"Том 9. Лорд Бискертон и другие" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)ГЛАВА IV— Расскажи мне все, — сказал Хамилтон Бимиш. Джордж рассказал. Вид у него был самый плачевный. Несколько часов он в смятении бродил по улицам и теперь приполз к другу в надежде, что более проницательный разум сумеет уловить в сгустившихся тучах серебряный проблеск. — Так, — продолжил Хамилтон. — Ты позвонил? — Да. — И дворецкий отказался тебя впустить? — Да. Хамилтон сочувственно оглядел побитого друга. — Бедный ты мой, тупоголовый Джордж! Такую кутерьму устроил! Испортил все из-за своей поспешности. Почему ты не подождал? Я бы ввел тебя в дом нормально, прилично, на правах друга семьи. А ты допустил, что тебя воспринимают, как изгоя какого-то. — Но ведь старик Уоддингтон пригласил меня к обеду! Представляешь? Взял да и пригласил… — Надо было дать ему в глаз и удирать со всех ног, — твердо перебил Хамилтон. — После всего, что я тебе рассказал о Сигсби Уоддингтоне, ты не мог питать иллюзий. Он из тех мужей, которым стоит только выказать симпатию к кому-то, как жены сразу решают, что это — истинный подонок. Ему не удастся привести к обеду и принца Уэльского. А когда он кладет на коврик такого субъекта (я употребляю это слово в самом лучшем смысле), да еще за пять минут до званого обеда, путая весь распорядок и вызывая самые черные мысли на кухне, можешь ли ты винить его жену? Мало того, вдобавок ко всему прочему ты прикинулся художником! — Я и есть художник! — не без воинственности возразил Джордж. На этот предмет он придерживался твердой точки зрения. — Спорно, спорно… Во всяком случае, тебе следовало скрыть это от миссис Уоддингтон. Женщины ее типа смотрят на художников, как на позор для общества. Говорил же я тебе, для нее мерило людей — их счет в банке. — Так у меня же полно денег! — Откуда ей знать? Ты сказал, что ты — художник, и она вообразила, что… Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно. — А-а, Молли! — Молли! — вскричал Джордж. Хамилтон не обратил на него внимания. — Да. Он мой большой друг. — Я? — выдохнул Джордж. Хамилтон все так же не обращал на него ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой. — Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь. — Она хочет, чтобы я поговорил с ней? — завибрировал Джордж. — Конечно, приду. Сейчас же. Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости. — Что она сказала? — в сильнейшем волнении допытывался Джордж — Н-да, любопытно… — Что она сказала?!! — Придется несколько пересмотреть мою точку зрения… — Что она сказала?!! — Однако я мог бы и предвидеть… — Что — Она — Сказала? Хамилтон созерцательно поскреб подбородок. — Странно, как работает ум у девушек… — Что она сказала? — Это Молли Уоддингтон, — сообщил мыслитель. — Что она сказа-а-а-а-ла?!! — Теперь я почти уверен, — продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, — что все к лучшему. Я упустил из виду, что такое девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым, вдобавок, мать запрещает встречаться. — Да что же она сказала?! — Спросила меня, действительно ли ты мой друг. — А потом? Потом? — А потом сказала, что мачеха запретила пускать те§я в дом и строго-настрого приказала никогда с тобой не встречаться. — А после этого? — Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить. — Обо мне? — Надо полагать. — А ты пойдешь? — Сейчас же и отправлюсь. — Хамилтон, — дрожащим голосом выговорил Джордж. — Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару! — Ты хочешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде? — Да, именно! Как ты красиво все умеешь сказать! Хамилтон надел шляпу. — Странно, — отрешенно проговорил он, — что я берусь помогать тебе в таком деле. — Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце. — Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем. — Но неверны! — Мои взгляды не бывают неверными! — Нет, не все взгляды! — поспешно заверил Джордж. — Понимаешь, иногда, в определенных, в отдельных случаях возможна и такая любовь. — Любовь должна быть разумной. — Если встречаешь такую девушку, как Молли? Нет! — Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я решу, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом… — Разве ты не поменяешь? — перебил его Джордж. — Поменяю? Что именно? — Да костюм! Ты ведь идешь к — А потом, — продолжал Хамилтон, — внимательно понаблюдаю за ней в течение длительного периода, чтобы убедиться, что не позволил страсти ослепить меня, проглядев различные недостатки. После же этого… — Нет, ну никак невозможно, чтобы ты заявился к — После же этого, при условии, что за этот период я не подберу более подходящей кандидатуры, я пойду к ней и в нескольких простых словах попрошу стать моей женой. Сообщу, что дохода моего хватит на двоих, что моральные мои нормы безупречны, что… — Неужели у тебя нет костюма покрасивее? И туфель поновее, и шляпы не с такими обвисшими… — …характер у меня приятный, а привычки размеренны. И тогда мы с ней заключим Разумный Брак. — А манжеты! — Что с моими манжетами? — Ты намерен явиться к — Вот именно. Больше Джорджу добавить было нечего. Настоящее святотатство, но что тут поделаешь? Когда примерно через четверть часа Хамилтон Бимиш ловкими, экономными движениями вскочил на ступеньку зеленого автобуса, дожидавшегося его на Вашингтон-сквер, летний денек расцвел во всю свою силу. Полнокровное, стопроцентное американское солнце сияло с лазурного неба, но в воздухе уже веял намек на вечернюю прохладу. Именно в такие дни лирические поэты вдруг открывают, что «любовь с небес полна чудес», — восхищаются рифмой и мчатся, сопя, поскорее накропать очередной шлягер. В воздухе была разлита сентиментальность, и потихоньку, незаметно, семена ее начали прорастать в каменистой почве Хамилтонова сердца. Да, мало-помалу, пока автобус катил по улицам, в Хамилтоне начали набухать почки ласковой терпимости. Он уже не осуждал так безоглядно склонность других мужчин внезапно испытывать к противоположному полу ту теплоту эмоций, которая, согласно науке, возникает лишь вследствие длительного и близкого знакомства. Впервые он подумал о том, что какие-то резоны есть и у тех, кто, подобно Джорджу Финчу, влюбляется, очертя голову, в практически незнакомую девушку. Именно в тот момент, когда автобус проезжал по 29-й стрит, откуда открывался красивый и многозначительный вид на церковку-за-углом, он вдруг заметил девушку, сидевшую напротив него. В девушке этой несомненно были chic и elan. Можно было пойти дальше и признать в ней espmglerie, je ne saisquoi. Опытный глаз, мало того, смаху оценил ее элегантность: безупречный жакет на шелковой подкладке, платье из узорчатого креп-марокена (юбка — плиссированная) с маленьким воротничком, отделанным присборенным рюшем. Как известно любому школьнику, такие платья бывают бежевыми, серыми, жемчужными, голубыми, терракотовыми, коричневыми, синими и черными. У нее оно было темно-голубое. Еще один взгляд дал возможность разглядеть ее шляпку. Шляпка была премиленькая, из тонкой соломки, отделанная