Глава четырнадцатая К нам едет ревизор

Утром ни свет ни заря позвонил охранник, разбудил Шибаева до будильника — опечатали комбинат. Спросонья такие известия убийственны.

— Кто приезжал?

— Обахаэс, трое.

— Откуда?

— Как «откуда», из Каратаса.

— Ты кого-нибудь знаешь?

— Кореец с ними был из нашей, Октябрьской милиции.

Почему Цой не позвонил Шибаеву? Или все так серьезно, что своя шкура дороже? Шибаев знает, как это делается, раньше его цех опечатывали, но именно Цой успевал предупредить. А что сегодня могло случиться? Нигде проколов не ожидалось, Шевчик на месте, в Целиноград ушла машина с лисой, но там все чисто. Конечно, узкое место у нас в торговле, две шалавы, Тлявлясова и Вишневецкая, могли влипнуть с двойными накладными.

Шибаев позвонил шоферу, поднял с постели — ко мне срочно. Позвонил Цою — на дежурстве. Позвонил Голубю. Обычно подходил он сам, но сейчас подошла жена.

— А-лё-у?

— Ваш муж проснулся?

— А кто его спрашивает?

— Передайте, что комбинат опечатали.

Шибаев положил трубку. Зачем тебе, Гриша, прятаться? Если это твоя пакость, все равно узнаю. А если и для тебя неожиданность, ты сам разыщешь Шибаева, где угодно.

У Махнарылова телефона не было. У Вишневецкой тоже. Шевчик не в курсе, только приехал. Как быть с начальством? В любом случае изложить надо и озадачить. Позвонил Прыгунову домой — он уже на работе. Что-то слишком рано. Позвонил туда — ага, срочно к нему в управление. Значит, что-то проявится.

Что проявилось? Ночью поднял Прыгунова начальник ОБХСС области подполковник Сабитов — получена шифротелеграмма из управления внутренних дел Целинограда. Задержана машина Каратасского комбината с мехом на восемьдесят тысяч, есть подозрение, что это левый товар, накладные оказались не по всей форме, без двух подписей — директора комбината и главного бухгалтера, а кроме того при пересчете обнаружилась нехватка лис в количестве тринадцати штук.

— Но я же сам подписывал! — заорал Шибаев.

Подробностей Прыгунов не знает. Сабитов распорядился срочно опечатать цеха и склады, произвести снятие остатков материальных ценностей и полную документальную ревизию финансово-хозяйственной деятельности комбината. Создана комиссия из ревизора, финансового инспектора и следователя городского ОБХСС. Шифротелеграмма из Целинограда очень серьезная, надо быть готовым к самым крупным неприятностям.

— Я-то всегда готов, — сказал Шибаев, — а как вы? Почему не позвонили?

Прыгунов получает оклад не за белый воротничок и не ja жену которая младше его детей и сама водит «Волгу», он обязан действовать. Если задымит зад у Шибаева, то не меньше гореть будет сам Прыгунов, у него ни охраны своей, ни прикрытия, одни бумажки.

Связываться с Башлыком, или еще не тот накал? Можно пойти в горсовет к Барнаулову, милиция ему подчиняется. Нет уже поздно, надо ждать развития событий. Все-таки Башлыка он побеспокоит но прежде надо узнать подробности.

Возле проходной он застал базар, играли в третий лишний, было прохладно. Днем закапает с крыш, апрель — под носом капель. Дирек тора встретили бодрым веселым гомоном — кто-то над нами шутит, а мы не поддаемся. Он постоял, посмотрел и распорядился — всем идти по домам, в табеле проставим выход, оплата по закону, пятьдесят процентов тарифной ставки.

В приемной у него сидели главные специалисты и актив Махнарылов, Вишневецкая, Шевчик, два завскладами, шофер, который ездил в Целиноград, и Роза Ибраева, молодая товароведка, в первый раз сопровождала товар и сразу попала в переплет

А где Горобец?

— Позвонили из больницы, — объяснила Соня, — ночью Якова Ивановича доставили на скорой помощи с острым приступом печени.

Вот так-то. Вместо того, чтобы убедить Шибера в непричастности Гриши Голубя, ему сразу же преподносят прямую и наглую причастность, так они действовали и будут действовать. Хотелось бы Шибаеву найти другого виновника и вздохнуть с облегчением — почему? Убедился бы, нет у Голубя той власти, которой он хвастает, пугает, шантажирует. Можно было бы поехать к Грише, разыскать его, но сейчас у Шибаева такой настрой, что поедет он не один, а с двустволкой «Зауэр», чтобы из обоих стволов врезать, и рука бы не дрогнула.

