"Предупреждение путешествующим в тумане" - читать интересную книгу автора (Костин Андрей)

1. ПЯТНИЦА

Все началось с кошмара. Вернее, все началось с того, что испортилась погода. Еще вчера стоял ясный солнечный день, но закат был багровый, и сегодня лапы красных сосен уже дрожат на ветру, аккуратные домики рыбачьего поселка подернулись дождливой дымкой, а волны Рижского залива стали набегать на берег со злым шипением. Одна такая волна выкатила к моим ногам огненный осколок янтаря. Он пылал, как уголек, на ладони, и все вокруг казалось еще более пасмурным и унылым.

И тогда я понял, что отпуск кончился. Оставшиеся десять дней можно провести в Москве, среди городского шума, телефонных звонков и желтых уличных фонарей. Потому что отпуск — это не перерыв между работой, а особое состояние души. И если оно потеряно — ничего тут не поделаешь.

Но довольно об этом. Речь-то ведь шла о кошмаре.

Я сложил все вещи в две сумки, отнес их в машину. Потом простился с Ириной Иозефовной, своей хозяйкой, вернув ей ключ от комнаты и пообещав приехать на следующий год, если пришлют приглашение. Она поцеловала меня в лоб, и даже, как мне показалось, немного загрустила. Наверное, у нас все же было некое родство душ.

…В зеркальце я видел, как Ирина Иозефовна машет мне вслед. По обочинам на фоне серого неба промелькнули дома поселка, багровые стволы сосен, мальчик на велосипеде, стадо рыжих коров, оранжевый дорожный указатель и светловолосая девушка в красном плаще.

Она обернулась и неуверенно подняла руку. Я не стал тормозить, хотя, быть может, в наших с ней отношениях присутствовало что-то более серьезное, чем самим поначалу казалось.

Но все дело в том, что в любви у меня никогда не было счастья, да и вряд ли теперь будет. Почему? Об этом в другой раз…

Машин было мало, и я прошел таможню на границе с Латвией быстрее, чем предполагал. Дорога из отпуска казалась легкой и не утомительной. Рассчитываясь после обеда в придорожной забегаловке, полез в карман за деньгами, и пальцы наткнулись на осколок янтаря. Я расплатился, вернулся к машине, выехал со стоянки, и тут у меня созрела идея. С нее-то, наверное, все и началось. Я решил навестить Эдгара.

В этой истории он, скорее, не действующее лицо, а перст судьбы, подтолкнувший меня ввязаться в довольно скверные события. Но я не в обиде на него. Знаю, что всегда хотел мне только добра. Как, впрочем, и я ему. Вот почему и решил завезти в Камышевск почти рубиновую каплю окаменевшей смолы.

Дело в том, что Эдгар курземец, то есть латыш из латышей.

И за полтора десятилетия жизни в провинциальном Камышевске он так и не сумел убедить себя, что на Земле есть места не хуже Курземе.

Мне показалось, что своим сентиментальным подарком я его немного порадую. Кроме того, мы не виделись почти пять лет. И вовсе не потому, что нам нечего было сказать друг другу. Просто у каждого была своя жизнь.

Серое полотно дороги убегает под капот машины. В разрывах туч появилось солнце, наполняя еще влажный воздух чудесным золотистым свечением. Впереди мелькает указатель: «Лосево. 5 км». Путь мой вьется среди тополей и берез, временами сужаясь и ныряя в радугу поздней листвы и неба. Я открываю окно, и в салон врывается встречный ветер. Он напоен запахами мокрого асфальта, прелой земли и далекого дыма.

Справа снова указатель: «Камышевск. 12 км». Поворот — и цепь взаимосвязанных событий продолжает раскручиваться.

В принципе обычная жизненная ситуация. Шаг в сторону — и судьба начинает преподносить милые сюрпризы. Вроде открытого канализационного люка под ногами.

Сзади появляется золотистый «Мерседес». Некоторое время он идет впритык к бамперу моей машины, то неожиданно выкатываясь влево для обгона, то отставая и прячась за мою спину. Я с опаской слежу в зеркало за этими маневрами, они мне совершенно не нравятся. Судя по вмятине на крыле «Мерседеса», водителю не раз доводилось бывать в переделках. Однако мне подобный опыт ни к чему. Наконец я не выдерживаю и беру ближе к обочине, предоставив противнику широкое поле деятельности. Он идет на обгон. Но, перестраиваясь, так резко виляет вправо, что я бормочу подходящий к случаю эпитет и выжимаю тормоз.

«Мерседес» уносится вперед, а я некоторое время прихожу в себя.

