"Последнее предупреждение" - читать интересную книгу автора (Казанцев Кирилл)

Глава 5

Маша медленно листала страницы, исписанные аккуратным округлым почерком, что-то стрекотала, комментируя. Василий терпеливо слушал, но в сказанное не вникал. Плоды ее литературных трудов были ему неинтересны. Так называемые стихи были беспросветно бездарны. Чувствовалось в них суровое влияние современной российской попсы самого дешевого пошиба – повторяющееся через строчку слово "любовь" непременно рифмовалось с "кровь", которая "бурлила", "закипала" и "пылала". А еще была в этих стихах "дверь", которую постоянно кто-то (швейцар?!) открывал и закрывал, зарифмованная с таким же затасканным "верь". Короче, муть розовая... Но с претензией на нечто такое... Грандиозное.

Кстати, было время, когда Скопцов сам пробовал свои силы в поэзии. И первый стишок про солдата, который всех победил, сочинил лет в десять. После этого регулярно, к каждому празднику, писал по стихотворению для школьной стенгазеты. В этих творениях идеально соблюдались размер, ритм, рифмы, и, что самое главное, они были идеологически выдержаны. Учительница русского языка и литературы, она же по совместительству главный редактор настенной периодики, была в полном восторге от этих виршей. Но уже в классе этак восьмом сам Скопцов осознал собственную бездарность. Хватило ума... В его стихах не было жизни. Несмотря на всю свою правильность, они были лишены объема, не трогали душу, оставались плоскими, как фанерный лист. Больше он ничего такого не писал, хотя тяга к печатному слову сохранилась и определила его дальнейший жизненный путь.

Так вот, все написанное Машей было многократно хуже того, что Василий написал в далеком детстве. Но сказать ей об этом прямо... Это значило по меньшей мере оскорбить ее лучшие чувства, попутно лишив себя самого каких-либо надежд на то, что его пребывание в Краснокаменском будет не столь тоскливым, как могло бы. Приходилось лавировать, ограничиваясь полуправдой.

Да, что-то в этих стихах есть. Некая изюминка... Настроение, экспрессия. Несомненно, они заслуживают внимания. Но надо работать! Нельзя останавливаться на достигнутом! Вот здесь... И вот здесь... Ведь можно было то же самое сказать другими словами?

Маша с удовольствием слушала эту болтовню. Глаза ее возбужденно горели, щеки раскраснелись. Она плотно прижималась к плечу Скопцова бедром, и тот каждой клеточкой своего организма чувствовал огненно-горячую его упругость.

Он не выдержал – грубовато ускорил развитие событий. Лежащая на талии женщины ладонь легко скользнула ниже. Администратор не отреагировала. Хотя кто их поймет, этих женщин!

Обнаглевшая рука опустилась еще ниже, коснулась горячей кожи и начала медленное движение назад. Маша, читавшая как раз одно из своих стихотворений, замолчала на полуслове и с удивлением посмотрела на задираемую все выше и выше юбку. Но не отстранилась, не закричала, только задышала чаще.

– Что ты делаешь? – спросила она хриплым шепотом.

– Ничего особенного, – ответил Скопцов, не прекращая ласково поглаживать внутреннюю поверхность женского бедра. Обнадеживало то, что Маша не спешила отодвигаться. Лишь спросила все так же тихо:

– Может, не надо? – но не было в ее голосе уверенности...

На этот раз все прошло просто замечательно. Конечно, фигура администратора была далека от идеальной. Лишний подкожный жирок, чрезмерно полные, тяжеловатые бедра, животик уже не плоский, а чуть выпуклый... И кожа отличалась той нездоровой бледностью, которая свойственна людям, редко бывающим на солнце. В этом плане сравнивать Анжелу и Машу было по меньшей мере глупо. Но зато Маша оказалась на высоте в другом.

