"Неформат" - читать интересную книгу автора (Михайличенко Елизавета, Несис Юрий)

16. Лебедь, рак и щука

Сначала, сидевший перед нами на табуретке, пристегнутый к ножке стола Плоткин был похож на щенка, накрытого железным корытом — каждое слово он воспринимал, как оглушительный удар по дну и втягивал голову в плечи. Даже неприятно было смотреть на такую перепуганную добычу. Отвечать на вопросы он отказался отчаянным сдавленным голосом:

— Зачем? Все равно убьете. Давайте уж сразу.

— Чиста партизан, — оценила Светик. — Давай лучше частями?

— Расчленять предлагаешь? — оживился Санька. — Топор нести?

— «Я выберу звонкий, как бубен, кавун — и ножиком выну сердце!» — хрипло продекламировала Светик.

Но Плоткин, потерявший вместе со свободой и чувство ну, не юмора, а адекватности, мученически умирать не хотел еще сильнее, чем просто умирать. И слабым голосом смертельно больного человека разрешил:

— Спрашивайте…

Наш прайд допрашивал Плоткина долго и бестолково. Собственно, гордое слово «прайд» было здесь абсолютно неуместно. Мы были похожи на трех зверенышей, которым швырнули для тренировки подраненного кролика. Каждый пытался ухватить покрепче и утянуть в свою сторону. Саньку больше всего интересовало где деньги лежат. Меня — откуда они вообще взялись. А для Светика самым интересным были нестандартные ходы, отношения между фигурантами, возможные убийцы Кабанова и запланированные пути исчезновения денег и Плоткина. Нам помогала лишь уверенность Плоткина, что мы и так знаем многое из того, о чем спрашиваем. Он, кажется, усматривал в этом какой-то дьявольский замысел, заметно нервничал и подолгу обдумывал каждое слово.

Было ясно, что Плоткин выбрал жизнь, а не кошелек, но не готов отдать этот самый кошелек, пока не получит стопроцентную гарантию сохранения жизни. При этом «честное слово офицера Муравьева» считать гарантией не соглашался, а все его предложения сводились к «утром исчезновение, вечером деньги». На что Санька даже не находил слов, а только возмущенно фыркал, как дрессированный дельфин, исполнивший кульбит, но не получивший за это рыбу. Не получалось у нас с Плоткиным никакого взаимного доверия. Зато он был очень вежлив. И очень вежливо и печально отклонял все Санькины варианты, сводящиеся к «утром деньги, а вечером свобода».

Больше всего Плоткин терялся от вопросов Светика. Некоторые из них даже мне казались более, чем странными. Например, Светик, звучно зевая и сладко потягиваясь, вопрошала:

— А вот стока многа убитых енотов этта для концепта или просто жить?

Из ответов Плоткина следовало только то, что смысл Светикиных вопросов от него ускользает. Но Светику это совсем не мешало. Короткие серии ее вопросов всегда содержали заключительный:

— Нах артиста Кабанова сделитили?

После чего следовали длинные клятвы и стенания Плоткина, что он об этом ни сном, ни духом. Светик лишь саркастически усмехалась.

Больше всех преуспел я. Из моих наводящих вопросов и осторожных недоуменных ответов Плоткина следовало, что мы с ним состоим в одной влиятельной организации. Но не в банальной мафии. А в освященном гуманистической идеологией подполье. Выходило, что Наум так и не слез с романтической красноармейской кобылы из кавдивизии генерала Доватора, а после ранения, плена и побега доскакал на ней до подмандатной Палестины и стал одним из уже почти былинных коммунистов-сионистов. Придя к этому выводу, я сначала его отмел, не очень это вязалось с бытовым здравомыслием Наума. Но потом вспомнил, что за несколько лет знакомства и застолий мы ни разу не говорили о политике. А это в Израиле если не совсем невозможно, то уж точно подозрительно. Порой у него проскальзывало сочувствие к арабам, но мне это всегда казалось не идеологией, а просто широтой души. Впрочем, кто, как не клинический романтик, из верности школьной любви, мог жениться на моей теще.