Догнать «Мерседес» удается километра через три. Именно в тот момент, когда он пытается повторить проверенный на мне маневр с голубым «Запорожцем». Водитель микролитражки, видимо, не принимает правила игры и, вместо того чтобы отстраниться и уступить дорогу, продолжает пыхтеть и дребезжать, перекрывая единственную полосу.

Силы явно неравные.

«Мерседес» сигналит и начинает по осевой обходить соперника. До этого момента я — зритель. Но происходит непредвиденное. При повороте золотистую машину бросает вправо, она задевает «Запорожец» и тормозит, микролитражка заваливается в кювет, а я, опоздав на мгновение, раскалываю фару о бампер «Мерседеса».

Для одного раза этого многовато.

Достаю сигареты, прикуриваю, вылезаю из машины.

Судя по всему, мы когда-то родились в сорочках. Я прихожу к этой мысли, убедившись, что два других участника аварии живы и невредимы. У «Мерседеса» сильнее прежнего помято крыло. «Малыш» отделался разбитым капотом.

Однако водитель «Запорожца» был совсем другого мнения. С достоинством плюнув под ноги, он сообщил:

— Этот подонок нам за все ответит. Угробил такую машину…

Я не мог понять, какую из трех он имеет в виду.

— Так нахально врезаться, — он покрутил седой головой.

— Я видел, как все произошло. У меня тоже разбита фара.

— Ну и хрен с ней, с твоей фарой. Возьми еще вот это в придачу. — он плюнул под ноги.

Его гневную физиономию заливал пот, который по вискам, носу и подбородку стекал на застиранную клетчатую рубашку.

Подошел владелец «Мерседеса».

— Гоша, — кивнул он нам.

— Вот подонок, — пот сильнее заструился по вискам хозяина «Запорожца», — другого слова нету. Ты ж меня таранил!

— Не надо ругаться, — Гоша обвел нас спокойным взглядом.

— Нет, ты посмотри, — седой дернул меня за рукав, — ты посмотри, что этот леший наделал. Смотри, смотри.

— Уже видел, — я отодвинулся. — Правда на вашей стороне. Одного только не пойму: зачем…

— Я же не отпираюсь, что виноват, — несмотря на незавидное положение виновник вел себя с завидным достоинством. Пусть ГАИ акт составит, справки об аварии выдадут — и все расходы по ремонту вашей колымаги я на себя возьму. Только шуметь не надо.

Старик обиделся. Наверное, он считал, что его транспортное средство заслуживает другого определения.

— Что касается вас, то вообще-то надо было соблюдать дистанцию…

— Надо себя на дороге прилично вести, — разозлился я.

— Однако, — Гоша улыбнулся, — семь бед — один ответ. Меня в городе все знают, замолвлю за вас словечко в автосервисе. Они вам мигом все поправят. И расходы — за мой счет.

— Обойдусь как-нибудь.

— Да что вы, не сердитесь. Считайте это взаимной услугой.

— В каком смысле взаимной?

— Видите ли, мне никак нельзя сейчас права терять. Поэтому при разборе постарайтесь быть объективным. Ведь это его «Запорожец» меня подрезал, когда я на обгон пошел.

— Я в такие игры не играю.

— За несколько «франклинов» он себе вторую такую же тачку купит, — Гоша достал бумажник и вынул из него пачку стодолларовых купюр. — А если по закону — так у него машину ржа сожрет, прежде чем он страховку получит. Если вообще такие колымаги кто-нибудь страхует…

Старик с интересом наблюдал за нами и теперь снова потянул меня за рукав:

— Слышь, парень, а ведь правда. Пусть только деньги вперед даст. А там, кто его знает, может, и вправду я подставился.

— Катитесь вы… — я махнул рукой. — Надо ГАИ вызвать.

Когда все необходимые процедуры остались позади, Гоша подцепил «Запорожец», и мы отправились в гараж. Там он исчезает в глубине длинного серого здания, смахивающего не то на конюшню, не то на заброшенный склад.

Седой продолжает потеть и озираться по сторонам. А я решаю пройтись среди поржавевших выпотрошенных таратаек, которыми заставлен двор гаража.

Краска на кузовах облупилась, и рыжий металл осыпается ядовитой пылью от малейшего прикосновения. Асфальт под ногами весь потрескался, трещины проросли пожухлыми стеблями полыни. Зрелище довольно унылое, я останавливаюсь. Один из ржавых остовов вдруг скрипит и неожиданно оседает, подняв облако пыли. Его обломки задевают соседние груды лома, и мне кажется, что на мгновение все автомобильное кладбище приходит в движение.