шелком и повязанная вокруг тульи репсовой лентой, словом — оригинальная, но не броская, а поистине изысканная. Из-под полей выбивался один-единственный локон примерно того же цвета, каким пленяет нас шерстка породистого пекинеса. Судя по нему, Хамилтон вывел, что девушка чуть смочила волосы особой жидкостью, придав им блеск, мерцание, мягкость, свежесть и пышность. Несомненно, рекламу тоника она прочитала в газете и теперь, купив флакон, убедилась, какими здоровыми и живыми выглядят волосы после применения чудесного средства. Туфли на ней были черные, лакированные, чулки — серо-стального цвета, цвет лица — юной девушки и кожа, до которой так и тянет дотронуться… Все эти детали тренированный глаз Хамилтона отметил, быстро стреляя вбок и обратно. Но особое внимание привлекло ее лицо. Не выстрой он столь тщательно свою концепцию Разумной Любви, оно сильно взбудоражило бы его чувства. Даже и теперь этот сильный, теоретически подкованный ум не смог подавить, выходя из автобуса, укола той тоскливой печали, какую испытывают мужчины, позволяя уплывать от себя чему-то поистине прекрасному. Как грустно, думал он, стоя у дома № 16 и готовясь нажать кнопку звонка, что ему никогда больше не увидеть этой девушки. Разумеется, человек его сорта не влюбляется в девушек с первого взгляда, но все-таки он не мог скрыть от себя, что больше всего ему хотелось бы познакомиться с ней и, тщательно изучив ее характер, через годик-другой, пожалуй, решить, что именно се Природа предназначила ему в спутницы. Именно тогда он заметил, что девушка стоит рядом с ним. Бывают минуты, когда даже самым хладнокровным экспертам трудно сохранить самообладание. Хамилтон явно растерялся, и, будь он слабее духом, мы бы сказали, что он вытаращил глаза. Во-первых, он как раз думал о ней, и думал с нежностью, а во-вторых — все-таки неловко стоять бок о бок с незнакомой девушкой. В подобной ситуации очень трудно сообразить, как же себя вести. Поднапрячься и создать иллюзию, будто он и ведать не ведает, что рядом кто-то есть? Отпустить непринужденное замечание? Ну, хорошо — но какое? Хамилтон все еще ломал голову над этой проблемой, когда девушка ее решила. Чуть нахмурясь — лицо ее анфас оказалось еще привлекательнее, чем в профиль, — она воскликнула: «О-о!» Прежде всего Бимиш обрадовался, как радуется человек чувствительный, когда выясняется, что у хорошенькой девушки к тому же и голос красивый. Слишком часто случалось ему восхищаться кем-нибудь издалека, а потом обнаруживалось: голос у данной особы — как у павлина, накликающего дождь. Однако он тут же понял, что соседка его страдает, и сердце его переполнилось активным сочувствием. Ее мучения пробудили и жалось настоящего мужчины, и рвение блестящего эксперта. — Вам что-то попало в глаз? — спросил он. — Пылинка, что ли… — Позвольте! Одна из труднейших задач для обычного человека — извлечь инородное тело из глаза незнакомки. Но Хамилтон не был обычным. Через десять секунд он убирал носовой платок в карман, а девушка благодарно моргала. — Огромное вам спасибо! — Не за что. — Врач и то бы лучше не справился! — У меня свой способ. — Почему это, — удивилась девушка, — когда в глаз залетает кро-охотная пылинка, кажется, что она огромная, как мир? На это он ответить мог, предмет он знал досконально. — Конъюнктива века, то есть слой слизистой оболочки, который обволакивает глаз изнутри, соприкасается с глазным яблоком, и соприкосновение это, формирующее нервный пучок, крайне чувствительно, особенно в той точке, где