"Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея" - читать интересную книгу автора (Вельтман Александр Фомич)

I

Рассказав, по принадлежности, кто такая Саломея Петровна, мы оставим ее в покое до первой встречи. Обратимся к Дмитрицкому, который, как вам уже известно, проиграл сполна собственные деньги и частию прихватил деньги ремонтные. Не для чего было говорить ему, что это сделано не только неосновательно, но даже безрассудно: все знал он это сам и бранил себя, как собаку. После нагоняя самому себе, он стал обдумывать, как поправить дело, и ничего лучше не выдумал, кроме новейшей гомеопатической пословицы: Similia similidus curantur[24] — или древнейшей русской пословицы: чем обжегся, тем и лечись.

— Но здесь, в поганом Бердичеве, не буду лечиться: поеду поправлять здоровье посреди сельской жизни. И вот, в прекрасных долинах Подолии, под именем ремонтера разъезжает он от помещика к помещику, играет для «препровождения времени». Но во всяком случае он был не более как Sch#369;ller[25] в сравнении с Schulmeister-ом[26] Желынским. Желынский, проведав, что он в его заветных полях красного зверя ловит, тотчас же разместил засады, и с бедного, с живого Дмитрицкого сняли кожу.

Между тем время проходит; в полку о Дмитрицком нет и известий. Полковой командир менее заботится о нем и о деньгах, нежели о команде, и отправляет другого офицера отыскивать Дмитрицкого и принять команду и ремонт. Офицер, недолго думав, едет в Бердичев. Там находит он команду, которая преспокойно живет по квартирам в ожидании своего командира; в числе команды и денщик Дмитрицкого.

— Где Василий Павлович?

— А бог его знает; он меня оставил у одного помещика, я там жил-жил, ждал-ждал барина, покуда выгнали; помещик сказал: «Ступай, брат, барин твой, верно, умер; я держать тебя не хочу». Я и пришел сюда.

— А что, в самом деле не умер ли он?

— Верно, что умер; помещик недаром говорил.

Офицер доносит в полк, что команда состоит благополучно налицо, а сам ремонтер пропал без вести и, вероятно, умер.

Дмитрицкого означили в списках умершим.

Таким образом кончил Дмитрицкий жизнь служебную.

Между тем новый ремонтер, приехав к одному помещику для покупки лошадей, входит в гостиную и видит — ни дать ни взять Дмитрицкий, в венгерке, в гусарской жилетке, сидит за картами.

— Дмитрицкий? — вскрикивает он, всмотревшись в него.

— Ах, любезный друг! — вскричал и Дмитрицкий, вскочив из-за стола и обнимая товарища своего. — Вот неожиданно встретились!

— Что ты здесь делаешь?

— Tс! скажи, пожалуйста! вот встреча! Как давно не видались!

И он потащил его за руку в другую комнату.

— Что ты здесь делаешь? где ты пропадал?

— И не думал пропадать, братец; а видишь, по маленькой, отыгрываюсь.

— Да знаешь ли что, ведь ты исключен из списков и показан в числе умерших?

— И очень хорошо сделали. Я действительно убитый человек; а потому и не могу уж явиться в полк.

— Ах, чудак! Да что ж ты будешь делать!

— Что ж, братец, мертвому делать, кроме как скитаться тенью.

— Ах, чудак!

— Только, братец, не говори никому, что и тень мою видел, а то, пожалуй, кол в спину вколотят.

— Где ж ты живешь?

— Теперь здесь гощу.

— Не советую тебе, однако ж, проживать в этих местах; если тебя узнают — беда!

— И не напоминай, сам уеду; черт знает, здесь нет мне счастья. Поеду искать невест, попробую жениться.

— Ах, чудак! да как же ты будешь жить без всякого вида?

— Вот тебе раз! попробуй кто от меня требовать вид, поставлю ему на вид вот что!

Дмитрицкий показал свой кулак.

— С этим видом не далеко уедешь.

— Не далеко уеду, так далеко уйду. Однако ж меня ждут; шпини, брат, я к тебе приду на квартиру.

— Нет, спасибо, отложи попечение: со мной команда.

— Да, да, да! ну, хорошо! Так до свидания на том свете.

— Прощай, брат!

— Присядь, хоть по маленькой.

— Нет, спасибо.

— Ну, хоть карточку, на мое счастье.

— Нет, благодарствуй.

— Экой чудак!

После известия, сообщенного новым ремонтером, Дмитрицкий понемногу стал подвигаться с юга на север. Он был некогда в Москве, и Москва ему нравилась; выезжая из нее, он думал: когда-то бог приведет опять побывать. Эта старая мысль пришла ему в голову, когда он задумался, куда ему ехать.