Было все – и страстные стоны, и громкие, в голос, крики, и матовые белки закатившихся глаз под полуопущенными веками. Женщина царапала спину, в промежутках между воплями грызла Скопцову грудь и плечи и скакала под ним как норовистая, необъезженная кобылица. Более чем достаточно, чтобы поднять самолюбие Василия на должную высоту. Ведь каждому мужику приятно считать себя этаким сексуальным гигантом, при виде которого женщины млеют.

Разрядка у обоих наступила одновременно. Скопцов издал сквозь сжатые до боли зубы глухой, протяжный стон, а Маша мелко задрожала всем телом, затряслась, завибрировала и взвизгнула на отчаянно высокой ноте, после чего неподвижно застыла на широкой постели, раскинув руки крестом. Василию даже показалось, что она не дышит. Но нет – прислушавшись, он уловил дыхание, глубокое, ровное, но очень тихое. Неужели уснула?..

Лежа рядом, Скопцов осторожно поглаживал кончиками пальцев сосок крупной шарообразной груди. На его глазах вялый коричневый пятачок начал обретать упругость, увеличиваться в размерах, вытягиваясь в похожий на толстый карандашик стерженек. Наклонившись ближе к бесчувственной партнерше, Василий осторожно взял его губами и пощекотал кончиком языка. Маша громко вздохнула, заворочалась было, но тут же опять задышала тяжело, быстро и, не открывая глаз, потянулась всем телом к Скопцову...

На этот раз они поменялись ролями. Теперь уже женщина, протяжно завывая, выступала в качестве наездницы, неслась куда-то, не разбирая дороги. Чтобы удержать ее на месте и направить энергию в нужное русло, Василий крепко вцепился обеими руками в ее бедра. А Маша, высоко подпрыгивая, собственными ладонями оглаживала свои бока, живот, мяла груди...

Потом они лежали рядом. Усталые, мокрые от пота, но довольные, умиротворенные. Скопцов чувствовал себя почти счастливым. Вот так, с ощущением близкого счастья, он незаметно для себя перешел в другое состояние. Проще говоря, уснул.

Он не слышал, когда ушла Маша. Но, проснувшись, не обнаружил ее рядом. Умница... В спальне ничто не напоминало о ее присутствии. Настроение было прекрасным. Скопцов легко соскочил с кровати. Десять минут на утреннюю разминку, столько же – на туалет. Стоя под душем, он с удовольствием чувствовал, как вода сладко щиплет расцарапанную спину.

Маша напомнила о своем существовании тогда, когда он, на ходу вытираясь, вышел в гостиную. Тихонечко поскреблась в дверь, вошла.

– Завтрак готов... – сказано это было самым нейтральным тоном. Администратор вела себя так, вроде бы они только что познакомились и не было прошедшей ночи. Образцовая служащая, скрупулезно и добросовестно исполняющая свои обязанности.

Завтрак тоже оказался на высоте. Американский стандарт, правда, несколько подкорректированный сибирской действительностью – огромная яичница-глазунья на сале, тосты, масло, джем, кофе и высокий стакан холодного апельсинового сока. Скопцов с удовольствием поел. Ощущая непривычную тяжесть в желудке – дома он обычно ограничивался кружкой кофе и тощим бутербродом, – с удовольствием закурил.

Николай подъехал именно тогда, когда обещал, – ровно в половине десятого. Василий как раз закончил одеваться, когда автомобильный сигнал за окном сообщил о прибытии помощника. Сам Николай заходить в дом не стал – ждал в машине. Все тот же большой черный джип, все та же неулыбчивая, почти угрюмая физиономия, все то же молчание. Николай даже не ответил на приветствие Скопцова, только мотнул головой, вроде как муху отгонял.

Первые слова были им сказаны только после того, как джип остановился возле здания районной администрации.

– Следуйте за мной...

