"Месть Розы" - читать интересную книгу автора (Муркок Майкл)

Глава первая Об оружии, наделенном волей; Старые друзья встречаются вновь; Возобновление поисков

Элрик из всех сил пытался противиться гневу Ариоха – он вытянул левую руку, словно желая ухватиться за ткань времени и пространства и замедлить свой полет через измерения. Он крепко держал свой меч, который завывал в его правой руке; меч тоже обезумел от таинственной сверхъестественной ярости Герцога Ада, который истратил остатки своей временной энергии в этом измерении ради мелочной и преходящей мести. Ариох показал себя таким же капризным, как и любой другой обитатель Хаоса, готовым уничтожить любое будущее, на которое ты питал надежды, чтобы только удовлетворить свою минутную прихоть. Поэтому-то Хаосу и можно было доверять не больше, чем Закону – который был склонен позволять себе подобные же действия, но только ради принципов, смысл и цель которых нередко были давно утрачены, и это приносило смертным не меньшие мучения во имя Рассудка, чем порождал Хаос во имя Чувства.

Такие мысли одолевали альбиноса, который несся, пробивая барьеры мультивселенной, – несся чуть ли не вечность, поскольку когда вечность ускользает от сознания, то вскоре все, известное сознанию, превращается в мучительную агонию ожидания, которому никогда не суждено сбыться. Вечность – это конец времени, конец страданиям ожидания. Это начало жизни, жизни безграничной! Так и Элрик пытался постичь красоту и сверхчувственное изящество этой обещанной идеальной мультивселенной, неизменно пребывающей в состоянии преображения между Жизнью и Смертью, между Законом и Хаосом, в состоянии, принимающем все, любящем все, защищающем все, в состоянии постоянно изменяющихся обществ, естественного разума, милостивой природы, эволюционирующих реальностей, извечно вкушающих различия между собой и другими, различия, пребывающие в гармоничной беспорядочности – беспорядочности естественного и известного мудрым состояния, в котором пребывают все существа, все миры; это состояние воспринимается некоторыми как некое всеведущее существо, как идеальная Сумма Вечности.

Вселенная за вселенной поглощали, а потом извергали его, и альбинос думал: человеческая любовь – вот наша единственная постоянная, единственное качество, посредством которого мы можем победить неуязвимую логику Энтропии. При этом меч задрожал в его руке и, казалось, попытался освободиться, словно испытывал отвращение перед таким сентиментальным альтруизмом. Но Элрик цеплялся за меч как за единственную свою реальность, единственное, что давало ему безопасность в этом безумии разорванного времени и пространства, где значение цвета приобретало все более глубокий смысл, а значение звука становилось неизмеримым.

Он все сильнее сжимал рукоятку Буревестника, поскольку его адский меч пытался двигаться своим собственным путем через измерения. Именно в этот момент Элрик проникся уважением к необыкновенной силе, имевшейся в черном клинке, к силе, которая, казалось, была порождена Хаосом, но не подчинялась ни Хаосу, ни Закону, ни Равновесию, к силе, которая была настолько самодостаточной, что ей почти не требовалось никаких внешних проявлений. Но в то же время сила эта могла быть полной противоположностью всему, что ценил и пытался создать Элрик, словно эта ироническая связь между тоскующим идеалистом и циником-солипсистом символизировала какую-то непримиримую силу, которая, возможно, присутствует во всех мыслящих существах и нашла сверхдраматическое выражение в симбиозе между Буревестником и последним властителем Мелнибонэ…

Альбинос летел за мечом, который прорезал для себя путь, словно бы отвергая власть Ариоха, отказываясь задумываться о последствиях не из эмоций, которые мог бы понять Элрик, а для подтверждения некоего принципа, так же повсеместно поддерживаемого, как и любой из, возможно, менее мистических принципов Закона, словно пытаясь скорректировать некое до непристойности уродливое образование в ткани космоса, некоторое событие, которое он отказывался допустить…

Казалось, Элрик попал в некий ураган, который влек его между измерениями; в мозгу альбиноса, проживающего в этом урагане более десятка других жизней, одновременно возникали тысячи противоречивых мыслей, и он на мгновение становился тысячью других существ. Такая судьба лишь немногим отличалась от той, что была знакома ему, и мультивселенная стала такой громадной, такой невероятной, что Элрик начал сходить с ума, когда попытался понять хоть малую долю того, что совмещалось с его здравомыслием. Альбинос умолял меч остановиться, прервать этот безумный полет, пощадить его.

