколдована! — вопил он. — Эта проклятая машина заколдована!

Он едва сдерживался и стоял, обхватив свое пузо, покачиваясь, задыхаясь вогнувшись пополам в истерике, повторял снова и снова:

— Заколдована! Проклятая машина заколдована!

Наконец он остановился, вытер глаза и вернул сигару на прежнее место.

— Значит, заколдована! Клянусь богом, ты — самый ловкий мошенник пятидесяти штатов! Ты обязан заняться политикой.

Он снова хохотнул.

— Заколдована, — он снова вытер глаза, и смех звучал в его голосе, когда он спросил: — Каким образом она заколдована?

Гарвей закатил глаза и слушал свой голос: — Кто бы ни владел машиной, ему приходится говорить правду!

Ну, черт возьми, наконец-то это сказано.

Теперь это его не беспокоило. Сатана, сидящий в нем и помешанный на честности, заставил его признаться. Слово «правда» произвело большой эффект на мистера Гримбли-. Словно Гарвей сказал «оспа», «сифилис» или «черная чума». Он сделал низкий и долгий выдох и вынул сигару изо рта.

— Приходится говорить правду? — переспросил он, произнеся слово «правда» как богохульство.

Гарвей подтвердил.

— Всю правду. Единственный путь избежать этого — продать машину.

И Гримбли снова посмотрел на Гарвея и в который раз покосился на «форд». Он прошел несколько шагов в сторону и показал на «додж» 1935 года с откидным сиденьем. — Как насчет этой детки? — поинтересовался он тоном опытного, умеющего сбить цену покупателя. Гарвей тяжело вздохнул.

— Это не детка! Это прапрапрадедушка. Причем без коробки передач, без заднего конца и оси. Она изношенная.

Сразу после того, как он это произнес, его плечи поднялись, а лицо, обычно румяное, стало белее мела. Глаза Гримбли сверкали.

Он стоял у пропасти обширного и странного знания и с готовностью постигал его. Он приблизился к Гарвею и тихо сказал: — Вот в чем дело. Тебе пришлось сказать правду?

Гримбли покачал головой.

— Вот она! Вот где собака зарыта. Ты вынужден говорить правду!

Гарвей улыбнулся такой улыбкой, которую на лице ребенка может вызвать отравление газом. Он сделал добродушный жест в сторону машины.

— Так как насчет «форда»? — спросил он. — Несмотря на то, что машина заколдована, она… она здорово поддерживает разговор.

Гримбли вскинул мясистую руку.

— Для кого-нибудь так и есть, — уверенно заявил он, — но только не для старого честного Лютера Гримбли. Дружище, я занимаюсь политикой, и когда ты говоришь, что мне придется начать все время говорить правду… — Тут у него дернулась нижняя челюсть, и на лице выразился страх. — Святый Боже!

Он снова посмотрел на «форд».

— Ты хоть что-нибудь понимаешь? Я бы не смог произнести ни одну политическую речь! Я уже не смог бы работать для кабинета. Старому честному Лютеру Гримбли… старый честный Лютер Гримбли засох бы на корню.

Он аккуратно потушил сигарету, отскоблил пепел и положил ее в карман. Махнув рукой, он направился к выходу.

— До встречи, дружище! — бросил он через плечо.

— Эй! — крикнул Гарвей.

Гримбли остановился и повернулся к нему. Гарвей показал на «форд».

— Вы можете что-то посоветовать?

Гримбли на минуту задумался.

— Посоветовать? Только одно. Почему бы вам не повеситься?

Он повернулся и пошел.

Гарвей оперся на «форд», глядел на ноги и чувствовал, как депрессия, точно мешок с перком, давит ему на плечи. Он совершил медленный, бесцельный переход к конторе. Едва он туда вошел, как в дверях появился Ирвинг.

Он молча прошел в угол и вынул кисть из бадьи, которая там стояла.

— Я вернулся за этим.

Гарвей молча кивнул и сел за стол.

— Это мое, — сказал Ирвинг, защищаясь.

Гарвей пожал плечами и безучастно смотрел на него.

— Я рад за тебя. — Он повернулся на стуле и посмотрел в окно.

— Я уподобился Данте в аду, — риторически заявил он. — Я во всем похож на приятеля Данте — осужден, проклят, разорен!

Он вновь повернулся к Ирвингу.

— Придурок… Один человек! Один олух! Один абсолютный идиот, который может купить кота в мешке! Или парень, который принесет пользу, если будет говорить правду. Ирвинг, неужели в этом городе нет такого придурка? А во всей стране?