За спиной слышатся хлопки испуганных птичьих крыльев.

Наверное, шум напугал крылатых обитателей свалки.

Минут через десять ко мне подходит Гоша. Вместе с ним — мужчина лет сорока пяти с блестящей, словно отполированной лысиной, в черном, забрызганном краской халате.

— Тут такое дело, — Гоша кивает на спутника, — нужного механика уже нет. На выходные уехал на рыбалку, вернется в понедельник. Согласитесь подождать? Заодно, я договорился, вам профилактику сделают. В качестве компенсации за потерянное время. Вы ведь не местный, как я понял? — спрашивает он.

— Да, приехал к приятелю.

— Значит, подождете?

— Раз другого выхода нет…

Лысоголовый всем своим видом показывает, что другого выхода действительно нет.

— Скажите, откуда я могу позвонить?

— Там, справа на стене, телефон, — он машет в сторону открытой двери.

Седьмой час. У меня мало надежд застать Эдгара на работе. Но три долгих гудка, и он снимает трубку.

— Привет, — говорю я, — хочу свалиться тебе на голову.

— Слушай, — Эдгар немного растягивает гласные, — я совсем недавно тебя вспоминал. Это хорошо, что ты приехал.

— Собираюсь погостить до понедельника. Найдешь мне приют?

— Не волнуйся, что-нибудь придумаю. Где ты находишься?

Я объяснил.

— Слушай, тогда садись на пятый автобус. Через три остановки буду тебя ждать. Еще успеем выпить по чашечке кофе…

На прощанье Гоша сигналит, снова вспугнув чьи-то быстрые крылья, и говорит:

— Если заскучаете, приходите на стадион. Теннисные корты, тренажеры, сауна. Охрану я предупрежу, скажите им — Георгий Васнецов пригласил. Я — помощник мэра по спорту и туризму.

Выхожу через ржавые ворота и на мгновение останавливаюсь. Город обволакивал меня, как полуденный сон. Он приникал к земле здесь, на окраине, повторяя своими улицами изгибы оврагов, таившихся под зарослями серой крапивы, и где-то там, ближе к центру, вставал на четвереньки блочными многоэтажками. Кривая улица карабкалась на пригорок, а на углу стояла обезглавленная церковь красного кирпича, с заколоченными фанерой окнами и безысходной вывеской: «Склад».

К краснокирпичной стене прилепилась покосившаяся палатка, в которой торговали сигаретами и всякой ерундой.

В автобусе нещадно наступали на ноги и просили прокомпостировать талоны.

Город вливался в меня своими голосами.

— Он, говорит, артист, а сам всю жизнь в клубе, на баяне…

— Разве датская колбаса — это колбаса? А окорок? Где вы раньше видели окорок без жира?

— Да куда ты со своей сумкой прешь? Не на митинге…

— Доктор, объясняю, это не грыжа. Откуда ей взяться, грыже-то…

— Вы, гражданин, локти при себе держите… Что значит, вам моя грудь мешает? Никому не мешает, одному ему…

— Говорят, на фабрике зарплату хозяйственным мылом выдают… Теперь будут мылом закусывать, без всякого предварительного застирывания…

Город возвращался с работы по домам, квартирам, коммуналкам, койкам в общежитиях, чтобы затаиться до утра. Он обволакивал меня и сам оставался бесстрастным…

Через четверть часа мы уже сидели под продуваемым ветром полосатым тентом летнего кафе. Еще только смеркалось и сквозь поредевшие узоры деревьев проглядывал раскаленный шар заходящего солнца.

Эдгар был таким же, как пять лет назад, когда провожал меня в аэропорту Шереметьево. Мы рассчитывали скоро встретиться вновь. Но незаметно прошло слишком много лет…

В оправдание могу сказать — я всегда помнил об Эде…

— За границу больше не ездишь? — Эдгар прикуривает сигарету. У него дурная манера постоянно держать сигарету в уголке рта. От этого один глаз всегда щурится, и лицо приобретает брезгливое выражение.

— Нет. Медкомиссию не прошел.

— Понятно… А я всегда, как кино про шпионов смотрю, тебя вспоминаю.

— В кино все выглядит по-другому.

— Конечно. Это я так, к слову. А чем теперь занимаешься?

— Работаю в журнале…

Сумерки продолжают наступать на город, улицы постепенно пустеют. Я рассказываю историю с аварией, и когда дохожу до того места, что машина будет готова только в понедельник, Эдгар перебивает:

— Подожди. Еще кофе, пожалуйста, — обращается он к официанту.

