"В августе жену знать не желаю" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

XIX

После того, как улеглась суматоха первых мгновений, Фалькуччо сообщили о прискорбном событии, которое привело к расстройству бракосочетания. Старик разразился приятным смехом.

— Но жених, — сказал он, — это не тот тип, которого вы послали к черту. Жених — это мой друг, здесь присутствующий.

И показал на Солнечного Луча.

Все сказали:

— Что за чепуха! Домой, домой! — и начали расходиться. Но Фалькуччо удержал их жестом и вытащил какие-то бумаги.

— Эти брачные объявления, — объяснил он, — были сделаны для него, а не для того гнусного субъекта.

— Что за ерунда? — спросил дон Танкреди.

Фалькуччо улыбнулся.

— Я позволил себе, — сказал он, — подкупить служащих бюро гражданского состояния, чтобы они подменили документы.

— Это была блестящая мысль, — сказал дон Танкреди, — но, скажите-ка по секрету, откуда вы узнали, где делают брачные объявления?

Старичок улыбнулся.

— Я позволил себе, — объяснил он, — подкупить служащих всех бюро гражданского состояния на свете.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — изрек дон Танкреди. — Поехали.

Он сделал знак Баттисте занять место, освободившееся после Гверрандо. Но Баттиста не тронулся с места.

— Ну же? — воскликнул Фалькуччо. — Чего вы упираетесь?

— Что происходит? — спросил дон Танкреди, который начал терять терпение.

Баттиста опустил голову.

— Я беден, — сказал он.

— Да бросьте, — сказал дон Танкреди, — ну что это за разговоры?

— Нет, — сказал молодой человек, — я никогда не смогу позволить…

Его взгляд был устремлен в далекое море, а на реснице дрожала слеза. Но вдруг мало-помалу его взгляд начал становиться внимательнее, беспокойнее, пытливее. Он всматривался в далекую точку на воде.

— Бинокль, скорее! — внезапно сказал он.

Заботливые руки принесли ему десять биноклей.

Баттиста взял один из них и направил его на точку. А точка, тем временем, привлекла внимание толпы, которая стала обмениваться впечатлениями.

— Неужели это знаменитый морской змей? — спросил старый рыбак с белой бородой.

Он воздел руки к небу.

— Несчастье, — сказал он, — несчастье для мореплавателей и для наших сетей!

— Не может быть, чтобы это был змей! — воскликнул другой старик, вынимая трубку изо рта. — Он должен тогда изрыгать пламя из глаз и дым из ноздрей.

— И потом, — сказал третий патриарх моря, — где же тогда его семимильный хвост?

— Он приближается к земле! — закричал в страхе четвертый.

А пятый:

— Это корабль, это корабль!

То был корабль, который входил в порт с развернутыми парусами и в праздничном убранстве.

Баттиста смотрел на него в бинокль. Вдруг он протер глаза. Его сердце колотилось.

— Это он или не он? — спрашивал он себя, всматриваясь в какую-то точку на корабле. — Не может быть… И все же… Неужели это просто странное сходство? Да нет… он немного постарел, но я не ошибаюсь. Это он, это именно он.

— Да кто же? — закричали голоса из кортежа.

— Это дядя Никола, — сказал Солнечный Луч, танцуя от радости, — дядя Никола, который приехал из Америки!

У бедного молодого человека был милейший дядя, который уехал двадцать лет назад без гроша в кармане в Америку и с тех пор не давал о себе знать. Дядя Никола был такой добрый! Он воспитал Солнечного Луча, оставшегося сиротой с младенчества. Он был для него вторым отцом. Потом, когда Баттиста стал на ноги, дядя уехал в далекую Америку, чтобы разбогатеть, и с тех пор племянник не слышал о нем ничего. Всякий раз, когда Баттиста о нем говорил, его глаза наполнялись слезами. «Кто знает, что с ним, — часто спрашивал он себя, — жив ли он еще. Как мне хотелось бы получить наследство!» И вот, когда он меньше всего этого ждал, дядя Никола приехал из Америки.

— Как он постарел! — пробормотал молодой человек, который продолжал смотреть в бинокль в сторону корабля.

Сейчас на палубе был ясно виден господин среднего возраста в сером пальто в полоску, белых гамашах, клетчатой фуражке и больших очках в черепаховой оправе, который махал изящным платочком Баттисте, жуя резинку.

— Подождем его, — сказал дон Танкреди.

И сделал знак кучерам подождать. От стояния на солнце все начали проявлять нетерпение. Тем более, что вокруг кортежа собралась толпа зевак, отпуская замечания по поводу продолжительной остановки и одиночества невесты, без жениха и, для близоруких зрителей — без сопровождающего.