пластинки волокнистой ткани прикрепляются к орбитальной щели внешними и внутренними лигаментами. — А-а, вон что! Они помолчали. — А вы пришли к миссис Уоддингтон? — поинтересовалась девушка. — Нет, к мисс. — С ней я не знакома. — Значит, вы не всю семью знаете? — Нет, только миссис Уоддингтон. Пожалуйста, нажмите звонок. Хамилтон нажал. — А я заметил вас в автобусе, — сообщил он. — Правда? — Да. Я напротив сидел. — Как странно! — Чудесный сегодня денек, правда? — Да. Просто замечательный… — Солнце. — Да. — Небо. — Да. — Я вообще люблю лето. — И я тоже. — Если не слишком жарко. — Да. — Хотя в сущности, — развил свою мысль Хамилтон, — плохо переносит человек не жару, а влажность. Слова его ясно доказали, что даже опытные эксперты, влюбляясь с первого взгляда, несут всякую ерунду, как и любой другой смертный. Неведомые до сей поры чувства бушевали в груди Хамилтона Бимиша, и, отшвырнув прочь все принципы, он признался себе, без стыда, что к нему наконец-то пришла любовь — не исподволь, потихоньку, согласно науке, но бесцеремонно, пустив в ход локти, словно ошалелый житель пригорода, врывающийся в пригородный поезд. Да, он влюбился. Силу его чувства, притупившего интеллектуальные способности, доказывало то, что ему казалось, будто он блещет красноречием. Дверь открылась. Возник Феррис, взглянувший на гостью не с тем холодным отвращением, какое выказал раньше, при виде Джорджа Финча, а с отцовской симпатией. Окружность его талии была уже неохватна, но Красоту он еще воспринимал. — Миссис Уоддингтон просила передать, мисс, — сказал он, — что ее вызвали по срочному делу, а потому ваша встреча отменяется. — Могла бы позвонить! — жалобно воскликнула девушка. Феррис позволил себе чуть вскинуть бровь, стараясь передать, что, хотя он ей сочувствует, дух преданности запрещает ему критиковать хозяйку. — Миссис Уоддингтон просила узнать: удобно ли вам, мисс, если она придет к вам завтра, ровно в пять часов? — Да, удобно. — Благодарю вас, мисс. Мисс Уоддингтон ожидает вас, сэр. Хамилтон смотрел вслед девушке, которая, дружелюбно кивнув ему, беспечно удалялась из его жизни. — Кто это, Феррис? — спросил он. — Не могу сказать, сэр. — Как, не можете? Вы же ее узнали! — Нет, сэр. Эту даму я никогда не видел. Но миссис Уоддингтон сказала, что она зайдет в это время, и попросила передать ей сообщение, которое я и передал. — Разве миссис Уоддингтон не сказала, кто зайдет? — Сказала, сэр. Одна дама. — Осел! — крикнул Хамилтон, однако — не вслух. Даже этому сильному человеку недостало на это сил. — Неужели она не назвала ее имени? — Нет, сэр. Пожалуйста, заходите, и я провожу вас к мисс Уоддингтон. Она в библиотеке. — Забавно все-таки, что миссис Уоддингтон не сказала, как зовут эту даму. — Да, сэр. Очень забавно. — О, Джимми! — воскликнула Молли. — Как мило, что вы зашли! Хамилтон рассеянно похлопал ее по руке. Слишком занятый своими мыслями, он не заметил, что она назвала его ненавистным именем. — Со мной произошло нечто поразительное, — признался он. — И со мной. По-моему, я влюблена. — Я уделил вопросу самое пристальное внимание, какое возможно в ограниченное время, бывшее в моем распоряжении, — продолжал Хамилтон, — и пришел к выводу, что тоже влюблен. — Кажется, я влюблена в вашего друга Джорджа Финча. — А я влюблен… — Хамилтон приостановился, — не знаю в кого. Очаровательная девушка! Просто прелесть! Сначала я заметил ее в автобусе, а потом мы поговорили немножко у дверей. Я вынул пылинку у нее из глаза. Молли недоверчиво на него взглянула. — Быть