— Мы уже закрываем, — невозмутимо отвечает официант.

— Пойдем ко мне? — предлагает Эдгар. — Я имею в виду лабораторию. Там, заодно, подумаем, где тебе сегодня ночевать. Я ведь сам после развода в общежитии…

— Хорошо. В лабораторию, так в лабораторию.

Мы идем по сумеречным улицам, и наши шаги тонут в шорохах города. В глубине тусклого неба уже замерцали первые звезды. С реки потянул промозглый ветерок. Я поднял воротник плаща. Мы дошли до моста и остановились. Облокотились на чугунные перила, посмотрели, как под мостом проплывает баржа.

Вода чуть рябила, и на ней отражались зеленые огоньки фонарей. Мы перешли мост и стали взбираться по крутой улочке. Эдгар дымит очередной сигаретой, лицо у него сосредоточенное. Словно хочет что-то сказать и не решается.

— Вот мы и пришли, — он сворачивает к высокому дому, который будто гвоздь торчит посреди пологого провинциального городка. — Наша гордость. И кому в голову пришло построить институт здесь, а не где-нибудь в столице?

— Так ведь он же был засекреченный, вот и прятали подальше.

— Он и сейчас засекреченный, — кивает Эдгар, — только всем уже наплевать. И слава Богу. Работаем как городская больница.

Оборудование ведь такое, что и в Москве нет.

На проходной Эдгар показывает удостоверение, объясняет, что я с ним, и нас пропускают. Лаборатория Эдгара находится на седьмом этаже. Мы прошли через двери с вывеской «Биохимическое отделение», и я окунулся в запахи, присущие всем лабораториям.

Эти запахи никогда не вызывали у меня бурной радости — слишком они напоминали о стоматологическом кабинете или операционной.

Эдгар приоткрыл дверь в кабинет. Там за столом сидела по-мальчишески худенькая девушка в белом халате и печатала на машинке. Она казалась совсем молоденькой, и, если бы не злоупотребляла косметикой, я бы принял ее за подростка.

— Марина, — крикнул Эдгар, — пора начинать, вам не пришло это в голову?

— Да, да, иду, — ответила она на удивление низким голосом и улыбнулась. Улыбалась она искренне.

— Сейчас серия опытов, Эдгар обернулся ко мне. — Рабочего дня не хватает. Ты извини, я должен…

— Давай. Мне тоже интересно, чем ты занимаешься.

Эдгар вошел в лабораторию и склонился над клеткой с белыми крысами. Потом приоткрыл дверцу и ловко вытащил одну.

— Пора бы уже, — сказал он, глядя на часы. — Две минуты осталось. Тут главное — все вовремя.

Мне стало скучно. Я прошелся вдоль клеток, остановился у окна. Лежавший под нами город погрузился в темноту, лишь переливались далекие и близкие электрические огни.

— Ты ведь охотник? — спросил Эдгар.

— В некотором роде.

— Не мог бы мне крысу укокошить? Терпеть не могу сам.

— Нет уж, уволь. Я ружейный охотник.

Эдгар вздохнул.

— Давайте я, — сзади неслышно подошла та самая худая девушка, которую я видел в кабинете.

Отработанным движением она умертвила крысу, потом приколола тушку к пробковой подстилке и стала делать надрезы.

— Это еще что, — Эдгар покачал головой. — Иногда в одной серии приходится убивать не меньше сотни экземпляров.

— У тебя тут можно курить?

— Не рекомендуется. Пойдем в кабинет. Кстати, там ты сможешь сегодня переночевать. А завтра утром будет гостиница. Я договорюсь, чтобы тебя оформили, будто ты приехал в институт в командировку. Иначе сдерут втридорога, как за пятизвездочный отель.

На моем лице, наверное, было довольно ясно написано, что я об этом думаю.

— Ладно, шучу, — он злорадно ухмыльнулся. — Устроим тебя в тепле и уюте. Один приятель живет за рекой в большом собственном доме. От тетки остался. И почему другим такая роскошь?

Лаборантка на секунду подняла голову и внимательно посмотрела на нас.

— Слушай, старик, — я замялся, — а это не свинство? Ты хотя бы приятеля своего предупредил.

— Зачем? К ним в общем запросто. Дом большой.

— Ну, все-таки…

— Могу дать ключ от своей комнаты, — девушка снова посмотрела на нас, — мне ведь всю ночь дежурить.

— Марина, не узнаю, — Эдгар развел руками, — что про вас после этого подумают соседи?