Но Элрик знал, что меч воспринимал его как нечто вторичное рядом со своей главной задачей: восстановить себя в той точке мультивселенной, которую он считал наиболее отвечающей его статусу… Возможно, это был порыв, не более осознанный, чем инстинкт…

Чувства Элрика множились и менялись.

Розы испускали томительно-сладостный звон, музыка его отца струилась по венам с изумленной печалью… с изнуряющим страхом… словно давая понять, что его время на исходе и скоро у Садрика не останется иного выхода, кроме как навеки соединиться душою с сыном…

Завывающий рунный меч содрогнулся, словно эта мысль нарушала его честолюбивые устремления и логику его собственной безрассудной решимости выжить, не идя ни с кем в мультивселенной ни на какие компромиссы, даже с Элриком, который должен быть уничтожен, как только он исполнит свое предназначение, в настоящий момент не известное никому, даже рунному мечу, который не жил ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем, как их понимали обитатели Нижнего, Среднего или Высшего Миров; при этом он сплетал собственную ткань, призывая энергии куда как более мощные, чем все известные Элрику, чем те энергии, которые когда-либо приходилось использовать ему самому, чтобы воздать Элрику за души, не отданные Ариоху…

– Элрик!

– Отец, боюсь, что я потерял твою душу!..

– Мою душу тебе никогда не потерять, сын мой… Яркая внезапная вспышка жесткого розовато-золотистого цвета ударила по глазам, морозный воздух хлестнул по коже, и послышался ритмический звук, такой знакомый, такой прекрасный, что глаза альбиноса сразу же наполнились горячими слезами, которые потекли по его обледеневшим щекам…

И рыдающий Элрик упал в бережные руки Эрнеста Уэлдрейка, маленького поэта с большой душой.

– Мой дорогой, любезный мой сэр! Мой добрый старый друг! Приветствую тебя, принц Элрик. За тобой кто-то гонится? – спросил он, указывая туда, где за высокими снежными насыпями, образующими как бы стены долины, виднелась пропаханная в снегу борозда, словно Элрик съехал с вершины утеса к его подножию.

– Я рад видеть тебя, господин Уэлдрейк. – Он отряхнул снег со своей одежды, уже не в первый раз спрашивая себя, а не приснилось ли ему все это путешествие через мультивселенную, или же причиной был драконий яд, затуманивший ему разум. Он бросил взгляд на свежевспаханный снег, на полянку в зимней березовой рощице, и увидел там Буревестника, который стоял вертикально, небрежно прислонясь к дереву. И на какое-то просветленное, на какое-то ясное мгновение Элрик испытал непреодолимую ненависть к мечу, к той части собственного «я», без которой он более не мог существовать, или – как продолжал нашептывать ему какой-то тихий голос – той его части, которую он желал сохранить, потому что только в ярости схватки со сверхъестественными силами мог он испытывать истинное облегчение, только в эти мгновения освобождалась от постоянного груза его совесть.

С намеренной медлительностью подошел он к дереву, взял меч и вложил его в ножны, как вкладывают в ножны самое обычное оружие; при этом он продолжал поглядывать на своего друга, который пребывал в весьма растрепанном состоянии.

– А как ты оказался здесь, господин Уэлдрейк? Тебе знакома эта плоскость?

– Достаточно знакома, принц Элрик. Да и тебе тоже, мне кажется. Мы остаемся в том мире, в котором струятся воды Тяжелого моря.

Наконец Элрик в точности понял, что совершил Черный Меч – увлек их обоих в тот самый мир, из которого хотел их изгнать Ариох. А это наводило на мысль о том, что у адского меча есть свои мотивы для того, чтобы оставаться здесь. Элрик ничего не сказал об этом Уэлдрейку, он выслушал рассказ друга о том, какЧарион Пфатт воссоединилась наконец со своими дядюшкой и бабушкой.

