"В августе жену знать не желаю" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

XVI

Чтобы понять стоическую фразу хозяина замка, следует знать, что уже несколько часов ходили сообщения о появившемся в округе странном воре, если вообще так можно его назвать. Чтобы стало понятно, речь шла о таинственном человеке, который останавливал прохожих и под угрозой пистолета заставлял их отдать кошелек, который тут же и возвращал, предварительно туго набив деньгами. После того, как распространился слух об этом приятном виде преступления, все обычно пустынные улицы заполнились народом. По ним ходили взад-вперед чаще всего щуплые, бедно одетые фигуры. Наиболее неспокойные места на побережье — а таковые тоже имелись даже в этом райском уголке земли — вот уже несколько часов стали любимым местом прогулок людей, обремененных многочисленными семействами. Главная улица превратилась в место сбора отцов, желающих составить приданое для своих дочерей. Рощи стали штабом скромных буржуа, погрязших в долгах. Так что когда таинственный вор, вооруженный до зубов, проходил по ним, из-за деревьев со всех сторон раздавались призывные звуки, а нередко кто-нибудь из наиболее нуждающихся отваживался протягивать ему свой бумажник.

В одной из этих рощиц в ожидании смерти или, по крайней мере, времени завтрака, обосновался и Джанни Джанни: просить милостыню в надежде на то, что жертвы разбойника-(так сказать)-благодетеля, подвергшись нападению, не преминут бросить и ему несколько монеток. Втайне он надеялся, что преступник-филантроп его прикончит. Но тот, видя, что старик одинок и беззащитен, лишь сопровождал его до окраины городка.

Кроме этого, таинственный бандит вот уже в течение нескольких часов проникал в квартиры, опустошал комоды и сундучки, оставляя взамен деньги и драгоценности, которые потом его жертвы — скажем так — там и обнаруживали с великой радостью. Не счесть взломанных им сейфов, dans l’espace d’un matin[16], которые он наполнил банкнотами и ценными бумагами. Но не довольствуясь этими широкомасштабными операциями, он занимался и простым воровством из карманов, с той лишь разницей, однако, по сравнению с простыми карманниками, что когда оказывался в трамвае или кинотеатре и запускал руки в карманы ближнего, он оставлял там несколько тысячных купюр.

Осталось в памяти и надолго заняло полосы газет ограбление Морского банка. С беспримерной дерзостью таинственный бандит средь бела дня ворвался в помещение этого могущественного учреждения и, угрожая пистолетом, заставил кассира принять солидную пачку крупных купюр, государственных казначейских билетов и ценных бумаг на предъявителя.

Теперь, как мы уже слышали, бандит был арестован как раз в тот момент, когда намеревался совершить нападение на владельца замка Фиоренцина. Жандарм сказал:

— Он там.

— Пусть войдет, — распорядился Павони, с радостью готовясь принять удар.

Все взгляды устремились на входную калитку. Повисла такая тишина, что можно было бы услышать полет мухи.

И вот в калитке, сопровождаемый жандармами, показался молодой человек с нежным лицом подростка и с пистолетом в руке.

— Мистерьё! — вскрикнула Катерина.

— Мистерьё! — отозвался молодой человек, опуская голову под всеобщими взглядами. Но тут же снова гордо вскинул ее и прибавил: — Мистерьё, который реабилитировал себя благодаря любви к прекрасной девушке, присутствующей здесь.

И он указал на Катерину.

— Браво! — закричали все, разразившись аплодисментами такой силы, каких никогда ни слыхивали до того дня и никогда не услышат больше.

Всеобщий восторг было трудно описать; восторг матросов превосходил всякое человеческое воображение; эти бравые ребята прыгали и плясали, они хотели качать «исправившегося», как кто-то уже тихо предложил впредь именовать Мистерьё. В гадком настроении пребывал только один человек — Джанни Джанни, который видел, как неумолимо остывает пирог.

Катерина рыдала. Все были искренне растроганы. Исправление Мистерьё объясняло многое.

— Так вот почему, — воскликнул Андреа, — сегодня ночью я обнаружил в тумбочке…

Пинок со стороны отца заставил его прикусить язык. Дело в том, что прошлой ночью в гостиницу наведался обычный гостиничный вор, который не стал совершать привычную кражу, а положил на место странную добычу, унесенную во время предыдущего визита.