Прошли в кабинет, вопрос один — как все произошло?

Выехали в десять утра, погода нормальная, дорога хорошая, путевой лист с круглой печатью, как положено, когда едешь за пределы области. Возле Найденовки пост ГАИ. Машины шли одна за другой без остановки, но видно было, что автоинспекция кого-то высматривает. Стоял милицейский газик и «Волга» синяя с каратасским номером, оборудованная рацией с двумя антеннами. Остановили. Что везете, куда везете? Путевой лист в порядке, где накладные? Офицер только глянул и сразу махнул рукой — задержать. Поехали в милицию, шофер остался сидеть, а Розу, экспедитора, повели в здание. Документы на отпуск продукции оказались не в порядке, не все подписи и нет печати. Роза написала объяснительную, начальник милиции сказал, что шкурки считать они не будут, езжайте в Целиноград, сдайте пушнину, на обратном пути завезете сюда справку о количестве товара. Забрали водительские права. В Целинограде они нашли фирму индпошива, въехали во двор, там завскладом вместе с бухгалтером считали, считали — не хватает тринадцать воротников. Выдали справку, шофер сдал ее дежурному в Найденовке, получил свои права, приехали в Каратас ночью, а утром узнали, что все склады и цеха опечатаны.

По мере его рассказа Шибаев дергано посмеивался, громко и не к месту — как ненормальный.

— Когда грузили?

— С вечера.

— Кто грузил?

— Да этот, новенький, армянин или еврей, Яков Иванович. Я помогал, Василий Иванович тоже был.

— Ха-ха! Ладно, все свободны. Идите водку пить.

Он позвонил Башлыку прямо в кабинет — прошу принять по срочному делу сегодня. Тот помедлил секунду-две, сказал густым баритоном: «В тринадцать десять».

Позвонил Ирме на работу — сейчас подъедет Коля и отвезет тебя домой, надо посоветоваться. Она не стала расспрашивать, поняла сразу, дело серьезное — по тону его, ему крайне нужно успокоиться, иначе он наломает дров.

Ревизия не первая, не последняя, как-нибудь проведем — вокруг пальца. А вот шифротелеграмма — это вещь, сказал бы Мельник. Случай попал на контроль сразу в двух областях.

По Горобцу завтра же собрать профком немедленно уволить за прогул, привесить ему несоответствие должности и халатность. Не желает по собственному, уйдет по статье.

Наглость и власть Голубя угнетала. Шибер только грозит то погоны с него снять, то морду ему набить, а он не грозит, он исполняет все, что задумает. Командует Каратасом.

Он уже собрался ехать к Ирме, но позвонил Прыгунов, веселый, поддатый:

— Зябрева меня просила обеспечить явку Шибаева на пятнадцать ноль-ноль в Госторгинспекцию, все понял, Роман Захарович? Приказным тоном. Я бы ей обеспечил, была бы она лет на двадцать моложе, ты как считаешь?

Пакости идут чередой, это уже закон. В условиях напряженки Шибаев особенно ошущал бестолковость, ненужность всех этих должностных руководящих. Никому от них пользы, понатыкано только для того, чтобы брать на лапу, плодить бумажки. Какая польза ему от Прыгунова сегодня? А вчера? А завтра? Разве без него Шибаев не может решить нужные дела? Может, но обязательно нужна подпись Прыгунова, и за росчерк пера плати ему оклад, за то, чтобы не мешал всего лишь, и сколько таких начальников было, есть и еще долго' будет!..

У Зябревой наверняка претензий по остатку норки, такой товар только в мусор, сказать по совести. Но берут и три рубля шкурка, и девяносто копеек шкурка, и пятьдесят копеек. А продавцам нужен план, они наши реализаторы.

Давно замечено, если уж прокол и начинается канитель, то она не заканчивается одним паскудным событием, идут волной. К Ирме он приехал к двенадцати, шел по ступенькам с ключом в руке, подошел к двери, увидел второй замок, и сразу охватила ярость, хотел пинками вышибить. Она врезала новый замок вчера, не успела передать ему ключ — вот так выстраиваются гадость за гадостью в череду без просвета. Он стоял и ждал. Из квартиры напротив вышла бабка с мусорным ведром, прошлепала мимо, озираясь, вернулась, а он стоит. Она прошла в свою квартиру, переступила порог и там, уже в безопасности, грубо спросила:

— Вам кого?