– Но пока не удается найти Коропита, – завершил свой рассказ поэт. – Однако Фаллогард твердо уверен, что его сын где-то неподалеку. И потому мы надеемся, мой дорогой принц, что в скором времени все выжившие Пфатты снова заживут в семейном кругу. – Он понизил голос, переходя на заговорщицкий шепот. – Ходят слухи о свадьбе между мной и моей возлюбленной Чарион.

И прежде чем он успел вставить стихотворную цитату, заснеженные ветви леса раздвинулись, и оттуда появилась уверенная в себе Чарион Пфатт, державшая ручки носилок, на которых восседала сияющая и кивающая, как королева, матушка Пфатт. Ручки носилок сзади держал ее высокий, неряшливого вида сын, который весело улыбался альбиносу, как улыбаются, увидев в таверне знакомое лицо. Одну только Чарион, казалось, обеспокоило появление Элрика.

– Я почувствовала твою гибель год назад, – тихо сказала она, опустив носилки со своей бабушкой на землю. – Я почувствовала, что ты развоплотился. Как тебе удалось выжить? Может быть, ты – Гейнор или кто-то другой, умеющий изменять свою форму и принявший обличье Элрика?

– Уверяю тебя, госпожа Пфатт, – сказал Элрик, который тоже был взволнован, – я именно тот, кого ты знаешь. По какой-то причине судьба пока не хочет уничтожать меня. Скажу больше, пока что мне всякий раз удавалось пережить свою гибель вполне безболезненно.

Пожалуй, именно эта ирония окончательно убедила ее, и она расслабилась. Но все же было видно, что всеми своими чувствами она пытается определить в нем признаки самозванца.

– Ты и в самом деле удивительное создание, Элрик из Мелнибонэ, – сказала Чарион Пфатт и повернулась к своей бабушке.

– Я рада, что ты нас нашел, мой господин. У нас есть весьма перспективные прозрения относительно моего пропавшего сына, – весело заявил Фаллогард Пфатт, не обращая внимания на подозрения своей племянницы. – И вот мы постепенно воссоединяемся. Ты уже знаешь нареченного моей племянницы.

При этих словах Чарион Пфатт по-девичьи зарделась, к собственному невообразимому смущению, но в то же время она поглядывала на своего маленького ухажера взглядом, весьма похожим на тот, каким когда-то на нее саму смотрела жаба. Выбор, который делают влюбленные, всегда не лишен парадокса.

Открыла свой веселый красный зев рта, в котором еще оставалось несколько зубов, и матушка Пфатт. Она воскликнула:

– Динь-дон по шести глупцам! Динь-дон по красавцу звон! – Старушка, словно впадая в старческое слабоумие, несла всякий вздор. Тем не менее она одобрительно помахала своей внучке, а в том, как она подмигнула Элрику, было столько ума, что Элрик подмигнул ей в ответ; он был уверен, что она в ответ улыбнулась. – День тьмы – белокожему пареньку, день света – темному, злому врагу. Празднуй, добрый, празднуй, злой; праздник кончился, герой! Празднуй, дьявол, празднуй, Сын; белому – день тьмы один. А в лесу кувшинки цветут при луне; корабли океана идут по земле. Динь-дон по лилейному молодцу! Динь-дон по безумцу и мудрецу! Плыви в диких джунглях, сей в море горох; Хаос ликует над Землями Трех.

Но когда у нее стали спрашивать, есть ли какой смысл в ее рифмованных словах, она просто засмеялась и попросила подать ей чаю.

– Матушка Пфатт – жадная старушка, – доверительно сообщила она Элрику. – Но в прошлом она дело свое знала, викарий. Думаю, ты с этим согласишься. У матушки Пфатт возле древа дела: для Вечности пять сыновей родила.

– Значит, ты думаешь, что Коропит где-то поблизости, – обратился Элрик к Фаллогарду Пфатту. – Ты говоришь, что чувствуешь его, мой господин?

– Здесь слишком много Хаоса! – воскликнул высокий ясновидец, яростно кивнув. – Сквозь него трудно видеть, трудно звать. Трудно услышать ответ. Смутно, мой господин. Космос всегда смутен, когда за работу берется Хаос. Этот мир находится под угрозой, мой господин. Первые пришельцы уже здесь. Но что-то все же сдерживает их.