К утру стало ясно, что расклад даже хуже, чем представлялось до сих пор. Взятый мною в Аминадаве «китайский след» оказался ложным. Эти сенильные комсомольцы образовали этакий эксклюзивный клуб интернациональной дружбы с палестинскими бонзами. Даже эксклюзивный бизнес-клуб. Фактически, старики, используя свои связи, разветвленные почти во все кабинеты, лоббировали палестинские интересы. За это им щедро платили. Ну, не все так было цинично и однозначно, деньги они получали от «совместных проектов». По-видимому, свое государство, для создания которого все они немало сделали, старики ощущали «своим» в буквальном смысле этого слова. И запускали руки в казну так же непринужденно, как в собственный карман.

В смеси электрического и тусклого утреннего света, придающей происходящему какую-то нереальность, я наконец-то понял, что выболтал мне сорвавшийся с цепи здравого смысла инвалид. Собственно, я сам спровоцировал старика на откровенность, вежливо восхитившись его энергией. Это слово слишком много для него значило. Восхищавшая его идея Ривки «отключать их за неуплату» только у такого охламона как я могла вызвать дурашливую ассоциацию с реанимационной палатой. Отключали, естественно, палестинские населенные пункты, традиционно не платящие за электричество, а то и просто его ворующие. А потом, после активного вмешательства Хаима-инвалида, наше родное государство, не получив за электроэнергию ни гроша, их обратно подключало. Объяснялось это то гуманитарными соображениями, то неподходяще выбранным моментом для отключения и сильным международным давлением, то нежеланием спровоцировать диверсии арабов на линиях электропередач, то еще какой-то хренотенью. А потом Ронен из своего высокого кабинета подсчитывал стоимость уведенной в Автономию электроэнергии, и на какой-то счет в бывшем Санькином банке капало несколько процентов. Теперь это стало теми самыми «семью с половиной». Так что старику было от чего прийти в возбуждение и потерять голову. А ведь есть еще вода, связь, топливо, лекарства, да мало ли что… Как он ликовал: «Все уходит по воздуху, не оставляя следов, не спрашивая ни у кого разрешения, не обманывая евреев. И имею я дело с одним единственным человеком. Он берет деньги у Рябого и приносит мне.» А кто у нас «Рябой» тоже ясно. Нарядили своего партнера-диктатора в Сталинскую кличку и строят свое, а вернее наше несветлое будущее на клетчатой доске-куфие с привычными фигурами.

С «Наумовыми подделками» тоже многое прояснилось. Мой тесть, бывший всегда незаурядным организатором, осуществлял оптовые поставки паленых «фирменных» товаров из Палестинской автономии в крупнейшие израильские торговые сети. Так что, в принципе, Плоткин был прав. Когда я Левику отстегивал по сто долларов на фирменные штаны, которые подозрительно быстро расползались, я, типа, платил членские взносы в «нашу с ним организацию». Сколько народу кормилось вокруг этого бизнеса трудно было даже представить. Ну конечно, тестев «бизнес» был самым крутым и пользовался уважением в сенильном коллективе. Но и самым рискованным и наглым, конечно.

Чем занималась сдобная Фира было не слишком ясно. Плоткин знал только, что через нее пришло много денег за расширение списка досрочно освобожденных террористов.

Ипохондрик Шай тырил машины. Вернее, работал в нескольких направлениях. Обеспечивал «дыры» для угона израильских автомобилей в автономию. Кроме того, именно он в свое время сумел заволокитить идею противоугонного подразделения в полиции. А я все удивлялся — почему здравый смысл не торжествует, ведь угоняют машины почти в промышленных масштабах, а всем, вроде, пофиг. Особенно мило было то, что незастрахованные машины хозяева выкупали у его агентов обратно по сходной цене. Вроде бы было несколько оптовых сделок со страховыми компаниями, но там возникли сложности. Ну и еще Шай сумел обеспечить бесперебойную поставку запчастей из распотрошенных машин обратно, в израильские гаражи, по дешевке.

Трагически почившая Ревекка Ашкенази занималась всем, чем можно, а вернее — нельзя. С большим трудом удалось сбить Плоткина с восторженного рассказа о всех перипетиях неистовой борьбы Ривки за открытие в Иерихоне казино «Оазис». Плоткин уже знал о ее смерти и был искренне огорчен. Ривка с Наумом были неформальными лидерами. Получалось, что теперь, после ее гибели, Наум мог распоряжаться огромными деньгами. Во всяком случае теми, которыми не занимался Эфраим в Москве. Сам же Плоткин заведовал московской прачечной по отмывке денег. Сколько таких прачечных было у стариков и были ли, Эфраим не знал.

