"Перчинка" - читать интересную книгу автора (Праттико Франко)

Глава XII СМЕРТЬ КОММУНИСТА

На улицах Неаполя стреляли. То тут, то там, с крыши, с балкона, из-за забора вдруг раздавался меткий выстрел, и, сраженный на бегу, падал немецкий вестовой или как подкошенный валился на землю фашист, совершавший обход. Да, фашист, потому что они все еще встречались в городе. Правда, их было немного, они были насмерть перепуганы и по большей части не рисковали высовывать нос из своей казармы на площади Мадзини. Чаще всего снова надеть фашистскую форму их толкал страх — страх перед немцами, опасение, как бы последние не подумали, что они имеют какое-то отношение к народу, сопротивляющемуся с оружием в руках.

Дон Доменико тоже напялил черную рубашку и, всюду выставляя напоказ свой боевой дух, лез из кожи вон, чтобы выслужиться перед начальством и немцами. Но, когда его вызвали однажды из его удобной комнаты в казарме и приказали отправиться в знакомые ему Звездные переулки, чтобы проверить, есть ли там бунтовщики, у него вытянулась физиономия.

— Это бесполезно, синьор командир, — ответил он, вытягиваясь по стойке «смирно». — Бунтовщики повсюду…

— Не рассуждать! — рявкнул чентурионе.[9] — Выполнять приказ!

— Но ведь там от меня и костей не соберут!.. — плаксивым голосом осмелился возразить дон Доменико.

Рядом с чентурионе, наблюдая всю эту сцену, стоял немецкий офицер, и, хотя он не понимал ни слова по-итальянски, губы его кривились в иронической улыбке. Взглянув на эту улыбку, дон Доменико счел за благо подчиниться приказанию.

— Да я так просто сказал, чтобы объяснить, что, по-моему, от этого будет мало толку, — пробормотал он и, вскинув руку в фашистском приветствии, крикнул: — Слушаюсь!

Офицеры небрежно ответили на салют, и дон Мими уныло потащился к выходу.

«Черт возьми! — думал он про себя, шагая по коридору. — Ведь надо же было, чтобы именно я попал в эту передрягу! „Отправляйтесь в переулки“! Легко им говорить! А каково мне? Меня там первый же встречный укокошит! И пикнуть не успеешь! Можно, правда, только вид сделать, что я иду туда, а на самом деле…»

Однако в этот момент рядом с ним появились два немецких солдата, поджидавшие его у дверей.

— Мы идти с тобой. Патруль, — проговорил один из них.

Дон Мими только горестно вздохнул. А он-то надеялся пробраться домой и скорее переодеться в штатское. И на кой черт он впутался в эту заваруху? Сейчас он никак не мог этого понять. Снова надевая черную рубашку, он думал, что с приходом к власти немцев вернутся прежние порядки и его верность фашистской партии принесет ему какие-нибудь выгоды. Черта с два! Теперь-то уж он убедился, что все это гиблое дело.

Патруль вышел на безлюдные улицы. Дон Доменико, обвешанный ручными гранатами, которые беспомощно болтались на его необъятном брюхе, имел несчастный вид и казался особенно жалким рядом с подтянутыми надменными немцами, которые несли свои автоматы так, словно и родились с ними. Каменная мостовая гудела под их тяжелыми сапогами. При каждом их шаге дон Доменико вздрагивал и испуганно озирался по сторонам, ожидая, что вот-вот приоткроется какая-нибудь ставня и в щели блеснет дуло ружья.

— Если тут и вправду прячутся патриоты, они прежде всего должны были бы взять на мушку этих заводных кукол, — размышлял он. — Ведь как ни говори, а я все-таки такой же итальянец, как и они, и бог свидетель, я бы охотнее хотел сидеть сейчас дома, чем устраивать этот идиотский парад. И на кой дьявол он нужен?..

Наконец все трое добрались до музея, так и не встретив ни одной живой души. На углу улицы Санта Тереза они заметили какую-то старую женщину, сидевшую на ступеньках подъезда. Один из немцев указал на нее дону Доменико, и бывший секретарь фашистов покорно засеменил к дому.

— Что вы тут делаете? — спросил он, подходя к старухе.

Женщина подняла голову. Казалось, ее не очень-то испугала фашистская форма дона Доменико и оружие, которым он был обвешан.

— А куда прикажете мне идти, синьор, — в свою очередь, спросила она, не поднимаясь с места. — У меня ни дома, ни родных. Вот присела тут отдохнуть.

— Здесь нельзя, — безапелляционным тоном сказал фашист. — Идите в какой-нибудь переулок. Здесь опасно.