Элрик снова подумал о рунном мече – у него возникло подозрение, что меч не способствует и не противостоит потоку событий. Он просто сделал так, чтобы вернуться в то измерение, в котором должен быть в определенное время в течение определенных изменений в мультивселенной. Он был уверен, что с Хаосом здесь сражалась какая-то другая сила. И он задумался о трех сестрах и об их роли во всем этом. Знал он о них всего ничего – что они владеют сокровищами, которые нужны ему и Гейнору. Правда, была еще и баллада Уэлдрейка, представлявшая собой главным образом плод фантазии поэта, а потому от нее было мало пользы в практических поисках. Существовали ли сестры вообще? Не были ли они целиком и полностью порождением барда из Патни? Почему же все следовали за химерой – изобретением воображения, в высшей степени романтического и склонного к преувеличениям?

– А ответь мне, господин поэт, – сказал Элрик, помогая развести костер; Пфатты решили сделать здесь привал еще до его внезапного появления, – эти твои строки не дают ключа к месту обитания трех сестер?

– Должен признаться, сэр, что я немного изменил эти стихи, ввел в них кое-что, ставшее мне известным, поэтому я – ненадежный источник информации. Ну, разве что в самом глубинном смысле. Большинство поэтов таковы, сэр. Что касается Гейнора, то у нас есть кой-какие прозрения на сей счет. А вот о господине Снаре мы не знаем ничего.

– Он принес себя в жертву, – напрямик сказал Элрик. – Я думаю, что он спас меня от ярости Ариоха. Насколько мне известно, именно он выдворил Ариоха из этого измерения. И он погиб, изгоняя Герцога Ада.

– Значит, ты потерял союзника?

– Я потерял союзника, господин Уэлдрейк, но я потерял и врага. А еще я, кажется, потерял целый год жизни. Однако я ничуть не оплакиваю потерю моего покровителя, князя Энтропии…

– Но Хаос далеко не побежден, – сказал Фаллогард Пфатг. – Этот мир весь пропитан Хаосом. Он здесь готовится к тому, чтобы поглотить мир целиком!

– А может быть, Хаос желает заполучить нас? – пожелала узнать Чарион Пфатт.

Ее дядя отрицательно покачал головой.

– Не нас, дитя. Ему нужны не мы. Я думаю, что в настоящий момент мы являемся только раздражителями для него. Мы для него теперь бесполезны. Но он не прочь избавиться от нас. – Его тяжелые веки закрылись. – Он сердится все сильнее и сильнее. Я знаю это. А вот и Гейнор… Я его вижу… чувствую… ощущаю его присутствие… вот он скачет на коне… а вот он исчез… исчез. А вот опять скачет, я думаю, он все еще ищет сестер. Он близок к тому, чтобы их найти! Гейнор служит Хаосу и себе самому. Тонкая сила. Они желают овладеть ею. Без нее они никогда не смогут покорить этот мир. Сестры… наконец-то я чувствую сестер. Они кого-то ищут. Гейнора? Хаос? Что это? Союз? Они ищут… нет, я думаю, не Гейнора… Эта материя Хаоса, она слишком сильна… Снова туман. Туман неопределенности… – Он поднял голову и вдохнул холодный ночной воздух, словно готов был утонуть в этом паранормальном море, в котором он нередко был единственным странником.

– Гейнор отправился к восточным горам, – сказал Элрик. – Сестры все еще там?

– Нет, – сказал Фаллогард Пфатт, нахмурившись. – Они давно уже оставили Мине, и все же… Время… Гейнор наверстал время… Он получил в этом подмогу… Неужели это ловушка? Что это? Что? Я его не вижу!

– Мы должны тронуться в путь как можно раньше, – сказала Чарион, которая не утратила своей обычной практичности, – и попытаться найти сестер до Гейнора. Но наши главные обязательства – перед семьей. Где-то здесь Коропит.

– В этой плоскости мироздания? – спросил Элрик.

– Или в одном из миров, который с ней непосредственно пересекается. – Она отломала кусок засахаренной шкурки и предложила альбиносу, но тот отказался – ему не по вкусу были лакомства ее мира, в котором, по словам Уэлдрейка, вкусовые пристрастия были еще хуже, чем в его отечестве. – Интересно, кроме меня, кто-нибудь отдает себе отчет в том, что Гейнор преследует злые цели?