Наблюдая перед собой широкую прямую спину помощника, Скопцов прошел мимо сурового охранника в камуфляже, по широкой лестнице поднялся на второй этаж, пересек просторный холл и оказался в не менее просторной приемной. Молодая и, соответственно, симпатичная секретарша, подняла склоненную над клавиатурой аккуратно причесанную головку и изрекла:

– Проходите. Альберт Матвеевич вас ждет.

Вот так. Все как в лучших домах. Не лаптем щи хлебаем. Царящая вокруг старых разнокалиберных "деревяшек" деловитая административная строгость начинала немного забавлять Скопцова. Как-то неестественно все это выглядело, нарочито, надуманно. Как примеряющая мамино вечернее платье маленькая девочка. Улыбаясь собственным мыслям, Василий шагнул через порог кабинета заказчика.

– Здравствуйте, Василий Арсеньевич! – Кабинет был настолько огромен, что Скопцов не сразу отыскал глазами его хозяина. И немудрено. Мелковат был заказчик. Из-за огромного, размерами с футбольное поле, письменного стола высовывалась, как редиска из грядки, круглая голова с оттопыренными ушами. Голова задвигалась, зашевелилась, и ее обладатель тяжело поднялся из кресла. Пока он неторопливо огибал стол, Скопцов имел возможность как следует рассмотреть отца местной демократии.

При маленьком росте был он изрядно грузен телом, объемистый, тяжелый живот не мог полностью спрятать даже пошитый на заказ костюм. А отвисшие щеки и маленький курносый носик делали их владельца похожим на борова. Глядя на черные блестящие туфельки с явно завышенными каблуками, Скопцов опять вспомнил о том, что мелкие люди, как правило, стремятся если не к великому, то хотя бы к просто большому.

Общеизвестно, глаза – зеркало души. Но вот заглянуть в душу заказчика было невозможно. Альберт Матвеевич носил очки в тонкой золотой оправе, за дымчатыми стеклами которых "зеркало" не просматривалось.

– Здравствуйте... – Скопцов осторожно пожал протянутую ему мягкую влажную ладошку. Вроде как снулую рыбу подержал.

– Не стесняйтесь, проходите! – приглашение сопровождалось широким жестом хозяина кабинета. – А ты, Николаша, иди... Мы с молодым человеком побеседуем.

Если бы можно было убивать взглядом, Скопцов бы был уже мертв. Николай смотрел на него откровенно неприязненно и выполнять указание шефа не торопился. Тому пришлось повторить еще раз, добавив в голос немного металла:

– Иди, Николай! Подожди в приемной. – Он перевел взгляд на Скопцова и, плотоядно ухмыльнувшись – только что не облизнулся, – добавил: – У нас конфиденциальный разговор!

Круто развернувшись, помощник стремительно вышел из кабинета. Дверью, правда, не хлопнул – прикрыл аккуратно, тихо.

– Вы, Василий Арсеньевич, не обращайте внимания на Николашу! – поддерживая гостя под локоток, Альберт Матвеевич увлекал его в недра кабинета, к глубоким кожаным креслам и попутно вроде бы как извинялся. Но в его голосе слышалось только самодовольство... – Человек очень, очень сложной судьбы! Я ему немного помог в свое время... И вот теперь приходится и дальше принимать в нем участие! У него родственников нет, ни одной родной души. Так он ко мне как к отцу...

Интересно, чем же так нужно было помочь, чтобы заслужить эту собачью преданность? Скопцов не строил иллюзий – Николай не просто помощник и водитель. Он еще и телохранитель, воспитанный в лучших традициях этого ремесла, вышколенный и готовый отдать даже собственную жизнь для того, чтобы сохранить жизнь "принципала", так это вроде у них называется. Возникает вопрос – а зачем такой человек нужен заказчику в таежной глуши, в райцентре, где жителей не более десяти тысяч и все они знают друг друга если не по имени, то в лицо – точно? "Впрочем, – подумал Скопцов, усаживаясь в кресло, – не мое это дело..."