— Не тебя, не тебя! — ответил он раздраженно.

Однако не будем срывать зло на верной подруге, Ирма запыхалась, поднимаясь по лестнице, и он встретил ее молча и даже изобразил приветливость. Она тут же на площадке поцеловала его коротко, старушенция из квартиры напротив следила, глазок фосфоресцировал зеленым. Ирма легко коснулась рукой, коснулась губами, сделала как бы заземление лишних токов, и на все заботы ему теперь геройски наплевать. Как только переедут они в Москву, он пойдет к врачу, восстановит свою инвалидность и уйдет на пенсию по болезни. Пусть ходят под Гришей Голубем другие деловары. Плюнуть ко всем чертям на все, в том числе и на программу в семь знаков, — вот до какого предела довела его обстановочка.

Но только на миг.

Ирма, четко щелкая поворотами ключа — новый механизм, дорогой и надежный, — открыла дверь, показалась вторая дверь, тоже обитая вишневым импортным пластиком, лучше кожи. Когда он заказал ей вторую дверь, она заметила: «Надеюсь, не для того, чтобы заглушать мои вопли?»

Переступив порог, он придирчиво огляделся — не купила ли она что-нибудь новое без него? Ему хотелось, чтобы вся роскошь в квартире была только от его хозяйской заботы. На комбинате ему тоже хотелось все сделать по-своему, хозяином быть полным.

Умная все-таки баба Ирма, не только симпатичная, аппетитная. Алексей Иванович говорит, мудрость — это умение найти самый короткий путь к результату. Ирма такая, умеет найти. Бабы-одиночки — дуры. Пока не поймут, что к мужчине надо относиться, как к ребенку, обхаживать его, ублажать словом и делом, пока этого не поймут, замуж не выйдут. А выйдут, все равно разойдутся, семьи не создадут. Не потому, что мужик нежен и слаб — такая природа его. Заласкай его, как ребенка, и он сделается действительно мужем. Ирма знает, пока Рока ее не успокоится, ничего толком не скажет. Она помогла ему снять пальто и даже присела на корточки, расстегнуть молнию на его ботинках. Вот она, опасная минута, от ее заботы опасная, когда хочется бросить все к чертовой матери, уехать с ней на край света. Но сначала нам нужны деньги, а потом уже край света.

— Что случилось, Рока?

Он дрожащим от обиды голосом еле выговорил:

— Я их поубиваю, гадов!

— Сейчас, минутку, я поставлю чай. — И еще что-то говорила ему громко издалека, из кухни обыденные слова, не связанные с комбинатом. Пусть ему покажутся пустяком, все эти преследования, доносы, ревизии. Она застелила маленький столик салфеткой, поставила чашки, печенье в вазочке, налила ему чай, сервиз ему специально поставила.

— Я не хочу им платить, а они меня заставляют. Обдирают, как жалкого хмыря!

— Спокойнее, Рока, ты же такой мужчина! Они твоей подметки не стоят.

— Пошли меха в Целиноград, они дунули в ОБХСС, машину задержали, а там нехватки лисы, кто устроил? Они подсунули мне провокатора Горобца, и он вкрутил, баки Махнарылову и шоферу, недогрузил тринадцать воротников. Из Целинограда дали телеграмму, опечатали комбинат, вот я и кручусь. Они заставляют меня уйти с работы, отдать им должность, за которую содрали уже пятьдесят тысяч. А я не хочу слабину давать.

Она смотрела на него отсутствующим взглядом, до нее не доходит сказанное, или она не согласна, и он сердито спросил:

— Ты меня слышишь?

— Слышу, Рока, но по правде сказать, не понимаю. Ты что, работаешь один, кустарь-одиночка?

— Почему ты так решила?

— Ты мне излагаешь ситуацию, как будто твои компаньоны с луны свалились вчера вечером, а до этого ты не был связан с ними никак. Ведь был же? Так в чем теперь дело? Ты стал директором и решил, кого хочу выбрасываю, кого хочу ставлю. Но ведь у них давно отлаженная система.

Он уже слышал об этом — систему надо усложнять, а не упрощать. Неужели он один такой баран непонимающий? Разве платить кому попало означает усложнять?

— Рока, если ты идешь на разрыв, то обязан подключить их к другому источнику.

— Но у них же шайка, банда, мафия!