В этот момент к ним подошел один из немцев.

— Где бунтовщики? Спросить! — сказал он, указывая на старуху.

Дон Доменико пожал плечами.

— Не заметили вы здесь бунтовщиков? — спросил он — Кого? — не поняла женщина.

— Ну… этих… вооруженных людей… с ружьями, но не военных, а в штатском.

Женщина покачала головой.

— Я здесь с семи часов утра, — ответила она, — всякие люди ходили, а таких не видала. Вот стрелять стреляли, это да.

В эту минуту со стороны Римской улицы донеслось три коротких взрыва, которые на минуту заглушили стремительно нарастающий треск мотоцикла. Гулко прокатившись в тишине, он замер вдали, и улицы снова погрузились в безмолвие.

— Еще того не легче!.. — пробормотал дон Доменико, осеняя себя крестным знамением.

Старуха тоже перекрестилась. Немцы нетерпеливо замахали руками.

— Идти, камерата! — крикнул один из них.

Не обернувшись и не взглянув больше на старуху, дон Доменико в сопровождении солдат отправился дальше. Нет ничего удивительного в том, что он не заметил, как она вскочила и побежала в противоположную сторону. Очутившись у музея, она свернула за угол. Теперь патруль уже не мог ее видеть. Тогда старуха вытащила из кармана свисток и сильно дунула. Пронзительный свист рассек тишину.

Фашист и оба немца как по команде повернулись кругом и начали всматриваться в пустынную улицу. В этот момент они находились на полдороге между музеем и сквером, примыкавшим к улице Фория, как раз напротив переулка, который круто спускался к площади Стелла. В ту же секунду грохнул сухой винтовочный выстрел, и один из немцев, даже не охнув, ничком рухнул на землю. Другой немец принялся стрелять вслепую из своего автомата, а дон Доменико бросился на мостовую и зажмурил глаза. Немец, совсем еще молодой парень, был бледен как смерть и озирался по сторонам, словно затравленный зверь, очутившийся в ловушке. Вдруг позади него с балюстрады, окружавшей музей, снова прогремел выстрел. Пораженный в спину немец, как мешок, свалился на землю, ударившись головой о край тротуара.

Тут дон Доменико не выдержал. Вскочив на ноги, он помчался по направлению к скверу. Фашист и сам не знал, в какую сторону надо бежать. Он летел куда глаза глядят, подхлестываемый визгом пуль, которые поднимали вокруг фонтанчики мелкой гальки, бившей его по ногам. Вот и первые деревья сквера. И вдруг что-то горячее ударило его по левой лопатке. Он упал, но тут же вскочил с истерическим криком:

— Сдаюсь! Сдаюсь!

Потом, раскинув руки, снова грохнулся на землю, зарывшись лицом в клумбу.

Первым к фашисту подбежал Марио. Перевернув труп на спину, он вздрогнул.

— Смотрите-ка, — вздрогнув пробормотал он, — старый знакомый!

— Получил, чего добивался. Никто его не заставлял, — тихо сказал комиссар, с печальной гримасой глядя на неподвижное тело фашиста. — Сидел бы дома, ничего бы и не случилось, — добавил он.

— Такой конец ждет всех предателей и шпионов! — сурово заметил Сальваторе.

Перестрелка замолкла. Улицу, затянутое облаками небо заполнила тяжелая, свинцовая тишина. К Марио, Сальваторе и комиссару подошел калабриец в сопровождении старухи.

— Ну, быстро собрать оружие, и бежим, — приказал Марио. — С минуты на минуту здесь могут быть немцы. Небось они уже услышали выстрелы.

Тела двух немцев и труп дона Доменико лежали примерно на расстоянии сотни метров друг от друга. Друзья бросились подбирать оружие. Особенно ценными были немецкие автоматы, считавшиеся самым грозным оружием, и ручные гранаты, незаменимые в борьбе с танками. А чтобы вернее поражать стальные чудовища, к гранатам добавляли бутылки с бензином.

Старуха склонилась над доном Доменико. Она закрыла ему глаза и как умела прочитала над ним молитву, чтобы его душа обрела наконец покой. Она не любила зрелища смерти, особенно такой, и отчасти чувствовала себя виновницей гибели этого человека. Если бы она не предупредила патриотов, все трое были бы сейчас живы. Но зато, может быть, умерли бы другие. Война — ничего не поделаешь.

Старуха вздохнула. В конце концов, она выполняла приказание и вовсе не должна испытывать никаких угрызений совести. В крайнем случае, когда жизнь вновь войдет в мирную колею, она закажет панихиду за упокой их души. Она поднялась на ноги и прямо перед собой увидела черный силуэт. Это был немецкий солдат.