– Ну, что, Василий Арсеньевич? – спросил глава администрации, усаживаясь в кресло напротив. – Может, по рюмочке коньячку для разгона?

– Спасибо, но, мне кажется, ни к чему... – ответил Василий. В другое время и в другом месте он, скорее всего, не отказался бы. Но здесь и сейчас почему-то не хотелось. – Мы ведь работать собрались...

– Хозяин – барин! – развел ручками заказчик. – Тогда давайте займемся делом. Мне по телефону объяснили суть возникшей проблемы...

Голос Альберта Матвеевича журчал ручейком, слова плавно текли друг за другом. Во времена измученных долгой жизнью генсеков он, наверное, считался неплохим оратором. Только артист из него был никудышный – провинция. Сразу бросалось в глаза то, что он сам не верит в те правильные, красивые и замечательные слова, которые произносит о районе и живущих в нем людях. Просто говорит потому, что так надо, потому, что такого рода речи – одна из составляющих его имиджа. Этакий "слуга царю, отец солдатам"... Значение же сказанного ему глубоко по барабану.

Говорят, что первое впечатление о человеке обычно бывает самым верным. Возможно, это действительно так. Возможно, что и нет. Но только сразу же, после первых десяти минут "общения" с заказчиком, Скопцов определил его для себя как Органчик. Когда-то в него заложили программу, завели пружину. В комсомоле и в партии, где он был секретарем первичек, на руднике, где он благодаря собственным природным, унаследованным от предков хитрости, пронырливости и изворотливости сумел стать первым директором, победившим в первых же "демократических" выборах. А потом уже ничего и делать не надо – просто время от времени, по мере возникновения необходимости, переводишь рычаг в то или иное положение, изменяя комбинацию мелодий. Органчик в голове начинает работать, прокручивая соответствующую моменту мелодию. Механическое чудо... Сейчас он что-то рассказывает Скопцову из своей биографии. Зачем?.. Василий уже имел сомнительное удовольствие прослушать большую часть предоставленных в его распоряжение кассет. Просто он не понял – думал, стесняется человек диктофона. Бывает... Работая в газете, несколько раз сталкивался с такими. Какая-то фобия – вроде бы нормальный человек и речь хорошая, живая, образная. А как увидит диктофон – все. Кранты. Такое впечатление, вроде бы язык за зубы цепляется – слова сказать не может. Но этот, Органчик, по жизни такой.

Значит, халявы не будет. Придется работать серьезно. Ведь невозможно писать о человеке – неважно, хорошо или плохо, – если ты не сумел его понять, проникнуться его стремлениями, его заботами. А здесь... Под маской глубокомыслия скрывается убогая пустота. Незачем туда проникать. Смысла нет.

Наверное, правильнее было бы отказаться от этой работы. Встать сейчас из кресла и послать Органчика к далекой матери. Вернуть аванс. И все проблемы решены. Но было дано слово. А спиной вперед люди не ходят, как иногда любил повторять Командир.

Остается надеяться на план. На замечательный план, подготовленный неизвестным автором. Жалко, что не удастся встретиться с этим человеком.

– Вот, наверное, и все! Так, вкратце... – завершил Органчик свое выступление. – Вы удовлетворены, Василий Арсеньевич?

– Да, огромное спасибо! – На самом деле у Василия появилось дикое, почти неконтролируемое желание сказать нечто другое, совершенно нецензурное. Но пришлось воздержаться по вполне понятной причине. – Вы мне очень помогли!

– Не стоит благодарности! – расплылся в широченной улыбке заказчик. – Это наш долг – помогать молодежи в ее делах! Вы не спешите домой? В Красногорск?

– Вообще-то нет... – ему почему-то вспомнилась Маша. Администратор.

– Вот и хорошо! – обрадовался Органчик. – Я тут распорядился, чтобы редактор районной газеты подготовил для вас кое-какие материалы. Поживете недельку у нас, пообщаетесь с народом, присмотритесь! Я уверен, это пойдет только на пользу нашей с вами совместной работе.

