Философы и философишки

Придирчивые блюстители нравов предъявляют новые обвинения, направленные не только против нашего Общества, но особенно – против теософии. Ниже мы обобщим их, а пока обратим внимание на «самый свежий» донос. Нас обвиняют в нелогичности «Устава и правил» Теософского Общества, а отсюда – в невозможности их надлежащего применения. Обвинение сформулировано таким образом. В опубликованном «Уставе и правилах» большое внимание уделяется абсолютно несектантскому характеру Общества. Постоянно утверждается, что оно-де не имеет ни своих убеждений, ни философии, ни религии, ни каких-либо догм, ни даже каких-то особенных соображений, кои стоило бы защищать, а тем более навязывать их своим членам. И после этого: «Боже мой, как же так! нельзя же отрицать тот факт, что некоторые, вполне определённые, взгляды философского, а точнее, религиозного, характера принадлежат и Учредителям, и наиболее видным членам Общества?»

«Истинно так, – отвечаем мы. – Но где здесь предполагаемое противоречие? И Учредители, и "наиболее видные члены", составляют не большинство Общества, а лишь определённую его часть, кроме того, оно как организация не имеет убеждений, но позволяет своим членам верить в то, что им нравится». В ответ на это нам говорят: «Совершенно верно, но эти доктрины в совокупности называются "Теософия". Как вы это объясните?»

Мы отвечаем: «Называть их так – "распространённое" заблуждение, одно из тех неточных приложений терминов к вещам, которые должны быть более тщательно определены. И небрежность членов Общества приносит теперь свои плоды. На самом деле, эта оплошность столь же вредна, как и неразбериха с двумя терминами "буддизм" и "будизм", приведшая к тому, что философию Мудрости ошибочно приняли за религию Будды».

Однако, по-прежнему настоятельно рекомендуется, чтобы при рассмотрении этих доктрин объяснялось, что вся работа, которую Общество как организация проделало на Востоке и на Западе, зависит от них. Это, очевидно, справедливо в отношении концепции о единстве всех религий и о существовании, как утверждают теософы, общего источника, называемого Мудростью-религией тайного учения, из которого, согласно тем же самым утверждениям, прямо или косвенно произошли все существующие формы религии. Признавая это, мы вынуждены объяснять, почему Т.О. как организация не заявляет о своих особых взглядах или учениях, не имеет ни убеждений, ни догм, хотя эти доктрины есть «становой хребет Общества, его истинное сердце и душа».

На это мы можем лишь ответить, что это ещё одна ошибка. Эти учения, несомненно, являются «становым хребтом теософских обществ» на Западе, но не всех – на Востоке, где число филиалов таких обществ почти в пять раз больше, чем на Западе. Были ли эти особые учения «сердцем и душой» всей организации, а затем теософия и её общества исчезли в Индии и на Цейлоне после 1885 года? Это, безусловно, не так. Начиная с того года, о них просто позабыли в Адьяре, поскольку их некому было преподавать, а также в то время некоторые теософы-брамины настойчиво выступали против того, чтобы эти учения предавались гласности, другие же – более ортодоксальные – также выступали против них, считая их вредными для их экзотерических систем.

Это очевидные факты. И всё же, если ответить, что это не так, – что Т.О. как организация не учит никакой особой религии, но признаёт и фактически принимает все религии, никогда не вмешиваясь и даже не спрашивая о религиозных взглядах своих членов, наших приспешников и даже дружелюбно настроенных оппонентов, – это никого не удовлетворит. Напротив, десять против одного, что тут же последует их экстраординарное возражение:«Как это может быть, если вера в "эзотерический буддизм" есть sine qua non [Непременное условие. – Прим. ред.] для принятия кого-либо в качестве члена вашего Общества?»

Дальнейшие возражения ничего не дадут; бесполезно убеждать наших оппонентов в том, что буддийская вера, будь она эзотерической или экзотерической, нами не предусмотрена и обязательна в нашем Обществе не более, чем почитание обезьяньего бога Ханумана с его обгоревшим хвостом или вера в Магомета с его возвеличиванием кобылы. Бесполезно пытаться объяснять им это, потому что в Т.О. есть не только буддисты, но и брамины, мусульмане, парсы, евреи и христиане, и невозможно представить, что они станут последователями Будды или буддизма, каким бы эзотерическим он ни был. Они также не могут понять, что оккультные доктрины – из которых несколько основополагающих учений были изложены в «Эзотерическом буддизме» г-на Синнетта – это не вся теософия и даже не все тайные доктрины Востока, но очень небольшая часть из них: сам же оккультизм является лишь одной из наук, относящихся к теософии, или МУДРОСТИ-Религии, а отнюдь не всей ТЕОСОФИЕЙ.

