"Стеклянная свадьба" - читать интересную книгу автора (Вульф Изабель)

Август

Теперь мне снятся совсем другие сны, не такие, как я видела прежде. Я знаю это точно, потому что записываю их. Например, в начале года мне снились мобильные телефоны. Наверно, это оттого, что мы с Питером разучились общаться друг с другом. Еще мне снились огурцы. Думаю, это означало подавляемое желание скорейшего лета. Когда у меня появились первые подозрения насчет Питера, мне снилось, будто я застряла где-то на середине горы. Самое любопытное, что я не знала, куда двигаюсь: то ли наверх, то ли вниз. Когда Питер признался в измене, я снова и снова видела сон, будто падаю с большой высоты. Я испытывала ужас, стремительно опускалась лицом вниз, причем я видела под собой только бетонную площадку – ни земли, ни травы. Но в тот самый миг, когда я уже готовилась врезаться в бетон, я внезапно понимала, что у меня есть крылья, и – уже больше не падала, а летела. Странный сон. А последние несколько дней мне снилось, что Питер лежит в постели. Просто лежит в такой большой кровати с пологом на четырех столбиках и смотрит на меня. Наверно, это означает, что он постелил себе постель и теперь должен в ней спать, раз завел любовницу.[97]

Еще мне очень часто снятся мосты. Думаю, они символизируют то, что я пытаюсь навести мосты, чтобы достигнуть взаимопонимания с Джосом. Я буду идиоткой, если не добьюсь этого, потому что он явно желает того же еще сильнее, чем прежде.

– Фейт, я люблю тебя, – шептал он в субботу утром, когда мы лежали в постели. Он несколько раз повторил это. Кроме того, он стал постоянно присылать мне на работу романтические записочки по электронной почте.

– Дорогая, ты меня любишь? – спросил он. Я кивнула.

– Просто после той игры в поло ты как-то немножко… отдалилась. Словно… Фейт, ты меня слушаешь?

– Что ты сказал? Прости, пожалуйста.

– Как будто тебя что-то гнетет.

– Нет, нет, совершенно ничего.

Я тут же, не то чтобы с целью сменить тему разговора или что-нибудь в этом духе, рассказала ему свой сон.

– А я стоял на другой стороне моста? – спросил Джос, гладя мои волосы. – Это я ждал тебя на той стороне моста?

– Да, ты, – ответила я. – Я совершенно отчетливо видела твое лицо.

А вот это была неправда. Мне приснился совсем не Джос, но я не хотела его обидеть, поэтому сказала, что это был он. Но я не чувствую угрызений совести, потому что, как и Джос, солгала из лучших побуждений.

– Наверно, у тебя богатый ид,[98] – прошептал Джос, целуя меня. – Поэтому ты видишь такие образные сны.

– А мне приснился очень забавный, – заговорил он, положив руки под голову. – Что-то вроде кошмара. Будто стою я в фойе Ковент-Гардена и вдруг почему-то начинаю раздеваться.

– На редкость неловкая ситуация.

– Именно, но, к счастью, никто вроде меня не замечает. Но я был в ужасе оттого, что вот-вот меня увидят раздетым.

– Ну и – увидели?

– Не знаю. Меня мучило подозрение, что меня видят, но из вежливости отводят глаза. К концу сна я стоял там совершенно голый и молился, чтобы меня никто не заметил.

– Какой странный сон, – прыснула я. – Интересно, что он означает? Знаю! Он означает, что ты очень честный человек, потому что готов раздеться у всех на глазах. Спрошу у Кейти, когда она приедет. Она хорошо разбирается в таких вещах.

Да, Кейти страшно интересуют сны. Она говорит, что согласна с Фрейдом: «Сны – это прямая дорога в подсознание». Она считает, что в снах для нас скрывается важная информация о самих себе.

– Интересно, что снится Грэму? – спросила я, глядя на пса, дремлющего у двери.

– Скорее всего, ему снятся ножи и ножницы, – со зловещим смешком ответил Джос. – Серьезно, Фейт, ты должна поговорить с ветеринаром.

– Ты считаешь, это необходимо? – вздохнула я. Джос меня поцеловал.

– Да, – мягко проговорил он. – Боюсь, это единственный выход. Иначе мы с Грэмом не сможем мирно сосуществовать. А что слышно о разводе? – спросил он, садясь на постели и потягиваясь.

– Похоже, дело затягивается. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Вот уже несколько недель от Роури Читем-Стэбба ни слуху, ни духу.

– Насколько я понимаю, Питер заинтересован в том, чтобы развязать себе руки, – заметил Джос, вставая. – Он явно настроен серьезно в отношении Энди.

О да. Еще как серьезно. Джос ушел в ванную, а я вспомнила свой последний разговор с Питером.

Я уезжаю в Штаты, заявил он. Еду знакомиться с родителями Энди. Значит, у них все в порядке, если отношения перешли в стадию «Знакомство с родителями». Я была в таком отчаянии, когда Питер сказал мне об этом, хоть мы и расстались. Я испытала такое чувство, словно общую дверь в смежных комнатах заменили прочной железной дверью с надписью «Держись подальше!». Но неделю спустя после нашего разговора я постаралась разумно подойти к этому вопросу. К тому же, как не перестает твердить мне Лили, нужно двигаться вперед. Нужно оставить позади прежнюю жизнь – так вот о чем был мой сон! – я должна по мосту перейти на другой берег, в новую жизнь. Жизнь, в которой Питер не будет занимать центральное место, а останется где-то на периферии. Энди охотилась за его скальпом и получила его, размышляла я. После этого ей понадобилось все остальное.

– Не пора ли мне познакомиться с твоими родителями? – спросил Джос, когда я тоже вошла в ванную.

– Эээ, они скоро вернутся из Франции. На следующей неделе. Ты действительно хочешь с ними познакомиться? – уточнила я, вставляя линзы.

– Да, – ответил он. – В конце концов, мы вместе уже целых три месяца, так что все серьезно. Верно?

Серьезно. Опять это слово.

– Да, – тихо подтвердила я. – Серьезно.

Джос вытащил свою зубную щетку из стаканчика, где стояли все наши щетки. Откровенно говоря, мне не хотелось, чтобы он ставил туда свою, но я промолчала. Он стал выдавливать на щетку зубную пасту. Я обратила внимание, как аккуратно он это проделывает, начиная с конца. Питер выдавливает пасту прямо из середины тюбика.

– И тебе нужно познакомиться с моей мамой, – продолжал Джос, тщательно завинчивая колпачок. – Ты хочешь, Фейт?

– Ммм, конечно, – ответила я.

Он почистил зубы, прополоскал рот, аккуратно выплюнул воду в раковину и поцеловал меня. Поцелуй получился с мятным привкусом.

– Фейт, я люблю тебя, – снова сказал он с улыбкой. – У меня в отношении тебя масса проектов и планов.