не может! Вы влюбились в девушку, даже не зная, как ее зовут? Вы же всегда говорили, что любовь — чувство разумное. — Взгляды меняются. Интеллектуальное восприятие не застывает на мертвой точке. Человек склонен развиваться. — В жизни я так не удивлялась! — Я и сам удивлен, — признал Хамильтон. — Тем более, что я даже не знаю, как ее зовут, где она живет. Ничего не знаю. Кроме того, что она как будто бы приятельница, во всяком случае, знакомая твоей мачехи. — А, она знает маму? — Очевидно. Она пришла к ней. — Кто только к маме не приходит! Мама — почетный секретарь самых разных обществ. — Девушка эта среднего роста, поразительно грациозная, с блестящими каштановыми волосами. На ней — репсовый жакет, платье из креп-марокена с плиссированной юбкой и с маленьким воротничком с присборенным рюшем. Шляпка — из тонкой соломки, с репсовой лентой. Лакированные туфельки, шелковые чулки, а глаза — нежно-серые, словно утренний туман, плывущий над волшебным озером. Говорит тебе что-либо это описание? — Нет, не припоминаю. Судя по вашим словам, она прехорошенькая. — Так оно и есть. Я смотрел ей в глаза всего минутку, но никогда их не забуду. Они глубже тихих вод. — Я могу спросить у мамы, кто это. — Буду крайне признателен. Объясни, что это та, к кому она собирается зайти завтра в пять. И позвони мне, скажи имя и адрес. Ну а теперь, дитя мое, расскажи про себя. Кажется, ты обронила, что тоже влюблена? — Да! В Джорджа Финча! — Прекрасный выбор. — Он — ягненочек! — Что ж, если хочешь, пусть ягненочек. — Я попросила вас прийти, чтобы вы посоветовали мне, что делать. Понимаете, маме он не понравился. — Да, это я понял. — Она запретила пускать его в дом. — Так-так… — Наверное, потому, что у него нет денег. Хамилтон уже порывался возразить, что денег у Джорджа почти неприличное количество, но прикусил язык. Зачем же рушить девичьи мечтания? Сердце ее Джордж завоевал как романтический бедный художник. Жестоко открывать, что он богат, а художник — хуже не бывает. — Твоя мачеха односторонне судит о людях, — заметил он. — А мне безразлично, пусть у него хоть совсем ни гроша. Знаете, когда я выйду замуж, мне достанется то ожерелье, какое отец подарил моей маме. Продам и получу тысячи долларов. Так что все у нас будет в порядке! — Да, вполне… — Конечно, я не хочу убегать из дома. Только в самом крайнем случае. Мне хочется, чтобы свадьба была, как положено, — с подружками, тортом, подарками, фотографиями. Ну, все-все чтоб было! — Естественно. — Значит, Джордж должен маме понравиться. А теперь, Джимми, дорогой! Мама должна встретиться со своей хироманткой, она же вечно по всяким хиромантам ходит… Хамилтон покивал. Об этой склонности миссис Уоддинг-тон он, правда, не слышал, но ждал от нее чего угодно. Теперь, вдумавшись, он признал, что она — именно из тех женщин, которые, если не сидят у косметички с зеленой грязью на лице, бегают по хиромантам. — А от вас я хочу вот чего. Зайдите к хиромантке раньше мамы и подкупите ее. Пусть скажет, что все мое счастье зависит от художника со светлыми волосами, у которого имя начинается на «Д»! — Вряд ли даже хиромантке удастся убедить в этом миссис Уоддингтон. — Она верит всему, что мадам Юлали видит в хрустальном шаре. — Но уж такому-то вряд ли. — Может, вы и правы. Тогда уговорите хотя бы эту мадам, пусть настроит маму против лорда Ханстэнтона. Вчера вечером она прямо сказала, чтобы я вышла за него замуж. И он вечно торчит у нас! Ужас какой-то! — Это я, разумеется, могу сделать… — И