"Храмовый тигр" - читать интересную книгу автора (Корбетт Джим)

ПАНАРСКИЙ ЛЮДОЕД

О леопарде-людоеде, который терроризировал население деревень восточной части Алморского округа, я услышал в 1907 году, когда охотился на Чампаватского тигра. У леопарда было несколько имен, ему приписывали убийство четырехсот человек, о нем поступали запросы в палату общин. Мне о нем сообщили как о Панарском людоеде, так я и буду называть его в своем рассказе.

Вплоть до 1905 года в правительственных отчетах нет никаких сведений о людоедах, поэтому можно предположить, что до Чампаватского тигра и Панарского леопарда людоедов в Кумаоне не было. Появление этих двух людоедов, уничтоживших на территории провинции 836 человек, поставило власти в затруднительное положение, так как они не располагали никакими средствами для борьбы с хищниками и потому оказались вынужденными прибегнуть к помощи охотников-спортсменов. К сожалению, в те времена в Кумаоне очень немногие занимались охотой на тигров и леопардов, считавшейся — справедливо или несправедливо — настолько же опасной, как предпринятая несколькими годами позже попытка Вильсона в одиночку покорить Эверест. Тогда я знал о людоедах так же мало, как Вильсон об Эвересте, и то, что мое предприятие увенчалось успехом, а он потерпел неудачу, — чистая случайность.

Когда, убив Чампаватского тигра, я вернулся в Найни-Тал, правительство обратилось ко мне с просьбой уничтожить Панарского леопарда. Так как у меня было очень много работы, прошло несколько недель, прежде чем я смог найти время, чтобы снова отправиться на охоту. Когда я собрался ехать в отдаленный район Алморского округа, где свирепствовал леопард, мне передали настоятельную просьбу комиссара Найни-Тала Бертауда помочь жителям Муктесара, терроризируемым тигром-людоедом. Лишь после того, как был убит тигр, о чем рассказывалось выше, я отправился охотиться на Панарского леопарда.

Мне не приходилось прежде бывать в том обширном крае, где орудовал леопард, поэтому я поехал через Алмора, надеясь получить о нем как можно больше сведений от комиссара Стиффа. Он любезно пригласил меня позавтракать, снабдил картами, но на прощание поверг в некоторое замешательство, спросив, сознаю ли я, какому риску подвергаюсь, и написал ли завещание.

Судя по картам, до нужного места можно было добраться через Панванаулу по питхорагорской дороге и через Ламгару дабидхурской дорогой. Я выбрал последнюю и после второго завтрака, в хорошем настроении, несмотря на упоминание о завещании, отправился в путь в сопровождении одного слуги и четырех носильщиков, которые несли багаж. Мои люди и я уже проделали в тот день нелегкий четырнадцатимильный переход из Хаирны, но мы были молодыми, сильными, закаленными и могли пройти еще столько же до конца дня.

Всходила луна, когда мы добрались до маленького, стоявшего обособленно здания. Каракули на стенах и валявшиеся повсюду куски бумаги говорили о том, что оно использовалось под школу. Дверь школы оказалась запертой, и мы решили провести ночь во дворе. Это было совершенно безопасно, так как мы находились еще далеко от охотничьих владений людоеда. Небольшой двор примыкал к дороге; с трех сторон его огораживала стена высотой в два фута, с четвертой — здание школы.

В джунглях позади школы имелось достаточно топлива, и скоро мои люди разожгли костер в углу двора, а слуга занялся приготовлением обеда. Я прислонился спиной к запертой двери и закурил. Слуга положил баранью ногу на низкую стену, за которой была дорога, и отвернулся присмотреть за огнем. Вдруг над стеной, рядом с бараньей ногой, появилась голова леопарда. Я сидел неподвижно, как зачарованный, и наблюдал — леопард был прямо напротив меня: как только слуга отошел в сторону, леопард схватил мясо, прыгнул через дорогу и скрылся в джунглях. Мясо лежало на большом листе бумаги; услышав шуршание и решив, что какая-то собака схватила мясо, мой слуга с криком бросился вдогонку. Но затем, сообразив, что имеет дело не с собакой, а с леопардом, он круто повернулся и еще быстрее помчался обратно. На Востоке всех европейцев считают не совсем нормальными не только по той причине, что они расхаживают в самую жару, и, боюсь, мой добрый слуга, увидев, что я смеюсь, подумал тогда, что я ненормальный в еще большей степени, чем остальные люди моей расы, — уж очень удрученно он произнес:

— Ведь леопард ваш обед утащил и у меня нет ничего другого.

Однако, к его чести, он вскоре подал еду, которой я отдал должное, так же как, я уверен, голодный леопард — превосходной бараньей ноге.