Нахал...

– Николаша полностью в курсе всего, доставит вас куда надо... – Органчик демонстративно посмотрел на часы – дорогущий японский хронометр. Не кисло, однако, живут местные демократы! – А сейчас извините, Василий Арсеньевич, через двадцать минут у меня совещание!

Короче, вали, негр, на плантацию. Работай. Солнце еще высоко... Поработаем.

Органчик подошел к столу, нажал что-то и начальственным тоном сказал:

– Марина, отправь ко мне Николая!

Дверь кабинета тут же распахнулась, как будто помощник все это время стоял, держась за ее ручку, в ожидании отмашки – вперед!

– Николаша, поручаю тебе Василия Арсеньевича.

Организуй там все, как обговаривали... Доведи программу пребывания... Ну, ты знаешь, что надо делать.

Сумрачный помощник молча кивнул головой – понял! Перевел взгляд на Скопцова. Удостоившись еще одного вялого рукопожатия заказчика, Василий следом за его порученцем покинул кабинет.

"Программа пребывания", доведенная Николаем в автомобиле, оказалась более чем обширной. В нее, кроме "работы с представителями районных СМИ", входили еще и посещения предприятий, интервью с людьми, поездки по району. Чувствовалось, что Альберт Матвеевич денег платить просто так не собирался.

– В редакции вам отведут кабинет. Люди для беседы будут приходить сами – все согласовано. Официально, для широкого круга, вы пишете очерк. Кстати, его действительно надо будет написать. Под своим именем. Опубликуем в Красногорске, – комментировал программу помощник.

– Вообще-то в областной журналистике я нынче персона нон грата... – на всякий случай заметил Скопцов.

– Ваше дело – написать. Остальное – не ваши проблемы, – грубовато осадил его Николай. Василий не обиделся. Что поделаешь – человек такой. Для него существует только хозяин. Остальные – пыль под ногами.

Джип стремительно летел по поселку, прямо посередине проезжей части, игнорируя все существующие Правила дорожного движения. Бывали мгновения, когда авария, столкновение со встречными машинами казались неминуемыми, но в самый последний момент эти самые встречные уступали дорогу, прижимаясь к обочинам. Автомобиль Альберта Матвеевича или его помощника здесь явно хорошо знали. И опасались...

– Сейчас куда едем? – поинтересовался Скопцов.

– В резиденцию... – покосившись на Василия, Николай счел нужным пояснить: – Туда, где вы ночевали... Обедать.

– Да я, вообще-то, не голоден! – попробовал протестовать Скопцов. Не то чтобы ему было шибко уж невтерпеж начать выполнять программу. Он просто действительно был еще сыт после непривычно плотного завтрака.

– После обеда, в четырнадцать часов, я заеду, – игнорировал протест помощник. – И начнем работу...

"Интересно, что в его прошлом?" – подумал Василий, искоса посматривая на скульптурный профиль Николая. Слишком уж отличался помощник от простоватых местных, и столь разительный контраст не мог не бросаться в глаза. На языке вертелся вопрос, но Скопцов так его и не задал. Был уверен, что ответа не получит.

Джип круто затормозил возле двери "резиденции". Приехали... Помощник молча наблюдал, как Скопцов покидает машину, и, как только тот оказался на дороге, резко сорвал ее с места.

Василий смотрел вслед. До тех пор, пока подпрыгивающий на многочисленных кочках и ухабах улиц райцентра импортный внедорожник не скрылся за поворотом, оставив после себя клубы пыли. Покачав головой, Василий оглянулся по сторонам – улица была пустынна. Только метрах в ста дорогу торопливо пересекала то ли девочка, то ли женщина – маленькая ссутулившаяся фигурка. Еще раз покачав головой, Скопцов вступил в "резиденцию".

Никто не вышел ему навстречу. Потоптавшись у входа, он громко окликнул:

– Маша!