сделаете? — Конечно. — Спасибо! Наверное, за десять долларов она согласится. — Самое большее — за двадцать. — Хорошо. Я знала, что могу на вас положиться. Кстати, вы сможете обронить кое-что, невзначай, Джорджу? — Все, что хочешь. — Намекните ему, что, если завтра днем он случайно будет прогуливаться в Центральном парке около зоологического сада, может, мы нечаянно встретимся. — Ладно. — А теперь, — попросила Молли, — расскажите мне про Джорджа. Как вы познакомились, и что вы подумали о нем, когда впервые его увидели, и что он ест на завтрак, и что он сказал обо мне… Можно было бы ожидать, что по прошествии времени, получив возможность неторопливо поразмышлять о нелогичном характере влюбленности, которую он себе позволил, такой ясный, четкий и суровый мыслитель раскается. Но случилось все не так, совсем не так. Сидя на следующий день в приемной мадам Юлали, Хамилтон упивался своим безрассудством, а когда лучшее его «я» осмелилось попенять ему, что он позволил себе обольститься смазливым личиком, то есть чисто случайным сочетанием молекул белковой и жировой ткани, он строго приказал этому «я» засунуть голову в мешок и умолкнуть. Он влюбился, и ему это понравилось! Он влюбился и гордился этим! Его единственной связной мыслью, пока он ждал в приемной, была мысль о том, как бы изъять из обращения брошюру «Разумный брак» и написать какие-нибудь стихи. — Мадам Юлали сейчас примет вас, сэр, — объявила горничная, врываясь в его мечтания. Хамилтон прошел в кабинет и, едва войдя, застыл как вкопанный. — Это вы! — Как поживаете? — проговорила — Превосходно! — Судьба все время сталкивает нас… — А я с судьбой никогда не спорю. — Не спорите? — Да! — твердо заверил Хамилтон. — Подумать только, так это — вы! — Кто именно? — Ну, вы! — Он подумал, что, пожалуй, изъясняется не вполне ясно. — Понимаете, меня прислали сюда с поручением к мадам Юлали, а ею оказались — вы! — Поручение? От кого это? — От кого же? — поправил Хамилтон. Даже в тисках любви специалист по чистоте языка себе не изменил. — Ну, я же так и сказала! Хамилтон снисходительно улыбнулся. Мелкие промахи можно исправить позднее — скажем, в медовый месяц. — От Молли Уоддингтон. Она попросила меня… — А, так вы пришли не за тем, чтобы я почитала вам по руке? — Больше всего на свете, — откликнулся Хамилтон, — я хочу, чтобы вы почитали мне по руке… — Чтобы определить ваш характер, читать по руке мне совсем не нужно. Я и так все вижу. — Да? — Конечно. У вас сильная, властная натура и острый, проницательный ум. Очень широкий кругозор, железная решимость, поразительная проницательность. Однако при всем этом у вас нежное сердце, очень доброе и щедрое сверх всякой меры. Вам присущи качества лидера. Вы напоминаете мне Юлия Цезаря, Шекспира и Наполеона. — Говорите! Говорите еще! — Если вы когда-нибудь влюбитесь… — Если когда-нибудь влюблюсь… — Если вы когда-нибудь влюбитесь, — продолжила она, поднимая на него глаза и делая к нему шажок, — то вы… — Мистер Деланси Кабо, — сообщила горничная. — Ах ты, Господи! — воскликнула мадам Юлали. — Совсем забыла, что назначила ему встречу. Пусть заходит. — Можно мне подождать? — преданно выдохнул Хамилтон. — Да, пожалуйста. Я недолго. — Она повернулась к двери. — Входите, мистер Кабо. Хамилтон обернулся. Долговязый жилистый человек деликатно вошел в комнату. Одет он был нарядно, и даже сверх меры: сиреневые перчатки, гвоздика в петлице, а на шее, намекающей, что, возможно, он дальний отпрыск жирафа, — белоснежный воротничок. Над воротничком торчало адамово яблоко, которое