Назавтра мы рано утром двинулись в путь, остановились в Ламгаре поесть, а к вечеру добрались до почтового бунгало в Доле, откуда начинались владения людоеда. На следующее утро, оставив своих людей в бунгало, я отправился собрать сведения о леопарде. Я обошел несколько деревень, внимательно разглядывая каждую тропинку в поисках следов леопарда, и поздним вечером вышел к одинокому хутору, представлявшему собой каменный дом с шиферной крышей, к которому примыкало несколько акров обработанной земли. Хутор со всех сторон обступали густые заросли кустарника. На тропинке, ведущей к дому, я обнаружил отпечатки лап леопарда-самца.

Когда я приблизился к дому, на узком балкончике появился человек. Он спустился по деревянным ступеням и направился мне навстречу. Это был молодой мужчина лет двадцати двух; по его лицу я видел; что у него большое горе. Оказалось, прошлой ночью, когда он и его жена спали на полу единственной комнаты, дверь которой оставалась открытой (стоял апрель, и было очень жарко), на балкон взобрался людоед, схватил женщину за горло и потащил прочь. Она приглушенно вскрикнула и схватилась рукой за мужа. Мгновенно сообразив, что произошло, молодой человек одной рукой поймал ее руку, другой уперся в дверной косяк, вырвал жену у леопарда и захлопнул дверь. Остаток ночи он и жена провели, дрожа от страха, в углу комнаты, прислушиваясь, как леопард пытается сорвать дверь. Из-за жары и духоты раны женщины начали гноиться, и к утру от страданий и страха она потеряла сознание.

Весь день молодой человек просидел возле жены; он боялся оставить ее одну — ведь леопард мог вернуться и утащить ее, да и сам он был так напуган, что не сумел заставить себя пройти джунглями милю до ближайшего соседа. День клонился к вечеру. Бедняге предстояла еще одна ужасная ночь, когда он увидел, как я направляюсь к его дому. Выслушав его рассказ, я перестал удивляться тому, что он со слезами на глазах выбежал мне навстречу.

Я оказался в затруднительном положении. До того времени я не обращался к правительству с ходатайством обеспечить людей в районах, где орудовал людоед, средствами первой помощи. Никаких медикаментов нельзя было найти ближе, чем в Алмора, а до Алмора — двадцать пять миль. Чтобы оказать женщине помощь, мне пришлось бы отправиться туда самому, а это означало бы обречь ее мужа на безумие: он уже вынес столько, сколько вообще может вынести человек, и еще одна ночь в этой комнате, куда снова мог попытаться проникнуть леопард, несомненно, окончилась бы для него сумасшедшим домом.

Жена молодого человека — ей было лет восемнадцать — лежала на спине, когда леопард схватил ее за горло. В тот момент, когда муж потянул ее к себе, леопард, чтобы удержать добычу, вонзил когти передней лапы ей в грудь. В результате на груди женщины оказались четыре глубокие раны. В душной маленькой комнате без окна, где гудел рой мух, раны на горле и груди женщины стали сильно гноиться, и надежды на то, что она выживет, — будет ей оказана медицинская помощь или нет — почти не оставалось. Поэтому я решил никуда не ходить и провести ночь с ними. От души надеюсь, что никому из читателей этого рассказа никогда не придется видеть и слышать страдания живого существа — человека или животного, который имел несчастье побывать в лапах у тигра или леопарда, и к тому же не располагать никакими средствами, кроме пули, чтобы облегчить или прекратить эти страдания.

Балкон тянулся вдоль дома, имел пятнадцать футов в длину, четыре в ширину и был огорожен с обоих концов, во двор от него вели ступеньки. Против ступенек находилась единственная в доме дверь, а под балконом хранились дрова.

Молодой человек просил меня остаться в комнате вместе с ним и его женой, но я отказался. Поэтому мы переложили дрова и освободили под балконом место, где я мог бы сесть, прислонясь спиной к стене. Приближалась ночь. Умывшись и выпив воды из ближайшего родника, я устроился в своем углу, а мужчине посоветовал пойти к жене и держать дверь комнаты открытой. Поднявшись на ступеньки, он сказал:

— Если леопард убьет вас, саиб, что мне тогда делать?

— Закрыть дверь и ждать утра, — ответил я.