Теперь, когда корабль был уже близко, на носу завиднелась группа возвращающихся эмигрантов: мужчины, женщины, дети, тесно прижавшиеся друг к другу; они приветствовали небо Италии хором, полным радости и грусти.

— Прощай, — пели они, — Латинская Америка, танго, мандолины и кастаньеты, Долорес и Розина, прощайте золотые прииски Канады, прощай Аризона, прощай и ты, Нью-Йорк с миллионами труб, ты не был благосклонен к нашим мечтам, ужасный город. Вот, все ближе небо Италии; вот оно рядом; прощайте, Перу, Бразилия и Аргентина, и прощайте, золотые прииски Канады.

Несколько минут спустя дядя и племянник стояли сплетясь в крепких объятиях, продолжавшихся несколько минут, среди уважительного молчания окружающих. Когда прошло первое волнение, Баттиста указал на малыша иностранной внешности в очках с черепаховой оправой, которого дядя Никола держал за руку.

— Это мой сын, — объяснил дядя, — родившийся в Америке от отца-итальянца. По крайней мере, я так думаю.

Баттиста потрепал его по щечке.

— Боб, — сказал дядя Никола, — это Неаполь, родина твоего отца. Тебе нравится?

— Нет, папа, — ответил малыш, который тоже жевал резинку.

— Как? — сказал папа. — Разве ты не чувствуешь зова крови?

— Ни капельки, папа.

— Я отвезу тебя в Позиллипо, ты увидишь Санта-Лючию и Вомеро[6].

— Да мне и не очень-то хочется, папа.

Дядя Никола немного обиделся.

— Ну как, ты разбогател? — спросил Баттиста, чтобы вывести его из неловкого положения.

— Не будем об этом, — сказал старик, помрачнев.

— Может быть, вас постигла неудача? — спросил доктор Фалькуччо.

— Мне не удалось скопить ни гроша, — ответил тот.

Он отвел в сторону племянника.

— Знаешь что, — добавил он в смущении, — раз уж ты здесь, я хотел бы попросить у тебя взаймы пятьдесят лир.

Баттиста был в полной растерянности, но тут вмешался дон Танкреди:

— Да ради бога, — сказал он, — я вам дам. Но поехали дальше, а то солнце начинает припекать.

Баттиста, уступая всеобщим призывам, занял место жениха, и кортеж уже собирался двинуться наконец, когда кто-то забил тревогу:

— Жених пропал, жених пропал!

Последовало всеобщее смятение.

Баттиста, который вдруг вспомнил, что на нем по-прежнему та самая знаменитая непрезентабельная шляпа, когда-то столь возмутившая незнакомую наездницу из городского сада, высунув язык носился по Неаполю в поисках новой и прекрасной шляпы.

— Сто пятьдесят лир, — бормотал он, — нужно хотя бы сто пятьдесят лир.

В кармане у него было всего четыре.

Он прошел рядом с нищим стариком, который стоял, скрючившись, на углу улицы, и подумал, что надо бы подать ему милостыню. Но двинулся дальше не задерживаясь. Он прошел несколько шагов, но мысль о том, что хороший поступок принес бы ему удачу, заставила его вернуться; он вытащил кошелек и протянул старику свои четыре лиры.

— Да как вы смеете? — обиженно воскликнул старик.

— Прошу прощения, — сказал Баттиста в смущении, — я думал, вы нищий.

— Сами вы нищий! Я богат, и я просто жду трамвая! Я могу купить вас с потрохами и всю вашу семью! А милостыню, если хотите знать, я могу сам вам подать.

— Пойдемте! — воскликнул Баттиста. — Так вы говорите, что можете дать мне…

— Да хоть сто лир!

— Ну да!

— Да хоть сто пятьдесят!

— Посмотрим, — с вызовом сказал молодой человек.

Сердитый старичок не заставил себя упрашивать. Он вытащил из бумажника две купюры и вручил их нашему другу.

— И пусть это послужит вам уроком, — крикнул он. — Учитесь распознавать людей.

Минуту спустя Баттиста переступал порог шляпного магазина.

— У вас есть шляпа? — спросил он.

— У нас их больше десяти тысяч, — ответил продавец, показывая на высокие горы шляп, возвышавшиеся повсюду.

— Я хотел бы примерить одну, — сказал Солнечный Луч.

И снял с себя шляпу.

— Пожалуйста, — сказал продавец, — а свою шляпу можете не снимать.