— Рока, что за слова? Разве ты не с ними? И что ты будешь делать без них?

— Все прощать? — закричал он. — До каких пор?!

— Сделай вид, будто ты не видишь их козней. Ты еще раз убедился, что нужно платить.

— Да-а, убедили, — сказал он после молчания.

— Они могут убрать тебя как не соответствующего должности.

— Ты как будто заодно с ними.

— Я вынуждена говорить об их интересах, потому что ты не прав. Ради нашего благополучия ты обязан платить, иначе развалится ваша фирма. И не пытайся их обмануть, все равно узнают. Тебе надо сыграть простака, будто ты ничего не заподозрил, прокол вышел с накладными и теперь пришла пора Голубю принять меры по охране. Иди к нему — Гриша, маленькое огорчение, ревизия. Сколько тебе нужно, чтобы ты уплатил ребятам?

Она права — сделать вид. Они и делают ему вид — Шибер мужик прямой, крепкий, его все таким знали, но в схватке с ними, с Гришей в частности, то и дело вылезал из него другой, горбатенький, плюгавенький, жадненький — плюнуть и растереть. Гриша с Мишей без особых усилий выставляют Шибера жлобом, а сами выглядят щедрыми натурами, культурными, образованными, с пониманием, с уважением. Походя делают из него мелкого такого мерзавчика.

— Рока, ты сильная личность, позвони ему и скажи, что у тебя по работе неприятности, нужна помощь. Согласен?

Он махнул рукой.

— Согласен. А ты сейчас позвони в больницу, пусть позовут Горобца, и ты скажешь, что ему в пищу подсыпали мышьяк.

— Только и всего?

— Только без хи-хи и ха-ха.

Она взяла справочник, набрала номер и вежливо попросила пригласить к телефону больного по фамилии Горобец.

— Я вас очень прошу, это его сестра говорит.

Ждала с трубкою у щеки и смотрела на Шибаева, подмигивая, совсем девушка, такая молодая, задорная, ей к лицу всякие такие шалости, в детстве она наверняка лупила мальчишек.

— Это Горобец? — Тот подтвердил. Ирма продолжала: — Вам в передачу подложен мышьяк, смертельная доза, учтите

Горобец ответил, что передачи ему не носят, он круглый сирота. К тому же у него диета номер один «А».

— Смертельная доза будет вам подсыпана в диету.

Яша ответил, что ни одно живое существо не станет есть диету один «А», а он тем более.

— Найдем способ, будете уверены. На комбинате всем известно про вашу провокацию с накладными. Готовятся ваши похороны.

Яша попросил гроб за счет профсоюза. На этом разговор закончился. Ирме трудно было удержать смех, она бросила трубку, а Шибаев рассвирепел — ты говорила с ним, как стерва, кокетничала, а надо, чтобы у подонка кровь леденела! Все на свете этот проходимец может свернуть на шутку, и мышьяка сожрет любую дозу и не поморщится. Ирма пообещала позвонить вечером еще раз.

— Ты не можешь мне объяснить почему, когда я был в доле у Мельника, я ничего не выведывал, не контролировал. Дают — бери, бьют — беги, и все было мирно. Почему они так не могут?

— Гришу не устраивает топтание на месте, он проявляет инициативу, требует разворота, это, хочешь знать, культура.

Но почему Голубь не контролировал Мельника? И ухом не повел, не ударил в колокола, когда обнаружилось, что Мельник дурил не только Шибаева, но и своего друга Голубя?

— А сейчас ты спокойно полежи, отдохни рядом со мной.

Она сдернула покрывало с широкой кровати, нажала педаль, матрац, как палуба, поднялся, достала подушки, одеяла, вновь опустила широченное лежбище. Уложила Шибера, поглаживая, прижимаясь к нему… И он забыл все дела, осыпалась, как песок, вся эта муть с машиной, с лисой, с ревизией, — весь мир забыл. Эх, если бы они были первыми, Адамом и Евой, они воспитали бы свое потомство без греха, — если бы только первыми, и никого больше… Ирма знала — теперь можно с ним говорить. Он был скован, а она освободила, блокаду сняла, и он ощутил себя человеком вечным, лежал успокоенный, благостный и свободный от кандалов повседневности, великодушный, все прощающий.

— Полежи спокойно, полежи, — негромко говорила она, поглаживая его лицо, плечи.

Легко сказать, полежи, когда ему надо бежать, в тринадцать десять его ждет Башлык. Он даже ей не может сказать пока, куда идет, может быть, в Москве скажет. И машину он вызывать не будет, пройти два квартала по свежему воздуху ему не повредит.