И она устремила взгляд в огонь, пряча глаза от остальных.

Утром пошел снежок, засыпавший оставленные ими следы и дорожки впереди, а мир стал холоден и погрузился в тишину. Они пробирались по заснеженному лесу, ориентируясь по очертаниям утесов наверху и по неярким солнечным лучам, пробивающимся из-за туч. В то же время шли они довольно уверенно и упрямо, вперед и вперед, следуя интуитивным ощущениям в мире, где они казались единственными живыми существами. Изредка они останавливались отдохнуть, ублажить матушку Пфатт – заварить ей трав, которые собирались по ее указанию и вместе со сладким мясом были их единственной пищей. Потом они трогались дальше и шли там, где снег был не такой глубокий, и матушка Пфатт разглядывала мох и кору, по которым она сообщала им, что зима в этом царстве стоит уже больше года и это, вне всякого сомнения, дело рук Хаоса. Она бормотала что-то о Ледяных гигантах и народе Холода, рассказывала легенды народа, к которому принадлежала ее мать, народа, появившегося еще до человека, правившего Корнуоллом до того, как тот был назван человеческим языком. Когда-то, по ее словам, был некто – принц, принадлежавший к древней расе, но женщина, на которой он женился, принадлежала к новой. Дети этого союза были предками ее матери.

– Вот почему мы владеем великим даром второго зрения, – по секрету сообщила она Элрику, похлопав его по плечу, когда он встал рядом с ней на колени во время одного из коротких привалов. Она говорила с ним, как со своим любимым внуком. – И они, эти люди, были похожи на тебя внешне, вот только не были такие белые.

– Это были мелнибонийцы?

– Нет-нет-нет! Это слово не имеет смысла. То был великий народ вадагов, что жил еще до прихода мабденов. А потому мы с тобой, возможно, находимся в родстве, принц Элрик.

На мгновение она перестала скрывать свой здравый смысл, который хорошо дополнял ее юмор. И Элрик, заглядывая в это лицо, подумал, что он смотрит в лик самого времени.

– Так не течет ли в нас с тобой кровь героев? – спросила она его.

– Вполне вероятно, госпожа, – мягко сказал Элрик, едва понимая смысл ее слов, но довольный тем, что может облегчить тот груз, который лежит на ее душе и против которого она время от времени словно бы протестовала.

– И боюсь, что нам суждено нести слишком тяжелое бремя земных скорбей, – сказала она. И тут она снова начала смеяться и напевать: – Тилли-дилли-бом! Пим плюхнулся в бульон! Кровь прольет парнишки сердце, чтоб в звонкий Май открылась дверца! – При этом она начала выстукивать своей ложкой по тарелке какой-то варварский ритм. – Из вен врываясь в сердце наше, боль воспоминаний пляшет..

– Ах, матушка, ах, чресла, родившие меня! Когда туман Хаоса так густ, твои воспоминания о древнем варварстве еще больше туманят мой взор!

Фаллогард Пфатт умоляюще взмахнул руками.

– Они склевывают остатки мозгов бедной старушки. – Древняя матрона собрала все свое обаяние, чтобы очаровать сына, но тот остался непреклонен.

– Матушка, мы почти вышли на след Коропита, но видеть становится все труднее и труднее. Мы должны попридержать наши языки и прекратить разбрасывать заговоры и стихотворные перезвоны, иначе ты оставишь за нами такой ведовской след, что хоть армию за нами пускай. Это неблагоразумно.

– Благоразумием не засолишь крыс, – сказала матушка Пфатт, издав странный смешок, но подчинилась своему сыну, принимая его логику.

Элрик заметил, что воздух становится теплее, а лед на деревьях подтаивает. Снег же, ложившийся на болотистую почву, быстро ею поглощался. Днем, когда стало припекать солнце, они пересекли строй зверолюдей, закованных в необычную броню – в странные ледяные формы; лед этот был горяч на ощупь, и сквозь него они видели двигающиеся глаза, губы, пытающиеся заговорить, конечности, замершие в позе постоянной агонии. Фаллогард Пфатт согласился с Элриком, который сказал, что это какая-то армия Хаоса, которой было нанесено поражение неизвестным колдовством – возможно, с помощью Закона. Потом они увидели перед собой пустыню, пересеченную водным потоком явно искусственного происхождения, из которого они смогли напиться.