Я взглянула на полузаконченную стенную роспись. Сверкающее бирюзовое море. Над ним голубой свод неба. Пальмы выглядели как настоящие. Мне почудилось, будто я слышу, как от легкого ветерка шелестят листья. Джос расширил границы моей жизни, поняла я. Передо мной открывались новые горизонты, возможности, каких раньше не было. Но все же…

– Мне хочется, чтобы ты сказала, что любишь меня, – жалобно посетовал Джос, разглядывая свое лицо в зеркале.

– Так оно и есть.

– Тогда скажи: «Я тебя люблю».

– Да. Да. Да.

Джос взглянул на меня, чуть прищурившись, и выдавил в ладонь крем для бритья.

– Джос, почему ты меня любишь? – внезапно спросила я, присаживаясь на край ванны.

– Почему я люблю тебя? – эхом повторил Джос. Он намылил пену по щекам, подбородку и шее – она маской покрыла нижнюю половину лица.

– Почему я люблю тебя? – еще раз повторил он. – Да потому, что тебя нельзя не любить, вот почему.

Он снова посмотрел в зеркало, и его отражение улыбнулось моему.

– Почему ты об этом спрашиваешь? – обратился он ко мне.

– Потому что я всего лишь привлекательная женщина, не более того, – ответила я. – Я не богата, не знаменита. У меня двое детей-подростков и пес, которого ты терпеть не можешь, а ведь вокруг столько интересных женщин. Так что же привлекло тебя во мне? – храбро продолжала я.

– Я тебе скажу что, – отозвался Джос, поднося бритву к левой щеке. – Твое сердитое личико. Обычно женщины улыбаются мне и вовсю кокетничают. А ты вела себя совсем наоборот, – продолжал Джос, осторожно водя лезвием по коже. – Ты нахмурила брови и велела убираться, да еще сделала неприличный жест.

– Было дело, – согласилась я со смешком.

– И чем враждебнее ты держалась, тем упорнее я думал: я заставлю эту женщину полюбить меня…

Я поглядела в окно. Небо было переливчатого цвета, обычно так бывает перед летним дождем. Солнце – неровный туманный диск – словно старалось прожечь себе путь сквозь пелену облаков.

– Ну скажи, – снова повторил Джос, обнимая меня. Я посмотрела вниз себе на ноги и заметила, что лак на ногтях облупился. – Ну же, Фейт. Скажи. Скажи, что ты меня любишь.

– Да, – прошептала я.

Джос как-то странно улыбнулся, взъерошил мне волосы и пошел одеваться, после чего отправился на работу. В Ковент-Гардене по выходным дням часто шли репетиции, и сегодня впервые проводилась репетиция «Мадам Баттерфляй» на сцене с декорациями. Джос должен был присутствовать, чтобы удостовериться, все ли в порядке.

– Я буду дома в семь! – крикнул он, стоя на пороге.

Дома?

– Фейт, слышишь? Я вернусь в семь!

– Хо-ро-шо-о! – бодро отозвалась я, отдавая себе отчет в том, что никогда так не отвечала.

Несколько минут спустя залаял Грэм – принесли почту. От ребят пришла открытка: «On s'amuse!»[99] – написали они, – и еще один ненавистный коричневый конверт. Я положила его сверху на растущую груду в шкафчике и включила Радио 4.

Передавали «Домашние истины» с Джоном Пи-лом. В передаче шел разговор об альбомах с фотографиями под аккомпанемент старой песни «Memories are Made of This».[100] Я достала несколько альбомов, налила себе чаю и принялась их листать. Возьми поцелуй, нежный и страстный… – проникновенно пел Дин Мартин. И ночь блаженства, что была так прекрасна. Здесь нас с Питером сняли, когда мы учились в университете. Стоим, обмотавшись шарфами друг друга. Он и она. Непонятно, где кончается его и начинается мой. То горем, то счастьем душа полна. Он обнимает меня одной рукой, и мы безудержно хохочем. Я помню эту фотографию – март 85-го, – мы встречаемся всего месяц. Так создаются воспомина-ания. Мне он понравился еще на балу первокурсников, только я была слишком застенчивой, чтобы сделать первый шаг. Но однажды он сел на лекции рядом со мной, и, словом, так все и началось. Губы твои, губы мои. Два глотка вина, а может, любви. Я снова посмотрела на фотографию. Так создаются воспомина-ания. Она уже чуть выцвела. Мы выглядели такими влюбленными, такими юными. Но ведь так оно и было – нам здесь всего по девятнадцать. Он был моим первым парнем, я – его первой девушкой. Добавь сюда свадебные колокола. В следующем альбоме собраны любительские снимки нашей свадьбы. Мы сыграли ее на следующий год. У Питера счастливый, хоть и несколько ошеломленный вид. Таким и положено быть жениху. И дом, где живут любовь и весна. А я стою в бархатной накидке – надела, чтобы не зябнуть, потому что мы фотографировались на улице. Сара разговаривает с мамой – ей здесь не намного больше, чем мне сейчас. И конечно, Лили. Она выглядит элегантной, но, пожалуй, слегка разочарованной. Теперь я это понимаю. А здесь Мими – тогда у нее еще были длинные волосы – разговаривает с моим отцом. Малышей – для сладости и аромата. В следующем альбоме первые снимки Кейти. Она была такой серьезной, даже тогда. Помешивай тщательно каждый день. Вот Питер в мантии в день вручения дипломов, держит ее на руках. Чтоб сберечь аромат не мешала лень. Он надел ей свою академическую шапочку с плоским квадратным верхом, а я стою рядом в платье от Лоры Эшли, беременная Мэттом, уже с заметным животом. Вот для тебя награда. В следующем альбоме оказались фотографии, снятые во время нашего отдыха в Уэльсе – кажется, это было в 89-м. Так создаются воспомина-ания. В то время Питер был младшим редактором в издательстве «Фентон и Френд», и нам приходилось нелегко. Но мы провели отличную неделю в Тенби. Там Мэтт сделал первые шаги на пляже. Каждый раз, когда он падал, я бросалась помогать ему, а он начинал вопить, потому что хотел дойти сам. Так создаются воспомина-ания.

Джон Пил что-то задушевно рассказывал, а я открыла следующий альбом с надписью «Чизуик-93». Мы только что купили этот дом. Было трудно с финансами, но Питер тогда снова получил повышение, а меня пригласили на телевидение. На этой фотографии мы все сидим на кухне в наш первый вечер на Эллиот-роуд. После квартиры дети пришли в такой восторг от дома и сада, а я приготовила большую миску спагетти с соусом. Подавай это все с любовью. Мы хохочем, перепачкавшись в соусе, соус течет по подбородкам, а Питер обнимает нас всех. Муж и жена. Я завязываю нагрудник на шею Мэтту. Любовь и жизнь на двоих одна. Должно быть, этот снимок сделан автотаймером. Так создаются воспомина-ния…

– А теперь, – услышала я голос Джона Пила после того, как песня смолкла, – романтическая история о женщине, которая обрела новую любовь – со своим бывшим мужем.