Тем не менее, видимо, эти идеи столь прочно укоренились в сознании среднего британца, что пытаться убедить его в противном – так же бесполезно, как объяснять, что есть русские, которые не являются ни нигилистами, ни панславистами, или, что не каждый француз ежедневно питается лягушками – он просто вам не поверит. Предубеждение против теософии, похоже, стало частью национального чувства. Уже почти три года автор этих строк, как и многие другие теософы, тщетно пытается освободить общественное сознание хотя бы от некоторых наиболее фантастических хитросплетений, которыми оно разукрашено; и теперь она в полном отчаянии и готова отказаться от этих попыток! В то время как половина англичан упорствует, продолжая считать теософию «эзотерическим буд-измом», оставшаяся часть, как и раньше, безудержно превозносит Будду. Именно они начали продвигать мнение, позже подхваченное легкомысленной прессой, что «теософия – это не философия, а религия» и «новая секта».

Конечно же, теософия – это не философия, просто потому, что она включает в себя любую философию так же, как и любую науку и религию. Но, прежде чем мы ещё раз докажем это, уместно будет спросить, сколько наших критиков полностью осведомлены, скажем, о правильном определении термина, придуманного Пифагором, если они так легко отвергают его систему, в которой они, похоже, разбираются ещё меньше, чем в философии? Разве они ознакомились с её лучшими и последними определениями или, тем более, с точкой зрения сэра У. Гамильтона, которая теперь считается устаревшей? Ответ, видимо, будет отрицательный, поскольку они не понимают, что каждое такое определение описывает теософию как объединённую философию, в наиболее абстрактном смысле и со своими особыми свойствами. Попробуем ещё раз дать краткое и чёткое определение теософии и показать, что она является истинным корнем и сущностью всех наук и систем.

Теософия – это «божественная мудрость», или «мудрость богов». Следовательно, она должна быть живой кровью этой системы (философии), которая определяется как «наука о вещах божественных и человеческих и о причинах, коими они существуют» (сэр У. Гамильтон), и только теософия обладает ключами к этим «причинам». Принимая во внимание лишь её самое простое определение, мы находим, что философия, любовь и стремление к мудрости, – это «наука о явлениях, объясняемых/согласно и раскрываемых/по их причинам и основаниям, силам и законам» («Энциклопедия»). При обращении к богу или богам, она становится в любой стране теологией; если к материальной природе – её называют физикой и натурфилософией; если она имеет отношение к человеку – появляется антропология и психология; при обращении же к более высоким сферам – она становится метафизикой. Такова философия – «наука о следствиях по их причинам» – это сама сущность учения о карме, самого важного учения, существующего под разными названиями в каждой религиозной философии, и теософского принципа, который не принадлежит ни к одной религии, но объясняет их все. Философия также есть «наука о вещах возможных, ввиду того, что они возможны». И это уже непосредственно относится к теософским доктринам, поскольку они отвергают чудо, но вряд ли применимо – к теологии или к какой-либо догматической религии, поскольку любая из них принуждает к вере в вещи невозможные, – и к современным философским системам материалистов, которые отвергают даже «возможное», когда последнее противоречит их утверждениям.

Теософия претендует на истолкование религии и примирение её с наукой. Мы находим у Дж. Г. Льюиса («История философии», том I, Пролог, стр. xviii) следующее: «Философия, дистанцирующая свои наиболее общие концепции и от теология, и от науки, предоставляет доктрину, содержащую объяснение мира и предназначение человека». И ещё там же: «Задача философии состоит в систематизации концепций, предоставляемых наукой… Наука даёт знание, а философия – доктрину». Последнее может стать завершённым только при условии, что и «знание», и «доктрина» прошли через сито Божественной Мудрости, каковой является теософия.