Он стоял метрах в пятидесяти на углу улицы Константинополя и целился в нее из автомата. Женщина не решалась двинуться с места, чтобы предупредить друзей, которые, вероятно, еще были заняты сбором оружия. До нее ясно доносились их отрывистые голоса.

На углу появились еще два немца. Женщина не видела, что делается в боковых переулках, но тем не менее инстинктивно чувствовала, что там тоже накапливаются немцы. Солдат, как видно, было много. Вот они двинулись вперед, держа автоматы наперевес. Женщина вздохнула всей грудью и вдруг пронзительно закричала. Затрещала автоматная очередь, и в ту же секунду четверо патриотов бросились на землю. Они сделали это так быстро и так слаженно, будто их движениями управлял точный часовой механизм. Очередь пришлась по зеленым кронам деревьев.

— К фонтану! — крикнул Сальваторе.

Старуха бросилась в противоположную сторону и побежала по улице Фория. Вслед ей послышалась автоматная очередь. Не успела женщина выйти из-под деревьев и ступить на тротуар, как ее настигла пуля. Взмахнув руками, она тяжело упала на гладкие каменные плиты тротуара и осталась лежать там, словно узел лохмотьев. А четверо патриотов, разбившись на две пары, чтобы не служить мишенью для немцев, быстро перебежали на другой конец сквера и спрыгнули в сухой бассейн бездействующего фонтана.

Прежде чем спрыгнуть вместе с остальными, калабриец на секунду задержался, вскинул автомат, снятый с убитого немца, и дал длинную очередь, которая слилась с выстрелами немцев. Потом он прыгнул вниз и бросился к Марио.

— Мы в западне! В западне! — задыхаясь, пробормотал он.

На плече у него расплывалось кровавое пятно. Комиссар положил ствол пистолета на край бассейна и открыл огонь. Рядом с ним стрелял из автомата Сальваторе. Марио оторвал от подола рубашки длинный лоскут и попробовал стянуть солдату раненое плечо, чтобы остановить кровотечение.

— Не надо, чего уж там, — простонал калабриец. — Ни к чему это теперь… А я-то мечтал вернуться домой… Так хотелось вернуться!.. — совсем тихо пробормотал он и закрыл глаза.

Марио отошел от него и занял свое место рядом с Сальваторе. К фонтану, распластавшись по земле, ползли немцы. Они приближались уверенно, не торопясь. Марио схватил ручную гранату и швырнул ее под деревья, в сторону музея, откуда, как ему казалось, доносилась самая сильная стрельба. Раздался взрыв, и к небу взлетел черно-белый столб дыма, песка и мелкой гальки. В ответ из облака прострекотала длинная автоматная очередь, и в ту же секунду Сальваторе отшатнулся от края бассейна. На его лице застыла гримаса удивления и боли.

— Ты ранен? — быстро спросил Марио.

Неаполитанец не отвечал. Выронив автомат, он схватился за грудь и несколько секунд стоял, выпрямившись во весь рост, с яростью глядя на врагов, потом рухнул на землю, ударившись об искусственную скалу, возвышавшуюся в центре бассейна.

— А когда-то здесь, наверное, плавали лебеди, — громко сказал Марио.

Комиссар кивнул головой.

— Плавали, — проговорил он.

За их спиной раздался тихий стон солдата.

— А немцы больше не стреляют, — снова сказал Марио. — Не иначе, как замыслили что-то.

— Может, нас еще не совсем окружили? — ответил комиссар. — Может быть, еще есть возможность уйти?

— А как же они? — спросил Марио, указывая на Сальваторе и солдата.

— Им уже ничем не помочь, — с грустью проговорил комиссар.

Они говорили медленно, не спеша, словно прислушиваясь к каждому своему слову. Со стороны немцев по-прежнему не раздавалось ни единого выстрела.

— Давайте отползем на ту сторону бассейна, — предложил комиссар. — Если нам удастся выскочить, мы, может быть, успеем добежать до Звездных переулков.

— Да, но ведь до них метров пятьсот. А место здесь открытое, — возразил Марио.

— Лучше уж так, чем в этой ловушке, — заметил комиссар.

Они осторожно поползли по дну бассейна, кое-где еще покрытому зелеными пятнами ила. Марио не решился взглянуть в ту сторону где, устремив неподвижные глаза в одну точку, лежал солдат. Калабриец еще дышал. Начался мелкий холодный дождик.