Полнолуние кончилось две ночи назад. Теперь до восхода луны наступал короткий период темноты. Этот промежуток времени меня тревожил. Если леопард царапал дверь до рассвета, как утверждал молодой человек, значит, он далеко не ушел и, возможно, сейчас скрывается где-нибудь в кустах и наблюдает за мной. Прошло около получаса. Я сидел, напряженно вглядываясь в темноту, с нетерпением ожидая появления луны над холмами на востоке, когда тревожно завыл шакал. Он выл во всю силу своих легких, и его далеко было слышно. Шакал не умолкает до тех пор, пока не исчезает опасность. Когда леопард охотится или подбирается к припрятанной добыче, он двигается очень медленно. Значит, пройдет некоторое время, пока он — если это тот самый людоед — покроет разделяющее нас расстояние. Даже если луна еще не взойдет, все равно будет достаточно светло, чтобы стрелять. Моя тревога улеглась, и я вздохнул свободнее.

Медленно тянулись минуты. Шакал смолк. Поднялась луна, залив пространство передо мной ярким светом. Тишина стояла такая, что я мог слышать, как несчастная женщина отчаянно борется за каждый глоток воздуха; казалось, во всем мире только и остался один этот звук. Минуты превратились в часы, луна начала клониться к западу, и тень от дома упала на полоску земли, за которой я наблюдал. Наступил второй опасный промежуток времени, ибо, если леопард видел меня, он со свойственным этим животным терпением решил дождаться, когда длинные густые тени помогут ему подкрасться незаметно. Но ничего не произошло. Солнце наконец осветило ту часть неба, где двенадцать часов назад всходила луна. Кончилась одна из самых длинных ночей, которую я провел без сна, сидя в засаде.

Хозяин дома крепко спал после прошлой бессонной ночи и встал лишь тогда, когда я, покинув свой угол, разминал занемевшее тело: только тот, кому приходилось часами неподвижно сидеть на твердой земле, знает, как потом болят кости. В течение двадцати четырех часов я ничего не ел, кроме нескольких ягод лесной малины, а поскольку дальнейшее пребывание на хуторе было бесцельным, я попрощался с хозяином и отправился обратно в Дол, находившийся в восьми милях отсюда. Там я рассчитывал застать моих людей и послать кого-либо на помощь молодой женщине. Пройдя всего несколько миль, я их встретил. Встревоженные моим долгим отсутствием, они упаковали вещи, расплатились в почтовом бунгало и пошли меня искать. Пока мы разговаривали, верхом на крепкой тибетской лошадке подъехал смотритель дорог, о котором уже упоминалось в рассказе «Храмовый тигр». Он направлялся в Алмора и с готовностью взялся доставить Стиффу мое письмо. Получив его, Стифф немедленно послал на хутор фельдшера, но женщина уже в нем не нуждалась.

Смотритель дорог сообщил мне, что людоед убил человека, и это заставило меня отправиться в Дабидхура, где на мою долю выпало одно из самых интересных и волнующих переживаний, связанных с охотой. Когда я потом спросил старого священника дабидхурского храма, не пользуется ли людоед таким же надежным покровительством его храма, как и тигр, которого мне не удалось застрелить, он ответил:

— Нет, нет, саиб. Этот дьявол убил много людей, которые ходили в мой храм, и, когда вы вернетесь, чтобы застрелить его, как вы обещаете, я буду днем и ночью молиться за ваш успех.

Какой бы счастливой ни была наша жизнь, в ней всегда есть периоды, которые вспоминаешь с особым удовольствием. Таким для меня был 1910 год. В тот год я убил двух людоедов — Муктесарского тигра и Панарского леопарда, а между этими великими для меня событиями мои люди и я установили небывалый в Мокамех-Гхате рекорд, погрузив вручную пятьдесят пять тонн груза за один рабочий день.

Первую попытку застрелить Панарского леопарда я предпринял в апреле 1910 года, и только в сентябре того же года удалось найти время для второй. Я не знаю, сколько человеческих жизней загубил хищник между апрелем и сентябрем, так как правительство об этом не сообщало, а в индийской прессе, насколько мне известно, упоминалось лишь о запросах, сделанных в связи с ним в палате общин. Говорили, что Панарский леопард уничтожил четыреста человек, но о нем было известно меньше, чем о Рудрапраягском леопарде, который убил «всего» сто двадцать пять человек и тем не менее фигурировал в заголовках газет всей Индии. Это можно объяснить исключительно тем, что Панарский людоед орудовал в глухой, удаленной от оживленных дорог местности, а Рудрапраягский распоряжался на территории, через которую ежегодно проходили шестьдесят тысяч паломников всех сословий, и жизнь каждого подвергалась смертельной опасности. Паломники и ежедневный бюллетень, издававшийся правительством, сделали Рудрапраягского леопарда более известным, хотя он причинил людям меньше горя, чем Панарский.