Ответом ему была тишина. Ну, что же. На нет и суда нет. Ведь не может же администратор находиться здесь постоянно, круглые сутки. Надо думать, что у нее и свой дом имеется.

Скопцов прошел в гостиную. До назначенного помощником Органчика времени оставалось еще более двух часов. Можно посвятить это время бессовестному ничегонеделанию – поваляться на просторном и мягком диване, музычку послушать... Тем более что аудиосистема была великолепна, а выбор кассет и компакт-дисков – весьма широк. На ходу стягивая рубашку, Василий направился в угол, где на специальной тумбе был установлен музыкальный центр.

Каких-то четко сформированных музыкальных пристрастий у Василия не было. Разумеется, он не любил попсу. Но если не вникать в смысл так называемых песен, то они вполне могли выступать в качестве фона, звучать где-то на заднем плане, не затрагивая сознание. Ведь полная, идеальная тишина иной раз тоже изрядно действует на нервы. Покруче медового до приторности "Зайки"...

Так что Скопцов не стал придирчиво ковыряться в залежах кассет – взял первую попавшуюся, которую и зарядил в музыкальный центр. Палец потянулся к кнопке "пуск", и в этот момент раздался стук в дверь. Тихий, осторожный, больше похожий на царапанье. Думая, что это пришла Маша, Василий не оглядываясь крикнул:

– Заходи! – и включил японский агрегат. Приготовив улыбку, развернулся к двери, игриво спрашивая: – И где же это мы?

Незаконченный вопрос повис в воздухе. Около двери, растерянно оглядываясь по сторонам, стояла совершенно незнакомая Скопцову женщина. Или девочка-подросток? Нет, все же женщина. Только маленького росточка и хрупкая, почти до прозрачности. На ее изможденном лице выделялись большие глаза, а в остальном внешность незнакомки была невыразительной, неброской, блеклой – серая кожа, серые волосы, бесформенный серый балахон в качестве одежды. "Серая мышь" – по привычке кратко охарактеризовал для себя Василий внешность гостьи. Наверное, что-то перепутала. Или Машина знакомая. Хотя не похоже – глаза. В них не было жизни. Тусклые, лишенные блеска, и взгляд какой-то тревожный. Было в этом взгляде еще что-то, что Скопцов не мог так сразу назвать, определить.

– Здравствуй, Вася... – тихонько, почти шепотом, сказала незнакомка и нервно оглянулась.

– Здравствуйте... – растерянно ответил Скопцов. Он мог поклясться чем угодно, что видит эту маленькую женщину впервые в жизни.

– Ты, наверное, не помнишь меня?.. – спросила она. – Я Лиза...

Да не было в числе его знакомых никого с таким именем! Он бы запомнил! Слишком редкое в наши дни имя – Елизавета! Сейчас доминируют Анжелы, Марины и Жанны, однообразно-скучные в своем стремлении выглядеть оригинальными. Что происходит?! Какая-то провокация?! Для чего?!

Сомнения Василия легко разрешила гостья, прошептавшая:

– Лиза Бизикова...

Господи! Да ведь это Валькина жена! Просто он помнил эту девочку-женщину другой – радостной, весело смеющейся, феерически красивой в белом свадебном платье! Что же произошло за эти годы, что она так изменилась?! Что смогло стереть радость с личика и выпить жизнь из глаз?

Скопцов шагнул вперед:

– Прости, Лиза, я тебя и не узнал сразу! Очень уж ты... – Скопцов прикусил язык, своего врага. Что бы ни случилось, дочери Евы в любом конце страны весьма трепетно относятся к собственной внешности, и он чуть было не ляпнул оскорбительную для гостьи бестактность. Поперхнувшись, поспешил перевести разговор на другое: – А где же сам Валентин? Как вы вообще?

– Валю... убили... – По щекам Лизы побежали слезы.