— Я им объясню: помогла, мол, милому, тихому старичку.

— Дожил… — вздохнул я.

— Ничего, — глаза у нее были как у кошки, опрокинувшей банку молока, — старенький, да ладненький.

— Пожалуй, нам пора, — Эдгар потянул меня за рукав.

В коридоре на полу лежал раздавленный таракан.

— Языкатая у тебя лаборантка, — сказал я уже в лифте.

В ответ Эдгар только крякнул.

Мы снова шли по ночным улицам. Роса смочила плиты и теперь они блестели в свете фонарей. С реки поднимался туман. Над фонарями кружили ночные бабочки. У Эдгара снова появилось сосредоточенное выражение. Словно в уме подыскивает слова.

— Выкладывай, — говорю я, — не тужься.

— Просто через час мне надо будет вернуться в институт. Лаборантка новенькая, до этого в клиническом работала.

— Не слишком ли ты ее опекаешь? — я подмигнул.

— Ее недавно к нам перевели. Неопытная. Но, он многозначительно посмотрел на меня, — рекомендовали…

— Чья-то родственница?

— Нет, кажется. Но связи у нее есть.

— Внебрачные?

— Ну и шутки у тебя.

Дальше мы шли молча. В затихших домах светились разноцветные окна. За каждым из них были люди, своя жизнь, свои радости и огорчения. Эти люди спешили по утрам на работу, вывешивали во двориках белье, молча ужинали перед телевизорами и храпели по ночам. Тут кто как умеет.

Их мир, как в эпицентре, рождался за этими окнами и выплескивался в город, становясь чем дальше, тем призрачней и условней. Это ерунда, что мы обжили планету. Обжить планету так же невозможно, как и любить вкупе все человечество. Мы мельтешим в жизни каждый сам по себе и каждый на своей делянке. И самое обидное — общие у нас только стены, которые нас и разделяют. А что говорит стенка стенке? Вот именно…

Эдгар останавливается.

— Мы пришли, — он кивает на серый забор. Расстояния не московские. Тут живет мой приятель. Бессонов. Хороший парень.

Старый дом затаился в глубине яблоневого сада.

Остановившись у калитки, я окинул его взглядом. Они были очень старыми — и дом и сад. Черные бревна дома лоснились вековой усталостью. Эта же усталость лежала на ветвях бесплодных старых яблонь и на выщербленных ступеньках крыльца.

Пока я шел от калитки, казалось, насквозь пропитался ветхостью.

Среди ветвей шелестел ветер. Было одиннадцать часов.

Эдгар позвонил в дверь. Замок щелкнул, и дверь приоткрыли. Узкая полоска света легла наискось на крыльцо и затерялась в глубине сада.

— Кто там? — спросила женщина.

Дверь была на цепочке.

— Нина, откройте. Это я, Эдгар.

— Вы не один? — спросили за дверью.

— Со мной товарищ.

Я почувствовал себя неловко.

— Да, да, сейчас, — растерянно сказала женщина, и полоска света стала шире.

— Нина, мы не поздно? — спросил Эдгар, заслоняя собой дверной проем. — А где Бессонов? Неужели уже спит?

Из-за его плеча я увидел в сумраке коридора огромные серые глаза. Огромные серые глаза, тонкую шею и чуть вздернутый носик. Женщина смотрела на нас и кусала пухлые губы.

— Вы проходите… — она отступила дальше.

— Так где Бессонов? Не разбудим? — снова спросил Эдгар.

— Его нет. Мы вчера… В общем, это не важно. Он не был со вчерашнего вечера. Ушел прогулять собаку. И не вернулся.

— У него были на это причины? — улыбаясь, спросил Эдгар.

— Да, — женщина почему-то посмотрела на меня. — Небольшая семейная размолвка. Но вы проходите, — повторила она.

— Дела-а… — Эдгар почесал затылок. — Что ж, ладно. Поищем счастья в другом месте.

— Вы уходите? — она встрепенулась.

— Тут такая ситуация, — Эдгар кивнул в мою сторону, — надо товарища переночевать устроить. Думал, может, к вам. Но раз так вышло…

— Почему же? — женщина сделала шаг навстречу. — Пожалуйста, оставайтесь, — она опять посмотрела на меня. — Одной не хочется…

Не уходите, ладно? Куда же вы на ночь глядя?

— И то верно, — Эдгар покачал головой. — А Бессонову я завтра на работе скажу…

Женщина как-то неопределенно скривила губы.

— Мне пора, — Эдгар вдруг засуетился. — Лаборантка неопытная. Вы ее знаете. Марина Афанасьева. Та, что у Бессонова раньше работала.