Я выслушала печальный рассказ об их разводе.

– …даже не подозревала, что надвигается… познакомился с ней на работе… такое ощущение, будто твое сердце раздробили на мелкие кусочки… словно жизнь остановилась… детей не было, поэтому я перебралась в Девон… оставила его ей, – чуть ли не прошипела женщина последнее слово. Я криво улыбнулась – все было так похоже.

– Понемногу начала приходить в себя… пара любовных связей… новые друзья… и все-таки…

– Да, – подбодрил Джон Пил, – и все-таки?..

– И все-таки мне хотелось, чтобы все в жизни было как прежде. Пять лет я старалась уничтожить все воспоминания, – рассказывала женщина, – но они постоянно возвращались. Столько всего было пережито вместе… Фотографии в альбоме – история нашей жизни, напоминание о том, какими мы были. Я хотела, чтобы все вернулось, и это желание стало непреодолимым. Я поняла, что не могу сбросить с себя старую жизнь, словно ящерица старую кожу.

– И что же вы сделали?

– Однажды я сняла телефонную трубку и позвонила ему на работу. Я не разговаривала с ним шесть лет и не имела ни малейшего представления, как он живет. Я знала, что та его связь закончилась, но не знала, появилась ли в его жизни еще какая-нибудь женщина. Я не представляла, что ему сказать. Знаете, так бывает: ты на что-то решился и понимаешь, что если не сделаешь этого прямо сейчас, сию же секунду, то никогда уже не сможешь. Меня с ним сразу соединили, и я страшно нервничала. Сердце у меня ушло в пятки, пока в трубке раздавались гудки. А потом я услышала его голос и просто сказала: «Марк, это Джилл». Так и сказала. На мгновение наступила тишина, и я подумала, что совершила ужасную, ужасную ошибку и буду жалеть всю оставшуюся жизнь. А потом вдруг он произнес: «Джилл, скажи мне, где ты, и оставайся на месте – я сейчас же выхожу». С тех пор мы не расставались ни на один день.

– И как вы живете теперь? – задал вопрос Джон Пил.

Наступила пауза, я услышала стук когтей Грэма по линолеуму и почувствовала у себя на коленях его тяжелую теплую голову.

– Ну, я бы солгала, если б сказала, что мы живем лучше, чем прежде, – заговорила женщина. – Конечно, было бы лучше, если бы он никогда мне не изменял. Но теперь все по-другому. Да, мы починили наш брак, – продолжала женщина, а я гладила Грэма по голове. – Конечно, остались рубцы, но это тоже часть нашей истории, того, какими мы были, и мы понимаем это.

Теперь я разглядывала фотографии Грэма. Вот он лежит на коленях у Питера, вот ловит теннисный мячик на лужайке – чуть ли не на два метра взлетает в воздух, изогнувшись винтом, а дети визжат от восторга и хлопают в ладоши. Я перевернула страницу и увидела свою фотографию. Ничего интересного. Я просто глажу Питеру рубашки. Не знаю, с чего он вдруг решил сфотографировать меня – должно быть, взял фотоаппарат, подчиняясь внезапному порыву. Я смотрела в объектив и смеялась – по-моему, это было осенью 99-го года. До того, как у Питера начались нелады на работе. Когда все еще было хорошо. Глядя на эту фотографию, я вдруг увидела на своем месте Энди: это она гладит Питеру рубашки и смеется. Мне была нестерпима мысль о том, что она что-то делает для него. Кладет его одежду в стиральную машину. Или трет ему спину в ванне. Мне была непереносима мысль, что она знает о Питере все до мелочей, как знала я. Например, то, что у него не хватает мизинца на левой ноге, или то, что он любит группу «Gladys Knight amp; The Pips». Мне была непереносима мысль, что она делит с ним бессчетное множество домашних дел, тогда как всегда, всегда это делала я. Я поняла, что наша семейная близость, наша общая жизнь останется только на таких вот выцветающих фотографиях. Под конец программы снова поставили песню Дина Мартина. У меня сжалось горло и заныло в груди. Теперь я смотрела на фотографию, где мы с Питером вдвоем в саду за домом, снятую в прошлом мае. Мы сидим на скамейке, он обнял меня, а я опустила голову ему на плечо. Муж и жена. Снимок задрожал перед глазами, расплылся, и крупные, обильные слезы жалости к самой себе заструились по моему лицу. Любовь и жизнь на двоих одна. Заскулил Грэм – он не выносит, когда я плачу. Пес встал лапами мне на колени и потянулся, чтобы лизнуть в лицо. Так создаются воспомина-ания. Вот именно, с горечью подумала я. На всех этих снимках мы вместе. Вместе. Но скоро этого не будет. Из груди вырвалось мучительное рыдание. Потом еще.

– Питер, Питер, – пробормотала я.

Во время развода чувствуешь себя полностью выбитой из колеи. Эмоции, одна противоречивее другой, захлестывают с ног до головы. Ты уже просто не веришь самой себе.

– Тебе не нужно давать волю своим чувствам, – сказала мне Лили неделю спустя в маникюр-баре на Мэддокс-стрит. Здесь ей еженедельно делали маникюр. Дженнифер Анистон с ворчанием устроилась у меня на коленях.

– Ты чувствуешь себя подавленной не потому, что хочешь вернуть Питера, – заметила она, когда мы уселись на табуретах розового, как мебель Барби, цвета за столиком зигзагообразной формы. – Тебе не по душе мысль о том, что он будет с другой.

Мне такое не приходило в голову, но после слов Лили я заколебалась: может быть, она и права.

– Обычный психологический синдром, – продолжала подруга, а маникюрша, вернее, как здесь было принято называть, «специалист по ногтям» быстро снимала с ее ногтей старый лак цвета «Rouge Noire».[101] Ее ногти так давно не видели дневного света, что стали какими-то зловеще желтыми. – То есть на самом деле Питер тебе не нужен, – добавила Лили.

– Думаешь, не нужен? – усомнилась я.

– Не нужен, – повторила Лили. – Но ты не хочешь, чтобы он достался Энди.

– Вот это уж точно.

– Вот почему ты была так расстроена всю неделю – ведь он уехал с ней в Штаты.

Я тут же представила, как Питер и Энди катаются на катере, быть может в Чесапикском заливе, или поднимаются в горы по тропке.

– Прости, что я говорю так откровенно, дорогая, – продолжала Лили между глотками чая из бузины, который она элегантно пила через соломинку. – Ты же знаешь, разговоры напрямую – не мой стиль. Но, только проанализировав ситуацию таким брутальным образом, я могу доказать тебе свою правоту. Тебе нужен Джос, – говорила она. В этот миг на ее длинные ногти идеальной формы наносился базовый слой.