— Но я, — возразил Баттиста, — мне бы надо…

— Не стесняйтесь, — ответил продавец, — не снимайте.

И церемонный продавец совершенно не позволил Баттисте снять шляпу.

Баттисте пришлось бежать в другой магазин, где все продавцы были завалены шляпами, обслуживая очень привередливого покупателя.

Молодой человек заглянул в магазин.

— У вас найдется шляпа? — спросил он.

— Вот мерзавец! — закричал продавец. — Да он просто над нами издевается!

Солнечный Луч помчался в третий магазин.

— Посмотрим размер, — сказал ему продавец.

И забрал у него из рук шляпу, несмотря на противодействие молодого человек, которому было стыдно пускать по рукам такой засаленный головной убор. Старый котелок был помещен на прилавок, у всех на виду, к позору нашего друга, который сделал вид, что видит его впервые.

В мгновение ока магазин переполнился котелками. Везде выросли кучи из сотен этих грациозных головных уборов. Опустели полки, высокие стопы котелков окружали теперь Баттисту; их насаживали ему на голову продавцы, словно он был королем, который к моменту торжественной коронации не может найти подходящую корону. Может, такова особенность зеркал в шляпных магазинах, но факт тот, что во всех шляпах, которые примерял Солнечный Луч, он видел себя нескладным. Наконец он решил пойти в другой магазин. Поискал взглядом свой старый котелок и понял, что никто на свете не смог бы отыскать его в беспорядочной куче новых. После бесплодных попыток он смирился с мыслью, что придется купить любой новый котелок, и на этот раз — о, чудо! — первый же, который он примерил, подошел ему идеально.

Он направился к месту, где проезжал кортеж, рисуясь по пути; дойдя до приморского бульвара, он захотел полюбоваться на новую шляпу и тут заметил, что купил свой старый котелок.

Он вернулся в шляпный магазин и, наконец, купил новую шляпу. Он вышел; увидел в толпе очень почтенного знакомого и направился ему навстречу с протянутой шляпой.

— Красивая, — сказал знакомый. И взял шляпу, подумав, что Баттиста ее ему дарит.

«Прекрасно! — подумал молодой человек. — Теперь я и без шляпы, и без денег».

Он увидел неподалеку банк, вошел и, подойдя к окошку кассы, спросил доверительным тоном:

— Простите, вы не могли бы мне дать несколько купюр по тысяче?

— Сколько вам нужно? — спросил кассир, который был очень занят.

— Штук десять.

Кассир быстро отсчитал ему десять тысячных купюр, и Солнечный Луч побежал в шляпный магазин, где купил другую новую шляпу.

Цилиндр за десять тысяч лир.

С семью переливами.

Это был великолепный цилиндр. Такого нигде ни видывали. Он был настолько красив, что Баттиста попросил продавца сопроводить его, из опасения, что на него могут напасть бандиты. Не то чтобы он думал, будто бандитам захочется завладеть прекрасным цилиндром; он боялся, что увидев у него на голове столь прекрасную шляпу, они составят себе превратное представление о его финансовом положении и, думая, что у него при себе крупная сумма, нападут на него. Но, к счастью, цилиндр остался незамеченным.

Все стало иначе, когда Баттиста сел на трамвай.

Когда он поднялся на площадку, по толпе пробежал шепот восхищения, и те, кто сидел, начали подталкивать друг друга локтями, показывая на него. Потом по сигналу билетера раздались оглушительные аплодисменты в адрес великолепного цилиндра; к аплодисментам присоединился и вагоновожатый, остановив трамвай на несколько минут. Солнечному Лучу пришлось сойти и спрятаться в подворотне. Пока он шел пешком, он заметил, что за ним идет большая толпа юных почитателей, которая по пути росла и голосила. Он едва успел вскочить в трамвай, как на улице раздались овации в честь цилиндра. Молодому человеку пришлось встать на сиденье и приветствовать толпу. Это была незабываемая демонстрация. Было брошено и несколько помидоров.

Баттиста, который слегка опасался, что Эдельвейс успеет выйти замуж за кого-нибудь другого, обнаружил, напротив, что кортеж даже не тронулся с места. Очень кстати подвернувшийся фокусник, остановившись на дороге, позволил гостям прогнать скуку, показав несколько номеров.

Солнечный Луч подошел как раз в тот момент, когда фокусник, вытащив из кармана дюжину яиц, говорил:

— Кто из господ мог бы любезно предоставить мне свою шляпу, чтобы сделать в ней яичницу?

Все молчали. Никто — хотя все знали, что будет какой-нибудь фокус, — не захотел подвергать риску свою шляпу.