Ирвинг смотрел на него безо всякой симпатии.

— Вы спрашиваете меня? Да у вас железные нервы. Меня спрашиваете о простофилях? После того, как я служил вам верой и правдой, выполняя самую черную работу и врал для вас? У вас даже хватает совести сидеть там и разговаривать со мной. Мой старик говорит; что вы — сукин сын! И знаете что, Хенникат? — Тут он ударил своим маленьким кулаком по столу. — Мой старик прав!

И он для пущей внушительности еще раз ударил по столу. Именно в этот момент на глаза Гарвея попалась газета. Он дотянулся до нее и развернул, чтобы прочитать заголовки. Он долго смотрел на них, затем положил газету и забарабанил пальцамимю столу.

— И более того, — продолжал орать Ирвинг, — мой старик сказал, что готов за два цента прийти сюда и так двинуть вам по башке, что долго не забудете! И, кроме того, муж моей сестры собирается сходить сегодня вечером к юристу, и мне очень хочется попросить его рассказать обо всем этом и, no-возможности, возбудить против вас уголовное дело за вовлечение в незаконные дела несовершеннолетнего!

Голова Гарвея все ниже склонялась нд газетой. Ничто не указывало на то, что он слушал монолог Ирвинга, чья речь его даже не тронула.

Ирв ударил по столу своим костлявым кулаком.

— Когда я подумаю… Когда я вспоминаю о тех ужасных вещах, которые вы заставляли меня делать? Вроде продажи того ужасного катафалка двадцать восьмого года выпуска, когда мне пришлось выдать его за Личную машину Бейба Рута!

Он покачал головой, думая о гнусности своих прошлых прегрешений, но глаза Гарвея Хенниката были по-прежнему прикованы к газете. Он что-то беззвучно читал и потом очень медленно взглянул в лицо Ирвинга.

— А почему бы и нет? — прошептал он. — А, Ирвинг, почему бы и нет?

Ирвинг взволнованно выпятил челюсть.

— Что «почему бы и нет»? — спросил он.

Гарвей хлопнул газетой.

— Почему бы не продать «форд» ему?

— Хватит о «нем»! — заорал Ирв. — Как насчет моих прав? Как насчет моего выходного пособия? Как насчет трудового стажа?

Гарвей-взял в руки телефонный справочник и начал листать страницы. Он быстро взглянул на Ирва.

— Ирв, придурок… Я нанесу удар за демократию! Я не знаю, как я это сделаю, но я это сделаю. Ты и я, болван! — сказал он, листая справочник. Ты и я. Этот момент войдет в историю наряду с походом Вашингтона, высадкой в Нормандии и отменой восемнадцатой поправки к Конституции!

Ирвинг уставился на него и спросил, смягчившись: — Что?

— Именно, — сказал Гарвей. — И ты мне поможешь.

Он сгреб телефон и подвинул к себе. Набирая номер, он посматривал на Ирвинга.

— Иди на улицу и вытри пыль с того «паккарда», у которого в подшипниках опилки.

— Чек, босс, — сказал Ирвинг и, резко повернувшись, пошел к двери.

Гарвей Хенникат снова функционировал. По телефону говорил великий человек. Ирвинг слышал голос, звучавший с прежней уверенностью, с великолепием человека, действительно однажды прoдавшего лилипуту грузовик с брезентовым верхом вместе с письменной гарантией того, что он будет ежегодно вырастать на дюйм с четвертью только из-за того, что ему придется тянуться до педалей.

Было восемь утра, когда длинный сверкающий черный лимузин подъехал к складу подержанных автомобилей. Гарвей, услышав, что кто-то подъехал, вышел из конторы и пошел навстречу лимузину. Он немедленно заметил, что его вел шофер с телосложением Микки Харгитея.

На заднем сиденье неподвижно сидел человек, съежившись и скрывая лицо за воротником. Но открылась передняя дверь, и из автомобиля вышел маленький энергичный человек с хищным лицом.

Он многозначительно кивнул Гарвею, оглядел машины и, подняв бровь, показал на «форд».

— Я полагаю, это та машина.

Гарвей кивнул.

— Эта детка.

— Детка?

— Это американское выражение, — объяснил Гарвей. — Мы все называем детками.

Он посмотрел на черный лимузин за спиной маленького человека.

— Вы катаетесь на очень недурной малышке. Не собираетесь продать ее, а?

Маленький человек решительно покачал головой.