Десятого сентября в сопровождении слуги и четырех человек, несших необходимые вещи и провизию, я покинул Найни-Тал, чтобы вторично попытаться застрелить Панарского леопарда. Когда в четыре часа утра мы вышли из дому, небо было обложено тучами. Едва мы успели пройти несколько миль, как начался проливной дождь. Он лил весь день, и, проделав двадцать восемь миль, мы прибыли в Алмора вымокшими до нитки. Я должен был ночевать у Стиффа, но, так как в багаже не оказалось ни одной сухой вещи и не во что было переодеться, я извинился и остался в почтовом бунгало.

Кроме нас, других путешественников там не оказалось, и распорядитель бунгало любезно предоставил нам две комнаты с каминами. К утру вещи подсохли, и мы могли продолжать путь.

Из Алмора я намеревался следовать той же дорогой, что и в апреле, и начать охоту на леопарда от дома, где умерла от ран молодая женщина. Но пока я завтракал, явился каменщик по имени Панва, который выполнял для нас кое-какую работу в Найни-Тале. Его дом находился в Панарской долине. Узнав от моих людей, что я направляюсь туда охотиться на людоеда, он попросил разрешения присоединиться к нам, так как хотел побывать дома, а предпринять такое путешествие в одиночку боялся. Панва знал местность, и по его совету я изменил свой маршрут: вместо дабидхурской дороги мимо школы, где леопард съел мой обед, мы пошли по дороге, ведущей на Питхорагарх. Переночевав в почтовом бунгало в Панва-Науле, мы рано утром отправились дальше и, пройдя еще несколько миль по питхорагархской дороге, свернули направо. Теперь мы находились на территории, где распоряжался людоед, а между деревнями не было иных дорог, кроме пешеходных троп.

Продвигались мы медленно, так как деревни были разбросаны далеко друг от друга на пространстве в сотни квадратных миль и в каждую приходилось наведываться, поскольку мы не знали точного местонахождения леопарда. Обследовав районы Салан и Рангот, на четвертый день поздно вечером я добрался до Чакати, где староста сообщил мне, что несколько дней назад в деревне Саноули, на противоположном берегу реки Панар, леопард убил человека. Река Панар вздулась после недавних сильных дождей, и староста советовал переночевать в его деревне, пообещав на следующее утро дать проводника, который покажет единственное безопасное для переправы место: через реку не было мостов.

Наш разговор со старостой происходил возле длинного ряда двухэтажных строений. Когда по его совету я решил остаться на ночь в деревне, он сказал, что освободит для меня и моих людей две комнаты в верхнем этаже. Но я заметил, что крайняя комната нижнего этажа не занята, и попросил его предоставить ее мне, а моих людей устроить в одной из комнат наверху. Помещение, которое я выбрал для себя, не имело двери, но это было несущественно, потому что последнее убийство произошло на другом берегу, а я знал — людоед не отважится переправляться через разлившуюся реку.

В комнате не имелось никакой мебели. Мои люди вымели из нее солому и тряпье, сетуя при этом, что последний жилец был, видимо, очень неряшливым человеком, разостлали подстилку на земляном полу и приготовили мне постель. Я съел обед, сваренный слугой на костре, и вскоре уснул, так как в тот день проделал длинный двенадцатичасовой путь. На следующее утро, как только начало всходить солнце, наполняя комнату светом, меня разбудил какой-то тихий звук. Я открыл глаза и увидел, что возле моей постели сидит прокаженный лет пятидесяти. Заметив, что я проснулся, несчастный выразил надежду, что мне хорошо спалось. Затем он рассказал, что отлучался на два дня навестить друзей в соседней деревне, а когда вернулся и нашел меня спящим в своей комнате, стал ждать, пока я проснусь.

Проказа, самая ужасная и заразная[17] болезнь на Востоке, очень широко распространена в Кумаоне, и особенно в Алморском округе. Люди здесь — фаталисты и смотрят на эту болезнь как на Божью кару, поэтому пораженных недугом не изолируют и никаких мер против заражения не принимают. По этой причине староста и не счел нужным предупредить меня, что в выбранной мною комнате в течение ряда лет жил прокаженный. В то утро я оделся очень быстро, и, как только появился наш проводник, мы оставили деревню.

Мне часто приходилось бывать в Кумаоне, и я всегда боялся заразиться проказой, но никогда не испытывал такого страха перед этой болезнью, как после ночи, проведенной в комнате этого бедняги. У первого же ручья я велел остановиться. Слуга приготовил мне завтрак, мои люди тоже поели. Затем я попросил их выстирать подстилку и разложить на солнце постельные принадлежности, а сам достал кусок карболового мыла и спустился к небольшому водоему, окруженному высокими скалами. Сняв с себя всю одежду, я выстирал ее и разложил на камнях. Оставшимся мылом я помылся с таким усердием, с каким не мылся никогда прежде. Через два часа, испытывая волчий аппетит, я вернулся к месту стоянки. Одежда после «суровой» обработки коробилась, зато я снова почувствовал себя чистым.