– Думаешь, нужен? – спросила я, вдыхая запах ацетона.

– Да. Но, к сожалению, ты слишком дала волю своим переживаниям по поводу Питера.

Лили отодвинула руки от сушилки.

– Но я действительно переживаю, – возразила я, разглядывая свои необработанные кутикулы. – Я ведь пятнадцать лет была за ним замужем.

– Конечно, дорогая, все это прекрасно, только не увлекайся. Хотя с твоей стороны, конечно, очень великодушно выказывать такие чувства к нему, несмотря на то что он так тебя унизил.

– Я ничего не выказываю, – осторожно отозвалась я. – Я просто чувствую эти чувства.

– Ну и глупо, – заметила она в тот момент, когда на ее ногти короткими точными мазками наносили ярко-красный лак. – Этим ты только потворствуешь своим слабостям. Лучше этим не увлекаться, иначе оттолкнешь Джоса. – Она вскинула на меня свои прекрасные раскосые глаза. – Ты ведь не хочешь этого, правда?

Я промолчала. Я пыталась представить свою жизнь без Джоса.

– Ты что, хочешь остаться в одиночестве? – услышала я вопрос Лили.

– Нет, – мрачно ответила я. – Не хочу.

– Ты хочешь повсюду бывать одна? Поверь мне, Фейт, это совсем не весело.

– А по твоему виду можно заключить обратное.

– Видишь ли, я всегда была одна, так что сравнивать не приходится. Но для тебя это будет мучительно. Ты будешь стесняться, переживать, чувствовать себя никому не нужной, беззащитной и одинокой. Плюс тот факт, что каждый раз, как только ты встретишь мужчину, который тебе понравится, непременно выяснится, что на него положили глаз еще пятьсот женщин. Это, знаешь ли, только кажется, будто на других пастбищах трава зеленее.

– Знаю, – согласилась я. – Просто я чувствую себя немножко… неуверенно.

– Почему? В чем дело?

– Не знаю. По отношению ко мне он ведет себя идеально. Он такой внимательный, чуткий, у него прекрасные манеры. Правда, недавно он накричал на Грэма. Это мне совершенно не понравилось.

– Что ж, они с Грэмом явно не жалуют друг друга, – заметила Лили. – Чего не скажешь о тебе и Джосе. Я смотрела на вас во время поло и думала, что вы очень подходите друг другу.

– Подходим? – пробормотала я, вспомнив тест из журнала. – Наверно, да. Он такой талантливый, такой красивый. Я знаю, мне очень повезло, но что-то меня смущает… – я уставилась на ее накрашенные ногти. – Только не могу понять, что именно.

– А по-моему, у тебя все просто прекрасно, – заявила Лили. – Многие женщины готовы на убийство пойти ради такого мужчины.

– Лили, ты так говоришь, словно Джос – приз за победу. Это тебе не состязание.

– Еще какое состязание! – воскликнула Лили. – Не будь наивной. Недавно наш редактор Арабелла увидела снимки, где вы с Джосом сняты на поло, и сказала: «Мой бог! Какой роскошный мужчина!»

– Так и сказала? – слабо возмутилась я.

– Да, – с горячностью ответила Лили. – Так и сказала. Она была явно не прочь содрать с него брюки. И еще кое-кто из наших молодых сотрудниц.

– Ну и ну. – Я не знала, то ли мне гордиться, то ли возмущаться.

– Так что ты все-таки состязаешься с другими женщинами, – ласково добавила Лили. – И пока лидируешь. Но Джос и близко бы не подошел, если бы считал, что ты все еще горюешь по Питеру. Так что на твоем месте я бы об этом побеспокоилась.

– Наверно, ты права, – вздохнула я.

– Конечно права, – заявила Лили.

Она придирчиво осмотрела блестящие, кроваво-красные ногти.

– Отлично, – признала она наконец с улыбкой, взяла у меня Дженнифер Анистон, пересадила к себе на колени, а передние лапки поставила на столешницу. – А это ваша следующая клиентка, – заявила она маникюрше. – Ей нравится розовый, от Шанель.

В пятницу родители завезли детей домой. Заходить они не стали, потому что на следующий день улетали в Тьерра-дель-Фуэго. Мэтт и Кейти загорели до черноты и немножко подросли. Как только Грэм увидел ребят, он просто обезумел и принялся лаять и подвывать от радости.

– Ну что, хорошо провели время? – спросила я, обнимая их.

– Formidable![102] – воскликнул Мэтт.

– Это хорошо, – одобрила я. – Значит, бабушка выполнила свое обещание?

– Да, – подтвердила Кейти. – Мы все время говорили по-французски.

– Tout le temps,[103] – ухмыльнулся Мэтт.

– Что ж, это… просто… très bien,[104] – отозвалась я. – Тут вам пришло письмо, – добавила я, но они уже поднимались с вещами по лестнице. Я поглядела на синий конверт со штампом авиапочты, который Питер прислал им обоим. Его принесли вчера.

– Ну как там папа? – спросила я как бы невзначай, когда Кейти на кухне читала письмо.

– Посмотри сама, – она отдала письмо мне.

Это интересный район Штатов, – читала я. – Место первого постоянного поселения европейцев в Северной Америке (1607 год)… штат назван в честь Елизаветы I, королевы-девственницы[105]… его еще называют Старый Доминион… один из тринадцати первых штатов. Ведущий поставщик табака, яблок, помидоров… строевого леса… угольные шахты тоже имеют немаловажное значение. Много исторических городов: Уильямсбург, Джеймстаун и Фредриксбург… шесть с половиной тысяч жителей… Основные достопримечательности – это Голубой хребет… река Шенандоа… Чесапикский залив… Родители Энди, по-моему, славные люди.

– Судя по всему, поездка удалась, – проговорила я, вручая Мэтту письмо.

– Да, похоже, он там всерьез увлекся историей штата, – отозвалась Кейти.

– Что ж, звучит занятно.

– А также флорой и фауной, – добавила дочь.

– Вот именно.

– И политической ситуацией.

– Ммм.

– Какой отсюда вывод? – задала вопрос Кейти.

– Ему там здорово не понравилось, – отозвался Мэтт.

Сердце у меня забилось, словно лосось, прыгающий вверх по течению метать икру.

– Красноречивое умалчивание, как сказал бы Фрейд, – заметила Кейти. – Энди он вообще не упоминает. А что касается фразы «Родители Энди, по-моему, славные люди», так ясно, что они ему нисколечко не понравились.

– Ты так думаешь? – сказала я.

– Я это знаю, – ответила она. – Бедный папа. Но она вонзила в него свои когти и не собирается отпускать. А как Джос? – внезапно спросила Кейти.

– Джос… хорошо. Кстати, он завтра придет на ужин. Замечательно, правда?

– Je m'en fou,[106] – отозвалась Кейти, с галльским пренебрежением пожимая плечами.