— А почему именно тебе такие деньги мыть доверили? — спросил я.

— Детей своих берегли, я думаю, — Плоткин уже сам был похож на побывавшего в стиральной машине рыжего кота. — Это все-таки серьезное преступление. Настоящее. Оставляющее документальные следы. Ну и не каждому дано… Это ведь не то, что попросить кого-то по блату превысить служебные полномочия или там… Ну, кому-то все достается даром, по наследству. А кому-то приходится добиваться всего своим трудом. А, да что там!

— Так, — согласился Санька.

— Увы, — кивнул я.

— Кому жизнь карамелька, — вздохнула Светик, — а кому — сплошные муки. Ахха… А кого так ваще — в парадном нахреф казнят, ни про что…

— Слушайте, — застонал Плоткин, — я не преступник… в том смысле, что я не убийца… Ну надо же разницу видеть!

— Ты-то не убийца, — Санька ободряюще кивнул Светику, мол, не бойся, отмстим за артиста и сузил глаза. — Только какой убийца будет Кабанова убивать за бесплатно? Так? Вот и выходит, что ты — заказчик. Но это мы потом проясним. А пока лучше давай о главном.

— А ведь ты, сукинсын, знал, что артист мертв?! — вдруг каркнула Светик.

Черт его знает почему, но на этот раз Плоткин согласился. Устало сказал:

— Ну знал. И что? Что с того?

— Ахха! — Светик шваркнула трубкой об стол, да неудачно, табак разлетелся. Недовольный О'Лай, тряся складками, удалился в соседнюю комнату.

— Что, «ахха»? — сорвался Плоткин. — Зачем мне убивать того, кому я платил за то, чтобы его убили вместо меня?! Если уж.

— А тада кто его?

Плоткин укоризненно посмотрел в мою сторону:

— Я вообще-то думал, что… ясно кто.

— Битый линк, — сказала Светик. — Мы тада вместе все были, када Кабанова делитили. Так что не, не то. Значит некому его было хакать… Кто ж его тада заскринил?.. А кста, ты откуда инфу скачал про смерть?

— Я ему звонил с утра, — неохотно признался Плоткин.

— Трупу? — уточнила Светик.

— Я тогда еще был не в курсе. А наоборот, хотел ему дать деньги и чтобы он сходил в казино. Раньше меня. Чтобы если засада, то чтобы обнаружилось.

— А этта… че, если бы засада и Кабанова бы схавали, че, пошел бы рулету крутить? — Светик заинтересованно подалась вперед.

— Света, тебе бы в психологи играться, а не в следователи, — любовно укорил Санька. — Давай к делу.

Но к делу Плоткин как раз не хотел, поэтому начал подробно рассказывать Светику, как долго он сомневался идти — не идти, как долго мучился сомнениями, как, узнав о смерти Кабанова, решил, что раз уж у него теперь репутация трупа, то надо как раз идти, потому что ловить труп в казино скорее всего не будут. И, нарядившись хасидом…

— Лажанулся, — закончил я.

— Да если бы ты, Боря, меня не узнал, ничего бы я не лажанулся!

— Да не узнавал я тебя! — неприязненно сказал я, ежась под взглядами коллег.

— Во! Ахха! — вспомнила Светик. — А мы ж еще тебя, Мутант, не разъяснили. С чего ты на Плоткина бросился? Ты ж его не знал?

— Вырядился он по-идиотски! — занервничал я. — Ну кто надевает литовский галстук и хасидские пейсы? И пиджак на нормальную сторону. Ну как не израильтянин, честное слово…

Плоткин заволок глазки пеленой грусти, как умирающая птица. И тоном еврейской мамы, терпеливой лишь от осознания, что все равно «смерть моя пришла», ответствовал:

— Ой, да господи, Боря! Что ты выдумываешь. Да так весь Бней-Брак ходит.

— Да нормально он был одет, — поддержал Санька, — я тоже таких у вас видел. Один к одному!

— Ну конечно! — мне стало обидно, что и тут мне нет веры. Да что же это такое, в самом деле? Санька будет меня учить, как одевались мои предки, даже если я их в глаза никогда не видел! — Где ты в своем Бней-Браке литвака с такими пейсами видел, Эфраим?

Плоткин задумался.