— А при чем тут я? — спросил Павони. — Зачем ему нужно было нападать на меня? И, самое главное, почему он этого больше не делает? Ну же, смелее, нападайте!

Мистерьё объяснил:

— У меня оставался последний похищенный предмет, который мне следовало вернуть.

Под аплодисменты он вытащил старый пистолет, хитростью похищенный в замке Фиоренцина.

— О! — воскликнул Павони, принимая оружие и целуя его снова и снова. — Как я счастлив держать его в руках — он мне был дороже всего на свете.

Он повернулся к служанке, которая — редчайший пример преданности — последовала за дочерью хозяина даже на званый обед, и сказал ей:

— Потом отправишь его на чердак.

— А сейчас, — спросил у Мистерьё старик Суарес, у которого в глазах стояли слезы, — ты вернул все?

Исправившийся опустил голову.

— Я похитил, — сказал он, — одну вещь, которую уже не могу вернуть. — Он показал на Катерину и добавил: — Сердце этой девушки.

— Ах, разбойник! — закричал Павони. — А у него губа не дура при выборе добычи: сердце девушки, мой пистолет… Соображает!

Мистерьё продолжал, обращаясь к Катерине:

— И это сердце я оставлю себе, но взамен предлагаю мое.

Суарес молчал, поникнув головой.

— Ну же, синьор Суарес, — сказали все, — не вредничайте! Он же совершенно исправился!

Старик бросил вопросительный взгляд на жену. И, увидев, что она издалека глазами показывает ему, чтобы соглашался, он ответил:

— Ладно!

— Спасибо! — воскликнул Мистерьё, опускаясь перед ним на колени под всеобщие аплодисменты.

— Добавьте еще один прибор! — приказал Павони Арокле. — Мистерьё пусть садится рядом со мной.

Исправившийся встал с колен.

— Сейчас я вернусь, — сказал он. — Только скажу папе.

И исчез.

Его слова были для Суареса как холодный душ. До него дошло, что бывший разбойник собирается сделать, и он сказал:

— Я никогда не позволю, чтобы моя дочь вышла замуж за этого.

— Почему? — спросили сотрапезники.

Суарес грохнул кулаком по столу.

— Разве вы не понимаете, — вскричал он, — что это сын Фантомаса?

Тут вперед выступил Арокле и, испросив разрешения говорить, сказал:

— Так значит, вы ничего не знаете?

Все смотрели на него непонимающими глазами.

— Обнародовали завещание Жюва, — продолжал Арокле, — знаменитого полицейского.

— Ну и? — спросили окружающие.

— Так вот, — продолжал официант, понизив голос, — получается, что Мистерьё — не сын Фантомаса.

— А чей же он сын?

Арокле оглянулся и сказал, усмехаясь:

— Жюва!

— Знаменитого полицейского?

— Именно!

Это был как удар грома. Все в ужасе переглянулись. Там и сям раздались плохо скрываемые смешки.

— Этого не может быть! — сказал Джедеоне. — Они же заклятые враги!

— Ну и что из этого? — откликнулся силач-гренадер.

Арокле согласился.

— Вроде бы, — сказал он шепотом, — есть доказательства. Фантомас об этом еще ничего не знает, но дело это верное: имеются письменные признания, написанные самим полицейским.

— Ну тогда, — сказал Суарес, успокаиваясь, — это совсем другое дело.

Новость о семейной драме Фантомаса страшно развеселила силача-гренадера, который все повторял:

— Ай да полицейский! Все-таки обставил его, а? — Потом, обратившись к Суаресу, он доверительно сказал: — Если уж носишь рога, значит по заслугам.

— А как же! — тихо отозвался седовласый от возраста старик. — Смотрите на меня: те немногие разы, когда они у меня вырастали, так случалось только по моему желанию.

— А у меня никогда! — воскликнул силач. — И никогда не будет. О, в этом можете быть абсолютно уверены.

— Скажет мне кто-нибудь, наконец, — закричал Джанни Джанни, — жрать будем?