– Cela m'est égal,[107] – отозвался Мэтт.

– Не слышу энтузиазма, – заметила я.

– А у нас его и нет, – заявил Мэтт.

– По-моему, это нехорошо с вашей стороны, ведь он относится к вам по-доброму. Что в нем не так?

– Да в общем, ничего, – буркнула Кейти. – Просто он как-то уж слишком старается.

– Ну, это не преступление.

Вечером все прошло не так уж плохо. Джос написал плакат «Добро пожаловать домой!» и повесил его на перилах – если честно, лучше бы он этого не делал – и купил детям маленькие подарки. Он расспрашивал их о поездке и, как обычно, вовсю старался. Они же держались отчужденно и отвечали неохотно, но на то ведь они и подростки.

– А что вы делали по вечерам? – спросила я, пока мы ели bœuf bourguignon.[108]

– Играли в карты, – ответила Кейти, возя мясо по тарелке.

– Карты? Здорово. А во что именно вы играли? В рамми?[109]

– Н-ну да, – ответил Мэтт, ковыряясь в мясе.

– Или бабушка научила вас играть в бридж?

– Ммм, да, – сказали оба. Я встала, чтобы убрать тарелки.

– Мам, было очень вкусно, – сказала Кейти.

– Исключительно вкусно, – подтвердил Джос и неожиданно добавил: – А вообще-то это были собачьи яйца!

Я взглянула на него ошеломленная. Мэтт и Кейти засмеялись.

– Кстати, Фейт, думаю, мы должны рассказать детям о предстоящей Грэму операции.

– Какой операции? – ребята были потрясены. – Разве Грэм заболел?

Мэтт бросился к Грэму, лежащему на своей подстилке.

– Нет, он абсолютно здоров, – ответила я.

– Тогда зачем вы об этом говорите? – не могла успокоиться Кейти.

– Видишь ли, – начал Джос, – Грэм, конечно, милый пес, но у него отвратительная привычка кусать людей.

– Неправда! – возразила Кейти. – Нет у него такой привычки. Он кусает только вас.

– Кейти! – Я выразительно посмотрела на дочь.

– Но это же правда, мама, – настаивала она. – Он ведет себя так только с Джосом.

– Не будем спорить на эту тему, – спокойно продолжал Джос, по-прежнему удерживая на лице приятную улыбку. – Но факт остается фактом: у собаки с агрессивными наклонностями следует…

– Джос! – перебила я его, обеспокоенно глядя на Грэма. – Pas devant le chien s'il vous plaît!

– Что это означает? – не понял Джос.

– По-французски это означает «пожалуйста, не при собаке», – перевел Мэтт.

– Это я знаю, – заметил Джос. – Но почему нет?

– Потому что он понимает абсолютно все, что мы говорим, – отрывисто ответила я.

– Фейт, перестань, – утомленно сказал Джос. – Вам просто нравится так думать.

– Нет, это правда, – заверила Кейти. – Он понимает массу всего. У него фантастически высокий показатель умственных способностей, и мы считаем, что в его словарном запасе не меньше пяти сотен слов.

– Очень сомневаюсь, что «кастрация» – одно из них, – сказал Джос. Он все еще улыбался. Лучше бы перестал.

– Кастрация? – повторила Кейти.

– А что это такое? – спросил Мэтт.

– Это когда отрезают… эээ… эту штучку, – ответила я. На лице Мэтта ясно читались недоверие и откровенный страх. – Считается, что тогда характер у псов становится лучше.

– Но у него и так хороший характер! – воскликнул Мэтт.

– Но он не всегда ведет себя так, как следовало бы, – возразил Джос. – В наши дни это обычная несложная операция, проходит безболезненно, и, поверьте, он даже не заметит, что чего-то не хватает.

– Да откуда вы знаете? – потребовала ответа Кейти. – Вам бы этого не хватало, верно?

– Кейти, не груби! – упрекнула я дочь.

– Знаешь, Кейти, – спокойно ответил Джос, ничуть не обеспокоенный ее замечанием, – многие люди проделывают эту маленькую… процедуру… своим псам. И это хорошо. По меньшей мере они перестают бегать за девочками.

– А почему бы ему не бегать за девочками? – возмутилась Кейти. – Вы же бегаете.

– Кейти! – сердито воскликнула я. – Думай, что говоришь!

– Да он и не смотрит на девочек, – вмешался Мэтт. – Он гоняется только за кошками.

Едва Мэтт сказал это, как Грэм, сорвавшись со своего места, с лаем и подвываниями бросился к задней двери.

– Не нужно было тебе этого говорить, – застонала я. – Грэм, там нет кошек, так что вернись на место.

Грэм в замешательстве поглядел на меня и затрусил обратно.

– Как бы то ни было, – сказал Джос, решительно отказываясь сдаваться, – мы с Фейт считаем, что Грэму лучше сделать эту операцию.

– Могу поспорить, что мама так не считает, – сухо вставила Кейти.

– Кейти, спасибо тебе, но я и сама могу за себя ответить. Я считаю, что нам нужно… нужно… дождаться папиного возвращения.

Джос закатил глаза.

– Ладно, – согласилась Кейти, – дождемся папиного возвращения. Только я тебе сразу скажу, что он ни за что не согласится. А кроме того, это значит, что у Грэма никогда не будет детей.

– Да, но это совершенно неважно, потому что он не относится к клубным собакам.

– Джос! – Откуда-то в голосе Кейти взялись высокомерные нотки. – Может, Грэм и не имеет, как ты был добр указать, богатой родословной, но он обладает врожденным благородством.

– Ладно, ладно, – Джос шутливо поднял руки. – Я жалею, что сказал об этом.

– Мы тоже, – буркнул Мэтт и отнес Грэму облизать свою тарелку.

– Мэтт, не смей так делать! – Я повысила голос. – Это отвратительно!

– Отрезать ему яйца тоже отвратительно! А это его утешит, – пояснил Мэтт, когда я выхватила у него тарелку. – Если его чувства задеты.

– Никого не волнуют мои чувства, – произнес Джос. – Никого не беспокоит, что он меня постоянно кусает.

– До крови? – не унималась Кейти.

– Ну, нет.

– Тогда это не считается.

– Верно, но в один прекрасный день он укусит меня как следует.

– Как следует, – пробормотал Мэтт.

– Слушайте, давайте забудем об этом разговоре и сменим тему, – сказала я, когда все вернулись к столу. Я вынула из холодильника шоколадный мусс и начала раскладывать его по тарелкам. К этому времени Грэм закрыл глаза.

– Вот и хорошо, он заснул, – заметила я. – Кстати, Кейти, ты не знаешь, собакам снятся сны?

– Да, – кивнула Кейти. – У них наблюдается быстрое движение глазного яблока, когда подергиваются веки, как и у людей. В этот момент мы видим сны, наверно, так же и у собак. Иногда Грэм во сне повизгивает, словно видит кошмар, а лапы у него «бегут», как будто он преследует кроликов.