могло принадлежать лишь одному человеку. — Гарроуэй! — вскричал Хамилтон. — Как вы сюда попали? И что означает весь этот маскарад? Полисмен растерялся. Лицо у него стало красным, в тон запястьям. Если б не железный обруч воротничка, то челюсть у него отвалилась бы. — Не ожидал, мистер Бимиш, встретить вас тут, — виновато произнес он. — А я не ожидал встретить вас. Да еще под именем де Курси Белвилль. — Деланси Кабо, сэр. — Хорошо, Деланси Кабо. — Мне оно понравилось, — пояснил новоприбывший. — Наткнулся на него в книге. — Этот человек — полисмен? — Да, — подтвердил Хамилтон. — Его фамилия Гарроуэй, и я учу его писать стихи. Скажите на милость, — прогремел он, поворачиваясь к незадачливому полисмену, чье адамово яблоко скакало, словно ягненок по весне, — чего вы сюда заявились, прерывая мой… прерывая наше… короче, прерывая? Ваше дело — выполнять свои обязанности или сидеть тихонько дома, изучая Джона Дринкуотера. Жду ответа! — Понимаете, мистер Бимиш, — кашлянул Гарроуэй, — я ведь не знал, что мадам Юлали — ваш друг. — Неважно, чей она друг! — Нет, мистер Бимиш, это большая разница. Теперь я могу вернуться в участок и доложить, что мадам Юлали — вне всяких подозрений. Видите ли, сэр, меня послало сюда начальство, по делу. — По какому еще делу?! — Чтобы произвести арест, мистер Бимиш. — Так и говорите. Избавляйтесь от неясностей в языке. — Да, сэр. Я стараюсь, сэр. — Говорите четко и ясно. — Да, сэр. Конечно, мистер Бимиш. — С какой стати вас посылают арестовать эту леди? — Моему начальству, мистер Бимиш, доложили, что мадам Юлали предсказывает будущее за деньги. Это противозаконно. — Чушь какая! — фыркнул Хамилтон. — Если таков закон, исправьте его! — Сделаю, что смогу, сэр. — Я видел, как мадам Юлали показывает свое искусство, и она не говорит ничего, кроме чистейшей правды. Так что ступайте к своему начальству и посоветуйте ему прыгнуть с Бруклинского моста! — Да, сэр. Так и передам, сэр. — А теперь оставьте нас. Нам надо поговорить. — Да, мистер Бимиш. После того как дверь закрылась, — Этот человек и вправду полисмен? — Да. — И вы с ним так обошлись? Разговаривали таким тоном, а он только и отвечал: «да, сэр», «нет, сэр». И уполз на четвереньках. — Она испустила глубокий вздох. — По-моему, вы — самый подходящий друг для одинокой девушки в большом городе! — Рад, что сумел оказать вам услугу. — Да еще какую! Мистер Бимиш… — Меня зовут Хамилтон. — Неужели вы — Я действительно написал несколько брошюр… — Вы же мой любимый автор! Если б не вы, я б до сих пор прозябала в захолустном городишке, где даже приличного киоска с содовой нет. Но я прочитала ваши брошюры из серии «А вас не заела рутина?», упаковала вещички и прикатила в Нью-Йорк. Знай я вчера, что вы — тот самый Хамилтон Бимиш, я бы поцеловала вас прямотам, у входа! Хамилтон хотел было сказать, что комната с опущенными шторами и закрытой дверью еще удобней для такой процедуры, но его впервые в жизни охватила непонятная застенчивость. Не хочется, следуя современной моде (которую автор резко осуждает), выставлять в неприглядном свете великих, но честность обязывает говорить откровенно: да, Хамилтон издал глуповатый смешок и принялся ломать пальцы. Однако странная слабость миновала, и, снова став самим собой, он твердо поправил очки. — Не могли бы вы… не захотели бы вы… — проговорил он, — как вы считаете, не могли бы вы со мной пообедать завтра? — Ну, как неудачно! — вскричала она. — Никак не сумею! — А послезавтра? — Вы уж простите. Я выпадаю из оборота на три