— Значит, она к вам перешла? — женщина сморщила уголки глаз.

— Да, ко мне. Ставка свободная…

— Она милая девушка, часто у нас бывает… Кстати, вы видели сегодня Бессонова на работе?

— Сегодня? — Эдгар задумался. — Не припомню. Что за день сумасшедший! И сейчас тороплюсь. Спокойной вам ночи.

Я кивнул в ответ и улыбнулся. В этот момент я еще не представлял, насколько его слова будут далеки от истины.

Женщина закрыла за Эдгаром дверь. Я немного удивился той тщательности, с которой она задвигала засов и накидывала цепочку. Наверное, есть что прятать, подумал я. Потом снял плащ и мы прошли в гостиную. Возле каждой двери Нина пыталась пропустить меня вперед.

Комната обставлена со вкусом, но, вероятно, еще в прошлом веке. С тех пор мебель не только не меняли, но, как я подозреваю, не переставляли. Я увидел у окна глубокое кожаное кресло и с удовольствием плюхнулся в него. В последний момент, правда, мелькнула мысль, что этот музейный экспонат рассыплется подо мной и я окажусь в весьма неудобном положении. Но Боливар выдержал такую нагрузку.

— Разучился много ходить, — объяснил я. Женщина откинула со лба волосы и вопросительно посмотрела на меня:

— Ужинать будете?

— Если честно, умираю с голоду.

— Тогда сейчас что-нибудь соображу.

— А вы составите мне компанию?

— Почему бы нет? Я все равно ложусь поздно.

Нина вышла, а я встал и подошел к массивному книжному шкафу. Судя по корешкам, он был набит только специальной литературой. На одной из полок за стеклом стояла фотография мужчины и женщины. Мужчина демонстрировал внушительный волевой подбородок и хорошо развитый плечевой пояс. А женщина была та самая, с серыми глазами, высокая, с распущенными темно-русыми волосами.

На фотографии она смеялась.

Я вернулся в кресло и взял с подоконника один из журналов. Он оказался медицинским.

Через некоторое время Нина внесла поднос и поставила его на низенький столик на колесиках. Наверное, мы готовим с ней по одной поваренной книге: яичница с ветчиной — самое распространенное блюдо в моем меню.

— Боюсь, что пересолила, — говорит Нина.

— Напротив, в самый раз.

— Может, выпьете? В баре есть водка.

— Нет, спасибо.

— Как знаете. Хорошая водка — «Смирнофф». Бессонову часто делают подарки — он многим помогает.

Я невольно смотрю на фотографию за стеклом. Нина замечает это:

— Много лет назад, на Рижском взморье, когда еще не нужны были никакие визы, чтобы туда поехать. Свадебное путешествие.

Я склоняюсь над тарелкой и молчу, не зная, как продолжить разговор.

— Не напускайте на себя удрученный вид, — вдруг говорит Нина. — В общем мы довольно давно чужие друг другу. Так, редкие перемирия… Это, — она машет рукой в сторону фотографии, одно из них.

Я делаю два-три движения вилкой и наконец говорю:

— Сегодня утром еще был на берегу моря. Ездил туда в отпуск.

— Было хорошо?

— Чудесно.

— Да, это чудесно, когда можно уехать, и не только на взморье. Все время кажется, что где-то там, — она неопределенно взмахнула рукой, — другая жизнь. Но почему только там?

— Всюду одинаково.

— Всюду? — она усмехнулась.

Я пожал плечами. Потом посмотрел в окно.

— Хорошо-то как. Завидую. Тишина, покой…

— Как в могиле, — резко отвечает она. — Теперь — кофе или чай?

— Лучше кофе.

Нина собрала грязные тарелки, а я опять подошел к окну. Начался дождь. В темноте было видно, как качаются ветки яблонь, словно деревья машут черными крыльями.

В соседней комнате скрипнули половицы.

Я резко обернулся, и в этот момент начали бить часы… Они стояли в прихожей, высокие напольные часы с тяжелым маятником за толстым выпуклым стеклом. И они пробили все двенадцать раз, и каждый удар откликался глухим эхом в этом пустом старом доме.

Не успел отдрожать звон последнего удара, вошла Нина. Она поставила на столик две чашечки кофе и блюдце с нарезанным лимоном, села напротив. Мне показалось, что глаза ее как-то странно блестят.

— Я сделала крепкий. Вы любите крепкий кофе?

— Да, я люблю очень крепкий.

Первый глоток был обжигающе горьким. Нина умела варить кофе.