Наш проводник был человеком низенького роста (около четырех футов шести дюймов), с большой головой, покрытой копной волос, туловищем, напоминавшим бочку, и с короткими ногами. Он был очень немногословен. В ответ на мой вопрос, предстоят ли нам трудные подъемы, он коротко ответил «нет» и повел нас вниз по очень крутому склону. Вместо того чтобы, как я надеялся, долиной пройти к скале, он, не вымолвив ни слова и даже не повернув головы, пересек открытое пространство и устремился на холм в противоположной стороне долины. Этот холм, очень крутой и поросший густым колючим кустарником, был к тому же покрыт рыхлым гравием, что еще больше затрудняло подъем. А солнце уже стояло над головой и припекало вовсю. Поэтому, когда мы достигли вершины, пот лил с нас ручьями. Наш проводник, чьи ноги, по-видимому, были созданы для лазанья по горам, не выказывал ни малейшей усталости.

С вершины мы увидели еще два высоких холма, которые, по словам проводника, нам предстояло одолеть прежде, чем мы достигнем реки. Панва, несший сверток с подарками для семьи и тяжелое темного цвета пальто, вручил последнее проводнику и сказал, что, поскольку он заставляет нас взбираться на все холмы Кумаона, пусть дальше несет его сам. Оторвав кусок веревки, сплетенной из козьей шерсти и обмотанной вокруг его тела, проводник сложил пальто и привязал себе на спину. Мы дважды спускались и взбирались на холмы, пока наконец вдали, в глубокой долине, не увидели реку. До сих пор мы пробирались по нехоженым местам, не встречая ни единой деревни, теперь вышли на узкую тропу, которая вела прямо к реке. Чем ближе мы подходили к реке, тем сильнее я беспокоился. Тропа на нашем и на противоположном берегу указывала, что здесь имелся брод, но река разлилась и переход через нее казался очень рискованным. Проводник, однако, заверил нас, что опасаться нечего, и мы с Панвой, сняв башмаки и носки, взявшись за руки, вошли в воду. Река имела ярдов сорок в ширину, и, глядя на ее сильно рябившую поверхность, я подумал, что у нее каменистое дно. Мое предположение подтвердилось: я несколько раз больно ушиб пальцы ног о камни. Осторожно ступая, чтобы нас не снесло течением, мы выбрались на другой берег.

Наш проводник вошел в реку следом за нами. Оглянувшись, я увидел, что он находится в затруднительном положении: вода доходила нам немного выше колен, а ему — по пояс, но, достигнув самого бурного места, он не стал поворачиваться спиной к потоку, чтобы двигаться, подобно крабам, боком. В результате течение сбило его с ног, и он оказался под водой. Я был бос и не мог ступать по острым камням, но Панва — для него острые камни не препятствие — бросил свой сверток и опрометью кинулся берегом к тому месту, где ярдах в пятидесяти ниже по течению возле большого выступа скалы, вдававшегося в реку, начиналась бурная стремнина. Добежав до мокрой, скользкой скалы, Панва лег на нее и, когда тонущий проводник проносился мимо, схватил его за длинные волосы и с огромным трудом втащил на скалу. Они подошли ко мне (проводник походил на мокрую крысу), и я поздравил Панву с благородным и храбрым поступком: рискуя собственной жизнью, он спас этого коротышку. Поглядев на меня с удивлением, Панва сказал:

— Я хотел спасти не его, а свое новое пальто, которое привязано к его спине.

Как бы то ни было, трагедию удалось предотвратить. После того как остальные, держась за руки, благополучно перешли реку, я решил дальше в тот день не идти и переночевать тут же на берегу. Деревня Панвы находилась в пяти милях вверх по реке, и он ушел, прихватив с собой проводника, который не отваживался вторично пересечь реку.

На следующее утро мы отправились на поиски Саноули, где леопард убил свою последнюю жертву. Поздним вечером того же дня мы оказались в широкой открытой долине и, поскольку нигде поблизости не видно было жилья, решили заночевать под открытым небом. Мы находились в самом сердце владений людоеда и провели беспокойную ночь на холодной сырой земле. Назавтра около полудня мы добрались до Саноули. Жители этой маленькой деревеньки очень обрадовались нам и охотно предоставили моим людям комнату, а мне — неогороженный помост под тростниковой крышей.