«Э! да вот прекрасный случай ехать в Москву! Там же всегда тьма невест. Именно! там открою свой новый карьер… Скверная вещь без денег! Я уверен, что без денег я могу завлечься во все страсти. А с деньгами я совершенно смиренное существо: засел где-нибудь в уголок, бросил пук ассигнаций или горсть золота на стол. „Господа! банчику!“ Смотришь, тянутся со всех сторон искатели земного блага, обступают фараона, как рыбы, и ждут подачки. Иному дашь туза — счастлив! иного оборвешь — молчит! Судьба! Добродетельный муж и отец семейства не с намерением пролил чашу довольствия своего. Он только хотел дополнить ее последним глотком бедняка, да черт подтолкнул под руку, чаша вверх дном, а наш брат подставил горсть и богат. Но для того, чтоб иметь право стоять там, где черт подталкивает под руку, надо иметь случай при нем. А кто ж может доставить этот случай как не жена, входящая в дела своего мужа и способствующая его успехам в свете? Что за роскошь иметь такую заботливую, умную помощницу!.. „Душа моя! заинтересуй, пожалуйста, мосье такого-то, чтоб ему у нас не было скучно. Умная жена тотчас поймет пользы мужа. О, она должна быть непременно привлекательна в отношении интересных людей. Одного только боюсь, чтоб не попасть на такую, которая вздумает тебя вывести в чины, или на такую, которая только ночует дома; или на такую, которая пришпиливает мужа к хвосту… Да еще боюсь, чтоб не влюбиться в аплике, в дрянное сердчишко, которое разрядится в любезность, в сладость, в нежность, подобьет все свои недостатки пуховой прелестью, раздушится благовонными вздохами, разукрасится алмазными взорами, разрисуется узорными приемами…“»

Рассуждая таким образом, Дмитрицкий ехал в Москву на огромном чемодане, набитом сеном. Хоть у него и осталось только одно носильное платье: венгерка да шинель, но он знал, что ездить без чемодана — нельзя: почтут за нищего.

По приезде в Калугу в кошельке у него остался один только червонец и ключ от чемодана. «Этого скакуна я ни за что в свете не отдам: это у меня заводчик. Лошадей найму вплоть до Москвы; а что касается до насущного пропитания: есть что есть, так есть, а нет, так мы не взыщем; впрочем, глупость! возможно ли умереть с голоду там, где люди завтракают, обедают, полдничают, ужинают и, словом, целый день едят?»

Следуя этому правилу, Дмитрицкий не голодал. В первой же деревне, где его извозчик остановился кормить лошадей, он застал хозяина, хозяйку и всю семью за столом: они хлебали из огромной чаши жирные щи.

— Что это? квасок? дай-ко, брат, ковшичек… ух как славно щами пахнет!

— Да не угодно ли, сударь, покушать? — сказала хозяйка, — у нас щи, жаркое есть, если угодно, рыба есть.

— Нет, благодарствуй, милая, боюсь обед испортить… я только попробую… Славные щи!

— Да что ж, пообедайте у нас, сударь.

— Нет, милая, меня ждут обедать, отсюда недалеко. Таким образом наш путешественник везде пробовал то щи,

то кашу; но на половине дороги ему захотелось хорошо пообедать. Проезжая в обеденное время чрез одно село, он спросил:

— А что, здесь живет сам помещик или управляющий?.

— Сам помещик.

— А есть у него продажные лошади?

— Как же, большой завод есть.

— Прекрасно! Проводите-ко меня к нему. Барин-заводчик рад покупщику.

Нечего рассказывать, как явился Дмитрицкий к помещику, к Григорью Тимофеевичу Мискину, покупщиком и знатоком в лошадях; как, осматривая завод, проморил плотного барина, и тот пригласил его откушать вместе, потому что уже было время, а после обеда предложил испытать лошадей в упряжке. Все проделки были исполнены как нельзя лучше, лошади в упряжке ходили очень хорошо, помещик назначил им цену прекрасную и расстался с Дмитрицким, как с таким покупщиком, каких ему надо было и по самолюбию и по расчетам.

Пообедав очень хорошо и даже выпив за здоровье гнедых, Дмитрицкий решился не обедать до самой Москвы, если только не представится какого-нибудь особенного случая. Но особенного случая не представилось.

Я думаю, памятно вам, как счастливо он миновал заставу.