– Как это – убили?! – растерялся Скопцов. Ведь не война же здесь...

– Насмерть... – Маленькая женщина плакала тихо, отчаянно, безнадежно, и это было страшнее всего. Василий перестал сомневаться. Да и какие могли быть сомнения?! Таким не шутят.

"Ай-ай-ай, убили негра, убили! Ни за что ни про что, суки, замочили!" – громко подтвердили из-за спины "Запрещенные барабанщики" сказанное Лизой...

– Просыпайся! – Вовка не мог понять, где он находится и что с ним происходит. Кто-то толкал его в плечо, сильно, со злостью и при этом орал.

С трудом открыв глаза, Вовка попытался посмотреть по сторонам, и тут же его голову пронзила резкая боль. Он глухо застонал.

– Не, ну ты здоров, мужик! – настырно лез в уши чужой голос. – Спать и водку жрать! Прикинь, все трое суток от Красногорска вообще не просыхал!

"О ком это он?.." – не мог понять Вовка. С трудом открыв глаза, он увидел стоящего рядом с машиной водителя, Миху. А возле него, насмешливо улыбаясь, стояли еще двое.

Один – худощавый, бородатый, внешне чем-то похожий на хищную птицу. Второй – тяжеловесный, очень здоровый, как обычно говорят про таких вот типов. На лице – шрамы, на тыльной стороне правой ладони – татуировка.

– Ну, чего, мужик? – поинтересовался худощавый. – Вылезай, приехали! Тебе дальше с нами...

Наконец-то Вовка сообразил, что именно от него требуется. Тяжело вздыхая, постанывая и держась руками за больную голову, он неловко полез из высокой кабины "КамАЗа".

Едва лишь его ноги утвердились на земле, как Миха, не прощаясь, прыгнул в кабину, включил скорость и ударил по газам. Вовка глядел вслед удаляющемуся грузовику... Пока его не толкнул в плечо все тот же, худощавый обладатель хищного профиля:

– Слышь, а ты долго здесь стоять собираешься? Нам еще ехать...

– Далеко? – тоскливо поинтересовался Вовка.

– Да порядком... – ухмыляясь, ответил "хищник".

– Я не доеду... – все с той же тоской отвечал Зарубин. Он действительно чувствовал себя так, что еще чуть-чуть – и все. Смерть...

– Да-а... – критически посмотрев на нового знакомого, сказал "хищник". – Ты точно не доедешь... Тебе бы похмелиться сейчас... У тебя бабки есть?

Теперь его тон был деловитым. Вовка полез в карман... Как это ни странно, но в кармане еще обнаружилось несколько купюр, полученных от Паленого.

– О! – радостно бросил "хищник" и ловким, стремительным движением руки выхватил деньги из Вовкиных пальцев. – Сейчас в сельпо заедем, возьмем тебе чего-нибудь подлечиться! Ну, и сами, с тобой за компанию, за знакомство примем по чуть-чуть!

– А как же ехать? – удивился Зарубин.

– Не боись! – подмигнул разговорчивый "хищник". – За поселком гаишников нет! Там – медведь хозяин! Пошли!

Вслед за новыми знакомыми Вовка направился к стоящему немного в стороне старенькому "уазику"...

А уже через полчаса совершенно счастливый Зарубин, веселый и опохмелившийся, сидел с новыми друзьями у обочины таежной грунтовки, рядом с косо притулившимся к ней "уазиком" и в оба уха слушал "хищника", который в красках расписывал прелести приисковой жизни и высокие заработки "золотарей".

– Попомнишь мои слова! – говорил он. – Ты потом и сам оттуда уезжать не захочешь!..

При этом хохотал как сумасшедший и хлопал Вовку по плечу, подмигивая своему молчаливому приятелю...

"Веселый мужик!" – думал Зарубин. А еще он думал о том, что жизнь наконец-то вошла в светлую полосу. И собственное будущее виделось ему только в ярких, радужных красках...