Деревня стояла на склоне холма; в долине под нею террасами располагались поля, с которых недавно собрали рис. В противоположном конце долины возвышался другой холм; у подножия его пологого склона, в сотне ярдов от полей, рос густой кустарник, занимавший акров двадцать. Над кустарником, почти у вершины холма, находилась деревня, правее на выступе — другая. Слева, где кончались поля, долину замыкал крутой, поросший травой холм. Таким образом, к кустарнику с трех сторон примыкали поля, с четвертой — открытый участок.

Пока готовился завтрак, я беседовал с крестьянами, кружком сидевшими возле меня. В течение второй половины августа и первой половины сентября людоед убил четырех человек в этом районе. Первое убийство произошло в деревне, расположенной на выступе холма, второе и третье — в деревне у его вершины и последнее — в Саноули. Всех четверых леопард убил ночью и унес ярдов на пятьсот в глубь кустарника, где спокойно, не торопясь, съел: жители этих деревень не имели оружия и были слишком напуганы, чтобы попытаться забрать тела жертв. Последнее убийство произошло шесть дней назад, и мои собеседники не сомневались, что людоед все еще находится в зарослях.

В тот день я купил двух козлят в деревне, через которую мы проходили рано утром, и вечером привязал меньшего у края кустарника, чтобы проверить, правы ли крестьяне, утверждая, будто леопард еще там. Я не устраивал засады около козленка, так как не нашел поблизости подходящего дерева; кроме того, тучи затянули небо, и похоже было, что ночью пойдет дождь. Помост, предоставленный в мое распоряжение, был открыт со всех сторон, поэтому неподалеку от него я привязал второго козленка в надежде, что, если леопард явится ночью в деревню, он предпочтет нежное козье мясо жесткому человечьему. До глубокой ночи я прислушивался, как перекликались козлята, и убедился, что леопарда нет близко. Однако он мог вернуться. Тем не менее, надеясь на лучшее, я заснул.

Ночью прошел небольшой дождь, и, когда в безоблачном небе поднялось солнце, листья и травы заискрились каплями влаги, а птицы радостными песнями приветствовали новый день. Козленок, привязанный у помоста, с довольным видом ощипывал листья куста и время от времени блеял. Другой, находившийся на противоположной стороне долины, молчал. Велев слуге позаботиться, чтобы мой завтрак не остыл, я направился к месту, где привязывал меньшего козленка. Там я обнаружил, что еще до того, как начался дождь, леопард убил его и, оборвав веревку, уволок. Дождь смыл след волока, но это не имело значения, так как унести свою жертву леопард мог только в кустарник.

Подкрадываться к леопарду или тигру, находящемуся около добычи, чрезвычайно интересно, но позволить себе это можно лишь при благоприятных обстоятельствах и надежде на успех. В данном случае слишком густые заросли мешали бесшумно приблизиться к леопарду. Вернувшись в деревню и позавтракав, я созвал крестьян, чтобы расспросить поподробнее об окружающей местности. Мне нужно было найти убитого козленка и решить, стоит ли устраивать засаду: сделать же это, не потревожив леопарда, было невозможно. Я хотел выяснить у крестьян, есть ли где-нибудь поблизости другое укрытие, куда он сможет уйти, когда я его спугну. Мне ответили, что ближайшее укрытие находится на расстоянии двух миль и попасть туда леопард может, лишь пройдя широкое вспаханное поле.

Днем я снова отправился к зарослям кустарника и в сотне ярдов от места, где был привязан козленок, нашел то, что от него осталось: копытца, рога и часть желудка. Я не опасался, что леопард днем уйдет из своего убежища за две мили в джунгли, и в течение нескольких часов пытался подкрасться к нему. Бюльбюли, дронго, дрозды и беблеры помогали мне в этом, сообщая о каждом движении зверя. На случай, если у кого-нибудь возникнет вопрос, почему я не собрал крестьян трех деревень и не выгнал леопарда на открытое место, где мог бы его застрелить, скажу, что сделать это, не рискуя жизнью загонщиков, не представлялось возможным. Как только леопард понял бы, что его гонят на открытое место, он бросился бы назад и напал на первого, кто стоял на его пути.

Возвратившись в деревню после безуспешной попытки застрелить леопарда, я свалился с жестоким приступом малярии и сутки пролежал в забытьи под навесом. К вечеру следующего дня приступ прекратился, и я смог продолжать охоту. Предыдущей ночью мои люди по собственной инициативе привязывали второго козленка там же, где был убит первый, но леопард не тронул его. Это к лучшему: значит, теперь зверь голоден. Вечером я отправился на охоту, преисполненный надежд.