— Литвак — это фамилия? — уточнил Санька.

— Литвак — это образ жизни, — сказал я. — Это религиозное направление.

— Фанатик? — прояснила Светик.

— Не без того.

— Да, пожалуй… литвака с большими пейсами пожалуй что и не видел, — вдруг пробудился от воспоминаний Плоткин, растягивая узел своего галстука. — А вот хасида… видел, между прочим, хасида в галстуке. Точно. Видел. Эка невидаль, хасид в галстуке.

— Вот видишь, Мутант, — Санька закурил и развалился на стуле, — дуришь ты нас зачем-то. Как, Света, думаешь? Дурит?

Светик, не оборачиваясь на него, пожала плечами:

— Кста, могу в Сетке порыскать, если нада.

— Порыскай, — поддержал я, — много интересного узнаешь. Есть даже такой хасидский анекдот. Хасиды во время молитвы подпоясываются, чтобы отделить «высокое» от «низкого». А литваки — нет. Вот в хасидской ешиве ученик и спрашивает у ребе, чем же отделяют «высокое» от «низкого» литваки. А тот отвечает: «Галстуком». — Я принужденно рассмеялся, но меня никто не поддержал. Пришлось объяснять: — Хасиды верят еще и сердцем, а литваки только головой.

Молчание.

— Вот и намекают, что у литваков сердце осталось в «низком», — все-таки закончил я.

Светик, Санька и примкнувший к ним Плоткин мрачно на меня смотрели. Наконец, Санька разжал губы:

— Ха. Ха. Ха. Никому еще, Боренька, не удавалось вот так, с ходу, придумать анекдот. Во всяком случае смешной. Трудный это жанр. Так, Света?

— Там еще было, что у литваков — галстук, а у арабов, вообще… как это… — продолжил я зачем-то. — Ну забыл я, как эти кольца на куфие вокруг головы называются.

На этот раз хоть Плоткин слабо улыбнулся.

— Нимб они называюцца, — сказала Светик неприязненно. — Иссяк бы уже, а? — она вскочила и, колеблясь в утреннем размытом свете, поднялась на второй этаж. На лестнице она обернулась и сипло сказала:

— Мутант. Я тебя предупреждала, ахха?

— Све… — начал было я, да это существо уже вознеслось.

Санька переводил взгляд с меня на Плоткина, с Плоткина на меня, словно пытался выбрать, кто ему больше не нравится. Наконец, он решил, что не может работать в такой недружественной обстановке и махнул рукой:

— Пауза нужна. Кофе хочу.

— Я бы тоже… — осторожно пискнул Плоткин.

Ну и я кивнул.

Кофе пили в тишине, медленно. Каждый по своим причинам. Но и кофе когда-то кончается.

— Все! Хэрэ балдеть! — Санька осторожно отставил чашку, как-то облегченно вздохнул и решительно припечатал ладонями столешницу, словно там как раз пробегала пара гнедых тараканов. — Дамы нет, кофе тоже, так что пришло время по-мужски поговорить. Плоткин! Ты мне должен. Из-за тебя меня… ну, в общем все проблемы. Убивать тебя не будем. Незачем. А мучить будем. Пока не поймешь, что лучшей гарантии, чем мое честное слово, у тебя не будет. Так, Боренька?

— Вроде так, — согласился я.

— Вот. И Боре ты тоже должен. Так что давай бабло, Эфраим. Мы с Борей пока еще добрые. Мы тебе знаешь что… Мы тебе тоже несколько лимонов оставим, на старость и на рулетку. Так, Боренька?

Я машинально кивнул.

Плоткин задумался глубже обычного, заморгал и вдруг изумился:

— Я что-то… я что-то не понял… Кто мне несколько лимонов оставит? Кто вам это позволит? А вы что… А вы вообще… от Наума???

— От Наума? — хмыкнул Санька. — Ну разве что Боренька, да и тот в смысле, что от Наума смылся.

Плоткин замер, как человек, оглушенный счастьем большого выигрыша:

— Я… Боря!!! Так и ты с Роненом?! Отстегните меня! Я — свой!

— Свой ты будешь, когда деньги отстегнешь, — сурово сказал Санька. — Сдавай бабло, короче.

— Конечно сдам. Почти уже сдал.

Мы трое посмотрели друг на друга с удивлением.