Ибервег («История философии») определяет философию как «науку о принципах», которая, как известно всем нашим членам, представлена теософией в её ответвлениях: алхимии, астрологии, да и в оккультных науках вообще. Гегель рассматривает её как «созерцание саморазвития АБСОЛЮТА», или другими словами, как «изложение идеи» (нем. Darstellung der Idee). Вся тайная доктрина – одноимённая книга о коей является лишь её мельчайшей частичкой – есть такое созерцание и его запись, насколько бедность языка и ограниченность мышления позволяют отображать процессы бесконечного.

Таким образом, становится очевидным, что теософия не может быть «религией», а тем более «сектой», но она, действительно, есть квинтэссенция высочайшей философии в целом и в каждом из её аспектов. Показав, что она подпадает под все описания философии и полностью им отвечает, мы можем добавить к вышеизложенному несколько других определений сэра У. Гамильтона и доказать наше утверждение, продемонстрировав, что стремление к тому же самому имеется и в теософской литературе. Это задача не очень сложна. Ибо, разве «теософия» не включает в себя «науку о вещах, несомненно выводимых из основных начал», так же как и другие «науки об истинах ощутимых и абстрактных»? Разве она не выступает в защиту «применения разума в своих законных целях» и не делает одной из своих «законных целей» изучение «науки о подлинной форме Эго, или ментального "Я"», а также исследование тайны «полной согласованности идеального и реального»? Всё это доказывает, что согласно любому – старому или новому – определению философии, тот, кто изучает теософию, изучает высшую трансцендентальную   философию.

Нам известно, какие бессмысленные высказывания о теософии и теософах почти ежедневно можно увидеть в публикациях прессы. Такие определения и эпитеты, как «новая нелепая религия» и «доктрина», «система, изобретённая верховной жрицей теософии», и другие глупые замечания, можно предоставить их собственной судьбе. Они были и, в большинстве случаев, будут оставаться незамеченными.

Нашему веку свойственно критическое мышление, потому что сейчас всё тщательно исследуется; публика отказывается соглашаться с чем-либо, предложенным на её рассмотрение, пока она полностью не изучит этот вопрос. Наше столетие может гордиться этим, однако отношение к мнению беспристрастного наблюдателя несколько иное. Во всяком случае, роль его сильно преувеличена и, хотя можно восхищаться его аналитическим методом, всё же последний применим только к тому, что никак не противоречит национальным, социальным или личным предрассудкам. С другой стороны, всё, что злонамеренно и разрушительно для репутации, что является нечестивым и клеветническим, принимается с открытыми объятиями, принимается с радостью и делается предметом нескончаемых публичных сплетен, без какого-либо разбора или малейшего сомнения, но с воистину слепой верой самого гибкого сорта. Мы выступаем против такого подхода. О непопулярных персонажах и об их работе в наши дни не судят по её истинной ценности, но имеет значение только личность автора и предвзятое мнение о нём. Во многих журналах ни одна теософская литературная работа никогда не рассматривается по существу, но лишь по сплетням про её автора. Такие издания, не обращая внимания на правило, впервые заложенное Аристотелем, которое гласит, что критика является «стандартом хорошего суждения», отказываются рассматривать любой теософский труд отдельно от его автора. В итоге – о первом судят по искажённому образу последнего, созданному клеветой, повторяемой в ежедневных газетах. Личность автора висит как мрачная тень между мнением современного журналиста и неприкрашенной истиной, а в результате – во всей Европе и Америке есть лишь несколько редакторов, которые хотя бы что-то знают о принципах нашего Общества.

Как же тогда можно дать верную оценку теософии или Т.О.? Понятно, что настоящий критик, по крайней мере, что-то должен знать о том предмете, который он желает анализировать. Без особого риска можно отметить, что ни один из наших пресс-обличителей даже приблизительно не знает, о чём он говорит, – и это начиная от крупной рыбы и до самой мелкой рыбёшки; (От Юпитера Тонанса [Видимо, псевдоним. – Прим. пер.] из «Saturday Review» до неотёсанного редактора «Mirror». Как утверждается, первый является одним из величайших авторитетов по части фехтования, а второй – великий специалист по «мускульному» чтению мыслей, но оба они в равной степени невежественны в теософии и, как две совы при дневном свете, не видят её истинного предмета и целей.) и всякий раз, когда напечатанное слово «теософия» попадает в поле зрения читателя, это обычно сопровождается оскорбительными эпитетами и ругательствами в отношении личностей определённых теософов. Современный редактор, приверженец грандизма, [Образовано от имени литературного персонажа, г-жи Гранди. – Прим. пер.] подобен герою Байрона: «Он не знал, что сказать, и поэтому выругался» [«The Island», песнь III, строка 132. – Прим. Б. М. Цыркова] – на это ему ума хватает. Подобные ругательства неизменно основаны на несвежих сплетнях и старых обвинениях против тех, кои зафиксированы в свихнувшихся мозгах как «изобретатели» теософии. Если бы жители островов Южного моря имели у себя ежедневную прессу, они бы непременно обвинили миссионеров в том, что те изобрели христианство, чтобы нанести вред их туземному фетишизму.