— Подождем Мистерьё, — ответил Павони.

Мистерьё помчался с хорошей новостью домой. Но отец выслушал его, не подавая признаков радости, которые можно было ожидать от такого жизнерадостного человека, как он. А дело было в том, что кончина Жюва была для Фантомаса слишком сильным ударом и повергла его в сильнейшую депрессию.

С момента катастрофы бандит изменился до неузнаваемости. Казалось, он постарел на десять лет. Куда девался прежний задорный Фантомас?

— Смерть этого человека, — все повторял он, — меня совершенно убила. Я не думал, что буду так переживать.

Жене, которая старалась развлечь его, хоть как-то развеселить, он говорил с грустью:

— Для меня все кончено.

И долго качал головой.

Он праздно шатался по дому, не зная, чем заняться, а тем, кто у него спрашивал:

— Что делаешь? — он отвечал:

— И сам не знаю.

Иногда он часами сидел неподвижно в своем кресле, уставившись потухшим взором в знаменитую черную майку — забытая, та пылилась в углу.

Его жена вздыхала. То было больше, чем просто горе. Старый бандит, принужденный к бездействию, медленно угасал. Фантомас умирал от тоски.

И в самом деле — добавим попутно — он ненамного пережил своего заклятого врага. Несколько месяцев спустя после смерти Жюва он последовал за ним в могилу.

Снова один из двоих преследовал и настиг-таки другого.

Не успел Мистерьё выйти из сада гостиницы «Бдительный дозор», как принесли телеграмму силачу гренадеру.

— Ох, — пробежав глазами телеграмму, сказал тот, помрачнев. — Эта телеграмма возвращает меня к суровой действительности. Отпуск кончился. Зовут дела.

Он передал телеграмму своим пятерым сотрудникам и сказал:

— Мне сообщают, что скоро сюда прибудет фотограф, чтобы снять нашу группу. Будьте наготове. Я пойду готовиться.

У калитки сада, вспомнив о синьоре Афрагола, преследование которого он еще не закончил после той истории с пятьюдесятью лирами, он сказал:

— Однако, я не желаю уезжать отсюда, не отомстив. Я не хотел бы, чтобы он прошмыгнул, пока я буду в номере.

— Кто?

— Афрагола.

Он повернулся к постояльцам гостиницы и сказал:

— Пожалуйста, присматривайте за входами; если увидите его, поколотите как следует; смотрите, не попадитесь, как обычно, на его переодеваниях.

И ушел, а в это время вернулся Мистерьё. Пирог к этому моменту пришел в совершенно жалкое состояние, и нужно было переходить к следующему блюду.

— А ведь я, — пробормотал Джанни Джанни, у которого начались судороги в желудке, — даже не выпил чашечку кофе с молоком, чтобы не перебить аппетит! Тут не дадут поесть, со всеми этими неожиданностями.

Сидевшие за столом подвинулись, чтобы дать сесть Мистерьё, Арокле же приготовился подавать жареную рыбу.

Но в этот момент все постояльцы пансионата встали и побежали.

— Проклятье! — вскричал Джанни Джанни. — Что там еще, черт побери?

В вестибюле была замечена внушительная фигура англичанина в военной форме.

— Это Афрагола! — закричали все, тут же на него набросившись, не слушая никаких объяснений. — На этот раз он от нас не уйдет!

И принялись его колотить.

— Остановитесь! — кричал несчастный. — Вы совершаете ужасную ошибку!

Продолжая колотить, постояльцы кричали:

— Маска, мы тебя знаем!

Наконец, они утомились, и несчастный военный, сидя на полу, побитый, весь в синяках, проговорил с неподдельным возмущением:

— Я не Афрагола! Я силач-гренадер.

Это была правда. Военным был именно наш атлет; будучи вызванным на службу, он надел свою военную форму, которую в пансионате никто не видел, поскольку весь отпуск он провел в пестрой пижаме.

После того, как недоразумение уладилось, все вернулись за стол, и Джанни Джанни сказал:

— Надеюсь, теперь-то можно что-нибудь съесть.

Все стали поздравлять Мистерьё.

— Жаль, — сказал ему Уититтерли, — что не вы украли наши ключи. А то сейчас вы бы их нам вернули.