– Сны странная штука, верно? – заметила я.

– Обычно они связаны с тайными желаниями, – откликнулась Кейти. Ид – детская, жаждущая удовольствий часть подсознания – удовлетворяет свои скрытые желания.

Я думала об этом все оставшееся время, пока мы ели в молчании.

– Прошлой ночью мне приснился забавный сон, – призналась я. – Будто бы я глажу рубашки. Но я знаю, почему мне это приснилось, – добавила я, хоть и не стала ничего объяснять.

– Сны, в которых ты гладишь, означают, что тебе хочется сгладить какие-то свои тревоги, – объяснила Кейти с доброжелательностью, в которую мне трудно было поверить.

– А вот мне недавно приснился очень странный сон, – сообщил Джос, твердо вознамерившись растопить лед, который возник вокруг него за последние полчаса. И он описал, как раздевался в Королевском оперном театре.

В это время Кейти пристально рассматривала его. Видимо, она не знала, что этот сон означает.

– Я думаю, это означает, что Джос – очень честный человек, – заговорила я. – Что он готов раздеться на глазах у всех. Кейти, достань свой толкователь снов и посмотри, что это означает.

– Мам, мне не нужно искать в книге, я и так знаю, – ответила дочь.

– Да? – оживился Джос. – И что же?

– Это связано с разоблачением, – спокойно продолжала она. – Сон, в котором ты раздеваешься, говорит о твоих тайных опасениях, будто кто-то узнает о тебе нечто такое, что ты предпочел бы оставить в секрете.

На мгновение Джос встретился глазами с твердым взглядом Кейти и опустил их вниз на тарелку.

– Знаете, мусс просто бесподобный. Можно мне еще? – проговорил он.

Дорогой Альфи, – писала я в понедельник после своего последнего выступления, – вспышка молнии представляет собой разряд статического электричества, проскочившего между грозовой тучей и землей либо между двумя тучами. Если молния ударила из тучи, ее называют зигзагообразной, а если она вспыхнула внутри тучи, – зарницей. Надеюсь, это поможет тебе справиться с заданием на лето.

Дорогая Вики, – начала я другое письмо, – гром грохочет так громко, потому что во время грозы вспышки молнии нагревают воздух до невероятно высокой температуры – в пять раз выше, чем температура поверхности Солнца. От такого жара воздух внезапно расширяется со сверхзвуковой скоростью и возникает оглушительный грохот, который мы называем громом. Точно такой же эффект мы наблюдаем, когда у нас над головой пролетает современный самолет. Надеюсь, это поможет тебе справиться с заданием на лето.

Дорогая Энил, иней – это замерзшая роса. Он белого цвета, потому что кристаллики льда заполнены воздухом. Если на улице становится очень холодно, тогда кристаллики льда образуются в форме острых иголочек. Мы называем это изморозью. Спасибо за твое письмо, желаю удачи в работе над летним заданием!

Набрав последнее письмо, я подняла глаза от компьютера, увидела Софи и улыбнулась.

– Снова письма от поклонников? – спросила она, заметив груду почты у меня на столе.

– Не совсем. Просто письма от школьников. Ребята ринулись выполнять свои домашние задания. Ведь на следующей неделе снова начинается учебный год.

– А я вообще не получаю писем, – с сожалением призналась она.

– Наверняка что-нибудь да приходит.

– Нет. Абсолютно ничего.

– Странно. Я думала, что ты, кроме всего прочего, получаешь пачки писем с предложениями выйти замуж.

– Выйти замуж? – повторил Терри, проходивший мимо. Он остановился и игриво улыбнулся ей. – Софи это не интересует. Верно, Софи?

– Ну конечно, – спокойно ответила она. – В свои двадцать четыре я еще слишком молода для этого. – Удар пришелся ниже пояса, и Терри дернулся. – Сначала я должна добиться успеха на работе.

– Не слишком на это рассчитывай, – деланно рассмеялся Терри. – Может получиться так, что твое время совпадет с перерывом на рекламу. Так что на твоем месте, Софи, я бы тут не засиживался, – добавил он с двусмысленной ухмылкой.

– Я и не собираюсь, – туманно ответила она и продолжала разговор со мной.

– Одной заботой меньше для твоей гортани, – прошептала я, когда он ушел.

– Спасибо. – Хотя внешне Софи оставалась спокойной и невозмутимой, я видела, как дрожат ее руки. – А как твои дела? – спросила она, присаживаясь на краешек моего стола.

– Спасибо, все прекрасно. Прекрасно, прекрасно, прекрасно. У Джоса много работы. Он занят в оформлении «Мадам Баттерфляй».

– «Мадам Баттерфляй»? – переспросила Софи.

– Новая постановка в оперном театре. Премьера состоится через три недели. Сегодня утром он повел моих ребят на репетицию. Знаешь, он очень хорошо к ним относится.

– Вот как? – Софи вертела в руках мой погодный домик.

– Да, у него с ними прекрасные отношения, – подтвердила я. – Он столько для них делает. Откровенно говоря, иногда они ведут себя немножко… ммм… неблагодарно, но ты же понимаешь, чего еще ожидать от подростков?

– Значит, он хорошо относится к детям? – повторила Софи.

– Да, великолепно, – кивнула я.

Мэтт и Кейти отозвались на приглашение Джоса побывать в театре за кулисами с вежливым воодушевлением. Ребята все еще относились к нему холодновато после того разговора о Грэме, но у них хватило ума не отказываться от заманчивого предложения. Я втайне надеялась, что поход в Ковент-Гарден поможет исправить ситуацию. Не исключено, что, наблюдая за Джосом в его стихии, увидев, с каким уважением к нему относятся коллеги, они изменят свое отношение к нему. Кто знает. Лично я знала одно: сегодня я чувствую себя разбитой. По понедельникам я всегда не в своей тарелке, а к среде снова привыкаю к раннему подъему, это уже не так выбивает меня из колеи. Но сегодня мне хотелось только одного: поскорее добраться до кровати. Вернувшись домой, я удивилась, что Грэм не бросился мне навстречу, как только открылась входная дверь. Я заглянула в сад. Там его не было. Видимо, ребята забрали его с собой, решила я, с трудом поднимаясь по лестнице. В конце концов, дети с ним неразлучны, рассуждала я, раздеваясь и падая в постель. Грэм считает себя их младшим братом и стремится делать то же, что и они. Я до того устала, что моментально отключилась, как только голова коснулась подушки. Мне снова приснился странный сон. Я была в каком-то торговом пассаже и ехала вверх по эскалатору. Я стояла там с пакетами, набитыми покупками, и, довольная, осматривалась. Я уже почти доехала до верха, как вдруг эскалатор остановился, а потом поехал в обратную сторону. Теперь я спускалась, что показалось мне очень странным. Но я решила, что когда он доедет донизу, то, скорее всего, снова поменяет направление. Я подняла голову. Наверху стояло множество людей, и все они что-то кричали мне. Они старались изо всех сил. Самое странное, я не слышала ни слова из того, что они кричат, и внезапно поняла, что оглохла. Я видела выражение их лиц, то, как они жестикулируют, понимала, что они пытаются о чем-то меня предупредить, но не понимала о чем. Потом я повернулась, посмотрела вниз и с ужасом увидела, что торговые ряды исчезли, а на их месте зияет пропасть. Эскалатор неумолимо вез меня прямо к ней, я стою уже чуть ли не на последней ступеньке. Я в отчаянии начала бежать наверх, но ноги двигались слишком медленно. Я запыхалась, стало больно дышать. Я взглянула наверх и увидела Питера с детьми. Они стояли впереди всей толпы, кричали, убеждали попытаться еще. Наконец-то я стала различать слова. Я слышала Мэтта. Он кричал:

– Мама, мамочка, ну давай же, давай!

– Все в порядке, я все слышу!

– Мамочка! – закричал он снова. Я почувствовала на своих плечах руки сына. – Мамочка, проснись! Мы не можем найти Грэма!

– Чт-то? – Я открыла глаза. Сон исчез, а передо мной стоял расстроенный Мэтт. Я слышала, как Кейти бегом поднялась наверх и тоже ворвалась ко мне.

– Я прошла по всей улице, – задыхаясь, проговорила она. – Его нигде нет.

– Ты о чем?

– Грэм пропал, – со слезами на глазах объяснил Мэтт. – Мы нигде не можем его найти.

– Я думала, он с вами!

– Нет! Он оставался здесь. Мы только что вернулись домой на метро.

– Он пропал?

– Да. Исчез.

– Так, только не впадайте в панику. – У меня бешено забился пульс. – Мы его обязательно найдем. Обязательно найдем. Только нужно соблюдать спокойствие. Сколько времени? Половина пятого? Боже мой, значит, его нет уже целый день!

Я вставила контактные линзы, оделась и сбежала вниз.

– Грэм! – позвала я, выскочив в сад. Похлопала в ладоши. – Грэм! Ко мне! Сюда! Грэм!

– Мы его уже звали, – сказал Мэтт. – Его нет.

– Как он выбрался?

– Через окно в кухне.

– Но оно было приоткрыто сантиметров на пятнадцать, не больше.

– Он умудрился протиснуться. Смотри, вот его шерсть.

– О господи! Что же нам делать?

– Давай позвоним папе! – предложила Кейти. Ну конечно! Я быстро набрала его номер.

– Алло, – ответил Питер.

– Питер, это я. Слушай, мы не можем отыскать Грэма. Он убежал, его не было целый день. Мы страшно расстроены.

– Он выбрался на улицу? Боже! Не волнуйтесь. Сейчас я приеду и помогу его найти. Приеду и будем искать вместе – нет, не получится. Я же в Америке. Вы звонили в полицию? Позвоните в полицию, позвоните в полицию, обязательно позвоните в полицию и в «Баттерсийский приют»,[110] садитесь в машину – нужно поездить и поискать по окрестностям. Я перезвоню часа через два. Пока.

Я набрала номер Чизуикского отделения полиции, меня соединили с нужным отделом, я сообщила дежурному офицеру приметы Грэма.

– Метис, похож на колли… пушистый золотисто-рыжий воротник… немного напоминает лису… белая манишка на шее и груди… спина гончей… длинный пушистый хвост… да, конечно, он в ошейнике и с жетоном… нет, нет, без микрочипа… очень, очень умный… но это правда – он действительно… Грэм. Да, верно… Да, да. Я знаю, что странно… да, конечно, я подожду. – Наступило мучительное ожидание, пока полицейский проверял журнал с записями о потерявшихся собаках.

– Тут есть немецкие овчарки, вест-хайленд-уайт-терьер, джек-расселл-терьер и три дворняги, но никто из них не подходит под описание вашего пса. Если он к нам поступит, мы вам позвоним. А пока обратитесь в «Баттерсийский приют».

– Да, конечно.

– И в инспекцию по животным – запишите номер телефона…

– Спасибо.

– И позвоните в ветеринарную службу вашего района.

– Зачем? – не поняла я.

– Узнать, не сбила ли его машина. Мне будто ножом полоснули по сердцу.

– Ты знаешь, почему это случилось, верно? – проговорила Кейти, пока я набирала номер приюта. – Он не хочет, чтобы его оперировали. У него возник из-за этого синдром беспокойства. Ведь говорили мы Джосу, – горячилась Кейти, – что Грэм все понимает, а он нам просто не поверил.

– «Баттерсийский приют» слушает, – раздался голос в телефонной трубке. Я дала краткое описание Грэма, стараясь справиться со слезами, которые комом стояли в горле и мешали говорить.

– Прежде он никогда не убегал, – говорила я дрожащим голосом. – Но на нем ошейник и бирка, так что если он попадет к вам, вы узнаете.

– Потерявшиеся собаки часто оказываются у нас без ошейника, – объяснила женщина. – Будет лучше, если вы назовете его особые приметы, потому что к нам поступает много метисов, похожих на колли.

– Особые приметы? – Я вопросительно посмотрела на ребят. Мэтт показал на свое ухо. – Ах да. Одно ухо у него короче другого. И постоянно машет хвостом.

– Понятно, – вежливо ответила женщина. – Я просматриваю базу данных, но пока не вижу ничего похожего. Но если найдется собака, подходящая под ваше описание, мы обязательно позвоним. Сегодня мы открыты до восьми.

После этого я позвонила пяти ветеринарам. Ни у одного из них Грэма не было, как не было его и в Чизуикской инспекции по животным.

– Кейти, – позвала я дочь, – побудь у телефона, а мы с Мэттом поищем его снова. Мы дошли до сквера и принялись звать его по имени. Будь он здесь – примчался бы в одно мгновение. Потом мы дошли до Чизуикского шоссе – машины двигались плотным потоком, и от одной только мысли, что он пытался перебежать на другую сторону, я пришла в ужас. Мэтт пошел влево, я вправо. Я прошла три магазина, церковь, кафе «Руж» и направилась в сторону Кью-Грин. Наверно, я была растрепана, бегая по улицам с отчаянным выражением лица и выкрикивая имя Грэма. Но я была вне себя от страха и меня совсем не беспокоило, кто и что может подумать. К тому времени, когда я вернулась домой, была уже половина шестого.

– Кто-нибудь звонил? – спросила я Кейти.

Я тяжело дышала и была мокрой от пота.

– Звонил папа узнать новости. И совсем недавно звонил Джос, – сообщила Кейти. – Я рассказала ему про Грэма, и он обещал, что приедет и поможет искать.