Неподалеку от кустарника, в сотне ярдов от места, где две ночи назад был убит козленок, я приметил старый дуб. Он рос на возвышении между двумя расположенными друг над другом полями под некоторым углом к склону холма, что позволило мне, надев башмаки на каучуковой подошве, взобраться на него. Футах в пятнадцати от земли, над нижним полем, нависала большая, довольно толстая ветвь. Полая и гнилая, она не была ни удобной, ни безопасной для засады, но я все же решил рискнуть и воспользоваться ею, так как более подходящей ветви на дубе не видел, а других деревьев в радиусе нескольких сотен ярдов не было.

Судя по сходству между отпечатками лап, обнаруженными в кустарнике, и теми, что я видел в апреле на тропинке к хутору, где была убита молодая женщина, я полагал, что имею дело с Панарским людоедом. Я велел моим людям нарезать длинных терновых веток и, после того как устроился на дереве, прислонившись спиной к стволу и вытянув вдоль ветви ноги, попросил связать ветки в пучки и прочной веревкой прикрепить их к стволу. Убежден, что обязан жизнью умелому и добросовестному выполнению этого небольшого задания.

Несколько веток, длиной от десяти до двадцати футов, торчали по обе стороны ствола, а так как мне не за что было держаться, чтобы сохранять равновесие, я сдвинул их и крепко зажал под мышками. К пяти часам все приготовления закончились: я сидел на ветви, воротник тужурки был высоко поднят и прикрывал горло, а мягкая шляпа низко сдвинута на затылок, чтобы защитить шею. Козленка привязали к колышку, вбитому в землю в тридцати ярдах от меня. Мои люди сидели в поле, курили и громко разговаривали.

До этого момента в кустарнике стояла тишина, затем беблер издал пронзительный тревожный крик, а минуту или две спустя послышалось взволнованное щебетание нескольких белошеих дроздов. Эти два вида птиц — самые надежные осведомители в гористой местности, поэтому, услыхав их, я подал сигнал моим людям возвращаться в деревню. Они очень обрадовались и быстро удалились, продолжая громко разговаривать. Сразу же после их ухода заблеял козленок, но потом в течение получаса все безмолвствовало. Когда солнце начало опускаться за вершину холма, высившегося над деревней, два дронго, сидевших высоко надо мной на дереве, взлетели и стали с криком носиться над открытым пространством между мной и кустарником, привлекая внимание к какому-то животному. Козленок, который до этого момента блеял, глядя на деревню, теперь повернулся в мою сторону и замолк. Наблюдая за ним, я мог судить о передвижении заинтересовавшего его животного. Этим животным мог быть только леопард.

Луна находилась в третьей фазе, и до ее восхода предстояло несколько часов темноты. Я предвидел, что леопард появится, когда стемнеет, и вооружился двустволкой 12-го калибра,[18] стрелявшей крупной картечью: больше шансов попасть в животное, когда в патроне восемь картечин, а не одна пуля.

В то время, о котором я пишу, в Индии не употреблялись такие вспомогательные средства для ночной охоты, как электрические фонари или переносные лампы. Единственное, что могло служить ориентиром для прицеливания, — это лоскут белой материи, обвязанный вокруг стволов штуцера.

Время шло, но все оставалось без изменений. Вдруг я почувствовал, как сзади кто-то тихонько потянул за терновые ветки, которые я по-прежнему прижимал к себе. Я благословил свою предусмотрительность, потому что все равно не смог бы повернуться и обороняться, а воротник и шляпа — плохая защита. У меня больше не оставалось сомнений, что я имею дело с людоедом, притом с очень решительным. Убедившись после первой же попытки, что взобраться на дерево по ветвям терновника невозможно, леопард ухватился зубами за их толстые концы и начал неистово дергать, крепко прижимая меня к стволу. В небе угасли последние отблески света, и леопард, нападающий на людей только под покровом ночи, оказался в своей стихии, я же — в крайне невыгодном положении, ибо в темноте человек — самое беспомощное существо, и мужество покидает его, во всяком случае, могу сказать это о себе. Леопард, убивший в ночное время уже четыреста человек, совершенно не боялся меня: он рвал ветки и рычал при этом так громко, что его голос доносился до деревни, где люди, как я узнал позже, с тревогой к нему прислушивались. Его рычание, как они потом мне рассказывали, наводило на них ужас. А у меня оно поднимало настроение, так как позволяло определить, где леопард и что он делает. Мне становилось страшно, когда он молчал, потому что я не знал, что произойдет в следующее мгновение. Несколько раз я едва не упал из-за того, что леопард яростно набрасывался на ветви, а затем внезапно отпускал их. Стоило ему подпрыгнуть и коснуться меня, как я полетел бы на землю — ведь мне фактически не за что было держаться.