Неосторожное замечание! При упоминании ключей возникло волнение среди матросов и веселых купальщиц с элегантного пляжа Майами.

— Вы помните, — кричали матросы капитану, — что если до конца сегодняшнего дня не найдутся ключи, мы вас прикончим?

— Откройте! — рычал Ланцилло, у которого снова начался приступ. — Откройте или я выбью дверь!

Веселые купальщицы из Майами горестно выли:

— Ба… бараба… ба… ба… бараба…

Синьора Суарес, снова охваченная веселым безумием, пела непотребную песенку. Уититтерли встал.

— Подождите минутку, — сказал он, — у меня есть идея.

Он вышел, пока Арокле разносил жареную рыбу. Идея капитана, как легко догадаться, заключалась в том, чтобы поскорее удрать.

Упоминание о ключах прогнало аппетит у Ланцилло, который печально отставил блюдо, принесенное ему Арокле. Напротив, Джанни Джанни положил себе кусок, бормоча:

— Хоть рыбкой жарененькой полакомлюсь.

Но он не договорил. Силач-гренадер закричал тоном, означавшим объявление войны:

— Проклятье! Арокле!

— Ну вот, опять, — проговорил Джанни Джанни. — Что там еще стряслось? Ну не дадут сегодня поесть.

Все застыли с вилками на весу, ожидая бури. Арокле, красный как рак, делал вид, что ничего не слышит.

— Скотина! — заорал силач-гренадер.

— Чего изволите?

— Что это за гадость? Я чуть не сломал себе зуб.

— Что случилось? — стали спрашивать все.

— А то случилось, что в моей рыбе — кусок железа. — И, дуя в тарелку, он собирался еще что-то добавить, но замолк. — Но, — сказал он, — это же ключ.

— Ключ? — завопил Ланцилло, побледнев как полотно.

— Ну да, ключ. Его проглотила рыба.

Тем временем от всех столов понеслись крики:

— И здесь ключ! И здесь! И здесь!

Именно так. Рыбы, которых приобрел Афрагола, сдохли от несварения желудка, проглотив ключи, брошенные потерпевшими кораблекрушение, ибо по чудесной случайности они проплывали под местом гибели судна именно в тот момент, когда наши друзья ключи уронили.

Вследствие удачного стечения обстоятельств каждому досталась рыба с его ключом, так что даже не пришлось терять время на поиски соответствующей замочной скважины.

Когда Ланцилло наконец понял, в чем дело, он принялся вопить, вращая глазами:

— Моя рыба! Где моя рыба?

— Уплыла ваша рыбка, а вместе с ней и ключик, — не без злорадства сказал Джедеоне.

Но знаменитый донжуан так не считал. Он схватил Арокле.

— Отдай мне мою рыбу! — завопил он как умалишенный. После чего обратил безумный взгляд на сотрапезников и повторил: — Отдайте мне мою рыбу, или я всех убью!

Арокле попытался его задобрить.

— Послушайте, — сказал он, — рыбы больше нет, но я могу зажарить вам глазунью из пары яиц.

— Я хочу рыбу! — безумствовал знаменитый донжуан. — Кто ее съел? Зарежу!

Никто ничего не знал. Побежали искать на кухню, но ничего не нашли: рыба исчезла[17].

— Быть может, — сказал повар, — ее съела собака.

И показал на грязную дворнягу, которая рылась в отбросах.

— Я вспорю ей брюхо! — кричал Ланцилло, который был вне себя от ярости.

И он бросился бы на собаку, если б та не зарычала, оскалившись. Ланцилло схватил палку, собака убежала, и все бросились за ней в погоню. Последовала ужасная суматоха. В какой-то момент стало известно, что хотя знаменитый донжуан и отказался от рыбы, никакого возврата рыбного блюда на кухню отмечено не было. Наконец Ланцилло обратил внимание на двусмысленное поведение Джанни Джанни; он обыскал долгожителя, и рыба нашлась. Ненасытный долгожитель, у которого отняли его рыбу, потому что в ней находился ключ, забрал ту, от которой отказался Ланцилло, и с аппетитом ее сожрал.