Где-то в глубине дома хлопнула дверь.

— Сквозняк, — предположил я.

Нина сидела неподвижно.

— Старые дома всегда полны шумов, — я откинулся в кресле, — потрескивает дерево, скребутся мыши…

Над нашими головами на втором этаже дома что-то со звоном упало на пол.

— Это не мыши, — она прикусила губу.

Я прислушался. Продолжения не последовало, только в дымоходе завывал ветер.

— Что же это такое?

Нина пожала плечами.

— У вас нет кошки? Или собаки?

— Собака. Кокер-спаниель. Бессонов забрал ее с собой.

— Тогда, может, ваш муж вернулся? Незаметно?

— Я же закрыла дверь на засов.

— Ах, да. Значит, надо проверить.

Наверху опять что-то упало и покатилось по полу. Женщина замерла в кресле, сжав тонкие пальцы в кулаки.

— Идемте, — наконец опомнилась она. — Только учтите, вы сами меня об этом просили.

Мы прошли по темному коридору и стали подниматься по скрипучей лестнице.

— Лампочка перегорела, — раздраженно сказала Нина, — теперь только на втором этаже можно включить. Как подниметесь — сразу направо.

На верхних ступеньках я увидел, что дверь в одну из комнат на втором этаже чуть приоткрыта, а через щель в коридор льется сиреневатый мягкий свет. Дверь колебалась, попискивая в петлях, словно раздумывая. — захлопнуться или нет. Я дотронулся до плеча женщины, знаками попросив остановиться. А сам на цыпочках стал подходить ближе.

Вдруг, перед самым моим носом, дверь захлопнулась, и будто вибрация прошла по всему дому.

Нина щелкнула выключателем.

— Что за чертовщина? — спросил я, когда зажегся свет.

— Сквозняк, — сдержанно сказала женщина. Через дымовые трубы.

— А разве такое бывает? — я улыбнулся. — Вот не подумал бы…

Осмотрел обе комнаты на этаже. Одна, угловая, была почти пустая — старенький диван, большое старинное зеркало и два стула.

— Для гостей, — пояснила Нина. — У нас часто кто-нибудь ночует. Дом большой, а с жильем не у всех…

В кабинете хозяина дома на полу валялся стаканчик для карандашей, а сами карандаши разлетелись во все стороны. Один из них выглядывал из-под кресла.

— Наверное, когда пыль вытирала, — наморщила лоб Нина, поставила на самый краешек.

— Неустойчивое равновесие, — кивнул я.

Она собрала карандаши, и мы вышли в коридор. Тут я заметил странную деталь — все двери были с врезными замками.

— Раньше что — коммуналка? — спросил.

— Нет, — она махнула рукой. — Жила сумасшедшая тетка. На заре ее туманной юности тут произошла какая-то кошмарная история — не знаю подробностей. Что-то связанное то ли с удушением, то ли с отравлением. Короче, тетка к старости, а было ей уже лет девяносто, сдвинулась по фазе. И утверждала — тот, давнишний покойник только ждет своего часа, чтобы объявиться. — Нина рассказывала со вкусом. — Наверное, тетка прожила не безгрешно. Вот и врезала замки — чтобы оттянуть неизбежную встречу. Кстати, оставила она сей мир довольно странным для ее возраста образом — но это уже другая сказка. Старый дом без легенд — все равно что неделя без выходных. Слава богу, завтра суббота…

— А это что? — я подошел к маленькой, в пол человеческого роста, двери и подергал за ручку.

Дверца была заперта.

Нина пожала плечами:

— Кладовка. Всякий хлам. Не помню, где ключ… Хотите взглянуть?

— Нет, не стоит.

— Пора ложиться спать, я вас замучила. — Нина устало помассировала виски. — Постелю вам в угловой комнате.

В угловой комнате было два окна. Я завел часы и откинулся на подушку. Сквозь стекла в комнату лился призрачный лунный свет. Серебристая дорожка пересекала комнату и отражалась от большого старинного зеркала.

Я лежал и слушал, как шумит сад.

Несмотря на усталость, сон накатывал на меня вол нами, и большую часть времени я провел в каком-то забытьи. По овалу двигались вперемежку люди и звери. Каждое мгновенье кто-то вырывался из толпы и исчезал в розовом мареве, которое окружало нас. Это ритуал, понимал я, и пытался остановиться. Но толкали в спину, и я продолжал бежать в безумном хороводе. Наконец пелена лопнула, и я оказался на краю лестницы. На ступеньках сидела женщина, почти девочка, спрятав лицо под черным капюшоном. Я попытался обойти ее, но она встрепенулась и откинула капюшон. Ее глаза оказались совсем близко. Неестественно близко. Блеклые старушечьи глаза, разделенные породистой тонкой переносицей. Из черных складок одежды выскользнула худая белая рука и загородила мне дорогу. Я шагнул ей навстречу, прошел сквозь нее и всплыл из кошмара, чтобы увидеть лунную дорожку на полу.