— Покуда прямо, — отвечал он, а между тем думал: «Куда ж теперь ехать? приехав в Москву, разумеется, теперь следует, ехать в „Европу“; во всех лучших городах должна быть „Европа“: без „Европы“ нельзя обойтиться, особенно приезжему человеку». — Эй! послушай, любезный, где тут «Европа»?… Спасибо! ступай!

Приехали в «Европу». Дмитрицкий повелительно крикнул у крыльца на швейцара и лакеев, чтоб помогли вылезти ему из повозки.

— Первый номер готов для меня? а?

— Первый номер занят-с.

— Как?… Фу! бока разбило! Животное! заставил меня прокатиться в телеге! Пять тысяч заплатить за экипаж и сесть на половине дороги!.. Как занят?

— Занят-с.

— Как занят! Ах, дурак! что ж это он здесь делал? он, верно, занял в другой гостинице.

— Третий номер свободен-с, прекрасный номер! три комнаты-с, мебель красного дерева, фортепьяны, все есть-с, все принадлежности, как следует, сейчас только очистился.

— Три комнаты! какие-нибудь скверные! Экое животное! Ну, веди!.. Что за гадкие коридоры! тьма кромешная! Это ни на что не похоже! то ли дело в Париже.

— В Париже-с? Помилуйте, что Париж! Уж лучше нашей гостиницы в целом городе нет,

— Я ничего не вижу!

— Пожалуйте, пожалуйте сюда.

— Ну, что тут такое?… Это-то? Фу! да покури, братец, скорее! Кто тут стоял?

— Только что сегодня изволил уехать один сочинитель из Петербурга.

— Сочинитель? Именно какими-то сочинениями пахнет! Покури, да не какой-нибудь смолкой, а по крайней мере лавандом… Да чаю, чаю скорей!.. Один из вас, порасторопнее, чтоб здесь дежурил, покуда мои люди приедут! Да есть ли тут сарай хороший, поставить коляску, а?

— Как же-с, сколько угодно.

— Ну, чаю!

— В повозке есть вещи-с?

— Какие вещи? вещи в экипаже. Да! кажется чемодан положили со мной. Внести его! Адрес-календарь есть?

— Есть-с.

— Принеси! тебя как зовут?

— Иваном-с.

— А тебя?

— Алексеем.

— Так ты, Иван, ступай за календарем, а ты за чаем, да живо! Лентяям ничего, кроме простого туза, не даю; а кто услужит мне тому червонный, слышите?

— Будем довольны-с! Кому ж и угождать, как не доброму барину.

— То-то же!.. А! Чемодан; хорошо! Поставь его, да осторожнее, не перемни у меня там. Тебя как зовут?

— Петром-с.

— Петр, спроси бутылку лучшей мадеры! скорей!

Петр бросился за мадерой; а между тем Дмитрицкий раскинулся на диване и стал зевать, как изнеженный помещик, с дороги. Приказания его живо были исполнены. Алексей принес, с вывертами, на подносе аплике, чайник, сливочник и чашки — пестрый фарфор рококо с позолотой, в корзинке сухари, на блюдечке сахар. Иван прибежал с адрес-календарем, а Петр с бутылкой мадеры.

— Первый номер мадера?

— Самая старая-с.

Дмитрицкий налил стакан, выпил залпом и потом плюнул.

— Дрянь!

— Самая лучшая-с!

— Самая лучшая! почем бутылка?

— Пять рублей-с.

— Ну, может ли быть здесь настоящая мадера в пять рублей, когда она и на острове Мадере дороже пяти рублей. Скажи хозяину, что я мадеру пью настоящую и чтоб он достал мне самой лучшей, хоть по червонцу бутылку. Слышишь? Возьмите эту себе. Теперь ступайте все вон, я отдохнуть хочу.

— Позвольте узнать чин и фамилию, да подорожную надо записать в книгу-с.

— Успеешь! приедет мой камердинер с экипажем, так спросишь у него; ну, марш!

— Черт знает, я без чаю похудел в эти три дня, — сказал Дмитрицкий, принявшись пить чай. — Надо отыскать какого-нибудь знакомого… Черт знает, сколько в календаре фамилий! Ну, как тут не найти знакомых или дураков, которые рады будут моему знакомству?…

В это время послышалось, кто-то вошел в переднюю комнату.

— Кто там?

— Извините, — сказал вошедший молодой человек, очень щегольски одетый, в очках, с улыбающимися устами, с сладостными и изгибистыми манерами, с ногами, имевшими привычку шаркать, с ушами, похожими на крылья у шапки Меркурия.[27]

— Извините…

И так далее… а дальнейшее мы изложим впоследствии; покуда означенный молодой человек не познакомился с Дмитрицким, мы познакомим вас с ним самим.