Они встречались с Башлыком в исключительных случаях в доме с фотоателье, в уютной квартире, хозяева которой уехали не то в Непал, не то в Йемен. Встречи короткие — выслушал, сказал, передал, ушел. Ни выпить, ни закусить, ни покурить — Башлык этого не любит. О том, кто и как опечатывал комбинат, ему знать не надо, мелочи. Кто в составе комиссии? Шибаев назвал, но они пешки, главный закоперщик Голубь.

— Если они взялись, — заметил Башлык, — то своего добьются. Подчинись в интересах дела, для чего тебе с ними бороться? Только увеличивать будете мне число происшествий. Снимешь с него погоны, но что ты с этого будешь иметь сейчас?

Лет двенадцать-тринадцать тому назад Мельник и Голубь были главными воротилами в областной коллегии адвокатов. Они мешали нормально жить всей области, не давали навести порядок, обогащались за счет чужого горя. Почти все уголовные дела с тяжкими преступлениями им удавалось выиграть — то они состав суда подкупят, то свидетелей организуют, как надо, сладу с ними не было никакого. Кое-как удалось их вывести из адвокатуры, погорели на собственной жадности, не вносили процент с гонорара.

— Не доводи до крайности, — посоветовал Башлык. — Попроси Голубя вывести тебя напрямую с Лупатиным.

— Я просил, он не хочет.

— Голубь может занять пост начальника кафедры. Ты ему скажи, что пойдешь к генералу и кое-что приоткроешь. Поставь Голубю условие: или он тебя выводит на Лупатина, или ты его выводишь на чистую воду. Второй вариант — смирись. Третий — уходи, иначе вам обоим крышка.

За те десять лет, пока Шибаев знает Башлыка, он не постарел, не похудел, не поседел, а как бы наоборот — помолодел, стал ухоженнее, одевается лучше, держится вальяжнее. Шибаеву приходится прибавлять в уважении, то есть в деньгах. А должность у Башлыка такая, работа такая, что другому бы худеть и вянуть, да трусцой от инфаркта к инфаркту бегать, однако же нет, у Башлыка полный порядок, сумел человек поставить себя. Есть ли у него враги? Есть, и притом лютые, только в тени, не у власти, но не теряют надежд, и как только поднимутся, Башлыку сразу каюк. И потому он сейчас торопится, живет жадно, знает, дураков нет, на его месте любой другой использовал бы свое положение как надо. Это у них там, на гнилом Западе деньги — это власть, а у нас иначе: власть — это деньги.

Шибаев сказал, что Голубь тоже рискует, начнут рыть всерьез, отвечать будем вместе и сядем вместе. Башлык не согласился — ты сядешь, а он будет свидетелем и разоблачителем.

А в общем, у нас мелочи, есть дела покрупнее, в Узбекистане, например, вместо хлопка сдают деньги, получают премии, звания, ордена. А страна без хлопка, без простыней, наволочек, полотенец, вся одежда из синтетики, в аптеке постоянно то ваты нет, то бинтов, то марли.

Закончили разговор на бодрой ноте. У нас мелочи, до нас при любых переменах руки дойдут не скоро. Чем он хорош, Башлык? Уверенностью, размахом, меньше тысячи не приемлет. Шибаев оставил ему конверт на столике — ни спасибо, ни взгляда, ни руки — сочтемся делом.

Из дома с фотоателье он поехал к Зябревой обеспечить свою явку на пятнадцать ноль-ноль. Секретарша сказала, что Альбина Викторовна занята, но он, не слушая, прошел в кабинет, а Зябрева как раз отчитывала очередную жертву — вот работенка! Поставить бы ей тут накопитель, сколько было бы уже собрано драгоценных, преимущественно лицемерных торгашеских слез, не одно корыто. К Зябревой на ковер попадают в двух случаях — либо уж заворовались по уши, либо до того честная, что всем опостылела, и ей соорудили аморалку или неуплату взносов, стандартный набор. Дама средних лет с толстыми плечами рыдала, а Зябрева методично, с напором внушала ей:

— Если все так будем делать, я, ты, он, она, вместе целая страна, разворуем, что с нами будет, на какие средства коммунизм построим? Поплачь-поплачь, на мочевой пузырь легче будет.

Шибаев сел у стены в сторонке, а Зябрева, не обращая внимания на него, песочила, шлифовала, как скульптор, или даже, как ювелир, доводя изделие до полной кондиции.