Пустыня кончилась на следующий день, и они увидели впереди огромный лесной массив, темный и густой; длина листьев на этих деревьях достигала человеческого роста, а стволы были стройные и жилистые, как человеческие тела. Эта великолепная листва имела разные цвета – темно-алый, темно-желтый, пепельно-коричневатый и грязно-синий, в эти угрожающие оттенки были вплетены светло-розовые ленты и жилы багряного или серого, словно лес питался кровью.

– Я думаю, здесь мы и найдем нашего пропавшего путешественника! – с воодушевлением заявил Фаллогард Пфатт, хотя выражение лица его матери и исполнилось сомнения при виде этого жутковатого переплетения цветов и ветвей. Казалось, пройти сквозь этот лес невозможно.

Но Фаллогард Пфатт, который теперь возглавлял шествие, засеменил вперед, вынуждая свою невысокую племянницу ускорить шаг. В конечном счете, когда они оказались в густом, почти непроходимом лесу, она крикнула дядюшке, чтобы тот умерил пыл.

Элрик, который рад был оказаться в тени, почти что сел на подавшийся ствол. Ему показалось, что он опустился на чью-то мягкую плоть. Он выпрямился и перенес вес тела на ноги.

– Это, вне всякого сомнения, – дело рук Хаоса, – сказал он. – Я знаком с такими творениями, это – полуживотные-полурастения, именно они первыми появляются там, куда вторгается Хаос. Главным образом они представляют собой остатки неумелого колдовства. Ни один уважающий себя император Мелнибонэ не стал бы тратить время на такие глупости. Но у Хаоса, как вам уже, несомненно, известно, почти нет вкуса, тогда как у Закона его слишком много.

Идти по лесу оказалось гораздо легче, чем им представлялось поначалу, потому что мясистые ветви легко подавались, и только изредка какая-нибудь колючка вцеплялась в руку или в лицо, а в это время глянцевитый зеленый побег обвивал тело, словно рука любовницы. Однако эти существа были не слишком сильно наполнены энергией Хаоса, а потому Фаллогард Пфатт шел почти без остановок.

Но вдруг эти джунгли перестали быть органическими.

Они превратились в кристаллические.

Сквозь призмы лесной крыши просачивался бледный свет тысяч оттенков, который сверкал, отражался от ветвей и листьев, освещал стволы, проникая сквозь кроны, но Фаллогард Пфатт продолжал неустанное продвижение по джунглям, потому что кристаллы подавались так же легко, как и ветки.

– А это, вне сомнений, работа Закона? – спросила Чарион Пфатт у Элрика. – Эта вот стерильная красота?

– Пожалуй, что так… – сказал Элрик, изучая свет, который многоцветными плитками одна на другую падал на лесную почву, затопляя ее светом рубинов, изумрудов и темных аметистов. Путники шли, словно вброд, по колено в этом свете, который отражался и на их коже, отчего Элрик стал похож на своих друзей – все они с веселым недоумением смотрели на свои тела, выглядевшие пестрыми и разноцветными в мерцающих отблесках кристаллов. Наконец они дошли до огромной пещеры, из которой исходило прохладное серебряное сияние, а вдалеке слышался плеск воды о податливые берега. Войдя в эту пещеру, они почувствовали такое спокойствие, какое Элрик знал только в Танелорне.

И вот здесь-то Фаллогард Пфатт остановился и дал знак племяннице опустить носилки на пахнущий свежестью мох, выстилавший пол пещеры.

– Мы вошли на территорию, где не властны ни Хаос, ни Закон. Возможно, здесь правит Равновесие. Здесь мы найдем Коропита. Здесь мы будем искать трех сестер.

И вдруг откуда-то сверху, где потолок пещеры улавливал свет заходящего солнца и отражал его к ним, они услышали тонкий, сердитый крик, голос, зовущий из какой-то дальней галереи:

– Скорее, вы, глупцы! Сюда! Сюда! Гейнор здесь! Он взял сестер в плен!