Едва они доползли до противоположного конца бассейна, как зловещую тишину, вот уже пять минут висевшую над сквером, разорвал оглушительный грохот. Обломки скалы, стоявшей в середине бассейна брызнули в разные стороны, все вокруг заволокло черным дымом. «Мина», — подумал Марио.

— Ну, самое время, — донесся до него голос комиссара.

Они одновременно выскочили из бассейна, оба грязные, в разорванной одежде. Первые десять метров они бежали скрытые густым дымом. Затем послышался первый выстрел. Их заметили. Однако беглецы продолжали мчаться вперед. Комиссар словно забыл и о своем животе, и о своем возрасте. Он был уже в самом конце сквера, как вдруг споткнулся о бортик газона и кубарем покатился по лестнице, ведущей на тротуар. Немцы, стреляя, бежали следом. Вот они в двадцати, в пятнадцати, в десяти метрах. Уже можно ясно различить их лица. Марио остановился, помог товарищу подняться на ноги. Опираясь одной рукой на плечо Марио, комиссар прихрамывая побежал дальше. Но вдруг тело его как-то сразу обмякло, и он, бездыханный, повалился на мостовую.

Теперь Марио бежал один. Вокруг него стоял непрерывный дробный стук автоматных очередей. До ближайшего переулка оставалось метров триста. Он бежал зигзагами, чтобы помешать немцам как следует прицелиться. Неожиданно он почувствовал, что по спине у него течет что-то горячее, но он не ощутил никакой боли, и ему даже в голову не пришло, что он ранен. До переулка оставалось двести метров. Вдруг он резко остановился. У входа в переулок, целясь в него из автоматов, стояли трое немцев. Марио круто повернулся и бросился в противоположную сторону. Но в этот момент автоматная очередь стегнула его по ногам, и он упал.

— Конец, — пробормотал он и закрыл глаза. Шум и голоса, раздававшиеся вокруг него, словно вдруг отодвинулись, перестали его касаться, стали какими-то мягкими, как вата, и вместе с тем тяжелыми, словно удары, которые сыпались на него градом, причиняя боль. Он не мог двинуться, не мог защититься.

Он вспомнил о Перчинке, и ему захотелось еще раз увидеть его, рассказать мальчику о том, чего тот не знал. Ему захотелось объяснить Перчинке, почему он выбрал этот путь и за что сейчас умирает. Хотелось сказать, как это важно для него, родившегося на другом конце страны, умереть в этом городе, в это дождливое утро.

Его пальцы, которые конвульсивно шарили по земле, пытаясь найти что-нибудь холодное, покрыла липкая грязь. Он словно плыл куда-то, как бывает во сне, а вслед ему, удаляясь, затихая, летели чьи-то крики. Потом он открыл глаза и увидел перед собой обвалившуюся стену дома, возле которого упал. Вокруг стоял топот солдатских сапог. На одну минуту ему даже показалось, что он различил над собой лицо немецкого офицера но не почувствовал ни ненависти, ни гнева. Сейчас все уже было не так, как несколько минут назад. Он сделал то что должен был сделать, он с лихвой уплатил по всем счетам, предъявленным ему жизнью.

Марио закрыл глаза и не услышал выстрела офицерского пистолета.

Своих убитых немцы унесли с собой. В скверике остались только тела дона Доменико, старухи и патриотов. С неба продолжал сыпаться мелкий дождик, заботливо смывая пятна крови. Старуха словно прикорнула на каменных плитах тротуара, как в те времена, когда она проводила целые ночи на церковной паперти.

Сальваторе и солдат-калабриец лежали, обнявшись, на дне изуродованного миной бассейна. Комиссар блестящими глазами уставился в небо, а Марио, казалось, спокойно заснул у стены старого дома. Дождь все не унимался и под конец разошелся вовсю. Даже запах порохового дыма, окутывавшего место перестрелки, рассеялся, заглушённый теплым и нежным ароматом мокрой травы.

Из переулка вышел Перчинка и присел рядом с Марио. Он нежно погладил друга по щеке и стиснул зубы, чтобы не заплакать. Незачем было проливать слезы. Да Перчинка и не умел этого. Нет, он не должен сейчас плакать. Если бы Марио узнал об этом, он бы, наверное, здорово разозлился. Мальчик снова ласково погладил колючую щеку друга. Тот лежал спокойно, будто ему очень нравился и этот дождик, и теплая неаполитанская осень.

— А-а! — закричал вдруг Перчинка и вскочил на ноги.

Крупные капли дождя стекали по его худенькому личику. Он впился зубами себе в правую руку, так что на ней выступила кровь, и бегом бросился обратно в переулок, ни разу не оглянувшись назад.