Потом мне приснилось, что по дому кто-то ходит. Шаги проскрипели мимо моей двери, замерли в конце коридора, снова послышались в одной из комнат…

Мне казалось, сейчас что-то произойдет… Но шаги стали возвращаться, и тут я услышал, как стучат ветви в стены дома, и понял, что не сплю.

Кто-то бродил по мрачному затихшему дому.

Я лежал тихо-тихо и слушал.

Шаги приближались.

Вот они скрипнули в конце коридора, возле лестницы. Шаги были осторожные. Я тихо встал, подкрался к двери.

Сердце стучит где-то возле самого горла.

Еще мгновение — и я окажусь с этим неизвестным лицом к лицу. Подошвы шаркнули у самого порога.

Я рванул ручку на себя…

Дверь была заперта.

0 дальнейшем у меня довольно сбивчивые воспоминания. Я что-то крикнул, снова и снова дернул дверь, потом, разбежавшись, изо всех сил двинул ее плечом. Дверь выстояла. Я снова разбежался… Наверное, с третьей попытки я бы разнес ее в щепки. Я задыхался от ярости. Неожиданное дверь поддалась, и я вывалился в коридор, чуть не сбив с ног Нину.

Она была бледная и испуганная.

— Что случилось? — тихо спросила она.

— Что случилось?! — меня трясло от злости. — Это вас надо спросить. Какого лешего вы заперли дверь?

— Я не закрывала, — она побледнела еще сильнее.

— Как же, мне все приснилось! Ведь он же ходил по всему дому…

— Кто ходил? — она вздрогнула.

— Откуда я знаю. Вы что, сами не слышали?

Она промолчала, отступив на шаг от меня.

— Ну и ночка, — не унимался я, — лучше уж среди подопытных крыс…

Я стоял босиком на полу и почувствовал, как мерзнут ноги.

— И опять эти сквозняки… — пробормотал я.

— Открыто окно… — прошептала Нина, не поднимая глаз, — в кабинете у Бессонова…

— Так закройте же. Насморка мне только не хватало.

— Не могу… боюсь.

— Черт знает что…

Я нашел под кроватью свои туфли и, надев их на босу ногу, прошел в кабинет хозяина. На улице здорово похолодало, и я, ежась от холода, подошел к распахнутому окну. За окном было молочно-бело от густого предутреннего тумана, я высунулся, чтобы рассмотреть хотя бы ветви яблонь у дома. Они едва проглядывались серыми скорченными тенями.

— Что там? — тревожно спросила Нина.

— Ничего интересного. Сыро только, как в погребе.

Я взялся рукой за шпингалет и начал закрывать окно. Но так и замер, с поднятой рукой и выпученными глазами…

Где-то совсем рядом, из скрытого густой пеленой тумана сада, возник глухой, тоскливый, леденящий душу вой. Он наполнил собою весь дом, пропитал, казалось, насквозь все тело щемящей болью.

И оборвался так же внезапно, как и возник.

Я наконец нашел в себе силы и захлопнул окно. Потом обернулся к Нине.

Она сидела на диване, уронив голову на скрещенные руки. Сидела тихо, неподвижно.

— Бродячая собака, — сказал я, — их много развелось в последнее время.

Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.

— Это не бродячая, — сказала она глухо. — Это не собака.

— Глупости… Вам надо принять снотворное и уснуть.

Она замотала головой.

— Я уже приняла. Две таблетки…

Ее стала бить мелкая дрожь. Я присел рядом на диван и обнял ее за плечи.

— Успокойтесь. Утром все выясним…

Она снова отрицательно покачала головой и прижалась к моему плечу. В коридоре тикали старые напольные часы, поскрипывали перекрытия, в дымоходе завывал ветер.

Так мы и сидели, как два подростка, обнявшись и укрывая друг друга от холода и всяческих напастей, которые роились в нашем возбужденном воображении. Я и не заметил, как побелело окно и туман стал рассеиваться. Нина уже спала, положив голову мне на плечо и изредка жалобно всхлипывая во сне. Тогда ресницы ее вздрагивали, и она еще крепче обхватывала мою руку…