— Утрись, иди, приведи себя в порядок, сделай должные выводы, а материал на тебя я оставлю у себя на контроле.

Женщина полная, коротконогая, в дорогой кофте, в импортных сапогах со шнуровкой, в теплой юбке, устойчивая, видать, основательная, мать семейства, чья-то жена… Она и сама начальница, и сама умеет снимать стружку ай да ну, но вот попалась и льет крокодиловы слезы — зато инфаркта не будет.

Шибаев сидел спокойно, с легкой усмешкой, готовый отбрить любой наскок, вот что значит побывал у Ирмы. Теперь он знает — непременно прервется цепочка невезухи. Зябрева не будет ему ничего клепать, а может, даже обнаружит свою от него зависимость. Так оно и оказалось — нужна женская шапочка из белой норки, весь Каратас гудит: норка, норка, а у жены нашего с вами общего друга нет шапочки в виде чалмы.

— Поздновато, — сказал Шибаев, — остались по сорок копеек шкурка.

— Вы шутите, Роман Захарович, я понимаю, сама люблю шутки, — она легким касанием поправила халу на голове. — Ну так как?

Откуда для таких людей просто не существует, слова «Нет, нельзя, невозможно» им не понятны. Нет таких крепостей…

— Поздновато, — повторил Шибаев, намереваясь легонько подергать и попрочнее взять ее на крючок. — Может, подождем до следующего сезона? Карелия обещает нам норку голубую, дымчатую — «дыхание весны». На будущую зиму твердо будут. Сейчас вон уже апрель кончается, скоро лето, зачем ей шапочка?

— Роман Захарович, весна, осень, зима, лето, это несерьезно. Такие лица не дискутируют. А у меня еще поручение из Алма-Аты от человека, очень, знаете ли, уважаемого. На каракуль.

— С каракулем дело обстоит легче.

— Ну так как? — снова повторила она, объяснения Шибаева пролетели над ее шиньоном. — Неужели у вас нет заначки? Все, разумеется, по государственной цене, с оплатой меха и шитья. Говорят, ваша жена непревзойденный скорняк?

— А сам Барнаулов не мог бы на меня выйти?

Зябрева укоризненно качнула головой из стороны в сторону — не о-жи-да-ла. Неужели директору мехового комбината не нужна дружба с начальником торговой инспекции?

— Вы еще начинающий руководитель, дорогой Шибаев. «На меня выйти». Знаете, как это делается? Он зовет вашего Прыгунова, — что там за безобразия на меховом комбинате? Почему труженики Каратаса жалуются на плохое качество продукции? До каких пор мы будем терпеть их отставание от передового технического прогресса? Почему плана нет? А если план есть, почему нет перевыполнения ни на один процент? А если перевыполнение есть, почему не выступили до сих пор ни с одним почином?

— У нас есть все, и план, и почин.

— Почему на воскресники не стопроцентный выход? Где спортивные достижения? Где наглядная агитация!? Где борьба с травматизмом? Понавешают вам таких собак на первом же совещании, на любом, хоть по геморрою, извините, конечно. Вставят вам такое перо, что вы будете летать к нему каждый день. Вот так он и «выйдет на вас».

Он не стал с ней спорить, доказывать, что уже выходил на Барнаулова, например, по поводу квартиры для Ирмы, и они хорошо поладили. И с хорьковым подкладом выходил, но смешно же, надо быть полностью идиотом, чтобы все это выкладывать.

— Подумайте, Роман Захарович, только не для вида, а для дела. Я людей знаю, будьте уверены, — и она подняла ладонь к виску, словно салютуя Шибаеву, отдавая честь. — Ставить меня в неловкое положение не советую.

Зазвонил телефон. Альбина Викторовна взяла трубку, но прежде сдвинула брови, готовая ко всему, либо кому-нибудь выдать, либо получить нагоняй.

— А-ах, это вы-ы изволили мне позвонить, Елена, как вас там, Гавриловна? Здрасьте-здрасьте. Слушаю вас. — Но слушала совсем недолго, и перебила нетерпеливо, будто ей на любимую мозоль наступили: — Нет! Я сказ-зала! Хватит, я уже от дочери слышала и про Пушкина, и про князьев-графьев, не надо мне мозги пудрить. Вы мне укажите прямо, в каких это правилах записано, дайте мне документ. Мой единственный ребенок, моя Ксения имеет право прилично выглядеть… Ну и что сережки, что вам эти сережки, как бревно в глазу! Я же не вставила ей кольцо в ноздрю или еще куда-то! Сережки наше национальное украшение, если хотите. Галстук само собой. Вы дайте мне правило, укажите параграф, где было бы черным по белому — нельзя. Где сказано? Я этого не читала… Нет, она будет носить. Я сказ-зала!