Как долго, о лучезарные боги истины, как долго продлится эта ужасная умственная слепота философов девятнадцатого века? Сколько ещё нужно им говорить, что теософия не является ни национальным приобретением, ни религией, но лишь универсальным сводом научных законов и наиболее фундаментальной этикой, какая когда-либо была известна; что она лежит в основе любой духовной философии и религии; и что ни теософия как таковая, ни её скромный презренный проводник, Теософское Общество, никакого отношения не имеют ни к какой личности или личностям! Чтобы отождествлять её с ними, нужно быть уж совсем убогим по части логики и даже здравого смысла. Отвергать учение и его философию под тем предлогом, что его лидеры или, скорее, один из его основателей, находится под различными обвинениями (пока ещё недоказанными) глупо, нелогично и абсурдно. Это, если сказать честно, так же нелепо, как во времена Александрийской школы неоплатонизма, которая по своей сути была теософией, отвергать её учения, потому что они пришли к Платону от Сократа, а этот афинский мудрец, помимо его курносого носа и лысой головы, обвинялся ещё в «богохульстве и развращении молодёжи».

Да, любезные и щедрые критики, называющие себя христианами и гордящиеся цивилизацией и прогрессом своего века! Вам требуется лишь немного поскрести кожу, чтобы обнаружить в себе такого же жестокого и предвзятого «варвара», как и в прошлом. Если бы у вас была возможность открыто выступить в суде над теософом, кто из вас в вашем девятнадцатом веке христианства оказался бы выше афинской дикастерии с её 50 присяжными заседателями, осудившими Сократа на смерть? Стали бы вас, как Мелета или Анита, презирать все сторонники теософии за приговор к такой же позорной смерти на основании ложного свидетельства? Ненависть, проявляемая вами в ваших ежедневных атаках на теософов, является для нас основанием для такого предположения. Не представлялась ли Хейвуд картина осуждения нашего Общества, когда она писала:

Многие оптимистично настроенные авторы хотели бы превратить наш меркантильный век в век философии и назвать его веком возрождения. Мы же, вне нашего Общества, не видим никаких признаков философского возрождения, если только слово «философия» не утратило своего первоначального значения. Ибо по всем направлениям мы замечаем лишь холодную насмешку над истинной философией. Скептик никогда не сможет претендовать на звание философа. Тот, кто представляет себе вселенную с её служанкой-природой, как нечто случайное, – наподобие сказочной чёрной курочки, вылупившейся из висевшего в пространстве яйца, которое само себя сотворило – не имеет ни силы мысли, ни духовной способности воспринимать абстрактные истины, потому что именно эта сила и эта способность являются, в первую очередь, признаками философского мышления. Мы видим сферу современной науки, сплошь облепленную подобными материалистами, которые до сих пор считают себя философами. Они либо, как секуляристы, не верят ни во что, либо, как агностики, во всём сомневаются. Вспомним два мудрых афоризма, которые осуждают современных материалистов устами основателя их собственного индуктивного метода, отличного от дедуктивного метода Платона, принятого в теософии. Разве Бэкон не сказал, что «философия, изучаемая поверхностно,   вызывает сомнения, которые она рассеивает, когда её изучают тщательно»; и что «плохая философия склоняет человеческий разум к атеизму, а фундаментальная – влечёт его к религии»?

Логический вывод из вышесказанного бесспорен: ни один из нынешних дарвинистов, материалистов и их поклонников, наших критиков, не мог освоить философию иначе, как только очень «поверхностно». Следовательно, в то время как теософы имеют законное право называться философами, истинными «любомудрами», – их критики и клеветники, в лучшем случае, – ФИЛОСОФИШКАМИ, порождёнными современным ФИЛОСОФИЗМОМ.

«Lucifer», октябрь 1889

Пер. с англ. S. Z.