— Меня интересует так называемая модель А, о которой мы говорили по телефону.

Гарвей улыбнулся ему. Затем подмигнул, толкнул мужчину в грудь и спросил:

— Я уговорил вас, не так ли? — Он ткнул, пальцем в сторону «форда». Разве это не сенсация? Вы берете машину в свою страну и объясняете там, что на таких моделях ездят капиталисты. — И он сунул локоть под ребро маленькому человеку. — Разве это не стоит шести фунтов?

Маленький человек отряхнул пиджак, отступил на шаг назад и обозревал Гарвея наполовину с ужасом, наполовину с любопытным, клиническим интересом.

— Как мы будем использовать этот автомобиль, это уже наше дело, если только нас устроят условия. Вы сказали, что он стоит триста долларов?

Гарвей заметил, что тот уже готов был лезть в карман за кошельком.

— Триста долларов стоит обычная машина, — поспешно пояснил Гарвей.

Он чувствовал, что его глаза вылезают из орбит, поскольку маленький человек копался в бумажнике и начал извлекать купюры.

— Втулки колес — высшего сорта — это двадцать долларов. Коленчатый вал, учитывая, что вы им пользоваться не будете, я уступаю за двенадцать долларов. — Его напрактикованный глаз буравил модель А. — Специальное оконное стекло, — тут он почувствовал, как правда поднимается в нем, и сказал по этому поводу: — Конечно, оно может разбиться.

— Может разбиться? — переспросил маленький человек.

— Его можно разбить, вот что я имею в виду, — пояснил Гарвей и, решив, что лучшей частью доблести является осторожность, он молча извлек и разложил какие-то бумаги на капоте неслыханно старого «джордана-8».

— Вам достаточно поставить вот здесь свою подпись, — сказал Гарвей, доставая ручку. — Перемена владельца, название, условия продажи. В трех экземплярах каждый, я пометил крестиком, где вы должны расписаться.

Человечек собрал бумаги и отнес их в черный лимузин. Он постучал в заднее окно, оттуда появилась большая толстая рука и, взяв бумаги, скрылась в автомобиле. Послышался приглушенный вопрос на чужом языке. Мужчина повернулся и спросил:

— Мой… мой хозяин спрашивает, даете ли вы вместе с машиной гарантии?

И снова Гарвей почувствовал леденящий холод. Снова наступал момент, когда он должен был сказать правду. Гарвей слабо улыбнулся. Откашлялся. Запыхтел. Промямлил мотивчик из «Чучел и куколок». Широко глянул через плечо, надеясь увидеть Ирвинга и сменить тему. Но вопрос висел над ним, как дамоклов меч. Гарвей очень хорошо осознавал, что просто откладывает заключительную схватку. Он должен был идти до конца и сделал это.

— Машина заколдована, — произнес он глухим и пустым голосом.

Маленький человек смотрел на него, подняв бровь.

— Заколдована?

Гарвей махом развеял его подозрения:

— Заколдована. По-настоящему заколдована. Я хочу сказать, что это как… ну, словом, заколдована! И этого нельзя сказать ни об одной другой машине, которую вы когда-либо видели!

Гарвей говорил, подбадриваемый правдой, побуждаемый честностью, а его абсолютное отчаяние придавало его голосу лирические нотки.,

— Послушай, что я скажу тебе, приятель, — говорил он, подойдя к мужчине, чтобы воткнуть в него указательный палец. — Многие из этих машин давно отработали свое. Давным-давно. А несколько из них — брак первого сорта. Некоторые машины я прячу за конторой в закамуфлированном виде, поскольку это и вовсе монстры. — Он повернулся и театрально показал на модель А. — Но эта машина, я говорю о «форде», — она абсолютно заколдована! Переводчик, или кто он там был, повернулся и что-то сказал заднему сиденью и через мгновение получил бумаги от человека, сидящего там. Он передал их Гарвею.

— Вот, — сказал он. — Все подписано.

Он посмотрел на «форд» через плечо Гарвея.

— Я полагаю, в машине есть горючее?

— Горючее? — Гарвей скроил гримасу. — Вы имеете в виду…

— Бензин, — перебил маленький человечек. — Бак залит?

— Залит под горлышко, — заверил Гарвей. — Вы можете ехать, дружище, прямо сейчас.