Шибаев весь, как говорится, превратился в слух, ему бы сейчас превратиться еще и в рентген — с кем она говорит? Что ей пытается втолковать эта самая Елена как-ее там? Прямо-таки в руки что-то ему плывет, чтобы покрепче взять Зябреву на крючок… Срочно надо узнать, кто поможет, Цою поручить?

Учительница, видать, была настырной, хотя и бестолковой, могла бы усечь, кому можно перечить, а кому нельзя. Самолюбие Зябревой было задето в высшей степени, она привыкла не спорить, а командовать, а эта, как-ее-там пыталась что-то доказывать. Накал возрастал, видимо, та пригрозила выводами, что Зябреву особенно возмутило.

— Родители есть родители, а школа есть школа. Это ваша святая обязанность воспитывать, как надо, вам за это деньги платят. Вы обязаны нам растить достойную смену! — загремела Зябрева. — У меня свой фронт работ, а у вас свой фронт работ. Если вы дело повернете на такой принцип, то будут задействованы соответствующие инстанции, я вам это гарантирую.

Что за словцо появилось — «задействованы»? Долдонят на всех уровнях, а поискать — ни в одном словаре нету.

Зябрева положила трубку и тут же раскрыла длинную яркую книжку с телефонами.

— Вы еще посидите минутку, Роман Захарович, подумайте пока, подумайте.

— Звоните, звоните. — Чем больше он узнает, тем хуже для вас, Альбина Викторовна.

— Редакция? Мне пожалуйста Рокосовского… Ничего, обойдется, меня бы так называли. — И вдруг звонко, весело, молодо: — Как поживаете, Валерьян Аверьянович? Это Альбина Викторовна Зябрева, начальник государственной торговой инспекции. Я нуждаюсь в вашей помощи… Нет, нет, не по должности, а как советская женщина, мать. Моя дочь учится в пятом классе. К ее внешнему виду придралась классная и намерена поднять против меня Каратас. Подумаешь, девочка проколола уши, сейчас есть теория биоточек, слышали?… — Тон ее заметно снизился, видимо, Косовский ее не понимал. — Почему вы меня не хотите выслушать? Я знаю, что вы не «Мурзилка», но если она хочет поднять против меня общественное мнение. Кто она такая, в конце концов?.. Нет, вы обязаны. Эта пресловутая ставит им в пример князя Горчукова, барона Торфа… Дело не в букве, а в духе, товарищ Рокосовский, и нечего ржать, как сивый мерин! В духе, в политическом душке… Ах вот как, не хотите. — Тон ее опять стал звонким, злорадно многообещающим. — В таком случае, Валерьян Аверьянович, зайдите ко мне в свободное от работы время, у меня тут на вас сигнальчик лежит. Я пока не буду его передавать в отдел пропаганды… О чем сигнал? Как вы дважды, или трижды в подсобке хереэма три дробь четырнадцать… ХРМ — это хозрасчетный магазин, не будем придуриваться, распивали вермут белый, плодово-ягодное и закусывали концэрвой «Завтрак туриста». Если вы подзабыли, я вам напомню. — Она достала папку, полистала и прочитала, придерживая локтем разрозненные листы: — Это было в канун Восьмого марта, — раз, а потом еще в субботу — два, и в День смеха, первого апреля, так что милости прошу. Конечно, понимаю, это вы меня не хотите понять. Какой телефон? — Она записала на бумажке и пообещала ему, как обещают гильотину: — Будьте здоровы! — Положила трубку, мельком глянула на Шибаева — сидит, слушает, терпит. — Еще минуту, Роман Захарович, если я. отложу, потом у меня будет напор не тот. Какой у нас код Алма-Аты? Корреспонденту «Учительской газеты» позвоню, надо своевременно озадачить. — Набрала номер, строго глядя в пространство, и не похоже было, что она заметалась, запаниковала, — нет, она делала обычное свое дело, как вчера, позавчера, и как будет делать завтра, послезавтра и, даст бог, поработает в такой манере до двадцать первого века. Корпункт не отвечал, она положила трубку и посмотрела вопросительно на Шибаева.