— Кста, — вдруг пробасила сверху Светик, — неграмотно ты, Мутант, Плоткина опознал.

Теперь мы все трое смотрели вверх, не менее изумленно.

— Че зависли? — как-то зловеще захохотала она. — Он просто из ружинских хасидов. Этта, они в геринге и в пейсах колбасятся.

— Какой Геринг? — не понял Санька.

— Нет таких хасидов! — возмутился я.

— Конечно неграмотно! — взвыл Плоткин.

— Ignorantia non est argumentum, — заявила Светик. — Александыр, переведешь? Не? Ну и не морщи лобок. Геринг — этта селедка и обзывалка для галстука.

Плоткин с готовностью кивнул:

— Идиш.

— Иди ш твою мать! — вдруг заорал Санька. — Мы тут делом занимаемся или где?! Корифеи языкознания гребаные!.. Извини, Света. Утро. Нервы. Мля.

Светик медленно и величественно подплыла к столу, кивнула, принимая извинение и добавила:

— Есть такие хасиды, Мутант. Просто не раскрученные. Мне дежурный раввин тока что разъяснил, на форуме. Ацтой ты, Плоткин, какую отмазку упустил. И этта, тебе еще гет надо подписать.

Плоткин вздрогнул и глубоко задумался. Потом осторожно уточнил:

— Кому?

— А ты как сам думаешь, кому? — заржала Светик в голос. — У тебя че, многа вариантов?

Плоткин молчал.

— Этта, — вдруг предложила Светик. — А желаешь — подпиши кому сам хочешь.

Светику почему-то было очень весело. Нюхнула она что-то там наверху, что ли? Хотя, скорее, просто решила получить с Умницы оговоренные 90 штук. Наверняка общнулась с ним только что. Умница, конечно, должен был тянуть время, объяснять, что заплатит только после подписания Плоткиным гета, вот Светик и хочет сообщить ему, что развод подписан, и поверхность бочки для денег освобождена. Вполне по-женски. Пока Санька, размахивая дубинкой, выбивает миллионы, она аккуратно подберет колоски и коренья.

— Вот той подпиши, которая мне по яйцам вмазала, — посоветовал Санька. — Прости, Света, конечно.

— Да лана.

— Той не могу, — вздохнул вдруг Плоткин жалостно и, кажется, искренне.

— Че, лубофф или за убитых енотов?

— Светлана! — с места в карьер возопил Плоткин. — Мужики! Я больше с ней не могу! Это же провокатор!

— Че, так плющит? — участливо поинтересовалась Светик. — Тада ты должен сделать свой выбор. Родину ты один раз уже выбрал. Теперь нада женщину, ахха.

— Все, — сказал Плоткин. — Я все понял. Светлана не может работать ни с Наумом, ни с Роненом. Я даже не понимаю с кем из вас она может работать. Значит, вы не от Наума и не от Ронена. А от КОГО вы, ребята?

— От серого козлика, — развеселился Санька, почувствовавший себя «третьей силой». — Тебе-то какая разница? Дэньги, дэньги давай!

Светик недоуменно помотала головой, а потом постучала по ней трубкой:

— Этта, Мутант, а кто у нас Ронен? Че ты про него знаешь?

— О-о, — обрадовался я. — Про Ронена я знаю много. Он еще в детстве выбил зуб Баруху.

Мы с Плоткиным обменялись взглядами посвященных. Санька со Светиком обменялись подозрительными взглядами непосвященных.

— Боря, ты идиот, — сказал Плоткин.

— Почему? — светски поинтересовался я.

— Потому что тебя убьют.

Тут я стал смеяться. И что-то никак не мог остановиться. Долго. Все терпеливо ждали. А я не мог остановиться — и все. Ну никак. Я вскочил и вышел на крыльцо — дышать. И споткнулся о что-то мягкое.

На крыльце лежал О'Лай. От моего случайного пинка он даже не пошевелился. А если пес не шевелится от пинка, значит он мертв. А собачий труп — это моя персональная дурная примета, бьющая без осечек.

Смех иссяк разом. Я огляделся. Никого. Враждебное утро. И противное ощущение, что я у кого-то на прицеле. Курить я даже не пытался. А просто вернулся, проверив хорошо ли заперта дверь. И не стал ничего говорить Светику. И так она мне не доверяет, поэтому на раз в убийстве любимого шарпея заподозрит.