Мужчина удовлетворенно кивнул, сделал знак шоферу и тот вышел из лимузина. Гарвей повернулся, щелкнул каблуками и, вальсируя, направился к конторе, точно отяжелевший танцор балета. Он одним прыжком преодолел четыре ступеньки, прошел в контору, схватил помощника за уши и запечатлел у него на лбу сочный поцелуй. Он раскрыл бумаги и изучил их. В первый раз он почувствовал невероятную легкость ума и тела, словно с него только что сняли гипсовую форму.

Ирвинг был испуган, даже потрясен, когда смотрел через открытую дверь на отъезжающий лимузин.

— Вы знаете, что это такое, босс? Они называют это «ЗИС». Это русское слово.

— Гарвей пнул корзинку для бумаг с искренней животной радостью.

— Вот именно, — сказал он.

Гарвея несло. Вскочив на стол, потревожив кипу бумаг и перевернув чернильницу, он сказал: — Ирвинг, придурок, это самый счастливый день в моей жизни!

Ирвинг перестал его слушать. Он квадратными глазами смотрел сквозь открытую дверь на первую модель «форда», пыхтящую мимо него.

— Босс, босс, вы его продали! — шептал он.

Оторвавшись от Двери, он уставился на Гарвея, потом его взгляд скользнул вниз на газету, по-прежнему лежавшую на столе. Заголовок гласил: «Визит Хрущева в ООН».

— Хрущев, — он едва осознавал это. — Никита Хрущев.

Он неуверенно шагнул к столу, на котором в луже чернил и груде разорванных бумаг, точно диковинный божок, стоял Гарвей. Ирвинг взирал на него с почтением и благоговением.

— Так вот кому вы продали машину, босс. Никите Хрущеву.

Гарвей протянул регистрационные бумаги и указал на подпись.

— Ирвинг, придурок, — тоном сенатора говорил он, — .отныне и навсегда, если этот кусок сала вздумает отмалчиваться, вся правда выйдет наружу!

— Босс, — шептал Ирв, чувствуя себя, будто в парламенте, — босс, как вам удалось сделать это?

Гарвей опустил бумаги, положил их на стол, в стороне от чернильной лужи. На минуту задумался и заговорил.

— Сообразительность, Ирв, — мягко сказал он. — Воля. Решительность. Упорство. Патриотизм. Отрешенность. Решительность. — Он зажег сигару. — И, кроме того, тот факт, что мне пришлось бы совершить самоубийство, скажи я правду еще хоть раз!

Он вынул сигару изо рта и изучал ее на расстоянии вытянутой руки.

— Знаешь, что я им сказал, Ирв? Я сказал им, что это настоящая сенсация, если они купят «форд» и выставят на обозрение этот самый затрапезный автомобиль, когда-либо выпущенный с конвейера в Детроите. Пропаганда! Вот приманка. Показать москвичам то, на чем ездит средний американец, или то, во что они, по мнению Никиты, должны поверить.

Лицо Ирвинга вытянулось, глаза сузились.

— Босс, — сказал он. — Это не патриотично.

Гарвей взирал на него с Олимпа правоты и набожного усердия.

— Ирвинг, — терпеливо сказал он- я сказал им, что они могут выдать ее за машину, на которой ездят американцы, но это не значит, что это у них выйдет. Когда толстяк захочет этим заняться, это выйдет наружу.

Он мягко хихикнул, слез со стола, взял телефон, посмотрел на него с минуту и начал набирать номер.

— Ирвинг, — бросил он через плечо помощнику, который стоял, как пилигрим, увидевший мираж. — Ирвинг, выйди и закрой капот «эссекса», а если кто-то пройдет от него на расстоянии десяти футов, связывай их. Скажешь, что машина принадлежала женщине, которая выиграла ее по лотерее во время конвенции ДАР[5] в Бостоне. А использовала она ее раз в году как платформу для парадов 4 июля.

Глаза Ирва блестели от почти полного слез обожания и восхищения.

— Правильно, босс, — отчеканил он. — Я займусь этим.

Он повернулся и вышел, а до Гарвея донесся голос телефонистки,

— Да, мадам, — сказал он, жуя сигару. — Думаю, мне потребуется информация. Это правильно… Я говорю о том, если американский гражданин узнал действительно важную новость… я имею в виду, если она касается политики США, мне известно, что отныне и навсегда тот толстяк за океаном будет говорить только правду. Я хочу знать, можете ли вы соединить меня с Джеком Кеннеди?

Он откинулся назад, продолжая счастливо жевать сигару, и в этот момент над притихшим гаражом раздался звук, точно рожок, зовущий армию на битву. Это Ирвинг захлопнул капот «эссекса».

По словам Гарвея Хенниката, он был очень доволен.