После одного из выматывающих нервы периодов затишья леопард бросился к козленку. В надежде, что хищник появится до наступления полной темноты и еще можно будет стрелять, я привязал козленка в тридцати ярдах от дерева с таким расчетом, чтобы успеть убить леопарда, прежде чем он доберется до приманки. Но в темноте я был не в состоянии спасти козленка: несмотря на белый цвет его шерсти, я ничего, кроме неясного пятнышка, не видел. Пришлось выждать, пока козленок перестал сопротивляться. Затем я прицелился туда, где, по моему предположению, находился леопард, и нажал на спуск. В ответ на выстрел раздалось гневное рычание. В темноте мелькнуло светлое пятно, и леопард исчез где-то на нижних террасах поля. В течение десяти или пятнадцати минут я с беспокойством прислушивался, не ушел ли он совсем. Затем услышал голоса моих людей, спрашивавших, следует ли им идти ко мне. Теперь они могли сделать это без риска, держась верхних полей. Я крикнул им, чтобы они зажгли сосновые факелы и выполняли мои указания. Эти факелы из смолистых сосновых лучин длиной от двенадцати до восемнадцати дюймов ярко горят. Они — единственный вид освещения, какой знают в глухих деревнях Кумаона.

После невероятного шума и суеты человек двадцать с факелами в руках вышли из деревни. Следуя моим указаниям, они обогнули верхние поля и приблизились к дереву сзади. Леопард так туго затянул узлы веревок, прикреплявших терновые ветки, что их пришлось разрезать. Когда отбросили терновник, люди взобрались на дерево и помогли мне сойти, поскольку от неудобного сидения мои ноги свела судорога.

Пламя двадцати факелов осветило поле, на котором лежал мертвый козленок, но дальше все тонуло в темноте. Раздав сигареты, я сказал людям, что ранил леопарда, но тяжело ли — не знаю; искать его буду утром, а сейчас мы все вернемся в деревню. Они были разочарованы.

— Если вы ранили леопарда, он наверняка уже мертв.

— Нас много, и вы вооружены, нам нечего опасаться.

— Давайте по крайней мере дойдем до конца поля и посмотрим, не оставил ли леопард кровавого следа.

После того как все доводы за и против немедленных поисков леопарда были исчерпаны, я, вопреки собственному мнению, согласился дойти до края террасы и осмотреть поле, лежавшее ниже.

Уступив, я потребовал от них обещания идти позади меня развернутой цепью, высоко держа факелы, и, если леопард нападет, не убегать и не оставлять меня в темноте. Они охотно пообещали это, и, когда факелы, пополненные свежими лучинами, ярко разгорелись, мы двинулись вперед: я — первым, люди — в пяти ярдах сзади.

Тридцать ярдов до козленка и еще двадцать до конца поля. Мы шли очень медленно, молча. Когда дошли до козленка (было уже не до поисков кровавого следа), увидели дальний конец нижнего поля. С каждым шагом оно открывалось нам все больше и больше; вот неосвещенной осталась лишь узкая полоска. Вдруг леопард, угрожающе зарычав, выпрыгнул из темноты и предстал перед нами.

Есть что-то бесконечно жуткое в грозном рычании нападающего леопарда. Мне пришлось видеть, как строй слонов, не дрогнувший перед тигром, обратился в паническое бегство от леопарда. Поэтому я не удивился, когда мои безоружные помощники все как один повернулись и пустились наутек. К счастью, убегая, люди в суматохе наталкивались друг на друга и из факелов, которые они некрепко держали в руках, выпадали горящие лучины. Некоторые из них продолжали мерцать на земле, давая немного света, и я смог послать в грудь леопарда заряд картечи.

Услышав выстрел, люди остановились, затем до меня донеслись слова одного из них:

— Нет, он не будет сердиться на нас, он знает, что этот дьявол превратил наше мужество в воду.

Да, я знал, что страх перед людоедом лишает человека мужества, и только что сам испытал это, сидя на дереве. Будь я на их месте, я убежал бы одним из первых. Значит, не за что было сердиться. Пока я делал вид, будто рассматриваю леопарда, чтобы дать им время прийти в себя от смущения, они стали по двое, по трое возвращаться. Наконец все собрались, и я спросил, не поднимая головы:

— Вы захватили с собой бамбуковый шест и веревку, чтобы отнести леопарда в деревню?

— Да, — ответили они с готовностью, — мы оставили их возле дерева.

— Принесите, — сказал я, — мне хочется вернуться в деревню и выпить горячего чаю.

Холодный ветер, дувший ночью с севера, вызвал новый приступ малярии, и, после того как все волнения остались позади, я почувствовал, что с трудом держусь на ногах.

С той ночи жители Саноули стали спать спокойно.