– Спасибо ему за это, – проговорила я, опускаясь на ступеньку лестницы.

– Да, – виновато проговорила Кейти.

Сверху спустился Мэтт с объявлениями «Пропала собака», которые он сам набрал на компьютере.

– Я развешу их на фонарных столбах, – объявил он. – Вот тебе двадцать штук. Пока он ходил, мы с Кейти пытались понять, куда Грэм мог отправиться.

– Где ему нравится бывать? – вспоминала я.

– Около Чизуик-хаус, – сказала Кейти. – Ему там нравится. И еще у реки – смотри, Джос приехал.

Джос нажал на гудок. Я выбежала из дома, захватив объявления Мэтта и скотч, и села в машину.

– Спасибо, – сказала я и сжала его руку.

– Любишь меня, люби мою собаку, – отозвался он, пожав плечами. – Я только надеюсь, что нам повезет.

Мы пересекли широкую улицу, выехали на Дьюкс-авеню и медленно двигались по ней, просматривая скверы, садики и боковые улицы: не мелькнет ли рыжий мех. В конце Дьюкс-авеню начиналась Большая западная дорога. Я с ужасом смотрела на громадные фургоны и быстро мчащиеся легковушки, представляя, как Грэм пытается перейти дорогу.

– Ему здесь просто не уцелеть, – сказала я слабым голосом. – Это все равно что пересечь автостраду.

– Думаю, он слишком умен и даже не пытался пробовать.

Мы свернули влево, чтобы доехать до Чизуик-хаус. Джос поставил машину, и мы прошли в парк через боковые ворота.

– Грэм! – принялась звать я. – Грэм! Ко мне, мальчик! Сюда!

Здесь были сотни собак вместе с хозяевами. Сеттеры и пойнтеры, далматинские доги и немецкие овчарки. За двадцать минут мы обошли Ионический храм, оранжерею и теплицу с камелиями. К этому времени начало смеркаться. Вместе с убывающим светом гасли и наши надежды. Я прикрепила несколько объявлений на деревья, надеясь, что кто-нибудь видел Грэма. Когда совсем стемнело, мы поехали к Темзе, оставили машину у теннисных кортов и прошли около мили,[111] выкрикивая его имя. Но был слышен только плеск волн да ветер, шелестящий листвой деревьев.

– Нужно возвращаться, – сказал Джос.

Я кивнула. Пока мы медленно ехали назад, у меня перед глазами возникали ужасные картины: Грэм где-то лежит раненый или плетется в растерянности, не зная, куда попал и как отыскать дорогу домой. Нажав на пульт, чтобы открыть ворота, я чувствовала себя абсолютно разбитой.

Я поднесла руку с ключом, чтобы вставить его в замок, но Кейти меня опередила. Она плакала. О господи!

– Говори, – велела я ей и тоже заплакала.

– Грэм в Баттерси, – с трудом проговорила она, вытирая глаза. – Оттуда только что позвонили. С ним все в порядке. Можно завтра забрать.

Утром в десять тридцать мы были первыми в очереди, собравшейся на тротуаре перед входом в приют.

– Ну давайте же! – нетерпеливо говорил Джос. – Открывайтесь!

Наконец металлическая решетка поднялась, и мы вошли внутрь. На полу были нарисованы разноцветные цепочки следов. Служащий в приемной сказал, чтобы мы шли по желтым следам до отделения, где держали потерявшихся собак. Пока мы подходили, все слышнее становилась какофония негодующего лая и визга. Я заполнила формы, показала наши документы, и служительница ввела наши данные в компьютер. В ожидании мы разглядывали доску с объявлениями «Пропала собака» наподобие нашего. Кто-то предлагал награду в тысячу фунтов и больше. Чьи-то собаки потерялись или убежали, но многие были украдены. На доске висел снимок немецкой овчарки по имени Тоби, которую увели в район Кентона. А Бамбла, щенка борзой, как подтверждали свидетели, четверо мужчин утащили и запихнули в фургон.

– Вот жуть, – пробормотал Мэтт.

Наконец служительница повела нас к небольшим вольерам. В воздухе пахло дезинфектантом и собаками.

– Он в конце этого ряда, – сообщила служительница.

Из клеток, вдоль которых мы шли, на нас печально смотрели стаффордширские буль-терьеры и престарелые лабрадоры. Резвый спрингер-спаниель предложил нам свою игрушку. Джек-расселл-терьер при нашем приближении подскочил и визгливо залаял. Мы прошли мимо двух немецких овчарок, чау-чау на трех лапах, мальтийского терьера, заснувшего в своей клетке, и наконец остановились у последнего загона.

– Это он? – спросила служительница.

Тот же цвет. Тот же размер. Тот же тип. Но для нас разница была ничуть не меньше, чем если бы это оказался датский дог.

В молчании мы ехали обратно в Чизуик, а потом безутешно сидели на кухне. Мэтт налил в миску Грэма воды и положил корм в его тарелку.

– Он вернется голодным.

– Конечно, милый, – согласилась я.

– Его придется как следует вымыть.

– Ммм. Вероятно.

– Я подарю ему это, – добавил Мэтт, показывая видеокассету Джейми Оливера, где самый известный английский шеф-повар делился кулинарными секретами.

– Это очень щедрый подарок, Мэтт. Он наверняка еще не видел этот фильм.

Чтобы как-то скрасить мучительное ожидание, мы сели играть в карты и в «Скраббл». Дети рассказали мне о том, что видели в театре, и о чудесных декорациях Джоса. Днем снова позвонил Питер, и мы сообщили ему, что новостей нет по-прежнему. Немного погодя Джос позвонил с работы по мобильному телефону. В пять часов снова раздался телефонный звонок.

– Это миссис Смит? – послышался в трубке незнакомый голос.

– Да, – ответила я.

– С вами говорят из Вестминстерского городского совета. Я инспектор по животным. Сообщаю, что ваш пес находится у нас.

– Слава богу! – я опустилась на стул, прижимая левую руку к груди. – Это точно наш пес?

– В этом нет никаких сомнений, – заверил инспектор. – На нем ошейник и жетон. Может, это и не мое дело, но, по-моему, Грэм странное имя для собаки.

– Совершенно верно, – засмеялась я, а на глазах уже появились слезы облегчения. – Это очень смешное имя, – заплакала я. – Откровенно говоря, это совершенно не подходящее для собаки имя. Большое вам спасибо, – я шмыгнула носом. – Мы все очень расстроены. Где же вы его отыскали? – поинтересовалась я, пока записывала адрес.

– Недалеко от галереи Тейт.

– Тейт? – поразилась я.

– Да, он сидел у дома на Понсонби-плейс.

– Понсонби-плейс?

– Совершенно верно. Номер 78.

– Номер 78? – повторила я.

– Вы знаете кого-нибудь, кто живет в этом доме?

– Да. Там живет мой муж, – ответила я.