недели. Завтра я просто бегу на поезд, навестить родню в Ист Гилиэде. В субботу папин день рождения, я никогда его не пропускаю. — В Ист Гилиэде? — Да, штат Айдахо. Вы, конечно, и не слыхали про такое местечко, но оно существует. — Как раз слышал. Мой лучший друг приехал из Ист Гилиэда. — Не может быть! Кто же это? — Один юноша по имени Джордж Финч. — Неужели вы знаете Джорджа? — весело расхохоталась она. — Он — мой лучший друг. — Тогда, надеюсь, что он уже не такой тюхтя! Хамилтон призадумался. Можно ли назвать Джорджа тюхтей? Насколько точно может человек оценить это качество у лучшего друга? — Под словом «тюхтя» вы подразумеваете?.. — Тюхтю и подразумеваю. Человека, который не может и на гуся шикнуть. За общением с гусем Джорджа заставать не доводилось, но Хамилтон подумал, что умеет судить о людях и у друга его достанет храбрости на совершение этого поступка. — По-моему, Нью-Йорк его изменил, — поразмыслив, ответил он. — Вообще-то я зашел к вам из-за него. Дело в том, что он безумно влюбился в Молли Уоддингтон, падчерицу вашей клиентки. — Вот это да! И так стесняется, что на милю боится к ней подойти. — Ну нет! Позавчера вечером он прорвался в дом — да, именно прорвался, — и теперь миссис Уоддингтон запретила ему видеться с Молли, опасаясь, что он загубит ее планы. Она хочет выдать бедную девочку замуж за некоего лорда Ханстэнтона. Мадам Юлали удивленно взглянула на него. — А вы правы! Джордж переменился. — И мы с Молли подумали, что хорошо бы склонить вас… ну, не пошли бы вы… э… на одну великодушную хитрость… Миссис Уоддингтон придет к вам сегодня. Может быть, взглянув в хрустальный шар, вы скажете ей, что Молли угрожает опасность со стороны темноволосого человека с моноклем. — Конечно, скажу. — Скажете?! — Не такая уж большая услуга в благодарность за то, что вы сделали для меня. — Спасибо, спасибо! Я сразу понял: таких, как вы, — одна на миллион. Простите… а не согласились бы вы пообедать со мной на следующий день после возвращения? — С удовольствием. — Я оставлю вам свой номер телефона. — Спасибо. Передайте Джорджу привет. Хотелось бы увидеться с ним. — Увидитесь. До свидания. — До свидания, мистер Бимиш. — Хамилтон. Она заколебалась. — Не очень-то мне нравится это имя… «Хамилтон»… Какое-то чопорное… Хамилтон вступил в короткую борьбу с собой. — У меня есть и другое, Джеймс. Когда-то многие звали меня Джимми. — Чуть содрогнувшись, он храбро повторил: — Джимми. — Добавьте к ним и меня! — сказала мадам Юлали. — Джимми — куда лучше. До свидания, Джимми! — До свидания, — отвечал Хамилтон. Так кончилась первая стадия любовной истории великого человека. Несколько минут спустя он шел танцующей походкой по улице. У Вашингтон-сквер он подарил мальчишке доллар и осведомился, не желает ли тот стать когда-нибудь президентом. — Джордж, сегодня я встретил твою знакомую, — сказал Хамилтон, — из Ист Гилиэда. — Как ее зовут? Молли просила что-то передать? — Мадам Юлали. — Не помню. А Молли просила что-то передать? — Она тоненькая, грациозная, а глаза у нее нежно-серые, точно туман, плывущий над озером в волшебной стране. — Определенно не припоминаю. А Молли просила передать мне что-то? — Нет — Нет?! — Джордж в отчаянии рухнул на стул. — Это конец! — А, да! — вспомнил Хамилтон. — Из головы как-то вылетело. Просила тебе передать, что если ты случайно будешь прогуливаться завтра в Центральном парке поблизости от зоологического сада, то вы нечаянно встретитесь. — Сегодняшний день, ах, нынешний день, он лучше рая! — завопил Джордж. |
||
|