— Надо — сделаем, — веско сказал Шибаев. — Вы нам, мы вам, иначе земля не будет вертеться. Мы получили лису серебристо-черную, неплохую, но вкус такой женщины, как вы, она удовлетворить не может. От этого возможны трения. Я вынужден вам напомнить, что наш комбинат относится к министерству местной промышленности, а местная совсем не то, что легкая промышленность. Лучшее сортовое сырье, благородные меха, соболь, песец — все идет именно туда, а нам дают остатки-сладки, жалкие крохи для выполнения плана. Поэтому мы всячески выбиваем себе фонды — правдами и неправдами.

— Больше неправдами, — подсказала Зябрева.

— Не больше, Альбина Викторовна, не больше, а исключительно неправдами, иначе нас закрывать надо.

— Вот так везде. Дают одним, забирают у других, крутят как хотят государственным достоянием. А что прикажете делать нам, инспекции, народному контролю?

— Все для плана. Выпустим мы лису в торговую сеть для плана, а продавцы мне сразу — не хотим слезы лить перед Альбиной Викторовной. Вы сами видели норку по девяносто копеек, кому она нужна? С лисой то же самое, цены будут очень разные, очень. Нельзя мерить наш товар на одну мерку, надо подходить гибко, иначе никто плана не даст.

— Роман Захарович, не люблю, когда меня учат. Они же тащат направо, налево, что прикажете мне, инспектору, подавать по собственному? Меня партия не отпустит.

— Бывает, приворовывают. Для дома, для семьи.

— Да все они жулики. Весь меховой отдел ЦУМа, если взять вашу Тлявлясову. Шапки, воротники сплошь и рядом наценки, пересортица, вы меня не уговаривайте.

— Возьмем всех за воротник и дадим по шапке, — пошутил Шибаев. — Давайте вместе накажем того, кто потерял совесть. Но остальным честным и работящим надо дать простор.

— Мой опыт говорит, что в торговле честных нет, если уж вам признаться. Хоть бы брали да меру знали, культурно. А ваша Тлявлясова на каждом ярлыке исправляет цены, то единицу спереди припишет, то тройку на восьмерку исправит, и смотрит тебе в глаза честнее честной.

— Давайте посадим, — предложил Шибаев, и тут же, пока она не успела согласиться, добавил: — А кого на ее место? В торговле очень плохо с кадрами.

Альбина Викторовна глубоко вздохнула и раз, и два, не от эмоций, а скорее по системе йогов, и спросила:

— Ну так как?

И Шибаев повторил ее движение — ладонь приложил к виску, салют, будет сделано.

Вечером он позвонил Голубю:

— Привет, дорогой Григорий Карлович, са-амый дорогой в советских купюрах, как жизнь, как жена, как дети? Говорят, тебя начальником кафедры назначили? Поздравляю, Гриша, поздравляю.

— Пока не назначили, но есть мнение.

— И даже два, — многозначительно сказал Шибаев, но не веря, что намеком можно посеять панику, прибавил: — Одно за, другое против. Но не в том дело, Гриша. На комбинате ревизия, а твой Горобец не вышел на работу.

— Яша в больнице.

— Ай-яй-яй, скорейшего ему выздоровления. Он нам нужен живым.

— Нам тоже. Между прочим, Яша сегодня перед обедом исчез. Обзвонили весь город и в морге были.

— А может, он уже в тюряге? Чего резину тянуть.

Гриша юмора не принимал — персонал беспокоит, что он сбежал во всем больничном, в пижаме, халате и в шлепанцах. Как они спишут все с подотчета?

— Его похитили, Гриша, ты его плохо положил, слишком на виду. Боюсь, ты потерял лучшего друга. С пятью судимостями.

До Голубя дошло, что Шибер издевается, надо ему отплатить:

— Яша хорошо поработал и вправе отдохнуть.

— Сначала он на тебя поработалу-а теперь на меня. Завтра я иду на прием к генералу Ходжаеву. Мои люди доставят туда же Яшу. Он даст интервью генералу.

Голубя наконец прорвало:

— Почему у тебя все с вывертами?! Что за хамские угрозы?

— У меня на словах, Гриша, а у тебя на деле. Есть необходимость повидаться, когда можно?

— Как всегда! Утром до семи! — нервно ответил Гриша. — Вечером после двадцати двух.

— Давай лучше утром.

— Подъезжай к парку Горького, там у меня зарядка.