Солнечного Луча прошиб холодный пот. Он чувствовал, что за ним наблюдают, и великолепный цилиндр тяжелым камнем лежал у него на голове. Фокусник оглядел кортеж, повторив свою просьбу.

«Сейчас он увидит меня», — подумал Баттиста, побледнев.

Он хотел провалиться сквозь землю.

Незаметным движением он снял цилиндр, чтобы спрятать его за спиной. Но этот жест не остался незамеченным, и фокусник истолковал его превратно:

— Спасибо. Господин любезно дает мне свой цилиндр.

Солнечный Луч вынужден был уступить; шепот восхищения и гром аплодисментов приветствовали появление великолепного цилиндра, ярко освещенного солнцем.

Баттиста готов был умереть. С деревянной улыбкой он смотрел, как фокусник положил яйца в цилиндр, разбил их и взболтал. И как он ни повторял себе, что это фокус, это должен быть фокус, все же он не мог понять, как же такое может быть; внутреннее напряжение не отпускало его, так что даже не один раз, хотя сам по себе этот номер не таил в себе ничего страшного, он робко восклицал:

— Хватит!

Наконец, с божьей помощью номер был окончен, и фокусник возвратил цилиндр.

Проклятье! Он весь был в яйцах, липкий и вонючий.

— Как? — закричал Баттиста голосом, дрожащим от возмущения. — Вы что, серьезно сделали яичницу?

— Да, — объяснил фокусник. — Все фокусники умеют делать свои номера с обманом. Но мои фокусы без обмана. И это лучше, поскольку было замечено: публика получает гораздо больше удовольствия, когда видит, что в шляпе какого-нибудь зрителя сделали настоящую яичницу, чем если бы это было с каким-нибудь обычным фокусом.

И в самом деле, публика в восторге разразилась долгими аплодисментами.

Незадолго до того Баттиста, который хотел избавиться от своей старой шляпы, забросил ее в клумбу приморского бульвара. Потом, увидев нищего старого оборванца, сказал ему:

— Послушайте, я только что выбросил сверток со старой шляпой. Если она вам нужна, вон он лежит.

— Благодарю вас, мой благодетель! — сказал старый оборванец.

Он зашел в клумбы, взял сверток, открыл его и, пока Баттиста наблюдал за ним издалека, с отвращением выбросил свою грязную шляпу. В этот момент подошли двое карабинеров, и старика, который, нарушая общественный порядок, прошелся по клумбам, отвели в тюрьму под яростные выкрики толпы, желавшей его линчевать.

— Прощай, старая изношенная шляпа! — пробормотал Баттиста, пока свадебный кортеж трогался в путь. — Ты лежишь там, брошенная на земле, мятая, на меня похожая. Ты часть меня, от меня отторгнутая. Таким меня видел мир. Сейчас он видит, что в этой новой шляпе это больше не прежний Баттиста. Прощай!

Не успел кортеж тронуться с места, как Фалькуччо закричал:

— Стойте!

Сейчас он чувствовал себя несколько неловко.

— Ну что там еще? — закричал дон Танкреди.

Старичок вытащил из кармана несколько бумаг.

— Пользуясь случаем, — сказал он, — я позволил себе сделать и другое брачное объявление: о моем браке с…

Он посмотрел на тетю Джудитту, которая покраснела как рак.

Присутствующие разразились долгими аплодисментами.

— Очень мило с вашей стороны! — смущенно пробормотала старая дева.

— Нужен сопровождающий для моей свояченицы! — сказал дон Танкреди. — Дядя Никола, пожалуйте!

Но доктор Фалькуччо разразился приятным смехом.

— Да что я, с ума сошел, что ли, — сказал, — жениться! Нет-нет, мне жаль девушку, которая уже стала готовиться, но я пошутил. В этих бумагах записаны стихи, которые я набросал в минуту вдохновения в честь дона Танкреди. Я их вам прочту:

Я ласкаю тебя беззаветно

И я счастлив, когда ты со мной,

Ты изящная безделушка,

В мире больше не сыщешь такой;

Я хотел бы, чтоб видели это

Люди с принцами крови одной,

Но ты слишком невзрачная мушка,

Чтоб любовь получилась с тобой!

Стихи доктора Фалькуччо имели шумный неуспех и были встречены с отвращением знатоками и пуристами.

Старичок в возмущении хлестнул лошадей, и карета умчалась под звон бубенцов в самую жару, скоро исчезнув из виду, в то время как тете Джудитте оказывали помощь какие-то сердобольные люди.